Александр Евсюков

Гранатовое дерево

Родился в 1982 году в городе Щекино Тульской области. Выпускник Литинститута 2007 года. Успел попробовать себя в целом ряде разнообразных профессий. Имеет публикации прозы, стихов и критики во многих журналах. Проза переведена на итальянский, армянский и болгарский языки. Лауреат и дипломант литературных премий. В 2017 году вышла первая книга рассказов «Контур легенды».

 

 

Паровоз стоял под парами, когда солнце выглянуло вдруг из столичной хмари. И Сева вышел на платформу, уговаривая себя никого не ждать и все равно ожидая.

Она, его прекрасная курсистка, пробиралась краешком, выискивая кого-то глазами.

— Наденька! — не выдержал он.— Я здесь.

И заторопился, оттолкнув чей-то локоть.

— Вы? — она сделала три неуверенных шага и еще раз быстро взглянула по сторонам.

— Я же просил не провожать. Из вагона выходить не собирался. Но тут солнце. И вы...

— Но я все-таки пришла,— негромко проговорила она.— Храни вас Бог, Всеволод, особенно там, в этом кошмаре...

Потом Надя подняла левую руку, осторожно достала из волос костяной гребень и вложила в его вспотевшую ладонь. Сева, не помня себя, подался вперед и неловко ткнулся губами в ее щеку. И отшатнулся, испуганный собственной дерзостью.

Надя улыбнулась какой-то сострадательной улыбкой.

Заиграли сбор, и его будто волной понесло обратно к вагону. Город, Надя и вся мирная жизнь тронулись и укатили мимо. А из студента, будущего горного инженера он вдруг бесповоротно стал щуплым, коротко стриженным добровольцем на далекой войне.

В гребне запутался ее длинный каштановый волос. Сева украдкой разглядывал его всю дорогу.

...В день переправы через Дунай в порыве минутной откровенности он сбивчиво рассказал об этом поручику Воронову. Тот его выслушал и изрек с видом человека, повидавшего жизнь:

— Похоже, она позволяет себя любить. Но ей нужен не трепетный робкий воздыхатель, а тот, кто возьмет и перевернет ей жизнь. А вы не такой и таким, увы, не станете...

 

1

 

Этот болгарин сам вышел им навстречу. Вышел и встал на повороте дороги так, чтобы его было видно за триста шагов. Ждал их, переминая что-то в руках.

— Чего это он шапку ломает? — вглядываясь из-за спин передней шеренги, произнес Сева.

Пять рот пехотного батальона русской армии огромной, белой с черно-красными пятнами гусеницей ползли вверх по нескончаемому склону. Они медленно продвигались сквозь тяжелую пыль и духоту этой задунайской глуши. Гимнастерки под скатанными и наброшенными через плечо шинелями пропитывались потом, тяжелые винтовки, сухарные мешки и сумки с патронами гнули к земле. Позади тащилась лазаретная фура, готовая подобрать упавших в обморок. Остальной обоз сливался с колышущимся маревом.

Не услышав привычного смущенного покряхтывания, Сева оглянулся на соседа по строю, огромного смоленского мужика Ваню. Его лицо побагровело, а глаза закатились, ноги машинально еще переступали, однако стоило только запнуться сапогом о самый вздорный камешек, и он мог тут же рухнуть без памяти. Сева сунул открытую флягу к Ваниным губам:

— Отхлебни-ка.

Сообразив, тот жадно припал к фляге, его крупный кадык заходил вверх-вниз. Потом Иван фыркнул, огляделся заново и кивнул в сторону одинокой фигуры:

— Это кто там?

— Сейчас узнаем.

— Сто-о-ой! — прокатилась команда. Солдаты разом выдохнули и остановились.

У ног нестарого, обросшего темной щетиной болгарина лежали ружье и ятаган в ножнах. Обеими руками он то сминал, то расправлял красную турецкую феску. Крепко сжал зубы и не издавал ни звука, только торопливый затравленный взгляд перебегал по лицам.

Статный поручик Воронов шагнул к нему с револьвером наизготовку.

— Ты кто?

— Георги от юга,— глухо проговорил тот.

— Что тут делаешь?

— Хочу за вас.

— Для чего?

— Помагам бить турката.

— Ты один?

Георги мотнул головой.

— Где остальные?

— Един, един,— забормотал Георги.

— Никак не привыкну по-вашему,— усмехнулся поручик. Кивок в этой стране означает «нет».— Ружье заряжено?

— Не.

— Яковлев,— поручик дал знак крайнему в первой шеренге.— Проверь.

Рыжий Яковлев поднял ружье и заглянул в патронник.

— Никак нет, ваш-бродь,— буркнул он.

Воронов оглядел строй изможденных солдат. Многие стояли, тяжело дыша и опираясь на винтовки.

— До деревни полторы версты подъема. Оружие сам понесешь. А мы присмотрим.

— Ша-агом марш!! — раздалась новая команда, и батальонная гусеница снова поползла вверх.

2

 

На полукруглой горной террасе стояла болгарская деревушка. В отличие от многих других в этой местности, люди из нее не ушли. Дети с любопытством разглядывали, как незнакомые взмокшие и облепленные пылью дядьки все подходили и подходили, и как, сбросив с себя весь груз, падали в тень под деревьями, приваливались к крыльцу, оседали за большим валуном.

Сева собрал полдюжины котелков и вскоре вернулся от колодца с полными сосудами.

— Налетай! — негромко скомандовал он.

— Ты что ж, барин, двужильный, что ли? — спросил Кондратьич, самый старший из всех солдат в роте, заставший три года Кавказской войны.

— Да с чего это?

— Так изморились все, что язык на плече, а тебе вон одному и горюшка мало.

Из домов опасливо выглядывали женщины и несколько парней. Наконец, одна из них первой решилась вынести кувшин киселомляко и стала раздавать солдатам куски местного слоеного пирога с творожной начинкой — баницы.

— Бабонька, как тебя звать? — оживший Ваня отер усы и указал на кувшин: — С таким-то приданым — женюсь!

 

Воронов привел Георги в широкую тень горного вяза. Они остановились.

— Мы тут ненадолго,— сказал поручик, забирая и придирчиво оглядывая английское ружье с затвором Пибоди.— Поэтому выкладывай — откуда это и все остальное?

Сева поежился. Ему был любопытен этот болгарин, однако он невольно сторонился Воронова после того разговора.

Георги извлек из-за пазухи нож с коротким прочным лезвием. Бурые пятна запеклись на нем с обеих сторон.

— Видишь — кров?..

— Положи вон туда,— приказал Воронов.

Болгарин подчинился. Окровавленный нож не произвел на солдат большого впечатления. Зато и Кондратьич, и Ваня вслед за поручиком поочередно брали в руки диковинное ружье и с завистью цокали языками — не чета нашим, крынковским.

— У мен все отняли. Нямам никого,— Георги опустил голову.— Десет дней назад я не представлявам такого. Сам аз из Пиринской Македонии, это там... — и указал рукой.

Однажды рано утром, пока не припекло, он поехал на повозке в город к юго-востоку. Хотел продать зерно и разделанное косулье мясо, добытое на охоте. До города оставалось все-то полчаса, но тут сбоку вылетел разъезд черкесов, а потом появился весь турецкий табор. Сам их горбоносый бимбаши ткнул пальцем в какую-то бумагу и сказал, что Георгий вместе с повозкой должен немедленно отправиться вслед за ними. Пусть становится их обозным, если хочет жить. Мясо у него отобрали сразу, а зерно оставили в повозке, подходили и отсыпали к каждому обеду и ужину. Еще навалили палатки и огромный походный чан.

Все время он думал, как уйти, но было жаль терять мерина и телегу. За табором гнали отару баранов и нескольких коз, но туркам все не хватало еды, чтобы воевать как следует, и поэтому они не шли прямой дорогой, а петляли по разным деревням и местечкам и забирали там все, до чего могли дотянуться. Особенно не хватало еды Дохляку.

Дохляк был албанец, либо муслиман, он числился в стрелках и всеми силами старался выбиться в люди, чтобы турки признали в нем хоть вполовину ровню самим себе. Как паршивая псина, что отирается у ноги того, кто ее пинает. В надежде на кость — сперва обглоданную, а потом и с мясом. Он приглядывал за обозными бедолагами, готовый доложить и отличиться.

«А меня тоже могли бы прозвать дохляком,— подумал вдруг Сева.— Но вот не называют».

В тот день, когда из-за ближней горы вылез край тучи и всем чудилась скорая гроза, отряд доплутал до родных мест Георги. Он оглядывался — убежать сейчас было никак нельзя, слишком много винтовок со всех сторон. Дохляк шел чуть впереди и гнусавым голосом припоминал историю про свою глупую бабку, под старость совсем потерявшую память.

И тут, у того самого поворота, за которым всегда открывалась деревня Георги, потянуло гарью. Он вцепился в вожжи и приказал себе не думать о том, что этот запах должен значить. Вот среди ветвей показался тот же сочный зеленый луг, на котором... А деревни за ним... деревни больше не было.

Не уцелело ни одной крыши — всего несколько обгорелых стен. На поперечной балке близко друг к дружке висели в ряд восемь повешенных разного роста. Все раздетые и потемневшие от дыма. К самому маленькому из них прилип кусок зеленой материи. И пестрая хромая курица ковыляла по пепелищу сгоревшего насеста и надсадно квохтала, ища своих цыплят. Она могла бы стать легкой добычей, но запах был еще таким сильным, что никто из табора не сошел с дороги ее поймать.

— Башибузуки,— громко сказал рослый турок, желая этим словом отделить себя от них.

А Дохляк стал еще что-то торопливо говорить, поглубже зарываясь в историю этой своей сдуревшей бабки.

— Заткнись! — рявкнул рослый турок, и Дохляк подавился недоговоренными словами.

Все это будто раскаленным клеймом выжглось у Георги в памяти. Руки со сжатыми вожжами одеревенели. Он глядел и не видел.. Не знал, едет ли еще по дороге. И висит ли тяжелая туча над ней? И снова голос Дохляка. И только потом Георги будто ткнули шилом в бок — зеленый кусок от платья дочки. И женщина рядом это... И возвращаться ему больше не к кому.

— ...Дождь так и не был. Табор шел още пять дни. Аз решил в бягство, но Дохляк о чем-то догадал и теперь нарочно стерег мен. Он въртиблизо, то коня упряжь потрогат, то под телегу поглянет. И вот, когда темно, всех собрали у больших пожари, аз решил его приманит и шепнул, что у мен остался целый фунт табаку. «Тю-тюн, тю-тюн», говорю, и он сперва шагат в темноту, а потом сразу дернул от мен, но аз успел накинул тело и перехватил горло ему. Вся рука стана лепкава и горещо. Он извивался, като змия, и так хрипел, аз натерпел страху, что проорет насквозь мой ладонь и вси его услышат, а след това обмяк и успокои. Аз повлек его в кусты, и тут же справил нужду — не мог удержати. Отобрал его винтовка, патрон и ятаган, натянул эта потная феска и пошел чрез лес.

Все молча слушали рассказ Георги, стараясь разобрать получше. И хотя солдаты порой переглядывались на непонятные слова, но суть его речи дошла до сердца каждого.

— А коня что не взял? — спросил Воронов.

Георги горько усмехнулся.

— Стар кон. Не е добър.

Болгарин пошел дальше с их ротой. Трофейное ружье решили оставить ему.

 

3

 

Рота входила в настоящий бой. Пули жужжали все ближе. Цепь из крохотных разноцветных фигурок показалась вдалеке.

— Вон он, турка,— процедил Ваня.

— Наши крынки туда не добьют,— сетовал рядом Кондратьич.— А эти вон как палят.

Георги снял с плеча английское ружье. Все смотрели, как он выцеливает и как мягко спускает крючок.

— Эх, мимо,— Кондратьич сжал кулаки. Разноцветная цепь продолжала идти. Тогда Георги, ни на кого не глядя, перезарядил, вскинул ружье и снова выстрелил. Одна из фигурок в середине цепи упала навзничь. Другие остановились и залегли.

— Вземи! — сказал Георги.

— Вперед! Пошли ближе! — скомандовал Воронов и рванулся первым.

Раздалось жидкое «Ура!», но тут же смолкло.

Сева, который залег чуть в стороне за крупным камнем в густых колючих кустах, видел, что пуля подсекла поручика на бегу. Он мучительно повернулся и, замерев на мгновение, упал набок, а растерянные солдаты остались одни.

Пытаясь укрыться на плоской, как сковорода, площадке, они все сбились в кучу под большим деревом с толстым стволом и выпирающими буграми корней. Заметив их, яростно забила турецкая батарея. Первые гранаты упали, перелетев дерево. Следующий залп рассыпался с недолетом. Столбы камней, травы и глиняной пыли взметались все ближе. Но ни команды, ни решительного движения не было — и все солдаты сидели, парализованные неизбежностью скорой гибели и жались друг к дружке, не решаясь сдвинуться ни на метр.

— На-зад! На-за-а-ад! Ухо-диии-те! — Сева махал им рукой и орал со всей мочи. Его не слышали.

И тогда, выждав короткое затишье, он припустил через всю площадку. Пули сразу зажужжали вокруг.

— За мной! Все — туда!

И солдаты, задыхаясь, понеслись через низкие кусты к камням. Едва залегли, как новый залп гранат ударил рядом с деревом. Открылась глубокая круглая яма с толстыми обрубками бурых корней.

— Все скажем, чтоб орден ему дали,— побледневший Яковлев повернулся к остальным.— Как мы сидели, никто б не уцелел...

Все дружно закивали.

— А это, барин... — начал Ванька.

— Какой из меня барин!

— Как фамилия твоя?

— Горошин,— выдохнул он,— Всеволод.

— Я теперь на всю жисть запомню спасителя нашего...

Спаситель кивнул и дотронулся до нагрудного кармана. Подарка Наденьки не было.

Кровь гулко застучала в висках. Без раздумий он выскользнул из-за кустов и рванулся к израненному осколками гранат дереву. Пули шлепались вдалеке. Обостренным опасностью взглядом он заметил костяной гребень, упавший в глину зубьями вверх, когда с шипящим свистом снаряд разрезал воздух.

И последним звуком перед ватной тьмой, окутавшей его голову на трое суток, пока слабый болезненный свет ни забрезжит снова, был протяжный вопль:

— С-е-в-а!

4

— Страйк!

Третий подряд. Володя вскинул руки, затем повернулся и замер в стойке, как бодибилдер. Щелкнула фотовспышка.

Они здесь уже третий день. В этом маленьком запыленном городишке без моря и веселой компании. Даже без хороших магазинов. Только некрологи, развешанные прямо на деревьях, были чем-то необычным. Но и это тоже ни разу не весело. Полина готова была повеситься от скуки, а конца Володиным переговорам все не было. Точнее, не было даже их внятного начала. Вежливо встретили, расположили в гостинице. Но Цветан, генеральный директор местной компании, появился лишь на пять минут и срочно отбыл по другому делу. И не вернулся ни вчера, ни сегодня. Можно было съездить в Софию. Или прокатиться вниз по Дунаю. Но Володя не соглашался ни на какие дальние прогулки, в последний раз молча замотал головой и надолго уставился в одну точку — это случалось, когда он «загонялся», не понимая, почему все происходит именно так.

Оба дня за ними заезжал Станимир — помощник Цветана. Он украдкой заглядывался на стройную шатенку Полину, может, поэтому и не мог теперь как следует совладать с шаром.

Володя залпом отхлебнул полкружки пива и уже потирал руки, готовясь к личному рекорду. Между этими своими тремя страйками он не взглянул на Полину ни разу.

Она вытянула сигарету из Володиной пачки и вышла на крыльцо. Но не закурила, наслаждаясь прохладным ветром. Вдалеке в просвете между домами приоткрылось зеленое поле и большое одинокое дерево на нем.

Полина спустилась на улицу. Возле машины кого-то дожидался пожилой таксист.

— Добър вечер, госпожице!

Она поздоровалась в ответ и спросила его про то большое дерево.

— Его называют гранатовым.

— А что — на нем растут гранаты?

— Не,— таксист улыбнулся,— нар не растет.

— А почему тогда?

— Это с давние времена. Шла война, и здесь были бои. Очень давно, когда мы опять становились Болгарией,— таксист подбирал слова.— Там погибли русские. И турки. И болгары.

— Вы не подвезете меня? — Полина сама удивилась этому вопросу.

Таксист кивнул. А она вдруг вспомнила, что этому кивку не стоит радоваться.

— Не могу,— он, извиняясь, развел руками.— Мои клиенты вот-вот выйдут. Надо везти их в Софию.

— Ничего,— сказала она.— Доброго вам пути!

От окраины городка Полина пошла через поле, то находя узкую тропку, то сбиваясь с нее. Ноги запутывались в густой траве. Она сняла туфли и зашагала босиком.

 И вот оно — дерево, освещенное закатом. С шершавой, как загрубелая кожа, корой. Прохладное с теневой стороны и горячее на солнце. Полина коснулась большого, с ладонь, сгустка смолы. Под ним мог засесть осколок с той самой войны.

Шагнула вбок и, споткнувшись, вскрикнула от боли. Это был не корень, а что-то более острое. Раздвинув траву, она различила среди глинистых комочков светлые костяные зубцы.

 

Чуть прихрамывая, Полина шла через поле с туфлями в одной руке и со своей странной находкой в другой. Володя торопился навстречу.

— Куда ты пропала? — он окликнул издалека.— Когда понял, что тебя нет, я все проиграл, ни одного страйка. И на звонки ты не отвечала. Взял машину Станимира и стал тебя искать.

Полина подождала, когда он подойдет ближе.

— Я хотела сделать селфи у того дерева.

— И все?

— Нет, нашла вот это. Красивый, правда?

— Возьмем с собой?

— Возьмем.

— Завтра точно будут переговоры,— убежденно сказал Володя.— И, обещаю, сразу свалим отсюда.

— Ага. Или мы станем как тот полковник в Макондо.

— О ком ты?

— Об одном знакомом,— она улыбнулась.

— А-а...

Закат догорал. Цветы с последним вечерним ароматом клонились ко сну. Из открытого окна пахло творогом и жареным мясом. Очень низко над городом показалась стая уток. Две из них летели совсем рядом, казалось, они несут кого-то на прутике, как в детской сказке.

Проводив уток долгим взглядом, Полина прильнула к Володиному плечу.

— Не торопись... никуда не торопись. Здесь прекрасно.