Денис Липатов

Разговор с поэтом

С поэтом Денисом Липатовым  мы познакомились в 2014 году на фестивале поэзии Поволжья в Тольятти. За этим пришла активная переписка и заочное общение. Тем не менее, всегда хотелось поговорить о жизни и литературе. И вот наконец в январе 2018 года это удалось. Перед вами беседа с поэтом.


 


Сергей Сумин

 

 

– Денис, приветствую, мой первый вопрос, как все это началось? Откуда пришли стихи?

 

– Началось всё в детстве. Какого-то особого момента не вспомню. Может быть, их было несколько. Ну вот, скажем, лет в семь или восемь увидел у старшей сестры тетрадь (большую, в 96 листов), всю заполненную стихами, ну это были не её стихи, а просто она туда выписывала те, что ей нравились, любимые. Не помню, какие именно и чьи стихи там были, но вот мне почему-то захотелось завести себе такую же, причем не просто завести, а чтоб у меня сразу была уже вся исписанная стихами, а терпения заполнять её в течение какого-то длительного времени: искать стихи в книжках, переписывать их, выбирать – то есть я понимал, что это слишком долго – терпения такого не было. Своя тетрадь со стихами была нужна сразу, здесь и сейчас. Видимо, вопрос о качестве этих стихов был не особо важен для меня тогда. Поэтому решение было очевидным: не переписать, а написать самому.  Что-то я уже, конечно, читал или слышал, примерно представлял, что такое стихи, какие они  и о чём бывают: о природе, о дружбе, о временах года, о Вещем Олеге, о Бородине и дяде, о войне, о любви, о Гагарине, о мгле и буре, о зимней дороге, об осени. А бывают ещё длинные-предлинные стихи: поэмы. В общем, за два-три вечера я справился: вся тетрадь, все 96 листов, была заполнена моими собственными стихами. В каком-то документальном фильме о Пушкине, который я видел незадолго до того, показывали его черновики: все они были в помарках и исправлениях, многие слова зачёркнуты, а поверх вписаны другие, на каких-то листах целые пятна чернил. Я учёл и это: специально многое перечеркал, изобразил в общем кропотливый и нелёгкий труд поэта. Помню, даже специально разрезал лезвием стержень шариковой авторучки, чтобы наставить клякс на некоторых страницах. Словом, всё начиналось, как игра. А потом, почему-то не получилось остановиться: началась нормальная детская графомания, за первой тетрадью последовали вторая, третья и даже четвёртая, и пусть они и не так быстро заполнялись, но тоже не слишком много времени на это уходило. Годам к 10 я уже чувствовал себя вполне сложившимся и даже маститым поэтом, посматривал на одноклассников свысока, и, зная, что для поэта прилично умереть пораньше, чтобы все его любили и читали, прикидывал, во сколько умереть мне. До 37 лет, как Пушкину,  мне казалось ждать слишком долго (ведь хотелось, чтобы меня прочли и узнали поскорее), а вот лермонтовские  27 смотрелись оптимально. Вот такая весёленькая игра.

 

– В твоих стихах много иронии и самоиронии! Как сложилась твоя творческая манера? Кто повлиял? Любимые поэты?

 

– Ирония, тем более самоирония – всегда некие защитные механизмы. Ведь подсознательно ты понимаешь, что сочинять стихи, для взрослого и серьёзного человека занятие довольно смешное и несолидное. Даже Незнайка посмеялся над поэтом: «Хи-хи, хи-хи – Цветик пишет стихи». Когда впервые предложили  прочесть что-то своё на публику, в школе, (и как они узнали, до сих пор не могу понять!) кажется, на каком-то внеклассном часе, я помню, почувствовал себя ужасно неловко, просто дураком. Слава богу, нашёлся ещё один мальчик, который сказал после того, как я закончил: «А я тоже могу!» или «А у меня лучше получается!» и стал читать свои. В общем, появился некий соревновательный момент, неловкость ситуации была этим сглажена: одноклассникам уже было интересно не поднять насмех, не поиздеваться, а решить, кто же действительно лучше, у них вместо злости появился азарт, потому что после него опять стали просить читать меня, потом снова он. В общем, всё опять превратилось в игру, чем это занятие, на мой взгляд, в принципе и является. Не помню, кто тогда выиграл, да это и неважно. Да и правду сказать, смешон поэт, который всерьёз полагает, что он может сообщить современникам что-то такое важное, без чего они жить не смогут. Что он чем-то лучше их. Ничем. У каждого свой опыт, своя уникальная и единственная жизнь, и никто не обязан тратить её на чтение того, что ты называешь своими стихами. Стихи всё-таки личное дело каждого: твой способ, то есть доступный тебе, способ бытования, даже адаптации в окружающем мире. Может быть, это даже, в некотором смысле, какая-то ненормальность. Отсюда и ирония и самоирония. Отсюда, наверное, и манера. А по поводу влияний: ну вот, кстати, тот мой давний соперник по импровизированному школьному слэму повлиял: я тогда был поражён его смелостью и внутренне очень благодарен ему, что он вызвался «разделить позор» и перевёл всё это в другой регистр. Был удивлён его совсем другим отношением к этому делу: весёлым и азартным, без позы, «без вставания на табуретку», без излишней и неестественной для детей серьёзности. Это был хороший урок. Он, кстати, оказался или умнее или счастливее меня и вскоре, повзрослев,  перестал этой ерундой заниматься. Любимых поэтов много, в разное время это, разумеется, были разные авторы. Не буду называть имена: список получится довольно предсказуемый. Скажу только, что первое стихотворение, которое я выучил наизусть, с голоса (отец читал, а я повторял) ещё даже не умея читать, было «Бородино» Лермонтова.

 

– Как ты пишешь? Циклами, урывками, медленно или быстро? Как понимаешь, что текст готов?

 

– Всегда по-разному. Бывает, что сразу несколько стихотворений напишется, и довольно быстро. Бывает, что неделю-другую, один текст вертится в мозгу, складывается по строчке в день. А потом он вдруг сам тебе скажет: всё, Денис, ты мне надоел, я готов, отстань. Так понимаешь, что текст готов.

 

– Как влияет на тебя место проживания? Что такое Нижний Новгород? Как здесь тебе пишется?

 

– Даже не знаю. Наверное, влияет. Есть у меня стихи, которые я для себя называю «нижегородскими текстами». Но, честно скажу, не думаю, что это влияние сколь-нибудь значительно. Влияют люди, прочитанные книги, общение с другими поэтами. В этом смысле Нижний Новгород для меня это, прежде всего, те люди, которыми я здесь окружён в силу образа жизни, занятий и личных предпочтений. Есть мнение, что для поэта вообще полезен опыт смены места проживания, даже в некотором смысле опыт эмиграции, потому что тогда в его распоряжении больше впечатлений, культурного опыта, даже просто он слышит разный русский язык. Вероятно, имеет значение не столько локация, сколько частота, с которой она изменяется. Если есть такая возможность, это прекрасно. Словом пишется здесь нормально, но сложись обстоятельства так, что пришлось бы покинуть родной город, не думаю, что это было бы серьёзной травмой.

 

– Расскажи о литературной жизни своего города. Какие журналы, тусовки, мероприятия тебе здесь интересны?

 

– Существует журнал «Нижний Новгород», альманахи «Земляки», «Нижегородцы», движением «Нижегородская волна» издается «поэтическая антигазета «Метромост». Для нижегородцев, наверное, странным будет увидеть названия этих изданий в одном ряду, потому что авторы первых трёх и «Метромоста» практически не пересекаются и «в гости»  друг к другу не ходят (т.е. авторов «Метромоста» не встретишь в «Нижнем Новгороде» и наоброт). Ну, то есть, условно говоря: «Нижний Новгород» и «Земляки» – это «традиция», «Нижегородская волна» и «Метромост» – «молодёжный авангард». И те и другие почти не замечают друг друга. Т.е. литературная жизнь у всех своя, и, как говорил Кролик Винни-Пуху, «я бывают разные». Не берусь судить хорошо это или плохо, но ситуация на данный момент такая, и я не замечал, чтобы кто-то из заинтересованных участников «литературной жизни» города испытывал по этому поводу дискомфорт. Из заметных мероприятий сейчас существует фестиваль «Стрелка» Евгения Прощина, но формат его в последние года три сильно изменился, и это уже не такое масштабное мероприятие, как раньше (и по количеству авторов и по широте охвата и разнообразию поэтических практик). В прошлом, 2017 году, в марте, впервые прошёл «Литературный фестиваль имени Горького», организованный Дмитрием Бирманом. Фестиваль был заявлен как международный, и это, действительно, стало заметным событием в жизни города. Была организована целая серия авторских встреч, семинаров, лекций и не только по литературному мастерству, но и по издательскому делу, например. В наступившем 2018 году, насколько мне известно, проведение фестиваля вновь запланировано.

 

– Мы в Тольятти проводим фестиваль поэзии Поволжья.  Как ты вообще считаешь – Поволжье как поэтическое явление, как единство существует? Насколько оно реально или мифично?

 

– Думаю, что как о едином поэтическое пространстве или явлении, о Поволжье говорить не приходится. Нет такого явления. И не считаю, что это плохо. Думаю, что это даже хорошо: всё-таки поэты и поэтические практики и в Саратове, и в Нижнем Новгороде, и в Казани, и в Тольятти, и в Самаре очень разные и это лучше, чем, если бы они были одинаковы. И ваш фестиваль поэзии Поволжья тем и хорош, что он эти различия представляет на одной площадке, не суммирует их, не сводит к какому-то общему знаменателю, а именно представляет: смотрите, какие все разные и интересные.

 

– Каково сейчас поле современной русской поэзии? Многообразно – это очевидно, но насколько оно тебе интересно? Чтобы ты выделил как основное за последние 17 лет нового века?

 

– О, это вопрос даже не для одной, а для целой серии статей. Действительно поле современной русской поэзии очень многообразно. Что-то выделить как основное очень сложно. Ну, самое главное, наверное – некоторая, даже не смена поколений, а их умножение и смешение. Если ещё недавно было принято у критиков писать, например, о «поэзии 30-летних», «поэзии 40-летних» и находить какие-то особенности поэтики именно исходя из возрастного критерия авторов, разделять их по этому признаку, то сейчас, мне кажется, это делать сложнее и, может быть, даже не целесообразно. Не думаю, что попытка выявить какие-то яркие особенности поэтики или тематики у авторов разных возрастных групп сейчас будет успешной, а такой способ отражения происходящего – адекватным. Вот проект Марины Волковой и Виталия Кальпиди анонимной поэтической антологии «Русская поэтическая речь»  –он и об этом тоже, на мой взгляд. Читая антологию, угадать или предположить возраст авторов почти невозможно, а вот их региональную принадлежность, с большей вероятностью успеха – вполне. Может быть это «поле современной русской поэзии» и надо «сканировать» сейчас по географическому признаку? Недаром ведь в ходу такие выражения как, например, «Уральская поэтическая школа», «Ташкентская поэтическая школа», «столичные поэты», «ленинградские поэты», вот и ты спрашиваешь о поэзии Поволжья, как о явлении. Выражения «вологодская школа» не встречал, но не удивился бы, если бы встретил. Ну и конечно значительное явление, даже не явление, а новый фактор последних 17 лет, который невозможно игнорировать – выход  поэзии в виртуальное пространство, доступность общения и прочтения. Сегодня, например, Александр Кабанов пишет стихотворение, и сегодня же ты его читаешь, может быть и десяти минут ещё не прошло, как поэт его написал, а читатель уже его читает. Это уже стало привычным, но на самом деле, если задуматься, это невероятно. Ты можешь наблюдать, как складывается книга, как она пишется.

 

– Ну а вообще писание в столбик, поэзия, как долго, по-твоему, просуществует? Что ожидает ее лет через 20, в эпоху роботов, виртуальных пространств, голограмм и айпфаков?

 

– Думаю, ничто поэзии не угрожает и просуществует она столько, сколько сама захочет – даже в эпоху роботов, и голограмм, и айпфаков.

 

– Последний вопрос традиционный – твои пожелания альманаху «Графит»?

 

– Пожелание одно: не исчезать и развиваться. Было бы здорово увидеть «Графит» в Журнальном зале.