Владимир Николаев

Субботние заметки господина Юя

1. Притча о старых вьетнамках

 

– Давно хотел сказать тебе, Пу, – отрывисто пробурчал учитель Ли, дожёвывая сливу и сплёвывая косточку, – насколько же ты неказист.

– Да я и сам это знаю, – ответил ученик Пу с виноватым видом.

– Ты знаешь ещё не всё, – сказал учитель. – Вот взять хотя бы старые вьетнамки, доставшиеся тебе в наследство от прапрадеда… – тут учитель Ли хитро прищурился. – Даже о них ты знаешь не всё. А ведь уроки истории, как говорили во времена Яо и Шуня, «достойны более чутких ушей».

– Древние всегда и во всём правы, – молодцевато вставил пару слов ученик Пу. – Прошлое наш проводник!

Учитель довольно улыбнулся и, прожевав очередную сливу, продолжил:

– Мудрость древних гораздо глубже, а уши твои, Пу, явно не из «чутких», а из тех, что «ещё до рождения заросли сорными травами». Вот, посох… – учитель тряхнул пару раз слоновым посохом, – и тот умнее тебя.

– А при чём здесь вьетнамки, уважаемый учитель? – набравшись храбрости, прошептал ученик Пу.

– Как при чём? – улыбнулся учитель Ли. – В своих старых задрипанных вьетнамках тебе не убежать от благодатных поучений этого, как говорят на Западе, «инструмента». – Потом, прожевав ещё одну сливу и сплюнув косточку, мрачно добавил: – Никогда.

– Да разве ж я?.. – промямлил ученик Пу.

– Правильно! – расхохотался учитель. – От истины не убежать.

 

2. Притча о кафтане и добрых односельчанах

 

– А знаешь ли ты, Пу, притчу о кафтане и добрых односельчанах? – спросил вдруг учитель Ли ученика, почёсывая под мышкой.

– Нет, не слыхал никогда, – ответил Пу, – а в чём было дело?

– Помнишь монаха Дуя?

– Как же его не помнить! – сказал ученик. – Славный был человек, да вот только давным-давно уже уехал.

– Не стоит перебивать старших, – зыркнул на ученика учитель, рукою ища слоновый посох. Не найдя его, однако, продолжил:

– В героические времена Яо и Шуня в Поднебесной было поветрие делать добрые дела. И вот как-то односельчане монаха Дуя решили сшить ему в подарок кафтан. Хороший кафтан, из парчовой ткани! Две девушки из деревни съездили даже в Тайбэй на рынок за парчой, хорошая парча в те времена была только там.

– Надо же, в такую даль! – восхищённо прошептал ученик. – А я ведь там почти и не был никогда, только во сне.

– Эх! – рассердился учитель. – Не зря я говорил, что для тебя даже праздный разговор как китайская грамота. Подлинный недоросль, каких мало, не уважаешь старших, перебиваешь всё время, в мыслях только и делаешь, что гоняешься за шусянкой Шуй!

– Простите, уважаемый учитель, – пролепетал Пу, испугавшись. Изготовился даже было бежать, но учитель продолжил:

– И вот сшили ему кафтан. А поскольку близко монаха Дуя никто никогда не видел, то опирались в мерках на показания двух очевидцев его явлений. Те вроде бы пару раз его видели и уверяли, что монах Дуй высоченный ростом и очень широк в плечах, потом приговаривая шёпотом, чтобы никто лишний не услышал, что вроде бы голова у него маленькая и уха не два, как у обычных людей, а три. Ну, в общем, сняли мерки с этих показаний, сшили по этим меркам кафтан и развесили на всех окрестных столбах объявления, что вот так-то и так-то, почтенный монах Дуй, мы тут всем селом приготовили вам подарочек, когда будете проездом.

– А зачем объявления-то на столбах? – удивлённо воскликнул ученик Пу и закашлялся.

– Как зачем? – не менее удивлённо ответил учитель, от столь неожиданного вопроса даже не успев рассердиться. – Монах Дуй ведь эту деревню редко навещал. Боялись, что проедет мимо и не завернёт.

– И что же было дальше? – спросил ученик Пу.

– Дальше… – помедлил учитель. – Дальше было вот что. Как-то осенью, когда журавли исполняли на соседних полях осенние танцы, а танцы эти красивы донельзя, знатоки специально ездят осенней порою в эти края полюбоваться на них… Так вот, однажды осенью проходил-таки монах Дуй мимо этой деревни, а сельчане, едва завидев его, кинулись к нему толпою, бегут, догоняют, стремятся кафтан вручить. Почти догнали уже…

– Как так почти? – не выдержал ученик Пу.

Учитель Ли не на шутку рассвирепел:

– Опять ты за своё! – старик принялся искать глазами посох, но опять не нашёл, ученик же в это время успел чуть отодвинуться поближе к выходу. Однако не убегал, хотелось историю до конца дослушать.

Успокоившись, учитель продолжил:

– Почти догнали. Но монах Дуй, увидев добрые лица и кафтан, так перепугался, что сел на облако и улетел. Он был не из пугливых, человек добродетельный, настоящий герой, но только уж больно страшны были лица сельчан в своей неуёмной радости. Да и кафтан выглядел устрашающе, ибо по форме и размерам был на совсем другого человека. И знаешь, Пу, какой из всего этого следует урок?

– Не знаю, уважаемый учитель, – промямлил потрясённый Пу.

– Урок простой, как иероглиф «тушь на осенних кисточках». Одними добрыми намерениями правильный кафтан не сшить. И не стоит снимать мерки по показаниям очевидцев, любящих купаться в сновидениях.

Учитель умолк и задумчиво почесал под мышкой.

 

3. Притча о малосольных огурчиках

 

Как-то под вечер зашёл ученик Пу в гости к учителю Ли, а тот прыгает на правой ноге, кривит рожицы и вовсю изображает страуса. Присел ученик в углу – полюбоваться. Спустя некоторое время учителю Пу надоели эти странные упражнения, он сел на циновку и спросил:

– Не слышал ли ты, Пу, притчу о малосольных огурчиках?

– Нет, уважаемый учитель. Признаться, не слышал.

– Слушай же! – учитель Ли приосанился, подбил взглядом жужжавшую на окне муху и продолжил. – В северных землях живут поистине чудесные люди.

«Немало уже о них наслышаны», – хотел было вставить ученик Пу, но вовремя спохватился и промолчал.

– Люди эти живут в тайге, питаются кедровыми орешками и изредка, чтобы не скучно было, выходят в леса завалить медведя.

Глаза у ученика Пу стали круглые-прекруглые, так это прозвучало для него ново и удивительно. Аж привстал! Учитель меж тем продолжал:

– Совершенномудрые времён Яо и Шуня всегда считали их развлечения предосудительными.  Но, как говорится, «не в каждом горшке прорастает ячменное зерно». Есть у них и другие забавы. Запускают змеев, копошатся в песочницах, готовят на ужин кашу из подземных клубней. Любят прирезать на праздник курочку, промышляют лапшой.

Ученик Пу слушал открыв рот.

– Песни, правда, у них красивые, некоторыми не погнушался бы и сам Император.

Ученик Пу почтительно поклонился, учитель – тоже, но не так истово, а чуть-чуть, совсем немножко.

– Особенно северные люди ценят пословицы и поговорки, которые заменяют им священные книги и творения писцов. Вот, скажем, услышат ветер в тростниках и сразу говорят: «Нет дыма без огня». И сразу же кивают друг другу с пониманием: «Ну вот, опять кто-то чужую избушку поджёг». О таких чудодеях западный учёный муж Ни-цзы говорит: «Ходят кругами и подмигивают».

Ученик Пу инстинктивно подмигнул. А учитель продолжал:

– Любят ещё северяне танцы, отдаются этому делу всем сердцем. Наши китайские танцы, однако, несравненно лучше северных! И вот что я тебе скажу, Пу: стоило мне предаться репетиции одного из их танцев – а это чудо тебе посчастливилось только что наблюдать, – как тут же почувствовал себя полнейшим дураком.

Тут учитель Ли прицелился и подбил взглядом ещё одну муху.

– А при чём здесь малосольные огурчики? – нерешительно промямлил ученик Пу, увидев в глазах старца шальное выражение.

– Так ты ничего и не понял, Пу! Ведь всё дело в них – в малосольных огурчиках!

И учитель громко расхохотался.

 

4. О молчании

 

Однажды учитель Ли, сидя за околицей, чертил знаки на песке. Ученик Пу присел неподалёку и наблюдал. Учитель долго молчал, потом произнёс:

– Слышишь, Пу, как воет осенний ветер?

– Слышу, уважаемый учитель, – ответил Пу.

– У ветра нет правды, – учитель снова надолго замолчал, вычерчивая прутиком какие-то рисунки.

Спустя какое-то время он внимательно поглядел на ученика и спросил:

– Понимаешь ли ты, Пу, что самое важное содержится не в самих словах, а в молчаниях между словами?

Ученик только почтительно кивнул, не зная, что сказать.

– Но молчание молчанию рознь, – добавил учитель. И больше он в этот день ничего не говорил.

 

5. О зависти

 

– Никогда не завидуй, Пу, – сказал как-то учитель Ли, строгая ножичком камышовый прутик.

Ученик Пу почтительно поклонился.

– Зависть губит человека, – добавил учитель, продолжая строгать прутик.

Ученик Пу почтительно поклонился ещё раз.

– Расскажу-ка тебе, Пу, историю о некоем Цзяне, – учитель многозначительно приподнял бровь. – Наверняка ты её не знаешь. – Ученик понимающе кивнул. – Только это не про нашего Цзяна, а про другого, хотя они наверняка родственники, пусть и дальние.

Учитель дострогал прутик и выбросил.

– Так вот, жил в стародавние времена некий Цзян, и так он завидовал соседу Лю, что прямо чернел от этого. Совсем чёрный стал, печень не выдержала.

– Как, совсем чёрный? – удивился Пу.

– Совсем-совсем, – ответил учитель.

 

6. Притча о старикашке Чжоу и следовании Пути

 

Как-то в полдень – а денёк выдался на славу! – учитель Ли и ученик Пу сидели на берегу Озера Белых Лотосов и удили рыбу. Ученик Пу в этот день особенно отличился, быстро наловил целую корзину и уселся под ивой, дабы насладиться тенью. Учитель Ли не спешил, тихонько вытаскивая из воды рыбину за рыбиной, и тоже вскоре к нему присоединился.

– Хорошо-то как! – воскликнул ученик в искреннем восхищении.

Учитель ласково ему кивнул и спросил:

– А не слышал ли ты, Пу, историю о старикашке Чжоу?

– Нет, не приходилось, уважаемый учитель.

– Старая это история, – задумчиво произнёс учитель Ли, – но поучительная. Старикашка Чжоу очень давно жил, промышлял мелкой торговлей, ходил по окрестным деревням, продавал рыбу. А на одну деревню вдруг морок какой-то напал, почему – неизвестно…

– Как, совсем неизвестно? – воскликнул ученик Пу.

– Когда ты отучишься перебивать старших! – гневно зыркнули глаза учителя, и рука его уже потянулась было к слоновому посоху, но ученик вовремя остановился и, пристыжённый, был весь внимание.

– Так вот, слушай. Напал на одну деревню, куда старикашка Чжоу ходил торговать рыбой, морок. И стало им казаться, что это не Чжоу, а некий Цзю. Они, конечно, очень обрадовались этой внезапной проницательности, радовались как дети. Это же редкое счастье – узнать подлинное положение вещей, вскрыть тайную подноготную, вдруг ни с того ни с сего увидеть насквозь. Старикашка Чжоу, когда к ним приходил, стал замечать странные улыбки на их лицах, но большого значения этому не придавал, думал, что, может, у них просто праздник какой-то или радостное событие. А они, как только он уходил, делились впечатлениями и всё сильнее убеждались, что догадка их – правильная. С каждым приходом старикашки Чжоу улыбки их становились всё страннее и страннее, некоторые стали даже подмигивать. Старикашка Чжоу был, однако, проницательный человек. Понял, что к чему. Но решил плюнуть на это дело. Нормальный человек, следующий Пути, не борется с мороками. К тому же он знал, что он Чжоу, а всё остальное – лишь обманчивое гудение ветра в кривых тростниках...

– И что же, он даже не пытался их разубедить? – удивился ученик Пу.

– Нет, конечно, – сказал учитель, строго взглянув на ученика, – он же знал, что с мороком бороться бесполезно. Морок есть морок, сам приходит и сам уходит. Да и прямо ему никто ничего не говорил, всё только улыбались да подмигивали, а там, где нет вопросов, нет и ответов.

– И чем же это закончилось? – не выдержал ученик Пу.

– Да ничем, – ответил учитель. – Морок прошёл. Жители деревни поняли, что заблуждались. После старались об этом не вспоминать. Некоторым особенно чувствительным стало стыдно, воздерживались от разговоров друг с другом, отводили глаза при встречах. Некоторые настолько привыкли думать, что Чжоу – это Цзю, что так и не смогли расстаться с этой привычкой, встречались тайком вечерами и вспоминали былое. Людям ведь очень важно сохранять лицо, вот они и пытались как могли его сохранить.

– А как же старикашка Чжоу, ведь у него тоже было лицо! – вскрикнул, раскрыв глаза от удивления, ученик Пу.

Учитель строго посмотрел на ученика, показав пальцем на лежавший рядом слоновый посох:

– Он его не терял. Как был Чжоу, так и остался. Следовал своему Пути, никуда не сворачивая. И в других ситуациях вёл себя достойно. Оттого-то и сохранилась память о нём в веках. Уже при жизни, в знак почтения к нему, в пекинской опере поставили спектакль «Несгибаемый тростник». До сих пор он не сходит со сцены. Особенно хорошо эту пьесу играют в Тайбэе. Я был однажды на представлении. Актёры хорошие, отличная постановка. Любо-дорого посмотреть.

 

7. Притча о мудаке Сяо

 

На этот раз учитель Ли торжественно восседал на возвышении в своей чиновничьей шапке, и старожил Цзян, заглянув походя в окно, не смог не отметить его сходство с Конфуцием.

– Помнишь, Пу, в прошлый раз я рассказывал тебе о легендарном старикашке Чжоу? – спросил учитель, и ученик почтительно кивнул. – Сегодня расскажу тебе ещё одну поучительную историю, о мудаке Сяо.

Ученик, услышав из уст учителя такое редкое слово, пригнулся и погрузился в переживания. Учитель между тем продолжал:

– Рассказывают, что в давние времена жил человек, и вроде бы фамилия его была Шунь. Человек редких достоинств, но слишком вежливый. И вот случилось так, что, когда он однажды был по делам в Тайбэе и покупал на рынке персики, торговец вдруг, оживившись, начал показывать на него пальцем, приговаривая: «Да никак это сам Сяо». А поскольку Шунь был человек очень вежливый, то, не желая обидеть торговца, не стал возражать, а почтительно поклонился и с достоинством произнёс: «Совершенно верно, уважаемый господин Йоу торговца звали Йоу, я он и есть». Торговец Йоу так обрадовался, что догадка его подтвердилась, что в придачу к персикам дал Шуню ещё целую корзину личжи и даже деньги отказался брать. Всё радостно прыгал вокруг да обихаживал: «Как хорошо, что я вас узнал, господин Сяо!»

У ученика Пу что-то забрезжило во взгляде, но учитель Ли осторожно его осёк:

– А ты слушай, слушай. Когда Шунь возвращался домой, ему было уже неудобно представляться Шунем, и он, дабы не потерять лицо, всем направо и налево представлялся господином Сяо. Пока до дома добрался, настолько к новому имени привык, что даже домочадцам, приехав, сказал: «А вот и господин Сяо вернулся из давних странствий». Домашние очень огорчились, но он был непреклонен, а поскольку в этой деревне жили только Шуни, то пришлось ему перебраться на жительство в родовую деревню Сяо. Там его встретили радушно, очень обрадовались: «А вас-то мы и ждали, господин Сяо». Оказалось, он должен был приличные суммы половине деревни, да и в окрестных деревнях у него было немало кредиторов. Что ж делать, приходилось расплачиваться; чуть ли не каждый день кто-то предъявлял претензии и вчинял иски. Уже будучи глубоким стариком, нет-нет да и встречал он кого-нибудь с широкой улыбкой, дескать: «Здравствуйте, господин Сяо, давненько вас не видели». Работал не покладая рук – всё расплачивался и распалачивался.

Ученик Пу широко раскрыл глаза от изумления, всё слушал и слушал.

– Человека этого не забыли, – продолжал учитель. – Был мудак мудаком, так и остался в людской памяти мудаком Сяо. Ему посвящена комедия «Мудак Сяо», которую чуть ли не каждую неделю дают по выходным в тайбэйских театрах. Люди её очень любят. Обычно мудака Сяо играют самые смешные артисты.

 

8. О кривых и прямых тростниках

 

Учитель Ли сидел на циновке и пил чай, когда в дверях вдруг появилось лицо ученика Пу, почтительное и доброе.

– Заходи-заходи, – сказал учитель Ли.

Ученик вошёл и присел. Учитель неспешно пил чай.

– Помнишь ли, Пу, тростниковые заросли в окрестностях Красной реки, недалеко от деревни, где старинные мастера изготавливают плетёные корзины и делают умилительные свистульки для малышей? – спросил Ли, отставив чашку и приняв сосредоточенный вид.

– Как же, помню, уважаемый учитель, – почтительно ответил Пу.

– Если внимательно присмотреться, почти все тростники в зарослях кривые, – продолжил учитель. – Но есть и прямые. Когда проходишь мимо этих зарослей и дует северный ветер, можно услышать глухой равномерный гул. Человек обычный, безыскусный слышит только этот равномерный гул.

– Вот и я его слышал, – подтвердил Пу, – иначе как равномерным его и не назовёшь…

– Опять ты перебиваешь, Пу! – рассердился учитель, но ученик быстро спохватился и придал лицу столь виноватое выражение, что учитель даже растрогался от сочувствия и продолжил: – Это только уху простофили он кажется равномерным. На самом деле каждый тростник звучит по-своему, но простофиля не различает отдельных голосов, все кажутся ему одинаковыми. Ухо совершенномудрого слышит иначе. Слышит не гул, а оркестр.

– Надо же! И как это я не догадался! Конечно, оркестр! – воскликнул ученик Пу, но, увидев, как рука учителя невольно потянулась к слоновому посоху, немедленно замолчал. И так быстро он это сделал, что слова Пу слились в короткий писк посреди тишины, почти никому не слышный. А учитель Ли, довольный успехами ученика, продолжил рассказ:

– Однако чуткое ухо совершенномудрого слышит не только это. Оно ещё слышит, как голос ветра, врываясь в кривой тростник, искажается и начинает фальшивить. И только прямой тростник передаёт голос ветра верно, без искажений, звучит правдиво и певуче; ухо совершенномудрого искренне радуется этому чистому звучанию. В зарослях у Красной реки, как я уже сказал, почти все тростники кривые. Но человек достойный, обладающий тонким и разборчивым слухом, даже в гудящих зарослях сможет различить прямые тростники и уловить истинное звучание ветра. Совершенномудрый сможет, а остальным это, наверное, и не нужно.

Учитель умолк и, усмехнувшись, налил себе ещё чашечку чая.

 

9. О человеческой природе

 

Однажды день был тёмный, и учитель Ли рано зажёг светильник. Ученик Пу сидел рядом, настроение у него было скверное.

– Знаешь, Пу, – сказал учитель, – всюду в мире находит лазейку зло. Такова уж человеческая природа.

Спустя какое-то время добавил:

– Странные существа люди, не всегда их понимаю… Иногда им просто хочется кого-то убить.

Весь остальной вечер учитель сидел и молчал сокрушённый. Когда совсем стемнело, задул светильник. Так и сидел в темноте до утра.

 

10. О миграции лис и потайной букве

 

………………………………………………………………………………………………………..и теперь все они там, – учитель Ли умолк и многозначительно приподнял бровь.

– И никто об этом не знает?! – удивлённо воскликнул ученик Пу.

– Пока никто. Ну, может, пара человек, не больше, – сказал учитель. – А ещё этот странник поведал мне, что у северян в алфавите есть секретная буква. Говорят, она матерная и знают её лишь посвящённые. В школах о ней не рассказывают. Даже учителя словесности – и те порой не подозревают о её существовании. А между тем…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….

 

Часть табличек с записью этой истории утеряна, и восстановить их содержание не представляется возможным.

 

11. О чудесах наследственности и Деревне Спектаклей

 

– Необычайно велика роль наследственности, – задумчиво прошептал учитель Юй, попыхивая сигаркой, которую ему недавно привезли из Тайбэя. Ученик Пу внимательно глядел на учителя и ждал продолжения.

– Однажды некий заезжий артист пекинской оперы провёл ночь с крестьянкой, – учитель Ли ещё раз затянулся, прикрыл глаза, задумался. – Умеют и на далёком Западе изготавливать правильные дымы… Так вот, последствия этого не сразу себя проявили, но были поистине удивительными…

Ученик Пу аж привстал от удивления, но всячески пытался сохранить бесстрастный и почтительный вид. Учитель между тем продолжал:

– Уже через пару поколений стало понятно, что у всех потомков от этого случайного союза выражена странная склонность к драматическому и постановочному искусству. Спустя несколько поколений почти половина жителей деревни, где это случилось, владела этим необыкновенным даром. А дар этот был таков, что имеющие его считали жизнь разновидностью  театрального представления и всячески пытались стать её постановщиками. Каждый жадно стремился стать сценаристом и вовлечь всех односельчан в исполнение именно его драмы, и никто из них при этом не хотел быть актёром в драмах, замышляемых другими. Так они и боролись друг с другом изо дня в день, пытаясь навязать друг другу свои удивительные и тщательно продуманные спектакли. В конце концов никто уже толком и не знал, актёр он или режиссёр и чья именно драма сейчас исполняется. Жизнь в деревне протекала весело и разнообразно.

Пока учитель это рассказывал, лицо его было на редкость ехидным.

 

12. Об искусстве чтения между иероглифов

 

– Грамотных мало, – произнёс учитель Ли, сплёвывая очередную вишнёвую косточку. Утром привезли ему целую корзину вишен из Тайбэя, он же, расчувствовавшись, устроил себе сиденье из трав и, взгромоздившись на него, решил посвятить день вишням и мыслям о вечности. Сидел так, наслаждаясь «ягодами семнадцати гор», и  сплёвывал косточки, одной из них случайно подбил пролетавшую мимо муху. Ученик Пу, конечно же, это увидел и отметил про себя, что глаз учителя так же зорок, как и на заре «туманной юности».

– Да и среди грамотных большинство знают не больше двух-трех десятков иероглифов, – продолжил учитель Ли. – Как они управляются с таким скромным багажом для выражения тонких оттенков мысли, знает только Небо.

Учитель опять замолк и вернулся к вишням. Сидел и поплёвывал. Ученик Пу смиренно молчал, размышляя между делом о природе шусянства. Взгляд его был при этом мечтательным и даже каким-то сахарным.

– Настоящие мудрецы не нуждаются в грамоте, – сказал вдруг учитель Ли, быстрым взглядом приоткрыв окошко в хижине. – Ведь они совсем не читают иероглифов, а читают между ними. Видят больше, понимают многое. А знаменитый мастер Цюань, так тот вообще ни одного иероглифа не знал. Читал исключительно между ними, был невероятно проницателен.

Ученик Пу удивлённо смотрел на учителя, а тот рассказывал:

– Как-то в одной деревне нашли потерянные кем-то таблички, на которых было всего четыре иероглифа, остальные стёр ветер. Долго гадали, что там написано. Но без толку. Всего-то четыре иероглифа: «сломанный зонтик под осенним дождём», «зловредные укусы цикад», «рисовое поле» и «праздничные фейерверки в больших павильонах».  Решили позвать мастера Цюаня, чтобы он всё им расшифровал. Тот, взглянув на таблички, сразу понял, что речь идёт о Яшмовой деве, парных гуляниях в тростниках и долгом томительном ожидании. Больше ничего вычитать между иероглифов не смог; сказал, что промежутков мало. Тогда крестьяне его очень сильно стали просить выяснить и всё остальное, принесли целый мешок зерна для пользы дела. Он сначала стал упираться, всё повторяя, что мало промежутков между иероглифами, но потом, увидев мешок и сотни просительных взглядов, сказал, что можно ещё кости бросить. Принесли ему костей. Он сначала их просто бросал – смотрел, как падают. Потом выбрал кость покрупнее и стал её в стоявшую рядом сосну бросать, после каждого броска подходя к дереву и внимательно изучая вмятины. Наконец сказал, что теперь ему всё понятно, что там написано об одной местной шусянке, которая на исходе прошлой луны подалась в окрестности Пекина, что она по дороге написала письмо родителям, но оно до них так и не дошло. Крестьяне стали допытываться, чем же всё закончилось, а мастер Цюань, потупив очи, сказал, что об этом на табличках не было написано. Ещё не раз в подобных случаях обращались к мастеру Цюаню за консультациями. Он пользовался доброй славой, был всем хорошо известен, про него даже оперу поставили.

Ученик Пу слушал всё это, выпучив глаза. Учитель, увидев, как Пу смешно выпучил глаза, громко рассмеялся, да так громко, что в соседней избе пошатнулась крыша.

 

13. Об искусстве учтивости

 

– Говорят, сюцай Юй вернулся намедни из путешествия на север, – сказал учитель Ли, щёлкнув ресницами, – рассказывает много интересного, полон впечатлений.

Ученик Пу аж привстал от неожиданности:

– Да что вы говорите, уважаемый учитель! Чуялось мне, что он никогда не вернётся.

– Иногда они возвращаются, – подмигнул учитель, лузгая привезённые Юем семечки. – Настоящий путешественник ловко и изысканно шныряет туда-сюда, развозит новости, копит интересные воспоминания.

Ученик Пу попросил пару семечек и присел. Учитель, добросердечно поделившись и сплюнув очередную «кожурку», сказал:

– Многое на севере нас ошеломляет и вводит в оцепенение.

Потом, чуть помолчав, продолжил:

– Вот, скажем, наши обычаи учтивости. Для нас они как воздух и ветка сливы на дрожащем ветру. А там это искусство то ли в упадке, то ли его там и не было вообще никогда.

– Как так! Не может быть! – воскликнул, подпрыгнув, ученик Пу, так что аж семечки уронил. – Разве возможно такое?

– Душновато, – учитель Ли хитро прищурил глаз и распахнул взглядом окошко, чтобы проветрить дом. – Видишь ли, Пу, в Поднебесной случается многое, и иногда наши верные предчувствия нас подводят. У нас в Китае люди общаются церемонно, по всем принятым правилам, кланяются при встрече, снимают шапки, разговаривают чинно и вежливо, тщательно подбирают слова, о чём-то говорят, о чём-то молчат. На севере всё не так.

Сказавши это, учитель вернулся к семечкам. Сидел и щёлкал одну за другой, молчаливо и сосредоточенно. Налузгав горку, продолжил:

– На севере царит «распахнутость». Куда ни ткнёшься, всюду твердят, что люди они открытые и скрывать им нечего. Часто для убедительности рвут на себе майку, так что заголяется грудь. У нас в Китае при этом обычно отводят глаза, но у них так не принято. Как только кто-то порвёт на груди майку, тут же принимаются внимательно разглядывать, некоторые подходят поближе и порванные края отгибают, чтобы получше рассмотреть. Бывает, ещё больше майку порвут, чтобы побольше стало видно. Потом стоят рядом, обсуждают, дают ценные советы…

Глаза у ученика Пу совсем округлились. А учитель продолжал:

– Будучи сами «распахнутыми», ждут такой же «распахнутости» от других. Едва с кем-то познакомившись, придвигаются поближе, почти вплотную, подносят лицо поближе, так что почти носы соприкасаются, заглядывают в глаза. Называют это «заглядыванием в сердце другого». Иногда этого оказывается недостаточно, и тогда приступают к расспросам, и тогда ты должен всё рассказать: и что у тебя в кармане лежит, и где бывал, и сколько юаней заработал за прошедшие годы, и не жульничал ли во время осенней ярмарки. Если чего-то чистосердечно им не расскажешь, сильно обижаются и делают вывод, что сердце у тебя чёрное и злое. Могут в порыве страсти порвать тебе воротник или помять шапку. Почему-то часто успевают при этом залезть к тебе в карман и что-то оттуда утащить…

Глаза ученика Пу стали ещё круглее.

– …а когда им говорят, что обычаев учтивости никто не отменял, отвечают, что учтивость – это всё оттого, что сердце не в порядке. Обещают тут же отремонтировать. Очень добрые и сердечные люди.

Тут учитель Ли замолчал и вернулся к семечкам. Нащёлкав ещё горку «кожурок», достал тайбэйскую сигарку и погрузился в медитацию. Ученик Пу всё это время сидел не шелохнувшись. Потом таки набрался смелости и с придыханием произнёс:

– Какие удивительные люди живут на севере!

– Это ещё не всё, – строго взглянув, сказал учитель Ли. – Сюцай Юй поведал ещё, что северяне любят вламываться в дома. Вот так сидит человек у себя дома, занимается хозяйством, и вдруг громкий-громкий стук в дверь и слышатся снаружи голоса: «А ну открывай! Видимо, сердце у тебя не в порядке!» Нормальный китайский человек, конечно, недоумевает: кто такие, да и с какой стати? А те, продолжая ломиться, громко увещевают, твердят, что, возможно, сама судьба привела их к нему, называют себя лучшими друзьями, настойчиво требуют от хозяина любви и отзывчивости. Северяне считают, что миром правит Любовь, и всячески подчёркивают это своими действиями. Нам, с нашими китайскими представлениями, это не очень доступно и понятно, но вот такие уж они, эти северяне…

– Действительно удивительные люди… – прошептал ученик Пу, и на лице его уже вообще ничего не было кроме пары огромных круглых глаз.

– Удивительные, да… – продолжил учитель. – Но не поверишь, Пу, некоторые северяне, услышав громкий звук выламывания дверей, бросаются открывать, радушно приветствуют гостей, принимаются накрывать столы, широко улыбаются, говорят, что очень рады, и всё такое. А гости тем временем бросаются шуровать по шкафам, ищут там скелеты. Зачем они это делают, сам не знаю, – удивлённо прошептал учитель Ли.

Ошарашенный ученик Пу, сглотнув, спросил:

– А у сюцая Юй-цзы были ли этому какие-то объяснения, уважаемый учитель?

– Нет, Пу. Он и сам этого не понимает, – ответил учитель.

 

14. О северных кацавейках и колодезных журавлях

 

Приближалась пора цветения слив. Учитель Ли отправился, как водится, в сад и сел перед деревом. Сидел и ждал, когда начнут появляться цветки. Ученик Пу, желая всем сердцем выразить «заботу о старших», принёс ему чайничек пуэра и сел рядом. Так они и сидели до вечера, не проронив ни слова. Когда уже стало темнеть, учитель спросил:

– Не рассказывал ли я тебе, Пу, историю о северных кацавейках?

– Нет, уважаемый учитель, ещё не рассказывали, – ответил ученик Пу, оторвавшись от охвативших его мыслей о мастерстве шусянок.

– Так вот, слушай, – учитель Ли прокашлялся, и взгляд его наполнился безграничной теплотой. – В одну деревню в уезде Хунсюй пришло откуда-то с севера поветрие на расписные кацавейки. Скоро уже не меньше половины сельчан нашили себе кацавеек, расхаживали в них по улицам и поглядывали на соседей, очень хотели друг друга удивить. А где кацавейки – там и колодезная вода. Отрыли на окраине деревни колодец и взгромоздили рядом деревянного журавля.

– Что-что, какого журавля? – воскликнул, выпучив от изумления глаза, ученик Пу.

– Деревянного, – продолжил учитель, смахнув набежавшую слезу. – Обзавелись жестяными ведёрками и стали к колодцу ходить в своих кацавейках. Бывало, что и воды набирали, но больше любовались друг на друга и сравнивали узоры. Очень уж кацавейки были расписными: тут тебе и драконы, и «горючие птицы», и цветочки, и много-много лис с зайчиками.

Лицо ученика Пу расплылось от умиления, глаза налились сиропами радостной приподнятости и сладко блестели в сумерках.

– Как обычно и бывает, сплетничали, конечно, – продолжал учитель Ли. – Делились свежими новостями, измышлениями и догадками, сетовали на соседей и приезжих, возводили поклёпы. Но не забывали и кацавейками любоваться. Цокали язычками и всё приговаривали, какие, дескать, кацавейки хорошие. Так в деревне пустили корни особые, «колодезные» слухи и измышления. А чайный домик тем временем пришёл в упадок. Вместе с этим и «чайные» измышления несколько поутихли. Но не совсем, а только отчасти. Вот и вышло так, что деревня поделилась на «чайных» и «колодезных» сплетников и слухогонов. Иногда возникали недоразумения, но в общем и целом всем было приветно и радостно. В одном месте, как говорится, «журавль вовсю скрипел», в другом – «вовсю журчали чайные струи».

Тут учитель Ли умолк и закурил тайбэйскую «цигарку». Потом, окинув счастливым взглядом окрестности, подытожил:

– Но не забывай, Пу: началось всё с кацавеек. Северные поветрия – это тебе не шуточки. Всё это всерьёз и надолго.

 

15. О происках триад и шорохе камышей

 

– Всюду триады, – выпучив глаза, вдохновенно шептал учитель Ли. – Куда ни направишь ухо, повсеместно слышны шорохи камышей.

Учитель говорил так таинственно, что ученик Пу заподозрил у учителя Ли то, что северяне называют «близкоразумием», но виду не подал, а только посмотрел на него с тревогой. Учитель же продолжал:

– В столицах и предместьях, на рыночных площадях и в закоулках, на севере и на юге, у Западных и Восточных ворот, всюду шуршат камыши, – тут голос учителя совсем затих и стал еле различимым. – Собираются по трое и четверо, замышляют козни, строят хитроумные планы, болтают о чём ни попадя, упражняются в искусстве нагнетания миражей. Бедному старику Цзяну вчера камыши нашуршали, что у него денег не будет. – В это время в окошке показался характерный профиль старика Цзяна, но быстро исчез. – А ведь он просто мимо озера прогуливался, никого не трогал, ходил вокруг да около, наблюдал цветение слив.

Сказав это, учитель Ли стремительно выхватил из-за пазухи меч и начертил в воздухе иероглиф «весенний ветер срывает шапки с прохожих, любующихся сливами в Императорском павильоне». Какое-то время иероглиф оставался висеть в воздухе, а ученик Пу пристально на него глядел, стараясь запомнить начертание. Учитель отбросил меч и продолжил:

– Шусянки в последние дни ходят совсем потерянные, – при слове «шусянки» ученик Пу начисто забыл, как чертится изображённый учителем иероглиф, и стал весь внимание, даже уши у него стали немного пошире. – Им, видите ли, камыши нехорошее нашуршали что-то про «коварство первых встречных» и «финальное уединение». Глаза их полны слёз, а выражения лиц совершенно отчаянные. Разве такими мы знаем шусянок?

– Нет, знаем их совсем другими! – воскликнул с чувством ученик Пу.

– Вот и я говорю, – продолжал учитель Ли. – Лица шусянок обычно светлые и чистые, глаза лучатся добром и теплотой, осанка полна надежды. А тут такое. Монаху Дую камыши пообещали закрытие тайбэйского рынка, но мы же знаем этого достославного и почтенного человека, дался ему этот рынок! Он давно уже на облаке улетел, а камыши ему вслед: «Рынок закроется! рынок закроется!» Можно ли представить что-то глупее? Нет, – сам себе ответил учитель Ли. – Узнаю почерк триад. Действуют нагло и без оглядки, напористо и с перевесом разума над чувством, пыхтят почём зря, нагнетают ложные страсти и пользуются запрещёнными методами. Кипит работа в тайных канцеляриях Поднебесной, пишутся отчёты, составляются доклады и докладные записки. А толку-то! Триады бесчинствуют, камыши шуршат, шусянки ходят понурые и плачут, старожил Цзян подумывает, не пойти ли по пути ограблений. Вот что значит неупорядоченное сердце! Вот какова цена досужего пустословия и праздных препровождений!

Воскликнув это, учитель Ли немедленно предложил ученику Пу сыграть партию в шахматы. На этот раз учитель предпочитал ходить конями и совершать ими быстрые непредсказуемые манёвры. Ученик Пу и так был не силён в шахматах, а перед такой стратегией совсем спасовал. Партия длилась до самого утра и завершилась сокрушительной победой учителя.

 

16. О ложных и подлинных критериях наступления весны

 

– Люди не умеют толком распознавать весну, – ворчливо брюзжал учитель Ли, изящно орудуя зубочисткой. – Смотрят по звёздам, иногда проверяют палочкой толщину снега за сараем, ставят градусники. Всё тщетно и напрасно. Так весну не узнать.

Ученик Пу зачарованно слушал.

– Пробуют ещё по прилёту ласточек угадывать, – тут учитель оживился и, сделав страшные круглые глаза, крикнул: – Какие такие ласточки! Только прилетят и примутся строить гнёзда, а тут – бац! – снова зима, снег, пурга за окном, заснеженный облик тополя! В гробу мы видали такие критерии!

Ученик Пу аж подпрыгнул от неожиданности, но вовремя взял себя в руки и принял умильный вид.

– Подлинный критерий наступления весны всего один, и мы его знаем. Дымки, – сказал учитель. – Кому, как не крестьянину с сигаркой, точно знать, наступила весна или нет?

И, склонившись ласковым лицом над учеником, прошептал:

– Когда приходит весна, сигарки дымят по-особому, по-весеннему.

И пока он это говорил, взгляд его был мудрым и мечтательным.

 

17. О Сунь Чугуне и пьяных кухарках

 

– Над Сунь Чугуном, – говорил нараспев учитель Ли, – всё время посмеивались и подтрунивали. Прослышали, что имя его созвучно северному слову «чугун». Слово не очень понятное, но означает что-то мощное. Думаю, лучше перевести его на китайский как «твердыня». Так вот, сельчане, завидев проходящего мимо Сунь Чугуна, останавливались, тыкали в него пальцем и, широко улыбаясь, приговаривали: «Смотрите-ка, твердыня идёт в расписной телогрейке». Смеялись, прыгали, норовили подёргать за ус. Кто-то, бывало, начинал даже плакать от смеха. Доходило иной раз и до рыданий. Девушки, услышав «твердыня», заливались краской и, отвернувшись, вовсю хохотали  в кулачок. Старались сделать так, чтобы смеха было не видно.

Ученик Пу понимающе кивал, улыбался, проявлял почтение, смахивал набегавшую слезу.

– И был Сунь Чугун однажды в Тайбэе, ездил покупать коромысло, – продолжал учитель. – Зашёл в чайный домик. А там кухарки с утра были пьяные, раздобыли в подвале семь кувшинов рисовой настойки и пригубили. Ходили покачиваясь, роняли чайники, задевали «основами» посетителей и всё время смеялись. Было им очень весело. А тут Сунь Чугун в чайный домик зашёл. Представился: «Так-то и так-то, оказался внезапно в ваших краях, и звать меня Сунь Чугун». Услышав такое, они расхохотались ещё сильнее, некоторые попадали на пол, не в силах удержаться на ногах. Услышав взрыв хохота, даже посетители стали оглядываться. Одна кухарка подскочила к Сунь Чугуну и походя обдала его «дыханием старины». Другая, качаясь на люстре, корчила ему рожицы, показывала язык, строила глазки. Сунь Чугун был несколько удивлён таким приёмом. Постарался было виду не подавать, но кухарки всё прыгали вокруг него, кривлялись, повадками были похожи на юньнаньских обезьян. Ну ты же знаешь, Пу, в Юньнани обезьяны особенно выразительные, северные им не чета. Постояв в нерешительности, Сунь Чугун предпочёл неспешно уйти. Так он чаю в Тайбэе и не попил.

Ученик Пу так расчувствовался от рассказа учителя, что пришёл весь в движение, и на лице его попеременно мелькали выражения то кухарок, то Сунь Чугуна, то ещё какие-то, ибо виделось ему нечто большее.

– Вывод из этого простой, – сказал учитель. – Не стоит связываться с пьяными кухарками.

И широко улыбнулся. Так широко, что ученик Пу воспользовался случаем и пересчитал, сколько у учителя зубов. Насчитал одиннадцать.

 

18. О красивом цветении слив

 

– В одной деревне жила некогда хаосянка Дэ, – попыхивая сигаркой, сказал учитель Ли. – Считала себя настолько хорошей, что и представить не могла, чтобы что-то из того, что она делает, было плохим. Однажды уронила чан с кипятком на соседа. Тот, конечно, сразу кричать. Она же, обидевшись, удалилась. Но дело не в ней.

– А в чём, уважаемый учитель? – не выдержав, спросил ученик Пу.

– Неподалёку от этого места – пять-шесть ли, не больше – был сад, где росли сливы. Сливы были крупные, красные, блестящие, достойные самых смелых и привередливых едоков. Веками, как только весна, стекались в этот сад ходоки полюбоваться цветением слив. Ибо сливы цвели там особенно красиво, не как в других местах. Очень особенно они там цвели.

Учитель выпустил струйку дыма в пролетевшую мимо цикаду. Потом, помолчав, добавил:

– С тех пор так красиво сливы нигде не цвели.

– Воистину так, – прошептал ученик Пу. – С тех пор как треснули небо и колодец, мир становится всё медленнее и печальнее.

 

 

 

19. О больших и малых искусствах

 

– А, думаешь, легко дается искусство извлечения света из сверчка? – сказал учитель Ли.

Ученик Пу сидел тихий и понурый, был так печален, что даже брови съехали набок.

– Есть искусства большие и малые, – продолжил учитель. – Большими искусствами человек овладевает сам, а малыми – под руководством опытного наставника. Но верно и обратное. Большими искусствами человек овладевает под началом знаменитого Учителя, а малые осваивает сам, сикось-накось, как попало, сопя и подпрыгивая. Не ценятся малые искусства в нашу эпоху.

Ученик Пу совсем загрустил.

– Ладно, расскажу тебе лучше одну историю. Работал некогда в Палате весов и безменов некий мастер Динь. Ещё в юности овладел мастер Динь многими малыми искусствами и двумя большими. Рассказывают, что имел обыкновение прятать в ухо монету, и всё, пиши пропало, нет монеты. Потом доставал монеты из самых неожиданных мест и складывал в сундук. Целый сундук накопил. Промышлял этим трюком на тайбэйских базарах, собирал целые толпы вокруг себя. Люди дивились и пели песню «Отправляясь на Юг, мудрец забыл шапку, но всё равно остался доволен поездкой». В Тайбэе любят петь эту песню; соберутся где-нибудь в чайном домике – и сразу её затягивают, официанты только успевают новые чайнички подносить, шуршат туда-сюда, а песня льётся над Тайбэем весь день до самого заката. И только тогда люди расходятся, очень довольные тем, как всё прекрасно вышло. И вот, стало быть, умел мастер Динь не только с монетами трюк проворачивать, но был ещё непревзойдённым гением пера и туши, рисовал, как говорится, «сливы и яблоки, плошку и рис». Был мастером на все руки. Поскольку пальцев на правой руке у него было восемь, прослыл человеком счастливым и благодатным. Трудился не покладая рук в Палате весов и безменов, целый день что-то взвешивал и измерял. Всё тщательно записывал, ничего не забывал. Добился большого жизненного успеха. Теперь рисует дымки на облаках, на радость людям Востока и Запада. Пользуется большим почётом и уважением. Мастер хоть куда.

 

 

20. О лесной стратегии в военных действиях

 

– Во времена Яо и Шуня часто ходили войной, – сказал задумчиво учитель Ли. – С тех пор утвердились неправильные стратегии военных действий. Правильную стратегию придумал Хэйшуй Ся.

– А что, так прямо его и звали? – спросил робко ученик Пу.

– Ну да, примерно так, – ответил учитель. – Стратегию свою он называл «методом лесной тропы». Категорически игнорировал дороги, картами не пользовался, полагался на интуицию, прислушивался к сердцу. Считал, что боевой отряд должен продвигаться исключительно лесами и перелесками и что этот путь непременно выведет на неприятеля. Однажды отправился с отрядом в поход. Шли долго, добрались до каких-то холодных мест. Вышли к юртам. Там их радушно встретили, накормили вяленой олениной, устроили шумный праздник с плясками и белыми медведями. В наших краях таких медведей не водится, а там много. В конце концов Хэйшуй Ся спросил какого-то тамошнего старожила, в какой стороне находится враг и где ближайший вход в леса. Тот ему всё толково объяснил, нарисовал чертёж на снегу, показал пальцем, в какую сторону двигаться. И опять воины под предводительством генерала Хэйшуя Ся отправились в путь, и опять шли долго. Вышли в конце концов к каким-то деревянным избушкам. Хэйшуй послал разведчика разузнать, что это за места и что за люди там живут. Разведчик сходил в деревню, пообщался с жителями, те называли свои места то ли «Швериге», то ли «Швецы-цзы». В общем, и там встретили бойцов радушно, усадили за столы, накормили рыбой и лесными ягодами, выкатили в честь гостей не менее двадцати бочек пива. Так было положено начало дружбе Китая с северными народами Востока и Запада. Жаль, что опыт этот был забыт и больше никогда не использовался. Следовали бы хэйшуйскому образцу – давно бы в мире был один сплошной Китай. Но вот, увы, не следовали. А жаль.

 

 

21. О северной манере обращения с коровами

 

– На севере к коровам относятся странно, – сказал учитель Ли. Трубка его к этому времени совсем потухла, но он хорошенько посмотрел на неё, и табак разгорелся снова.

– Как же так! – удивился ученик Пу, но вовремя спохватился и замолк.

– Склонны просто доить, – выпустив красивое узорное облачко, сказал учитель Ли. – Наверное, это от чрезмерной любви к утвари и украшениям. У нас в Китае даже простую бурёнку терпеливо и усердно лелеют. То помоют вымя, то даже иногда погладят. Обогреют и приголубят. Тщательно следят за тем, чтобы в поилках не иссякала вода, а в кормушках – сено. Как увидят, что вода в поилке кончается, тут же хватаются за коромысло и бегом к колодцу. У колодца иной раз выстраивается очередь; все заботятся о своих коровах и постоянно ходят за водой. Пока суд да дело, вступают в беседы, обсуждают деревенские дела, перемоют иной раз кости старику Цзяну, местному чудаку и затейнику. Тот же, зная об этом, не держит на них зла, ведь, как говорится, «у всякого доброго дела есть и лунные стороны». Когда сено заканчивается в корытах, бегут что есть мочи к стогам. Постоянно носятся туда-сюда; бывает, что и среди ночи вдруг стремительно пронесётся по деревне чья-то суетливая тень. Если кто увидит – не пугаются, знают: кто-то за сеном побежал. А вот на севере всё иначе. Там просто доят.

Ученик Пу аж присвистнул, настолько это прозвучало для него свежо и поразительно.

 

22. О больших и малых событиях

 

– День громких петард отмечают шумно и весело. Запускают снаряды, кричат что есть мочи, улыбаются. Всяк норовит ткнуть локтем ближнему под ребро. Дескать, смотри-ка, дружище, какое сегодня большое знаменательное событие, – учитель Ли, покуривая, говорил, а ученик Пу усердно его слушал, сегодня даже несколько усерднее, чем обычно, выпучив глаза, сидя на манер очарованного, открыв рот и кивая каждому звуку.

Учитель Ли пыхнул сигаркой и продолжил:

– В одной деревне у склона Западного холма праздновали однажды День громких петард…

– А что за деревня-то? – прошептал ученик Пу.

– Опять ты за своё! – гневно зыркнул учитель. – Деревни этой давно нет, не сохранилась, даже названия никто не помнит… Отмечали, стало быть, День громких петард. Сельчане носились по всей деревне с огнями, отчаянно крича: «Какое впечатляющее, большое событие! Как громко гремят петарды в нашей деревне!» Староста суетился, бегал туда-сюда, подносил ещё и ещё корзины со снарядами, чтобы грохот не затухал ни на миг. Щёки у него были красные. Очень был рад и доволен. Мужчины, женщины, дети, старики – все с большим чувством запускали и наблюдали, запускали и наблюдали. В это время старый художник Чжао сидел в избушке и рисовал журавля. Говорят, что именно тогда он и нарисовал две неправильные линии.

– Как это так, уважаемый учитель?! – аж подскочил ученик Пу.

– Да. Всего две линии. Обе неправильные, – сказал учитель и некоторое время молчал, попыхивая трубкой. Заодно цикаду глазом подбил.

Потом продолжил:

– Он и сам не понял, что это за линии. Но журавль на картине ожил. Много людей с тех пор видели картину. Пожимают плечами, удивляются: на картине – живой журавль, перья как будто дрожат на осеннем ветру. Никак не могут понять, как это так у старины Чжао получилось. Не раз пытались рассмотреть эти две линии. Ничего не получается. Изображение движется, и глаз не успевает сосредоточиться на линиях. Кто ни пытался, так ничего и не вышло. Никому не удалось рассмотреть. Глаза не успевают линии заметить.

– Как это удивительно, уважаемый учитель! – воскликнул ученик Пу.

– Да, удивительно и непостижимо, – ответил учитель. – И запомни, Пу, нет в мире события крупнее, чем День громких петард. Настоящее большое событие! Все радуются! Много огня и грохота! Просто загляденье!!!

 

23. О могуществе северо-западных идей

 

– Что ты думаешь о пуэре, дорогой друг? – спросил весьма щепетильно учитель Ли.

– Да о втором я пока ещё даже и не думаю, – потупившись, склонился почтительно ученик Пу.

– Зря … – сказал учитель и смахнул взглядом муху с подоконника. – Рассказывают, что в северных деревнях пользуются большим могуществом северо-западные поветрия. Самые чуткие нет-нет да принюхиваются, не пора ли что-то сделать, не принесло ли что-нибудь ещё с северо-запада. Выходят то днём, то ночью на деревенскую площадь и принюхиваются. Притом очень разборчивы. Тщательно отделяют ядрышки от скорлуп. Никогда не путают северо-западное с юго-западным. Для них очень важна география.

Ученик Пу внимательно слушал и чуть слышно поддакивал.

– В одной деревне особенно чутким на северо-западное человеком был помощник старосты. Не раз видели, как он выбегал запыхавшись на улицу и нюхал ветер. Однажды объявил односельчанам, что так-то и так-то, пришло новое поветрие. В северо-западных деревнях стали коньки на крыши ставить, и нам так надо сделать. Привели коня.

Ученик Пу подпрыгнул было от удивления, но сдержался.

– Долго думали, как коня на крышу взгромоздить. Собрали мужчин покрепче, говорят: так-то и так-то, коня надо на крышу поставить. Еле наверх заволокли. Крыша, конечно, рухнула. И конь был тяжелый, да и мужчины в деревне самые увесистые. Потом и на другие дома попробовали поставить коней. Пришлось много домов ремонтировать.

– Поразительные люди эти северяне, – воскликнул ученик Пу.

– Да, славятся большим упорством и целеустремлённостью, – сказал учитель. – Вот ещё рассказывают. В той же деревне один человек однажды унюхал, что на северо-западе внедрили особые крючки в орфографию, и дело сразу пошло. Дескать, не мешало бы и нам повторить. Собрали учителей, говорят: так-то и так-то, опытом доказано, что письмо должно быть особым образом крючковатое, потому что так лучше. Много циклов сельчане дружно переучивались писать с крючками. Но крючки у всех получались разные, в тех местах не умели рисовать крючки. Добились того, что никто уже знаков друг друга не понимал. Пришлось обратно переучиваться. Потом, дабы друг друга подбодрить, говорили: ничего, всё к лучшему, любой опыт поучителен. Более богатых таким опытом деревень в Поднебесной нет.

– А откуда у них такая тяга к северо-западному, уважаемый учитель? – спросил, не сдержавшись, ученик Пу.

Учитель строго посмотрел на него:

– Да вроде как на северо-западе утвари в домах больше и много-много разных красивых картинок, северные художники в жизни бы столько не нарисовали. Да и географию на севере чтят. Особенно важна география.

 

24. О напрасности и чайном домике Радушного Сяо

 

– Радушный Сяо дивный был человек, – молвил, чихнув от всего сердца, учитель Ли, – добрый и восхитительный.

Ученик Пу старательно вслушивался в переливы голоса учителя и был учтиво настроен, семечек не грыз, сидел смирно, глядел на окружающий мир широко распахнутыми глазами.

– О Радушном Сяо сложены знаменитые легенды, деловито кочующие из уст в уста и из деревни в деревню, каждая легенда на вес золота, – сказал учитель особенно доверительно, переходя на шёпот. Ученика Пу так сильно тронул этот переход, что на глазах у него выступило горчичное масло. Такое умиление нашло, что он чуть не заплакал. Однако в самый последний миг сдержался, сконцентрировал жизненные силы и, так сказать, «позволил ветру пошуровать в камышах».

Учитель между тем продолжал:

– Больше всего Сяо был славен радушием. Оттого и стали его так звать: Радушный Сяо. Бывало, увидит пробегающих мимо односельчан и тут же зазывает. Давайте, дескать, пожалуйте на огонёк, дорогие, спешить сегодня совершенно некуда. Очень радушный был человек.

У ученика Пу в горле запершило от великой радости и восхищения.

– Пекинские старожилы и вовсе чудеса про него рассказывают, – хитро подмигнув, продолжил учитель. – Однажды, говорят, решил открыть в своей голове чайный домик для друзей и прохожих.

– Как это! – подскочил от удивления ученик Пу.

– Да, что уж говорить, замысел необычный и новаторский, – серьёзно и размеренно сказал учитель, сделав для большей значительности две мудрые складки над правой бровью, чтобы, так сказать, придать больше веса. – Но ведь и человек был во многих отношениях необычный. Не ровня нынешним быстроделам с северных рынков. Открыл, стало быть, чайный домик в своей голове. Расставил красиво столики, накупил фарфора в Маньчжурии, нанял прислугу чайнички разносить. Дело хорошо пошло. Друзья так сразу стали у него завсегдатаями. Сидели дни напролёт, пили чай, беседовали о живописи и конфуцианстве, трактовали тексты. Потом мало-помалу и прохожие стали подтягиваться. Заходят и смотрят: ах, какое хорошее место! как тут уютно сидеть! Служки сновали туда-сюда с подносами, разносили чай и печенье, кухня работала дни напролёт, глаза у поваров были радостные-радостные, песни так и лились из их уст. Радушный Сяо очень всему этому радовался. Ходил по соседям и хвастался: смотрите, дескать, какой восхитительный чайный домик у меня в голове, целый день полно народу, кипят беседы, чай льётся рекой. А соседи ему поддакивают: и правда, какой восхитительный у вас в голове чайный домик, господин Сяо, нельзя ли и нам, так сказать, тихо и без проволочек присоединиться к этому замечательному собранию. А он им: добро пожаловать, всегда к вашим услугам, заходите, не стесняйтесь. В общем, как говорится, «дело пошло быстро и праведно». Но люди далеко не всегда так хороши, какими их изображают придворные живописцы, больше обеспокоенные не истиной, а тем, как бы произвести впечатление на местных шусянок. Поначалу Радушный Сяо поил всех чаем со своего огорода, а чай этот был, надо сказать, редкостно высокого качества, в наши времена давно такого вкусного и душистого не выращивают. Потом собственного чая стало не хватать, стали заваривать что попало, прохожие стали приходить со своим чайным листом, прямо там на месте и крошили, всюду мусорили, ароматы перемешались, беседы всё больше шли наперекосяк, южане занесли обычай играть в чайном домике Сяо в кости, вели себя очень азартно и дико, громко кричали, подчас устраивали побоища. Испортили столики, побили посуду, а под конец так разошлись, что – как уж это вышло, никто не знает – поломали стропила, выкорчевали доски в полу, привели в полную негодность крышу. В общем, пришлось Радушному Сяо чайный домик закрыть. С тех пор голова у него часто болела. И это неудивительно, ведь все каркасы порушили. Ходил он по деревне и причитал: «Велики в Поднебесной обычаи гостеприимства, не то что на севере!» Односельчане ему сочувствовали, угощали персиками, приглашали на свадьбы, помогали перейти через мост.

 

25. О несуетности

 

– Беготня старожила Цзяна не должна вводить в заблуждение. Тайбэй наш, – подытожил учитель Ли.

– Да здравствует Поднебесная! Генералу Дэхуэю слава! – воскликнул приунывший было ученик Пу.

– В глухой сибирской деревне делают особенно хорошие валенки, – торжественно продолжил учитель. – Зимой устраивают праздники, валяют медведей в снегу, ходят с гармошкой в горы. Издалека слышится топот императорской конницы, везут тайбэйское пиво и пряники, летят с доброй вестью от южных друзей. Хороши зимние деньки в горах Тянь-Шаня!

– Воистину так! – воскликнул ученик Пу.

– Старожил Цзян совсем занемог, не помнит старинных легенд, пьёт чай с леденцами, разучился смотреть в окно, – молвил учитель. – Да и куда ему теперь с его беготнёй! Как писано в табличках, «герои былых дней рано встают, но глаз уже замылен, и ци никогда не доходит до верхнего яруса». Не видел ли ты, Пу, где моя табакерка?

– Вот она! – крикнул ученик и тут же со всей учтивостью преподнёс.

Учитель закурил, и дым сложился в иероглиф «давно ушли под землю старые замки».

– Рассказывают, будто в южных краях поизвелись борцы и глотатели змей. Это неправда. Они до сих пор там есть, – продолжил учитель. – Птахи и дракончики резвятся в потаённых прудах, рыбы много, то тут то там видны крестьяне с удочками, могучие сосны и ели отбрасывают живительные тени на прибрежный песок, кедровые шишки полнятся соками в окрестной тайге. В скрижалях написано, что «совершенномудрый живёт на природе, питается её соками, видит во сне грядущее». Слышал ли ты историю про несуетного Чжао?

– Никогда не слышал, уважаемый учитель.

– Рассказывают, будто жил давным-давно на Юньнаньщине некий Чжао, знатный был земледелец. Растил рис высоко в горах, много трудился, был терпелив и добродетелен. Рис его продавался на всех окрестных базарах и славился особенным вкусом, был совсем не такой, как у других. Каждый раз по случаю Нового года почитатели этого риса навещали Чжао, низко ему кланялись и преподносили подарки. То чайник новый подарят, то корзиночку с персиками и миндальными орешками, дарили и кухонную утварь, и вина домашней выделки, и старинные букинистические свитки. Очень уважали.

– Видно, замечательный был человек! – обрадовался ученик Пу.

– Несомненно, – сказал учитель. – Бывает, встанет рано утром и видит, что госпожа Чжао уже на ногах, что-то готовит, нарядилась в самое красивое платье. Должно быть, опять жаждет встречи с господином Люйсином, думал Чжао, ну что с ней поделаешь. Берёт мотыгу – и на поля. Несуетный был человек. Много работал, выращивал много риса. Соседи относились к нему с неизменным почтением, кланялись при встрече, спрашивали, как дела. Он им в ответ кланялся: «Дела замечательно, да и денёк сегодня отменный, солнце так и светит на радость людям». А господин Люйсин потом куда-то пропал. Про Чжао ещё много чего рассказывают. Был на редкость несуетлив. Про таких сложили пословицу: «Черепаха медленно, но верно ползёт на запад».

 

26. О тайных знаках и пользе отсутствий

 

– Всюду видятся людям тайные знаки, – чихнул учитель Ли.

– Будьте здоровы, уважаемый учитель, – поклонился ученик Пу. – Не желаете ли горячего чаю из свежих источников?

– Ученики в жаркий полдень сидят на скамьях, почтительно подложив ноги, держат по ветру ухо, слушают наставления, – гневно зыркнул учитель Ли и продолжил. – Миры земные, надземные и подземные полнятся тайными знаками, извещающими и предвещающими. Мастера издревле научились их читать, посему понимают природу вещей, чуют неладное и смотрят в самую суть. Особенно преуспела в разгадывании тайных знаков госпожа Пинмэй. Стоит ей увидеть колыхание камыша на ближнем болоте, как она уже бежит с вестью к соседям: «Так-то и так-то, опять северный император собирается двинуть конницу на южные царства, лелеет планы, мечтает о захвате житниц и залежей». Или вот ещё. Проходила однажды мимо колодца, глянула, а там воды нет. И вот уже несётся что есть мочи к землякам: «Ясное дело, опять у северного императора коварные замыслы. Должно быть, задумал покуситься на наши благоуханные беседки». Слава о проницательности госпожи Пинмэй превзошла все мыслимые и немыслимые пределы. Пешеходы из окрестных волостей тянутся к ней один за другим. То крестьянин из Сычуани покажет вишнёвую косточку, то купцы с рынка нагрянут, показывают на пойманного комара и спрашивают: «Не скажете ли, уважаемая госпожа Пинмэй, в чём тут дело? Вроде просто комар, да явно что-то в нём неспроста». А ведь всем этим людям неведомо искусство отсутствий, мастерство небытия там, где не надо.

Ученик Пу почтительно прислушался, даже приподнялся слегка и ухо придвинул поближе, чтобы не пропустить ни единого иероглифа.

– Взять того же шалопая Ляна. Он владел этим мастерством, никогда не бывал там, где не надо, принёс много пользы, – произнёс с высоким чувством учитель Ли, потом сложил ладони форточкой и добавил: – Был настоящим мастером этого дела.

– А как ему это удалось, уважаемый учитель? – прошептал восхищённо ученик Пу.

– Умело управлял отсутствиями, – сказал учитель, – всегда не был там, где не надо было быть. Однажды от Беседки Шёлковых Облаков ураганным ветром оторвало полкрыши, и рухнули эти полкрыши как раз туда, где в это время мог находиться шалопай Лян, но он, понятное дело, там отсутствовал. Другой раз сельчане на околице деревни разгорячились и устроили смелую поножовщину, чуть не каждый удар ножика приходился как раз туда, где мог быть, но не был шалопай Лян. Поэтому он остался цел и невредим. А вот ещё, было дело, грузчики в тайбэйском порту уронили на землю тяжеленный груз. Но и там, где этот груз упал, Ляна не было. А окажись он в это время там, осталась бы от него, как говорится, «только добрая память соседей». Он так умело отсутствовал, что его прозвали Отсутствующим Ляном. Всякий раз незнакомые люди приветливо кивали ему при встрече: «Доброго вам вечера, уважаемый господин Лян, рады вас всячески приветствовать». Те, кто видит повсюду тайные знаки, никогда не владеют искусством отсутствий. Госпожа Пинмэй зорко замечает секретные признаки и приметы, но то храмом мысли и мудрости со всей силы налетит на деревянную балку, то в курятнике петух её клюнет едва ли не в глаз. С шалопаем Ляном никогда такого не бывало. Оттого принёс много пользы и себе, и людям.

 

27. О плавности речи и звучных голосах

 

– Речь человека лишь шелест деревьев, не больше, – сказал учитель Ли, потягиваясь. – Но некоторые деревья красиво шелестят.

Ученик Пу, предавшись внутреннему самобичеванию, жалобно молчал. Учитель Ли неторопливо чихнул и, напустив на себя особенно строгий вид, продолжил:

– Истинный человек предпочитает упражнения, любит выучку, ходит купаться на озеро. Человек неказистый сидит дома, тупо уставившись в тени на стенах, растрачивает потенции, отказывается от знания и движений. Взять того же Сухопарого Чуя. Всё время сидел дома, изредка выходил в огород, не знал, как хороши в полночь окрестные камыши. Не упражнял дыхание. Разве не имеет всё это самых плачевных последствий? Разве результат не налицо? Был притчей во языцех, одним своим видом внушал людям уныние и неверие в лучшее. Грудь была впалая, неразвитая. И голос от этого – поверхностный и крикливый. Разве бывает у таких убедительная, звучная речь? Разве такие пишут стихи, от которых у слушателей немедленно наворачиваются на глаза слёзы радости и умиления? Разве способна рука такого неумёхи правильно нарисовать иероглифы, выразительно расставить ударения, звонко прописать восклицательный знак? То ли дело Молодец Кун! С детства любил охотиться за стрекозами, изображал бешеного гуся, упражнял дыхание. Много дышал, бывал на свежем воздухе, часто погружался в пруд. Слава о Молодце Куне неслась по Поднебесной быстрее ветра, певцы и музыканты посвящали ему свои сочинения, да и Императору было приятно слышать, что есть в стране такой человек. Голос у Молодца Куна был громкий и басовитый, без всяких усилий слышимый в соседних деревнях и посёлках, речь – грамотная, во всех отношениях убедительная, достойная восклицаний и пересказов.

 

28. О тяжбе на локотках, обезьяне и повсеместности Китая

 

– Не хочешь ли потягаться на локотках, Пу? – спросил учитель Ли, и ресницы его были как встревоженный ветром камыш.

– По правде говоря, нет, уважаемый учитель, опасаюсь вывиха, – ответил ученик Пу.

– Слушай. Было это давно, ещё до того, как пришли славные времена Яо и Шуня, – сказал учитель. – Сидела под деревом обезьяна, и было у неё две бамбуковые флейты, правая и левая. Когда наступила ночь, она бросила обе флейты на землю и забралась на дерево. И правильно сделала, ведь ночь полнится рыком диких зверей, слоняющимися тут и там медведями и лисами, слышится отовсюду лязг голодных зубов, птицы дрожат, затаившись в своих гнёздах, страшно в такую ночь на земле быть, да ещё с двумя флейтами.

– Не то что у нас в Китае! – радостно крикнул ученик Пу.

– Везде Китай, – ответил, растекаясь в воздухе, учитель Ли.

В этот момент ученик наконец понял, что учителя Ли не существует.

 

На этом «Субботние заметки» господина Юя заканчиваются. Говорят, он отправился в Тайбэй – то ли учиться грамоте, то ли получил назначение на роль молчаливого кедра в тамошней оперной труппе. Отъезжая, он передавал всем привет, советовал не болеть, кланялся, махал во все стороны шапкой, глумился над пожухлыми осенними травами.

 

                                                                                                   2012–2014