Борис Кутенков

Хоронить заживо? Наблюдения о состоянии текущей поэтической критики


Наблюдения о состоянии текущей поэтической критики

Вдохновение и ремесло

Перечитывая недавно поэтические обзоры Гумилёва, я вдруг поймал себя на дерзком допущении: насколько же это, - в современном и даже почти безоценочном смысле, - плохая критика. Обзоры вполне ремесленные: с перечислением через запятую вышедших книг и журнальных публикаций и поверхностными субъективными оценками. Без вступлений и выводов, часто - без критической аргументации. Отсутствие системы можно объяснить ограниченностью выбора, обусловленной сравнительно небольшим количеством книг; при таком положении дел не то чтобы не приходится «отсеивать» какие-то явления, но учитывать и подвергать оценке можно абсолютно или почти всё. Тут же пришло на ум сравнение с современным критиком, который может себе позволить просто игнорировать определённые течения без зазрения совести, - при невероятной насыщенности книжной индустрии и таком же, увы, невероятном количестве самодеятельных сборников. С одной стороны, свобода выбора – безусловный плюс; с другой – постоянно сталкиваешься с желанием – и физической невозможностью – вынести оценку деятельности небездарных поэтов и второго, и третьего ряда. Гумилёв, как видим, этим не брезговал; потому наравне с Анненским и Цветаевой удостоены столь же прохладной или, напротив, столь же комплиментарной оценки Иосиф Симановский или Валериан Бородаевский (впрочем, уравненность в правах тоже объяснима; крупное в наших глазах явление ещё не успело стать таковым для литераторов начала века, и вопрос об иерархии словно бы снимается). Об этом, в частности, – запомнившееся мне прекрасное стихотворение молодого поэта Андрея Нитченко c тонким скепсисом в адрес «современников»:

Как современники не нравятся друг другу,
печально как глядят на поколенье,
друг друга с отвращением читая.
И Блок мертвец, и Пушкин исписался,
и Мандельштам — рифмующий филолог,
Цветаева — агент НКВД.
Какое счастье — мы вполне свободны,
свободны, справедливы, объективны,
внимательны, спокойны, дружелюбны,
правдивы, независтливы, беззлобны,
скромны, находчивы, бесстрашны, чутки,
тактичны, незлопамятны, открыты,
неголословны, осведомлены,
не нервны, неревнивы, безопасны,
вообще безотносительно безгрешны,
точны и проницательны — чудесны —
так адекватны, что немного страшно,
легки, верны друг другу, неподкупны,
всё понимаем, всем живём, всё видим.
Какое счастье. Господи прости.


Так что недавнее утверждение современного критика про рецензентов стихов, которых он в недавней статье в 1-м номере «Ариона» за 2012 год сравнивает с «дворниками», переживая, что «читатель может столкнуться с подменой материала — вместо критики поэзии ему предложат критику стихов», и приводя в пример Георгия Адамовича, «ни одно … высказывание» которого «о поэзии не может быть интерпретировано как высказывание о стихах», не только несправедливо, но и исторически неверно. И, здраво поразмыслив, понимаешь, что и такой род критики, как вышеприведённые примеры из Гумилёва, необходим. Критики, направленной не на рекламу товара («В частности, эти рассуждения не помогают читателю понять, стоит ли ему браться за рецензируемую книгу», - сокрушается автор «арионовской» статьи; хочется заметить, что для рекламы есть прекрасные издания «Афиша» или «Коммерсант-Weekend»), а прежде всего на аналитическое проникновение в текст. Можно сказать, критики «педагогической». Дающей возможность автору стихов быть услышанным, понять что-то о себе, ознакомиться с иным ракурсом видения своего творчества (вне распределения высших и низших звеньев). Совершенно очевидно, что высказывания о стихах возможны и нужны, а рецензия на книгу с углубленным анализом текста вполне может быть произведением искусства, и резко ставить её на низший уровень по сравнению с пространными эссе о поэзии, «плохо укладывающимися в полемическое поле», на мой взгляд, некорректно. Разделение животного мира на виды и подвиды, может быть, и уместно с точки зрения биолога, но говорить о том, что одни не имеют права на существование в сравнении с другими, - вряд ли гуманно.
Гораздо более интересным представляется другой резкий и категоричный вывод того же критика: «Никакой планки качества в современной русской поэтической критике нет». Так, да не совсем так: есть планка. Но держат её очень немногие издания. Тот же «Арион», «Новый мир», «Дружба народов», недавно появившийся «Homo legens». С отрывом – «Урал», «Знамя», «Интерпоэзия», «Октябрь», где раз на раз не приходится. С оговорками (демонстративная суженность филологическим кругом и порой натужно наукообразный стиль) – «Новое литературное обозрение»; впрочем, «последователи “филологической школы” привыкли иметь дело с тем, что уже получило (возможно, только в их глазах) статус “литературного факта”: если текст таковым не является, разговор о нем бесполезен», как верно писал в недавнем «физиологическом очерке» о критике  в 1-м номере «Октября» за 2013 Никита Войткевич. (Добавлю, что в поэзии, кажется, для «младофилологов» существуют за редкими исключениями только книги издательств «Арго-риск» и «Новое литературное обозрение»; всё остальное презрительно объявляется наиболее снобистскими из них «мхами и лишайниками отечественной словесности»). Можно было бы включить в список изданий, внимательных к своим критическим разделам, и саратовскую «Волгу», если бы не периодически попадающиеся странные тексты, как, например, такой в недавнем номере, изобилующий высказываниями вроде: «Характерное для творчества российских немцев ощущение парения, планирования, зависания в воздухе над сплавлением национальных горизонтов» или ещё более гениальными перлами: «Поэта-филолога от просто университетского поэта (образованного, интеллектуального) отличает отсутствие интуиции и чувства меры».) В остальных изданиях чередуются сильные и безграмотные тексты, уравниваемые, таким образом, в правах не меньше, чем поэты в гумилёвских обзорах. Про депрофессионализацию недавно писал и Евгений Абдуллаев, подробно останавливаясь на её причинах: «Жалобы на состояние поэтической критики стали рутиной… Вливание молодого вина происходит — мехи его уже не держат», замечая, что «нет-нет, да и прорывается у коллег тема оплаты» и что «критика более других литремесел требует профессионализации»1 (можно было бы ставить вопрос, какая из этих двух тем наиболее болезненная в отношении поэтической критики, если бы они не были столь тесно сопряжены).
Да что греха таить: если выбор поэзии в целом худо-бедно эстетически мотивирован (хотя и это совсем не норма), то рецензионные отделы, существующие словно для приличия, всё чаще напоминают свалку или чулан. Ну, или дальнюю заброшенную комнату. Литератор прислал –  редактор напечатал, не читая или пробежав глазами. Можно сказать, бросил на полку небрежным движением. Оправдывая невнимание занятостью, забывая слова того же Гумилёва о том, что редактор должен быть «режиссёром: выделить умелым распределением материала общее из частного, обдуманным выбором имен оттенить какое-нибудь одно направление», а не только «цензором грамотности и хорошего вкуса» (эти слова в равной степени касаются как выбора прозы и поэзии, так и критики. Впрочем, и «грамотность» и «хороший вкус», присутствие которых в этом высказывании словно бы разумеется, - вещь не такая уж естественная в современной литературной ситуации). Приходится слышать инвективы в адрес журнала «Арион» об излишней авторитарности при отборе статей, о требовании соответствия редакторскому вкусу. Не вижу в этом отрицательной тенденции. Редактор, как и критик, должен быть авторитарным (а не подстраиваться под интересы авторов – в противном случае получится халтурное издание, что, к сожалению, не редкость среди имеющихся), - но и вкус гибким и широким: редкое, почти оксюморонное, потому и почти не встречающееся, но необходимое сочетание.
Впрочем, любопытно отметить и другую тенденцию: критикой заниматься снова стало модно (вот и Данила Давыдов в одной из недавних статей пишет, что «Казавшаяся некогда вынужденной по причинам забот о пропитании, «многостаночность» литератора ныне скорее признак хорошего тона, отказа от нарочитого сектантства, если хотите — простого профессионализма»). Именно поэтому те стихотворцы, которые некоторое время назад принципиально не занимались критикой, позиционируя себя исключительно в поэтической роли, сейчас пишут отзывы о коллегах по цеху, порой – неумело подражая принятому в определённой группе филологическому языку или нападая на те институции, на которые считается «хорошим тоном» нападать в данном кругу. Иногда при чтении таких текстов складывается отчётливое впечатление, что главный вектор социальной мотивации тут – стремление не «отстать» от товарищей (примеры приводить не буду, читатель сам найдёт их и, возможно, согласится, просматривая текущую критику; многие, впрочем, не согласятся, - ну что ж, на то их воля).
Между тем, если переходить к разговору о самих критиках с указанием их имён, можно заметить, что часто поэт, только начавший заниматься этим делом, «по вдохновению», но из сознательного нежелания переводить его в профессию пишущий критику не регулярно, справляется с этим куда чутче, глубже и интереснее, чем регулярно практикующий «профессионал», для которого его работа превращается в грамотное, но всё же ремесло. Скажем, недавно мне, себя не считающему профессионалом, пришлось услышать лёгкий упрёк в адрес одного своего высказывания о поэте: «…а вообще отзыв какой-то сытый, вроде как "с измазанной в котлете губой". сразу думается, что писал выпускник Лит.института… Вроде как в фильме: "убивать людей - моя профессия. это не доставляет мне никакого удовольствия». И тут чувствую несомненное превосходство перед собой Екатерины Перченковой, - её эссе о поэтах лучшие из тех, которые я читал за последнее время. Примечательно, что свои эссе Перченкова публикует только в Живом Журнале, претендуя только на глубину и тонкость анализа, но никак не на роль эксперта, а отсутствие необходимости соответствия «формату» издания сказывается на критике положительно; можно позволить себе оживляющие структуру статьи высказывания, которые непременно бы убрали при любой публикации, вроде «А кабы я была злая тетка, то нацитировала бы с три короба всего остального, после чего можно решить, что (…) вообще не стоит читать» или «Вот тут-то мне и жалко, жалко – до той самой нежности, вырастающей из души и смерти, у несчастной гречанки взятой взаймы: когда (…) удастся наконец подержать в руках сияющий шарик невыносимой плотности – ему это будет уже безразлично»2. Признаюсь, что суждений Екатерины, появляющихся в её блоге нечасто, только о том, что действительно задевает, я всегда жду с некоторым трепетом, и способность человека так слышать и так чувствовать стихи, - для меня та вершина, к которой хотелось бы стремиться. Интересно читать и Дмитрия Артиса, тоже не замеченного в профессии рецензента до 2012 года, но на удивление ярко проявившего себя в этой роли. Примечательно, что и Перченкова, и Артис, - хорошие поэты, без скидок и прочих «кредитов». Что, впрочем, не символично в контексте данного разговора: знаю людей, пишущих талантливые стихи, но глухих к чужому художественному слову (а часто наблюдается и эдакий поэтический нонконформизм с куражным, во многом показным всеотрицанием). При этом Ирина Роднянская, тончайший ценитель стиха, сама стихотворных текстов не пишет. Очевидно, что поэтический дар не означает способности проникать в чужое слово, как и наоборот – его отсутствие не гарантирует дара критического. И всё же – критика поэта узнаваема: особой эссеистичностью, эмоциональностью, порой – «цеховым» неравнодушием (когда «болит» словно бы за себя).
Случай именно такой – поэт о поэте – представляют две статьи в уже упоминавшемся «Homo legens» (№ 4, декабрь 2012, - номер, безусловно заслуживающий отдельного обзора и в отношении поэзии) – Алексея Григорьева о Чен Киме и Наталии Черных о Геннадии Каневском. Понятие «профессионализма» здесь словно бы за скобками: и не в терминологии он заключается, и не в филологическом анализе, но в проницательном «вчувствовании». Особенно это касается статьи Черных. Критика виртуозная, пульсирующая, бьющая внутренними токами. Если Луначарский называл Сельвинского «Ференц Лист в поэзии», то Черных – «Ференц Лист в критике» (вернее, в эссеистике, с которой плотно смыкается этот жанр). И тут вновь приходят на память слова Гумилёва - о типах читателей (напомним, в противопоставлении «читателю-снобу» и «экзальтированному читателю» говорилось об иной категории: «читатель-друг»: «Этот читатель думает только о том, о чем ему говорит поэт, становится как бы написавшим данное стихотворение, напоминает его интонациями, движениями. Он переживает творческий миг во всей его сложности и остроте, он прекрасно знает, как связаны техникой все достижения поэта и как лишь ее совершенства являются знаком, что поэт отмечен милостью Божией. Для него стихотворение дорого во всей его материальной прелести, как для псалмопевца слюни его возлюбленной и покрытое волосами лоно. Его не обманешь частичными достижениями, не подкупишь симпатичным образом. Прекрасное стихотворение входит в его сознание, как непреложный факт, меняет его, определяет его чувства и поступки. Только при условии его существования поэзия выполняет свое мировое назначение облагораживать людскую породу. Такой читатель есть, я по крайней мере видел одного. И я думаю, если бы не человеческое упрямство и нерадивость, многие могли бы стать такими»).
А что же до критиков, добившихся профессионального признания, так называемых «легитимированных профессионалов»?
Здесь хочется процитировать наш недавний разговор с Бахытом Кенжеевым, врезавшийся в память. Я не мог не спросить о поэтической критике – и вот каково было мнение мэтра: «Я люблю такую критику, когда ты реально воспламеняешься от поэта и что-то такое пишешь, не обязательно положительное, можно и отрицательное. Хорошая критика должна быть задорной, весёлой, глубокой. И такой критики у нас, конечно, мало. (…) Современной поэтической критике свойственна некоторая вялость…»3. Впрочем, по моему мнению, «реальное воспламенение» тоже опасно, - я, как и Алла Латынина, «не люблю (…) пафосных речей с нагромождениями метафор, срывающегося голоса и расширенных глаз»4, - ближе умеренный тон рассудительного хладнокровия, который воплощают, к примеру, статьи Евгения Абдуллаева. Необходимость же писать регулярно, а то и ежедневно, не может не накладывать негативного отпечатка на стиль, побуждая или к стилистической небрежности, или к некоторой инерционности. Пример воплощения последнего качества – Данила Давыдов и рубрика под его редакцией «Хроника поэтического книгоиздания» в журнале «Воздух». Тут уж никакого «воспламенения»: везде – тон филологической толерантности. Всем сестрам по серьгам: несколько слов о каждой книге (кроме, надеюсь, совсем уж художественно несостоятельных). Иногда – с чрезмерным, на мой вкус, перебором наукообразия: у поэтессы N - «прорыв сквозь дискурсивные слои к архетипическому пространству», а у поэта X – «дистиллированная форма радикального неомодернизма». Рецензия при таком подходе неизбежно трансформируется в ремесло (особенно этот момент ощутим на уровне книги - в толковом, глубоком сборнике рецензий «Контексты и мифы», где характерны однообразные начала статей. То, что делается как бы через усилие, поневоле становится штампом, несёт оттенок вялости (на этом фоне выделяется в книге неравнодушная рецензия на сборники Липкина и Лиснянской, как это ни было бы странно для критика, снискавшего славу специалиста по неподцензурной поэзии). Тем не менее, если речь и идёт о ремесле, то о благородном, - на протяжении стольких лет давать оценку огромному количеству выходящих книг – труд-служение уже вне зависимости от содержания этого труда, и сложно не согласиться с одним из авторов предисловий к «Контекстам и мифам», который, «не шутя, усматривает в работе Данилы Давыдова и двух-трёх его коллег нечто героическое». Хотя сейчас героем в каком-то смысле является любой человек, решивший посвятить себя такому неблагодарному делу, как критика, и работающий толково и умно.

Обзоры: власть над заброшенным королевством

Евгений Абдуллаев в своей статье сетует, что «почти исчез жанр книги критика» и что «сегодня вообще нет ни одной специальной премии за литкритику». Первое – верно, а отдельная премия за разбор поэтического произведения с 2010 года всё же существует благодаря Андрею Пермякову и Анне Голубковой – премия имени Розанова «Летающие собаки», меняющая год от года свой формат (в первом «раунде» награда вручалась за лучшую отрицательную рецензию на поэтическую подборку, второй сезон был посвящён разбору стихотворения на свой выбор, в третьем – диапазон разбираемых стихотворений был ограничен жюри; в этом году организаторы предлагают написать о поэтах не старше 25 лет). Я бы ещё добавил, что экзотической редкостью стал жанр обзора периодики (правда, у многих сама необходимость существования этого жанра вызывает сомнения; недавно услышал удивлённый вопрос коллеги: «А для чего эти обзоры нужны? Ведь каждый может сам зайти в Интернет и прочитать нужные публикации»). Отвечу: хотя бы для того, чтобы порекомендовать читателю, куда именно заходить и какие публикации читать, - желательно с кратким, ненавязчивым комментарием. Но, обдумывая эту статью, с некоторым удивлением поймал себя на том, что обзорами литературной периодики сейчас фактически занимаются, по сути, не больше трёх изданий: «Бельские просторы», ещё - «Новый мир» со своими «Библиографическими листками», где внимание уделяется отнюдь не только публикациям коллег-толстяков, но диапазон обозрения более широкий. Также – «Colta.ru», где после закрытия сайта «Openspace» и связанного с этим большого перерыва недавно возобновилась рубрика «Poetry News Weekly», - обзоры информативные, с перечислением, иногда – с коротким комментарием, в формате, не предполагающем анализ. В последнее время поутихли в этом отношении и «Литературная газета» (там столичные журналы – non grata, но отчего-то не находится места и новостям о региональных), и «Литературная Россия», в которой до недавнего времени соответствующую рубрику вела Алёна Бондарева (возможно, её культурные, квалифицированные обзоры логично не вписались в «боевой» настрой издания). Приходится признать: если и появляется у отдельных людей желание читать «толстые» журналы, то давать подробную оценку их деятельности не возникает никакого стимула, ни творческого, ни материального: получается ровно по Александру Тимофеевскому, - «Один сумасшедший напишет, другой сумасшедший прочтёт».
Обозревая же ответно деятельность этих немногих «сумасшедших» (синоним - обозревателей, ещё занимающихся этим неблагодарным делом; к их числу отношу и себя), приходится сталкиваться с двумя противоположными проблемами: ангажированности и, наоборот, иллюзии ложной независимости. Последняя тенденция в моём представлении прочно связана с именем Кирилла Анкудинова, чьи поверхностные броские оценки интересны преимущественно внешне - бойким журналистским стилем. Недавно Юлия Щербинина «прошлась» по авторам обзоров, отграничив «прямолинейную, жесткую, резкую литературную критику» от «критики оскорбительной, агрессивной, хамской» и заявив, что «изобличить явный непрофессионализм оскорбительной критики можно прежде всего по отсутствию аргументов либо их подмене ярлыками» и «субъективной эмоциональностью»5. С пафосом Щербининой я в целом согласен, - однако она словно бы и не берёт в расчёт обстоятельства произнесения высказывания, - хотя это и не входило в задачи её статьи. Что до Анкудинова, то он как раз критик профессиональный, - помню его блестящую статью о Рыжем «Конец музыки» (может быть, лучшее, что написано об этом поэте), о Юрии Кузнецове… Плох же в его обзорах, главным образом, тон безапелляционности, проступающий из-под маски заботы о читателе, которого нужно «вести» в правильном направлении, но в итоге – грешащий неумеренным порой субъективизмом. Вот наугад выбранная цитата: «Два стихотворения» молодого поэта Ивана Мишутина демонстрируют навязчивую акцентуацию автора на мотиве-архетипе «прорастания сквозь» – случай, любопытный для психоаналитиков». Аргументов для такой насмешливо-пренебрежительной оценки одного из интереснейших молодых поэтов у Анкудинова не находится; не уверен, что достаточно убедительный анализ получился бы и у меня на пространстве небольшого абзаца, когда, будучи ограниченным коротким объёмом, необходимо высказаться о многих публикациях. Сам жанр обзоров, выстроенных в стиле читательского дневника, отрицательно влияет на манеру критика, побуждает к поверхностности, рекомендательности, а то и преобладанию императивных, тех самых «субъективно-эмоциональных» мнений над вдумчивостью и аналитизмом («позиция иронического всеведения» - Д. Быков). Что скрывать – и мне сейчас кажутся резкими некоторые мои высказывания двухлетней давности о подборках поэтов и заключения об их творчестве по следам чтения этих подборок (достаточно ознакомиться с книгой, чтобы сложилось более внимательное и цельное впечатление, при том, что журнальная подборка зачастую неудачно составлена и в этом смысле не репрезентативна для каких-то глобальных выводов о поэтике автора).
Способы сопротивления и инерции «ремесленности», и возникающему менторству (резко об авторах обзоров высказался Олег Павлов в сборнике «Антикритика»: «Не хочу сказать, что каждый литературный обозреватель каждой газеты - это  глупец. Но получить возможность  ежемесячно  быть судьей  чуть не над всей  литературой  -  это  жила  золотая  для тех, кого  мучает  собственная неполноценность…»), и «форматности» изданий могут быть разные. Касательно последнего – один из этих способов – колонка в не самом статусном, но и не слишком «авторитарном» издании, где критик не ограничен в свободе высказывания на разные темы. Интересны заметки Анны Голубковой под рубрикой «В своём углу» в «Новой реальности»; главный недостаток умной, проницательной и ироничной Голубковой как колумниста (впрочем, не её одной), - то, что, по-видимому, из-за коллегиальной осмотрительности она порой предпочитает ограничиваться прописными истинами, зная много больше того, что высказывает. В результате – неопределённость целевой аудитории: если заметки рассчитаны на начинающих (к примеру, публиковались бы они на страницах «Литучёбы», если бы журнал оправдывал своё название и действительно был изданием для только вступающих на литературную стезю), то такие рассуждения, как «Активное участие в литературной жизни не принесет вам ничего – ни денег, ни славы, ни даже какой-либо маломальской известности» или «Любой текст – это система, соответственно текст гениальный – это сложнейшим образом организованная многоуровневая система, которая только на первый профанный взгляд может показаться простой и понятной», были бы не только интересны, но и направлены прямо в цель.
Что до самой «Литучёбы», то – при всей разноплановости политики издания - здесь меня затронула аналитическая и чуткая статья Инны Ростовцевой «Непредсказуемое стихотворение» в 5-м номере за 2012 год (о природе стихотворения, как можно понять из названия). Иллюстративный ряд, который приводит Ростовцева в статье, может вызывать сомнения (Морис Бланшо, Леонид Леонов и Заболоцкий на фоне высказываний студентов литинститутского семинара Ростовцевой), но здесь выбор оправдан темой: размышления критика разворачиваются на фоне цитат из эссе, которые были даны студентам в качестве заданий. И у студентов находится немало точных признаний о стихах, и Ростовцева делает много глубоких наблюдений, сосредотачиваясь на поэтах в том числе забытых и недооценённых и с внимательностью опытного хирурга, характерной для лучших традиций классической критики, не «навешивает» ярлыков, но задаёт вопросы, прослеживая путь, который стихотворение пролагает к сердцу читателя. В лучшем смысле – «нетусовочная» и глубокая статья. К сожалению, сейчас таких высказываний, не вписывающихся в формат, мало: конвенциональность, по умолчанию (а то и вполне открыто) принятая за аксиому в критической среде, не очень располагает к оппозиционности и «неформатности», поэтому любое мнение «против» обычно вызывает оживление, блоговское бурление, порой – создаёт репутацию автору (не всегда положительную), а далее - всё остаётся на своих местах.

Профессионалы в тусовке

«Тусовочная» же критика, не скрывающая своего определения, опирается на цинизм как чётко освоенную систему аргументов, предлагающую исходить из уже заданных правил. Правила эти несложны: поэт должен быть признан в определённой референтной группе, к которой принадлежит данный критик, должен отличаться «хорошим поведением» (словно бы поэт – ученик в классе), - только в этом случае разговор о нём возможен. Симпатии к стихам здесь находятся на последнем месте, так как логично вытекают из указанных принципов при их соблюдении. Вот один из недавних железных и непререкаемых манифестов этой критики: «Сообщество — это та невидимая и самоназначенная институция, которая стоит за каждым текстом, публикуемым в журнале, за каждым литературным жестом, и — в том числе — за каждой реакцией на высказывание о поэзии. Оно — инстанция вкуса и тех неписаных правил, по которым должно происходить позиционирование литератора, пишущего поэтические тексты, если он хочет быть легитимным. Быть признанным поэтом в наше время — значит быть признанным за такового в сообществе-тусовке. (…) Внутри сообщества на всякий случай выработано правило: о поэтах и их текстах — или хорошо, или никак. (…) Посему, если уж авторитетный (у сообщества) критик такой-то говорит о поэте таком-то, то сам этот факт и есть оценка. Положительная, разумеется. Ибо тем самым осуществляется признание легитимности подлежащего критике пишущего субъекта в качестве поэта. Плюс к тому сам этот критик, скорее всего, с поэтом знаком и даже выпил с ним водки. И в силу такового факта сказать о нем что-то не то равносильно предательству дружбы — ни много ни мало. (…) Но пока поэзия находится в теплице тусовки, отрицательная критика для нее и впрямь разрушительна. А выйдет ли она оттуда — Бог весть.  Верочка Полозкова вышла. И потому я могу с полным правом сказать о том, что мне она не нравится»6. Критик, по этой логике, становится не законодателем моды, а её последователем; идти поперёк сложившихся мнений, высказывать отрицательные (да и вообще честные, судя по выводу о Полозковой) мнения о собратьях по «тусовке» (несколько коробит частое употребление этого слова, но оно прочно закрепилось в критическом лексиконе) – моветон, открывать новые имена – тоже. Такая позиция, на мой взгляд, опасна: она плодит конформизм, формирует поведенческие стереотипы, благодаря которым можно зарекомендовать себя в «сообществе», утверждает в качестве нормы, наконец, «самоназначение» инстанциями вкуса людей, безупречного вкуса которых никто не гарантирует, кроме них самих и их соглашателей. Позиция эта ведёт и к незамеченности поэтов, не желающих играть по правилам тусовки, подмене талантов репутациями и, как следствие, - ложной иерархии. Ведь, пока не соблюдены необходимые принципы: «анализ по крайней мере двух экспертов, независимых друг от друга и от самого поэта» и «удостоенность публичных отрицательных рецензий»7, поэт профессиональным назван быть не может (по этой логике, например, Вячеслав Савин, совершенно сложившийся и оригинальный молодой поэт, чья подборка с предисловием Михаила Айзенберга вышла в 1-м номере «Знамени» за 2013, но пока не имеющий книги и не избалованный критическими разговорами, или крайне мало печатающийся, но куда более достойный, чем многие «толстожурнальные» авторы, Дмитрий Мельников, профессионалами не являются). Можно только развести руками в ответ на подобные аргументы, но, слава Богу, более здравое определение профессионализма предлагает Игорь Волгин: «… адекватность чувства и слова, когда первоначальный лирический импульс обретает достойное художественное обличье. Что такое профессионализм? Это уважение автора к самому себе, к читателю и к тому языку, к той словесности, в которых он пребывает. Естественность интонации – важный признак того, что ты не любитель, а профессионал»8. Определение, конечно, размытое: пресловутое «уважение» может присутствовать и у посредственного стихотворца, но ракурс, на мой взгляд, выбран верный. Именно от разговора о стихах, об их уровне, качестве и оригинальности (пусть здесь и не найдётся хотя бы минимального консенсуса – но так ли он необходим?), а не ситуации вокруг них, и нужно вести речь о профессионализме. Впрочем, «тусовочное» понимание профессионализма «самоназначенной» институцией и профессионализма стихотворного, - настолько разные вещи, что можно вести речь о некоей омонимии. Сам же я в последнее время всё чаще думаю об «изоляционистском» полходе, при котором для критика благотворнее «стоять в стороне от групповых обязательств и групповых расчётов» (Л. Гинзбург об Анненском), будучи словно бы над текстом и над личностью: необходимость приветливо здороваться на мероприятиях и «пить водку» с героем статьи не то чтобы мешает честному взгляду, но побуждает к излишней положительности в оценке текста, к влиянию человеческого отношения – на выводы о творчестве. Анализируемый текст и экстралитературные обстоятельства – вещи чётко разделяемые; если не получается всегда следовать этой аксиоме, то держать её в качестве «руководства» где-то на задворках сознания, на мой взгляд, стоило бы каждому критику.

Стремительный уход: кто на новенького?

Я мало сосредотачивался здесь на публикациях в столичных толстых журналах. Однако об одной запомнившейся мне статье в «Знамени» всё же скажу. Статья Сергея Чупринина под названием «Мечтатель Немзер» в первом номере за 2013 - мудрая. И грустная – особенно в отношении выводов о Немзере. «… Но былого оптимизма не осталось и у него в помине. Если выпуск за выпуском перелистать его ежегодные “Дневники читателя”, то видишь, как верно нарастает обида на литературу, изменяющую своему призванию: Обычный, впрочем, удел романтиков, утопистов и мечтателей. Обыкновенная история. Тем более и горькая, что обыкновенная. Есть, правда, выход. Смириться. Признать, что прав не ты, а право общее мнение. И права литература, которой заказывают Индию, а она, как обычно, открывает Америку, ничем на эту самую Индию духа не похожую. И можно попробовать стать картографом густо населенного континента, что вдруг образовался на месте мечты. Выход, конечно, хороший. Но не по Немзеру. “На мой взгляд, — писал он когда-то, — одна из главных наших бед (если не главнейшая) — ослабление воли, готовность подчиниться тому, что кем-то назначено “духом времени”, вместо того, чтобы этот самый дух формировать и крепить”. В каком-то смысле донкихотствующим мечтателем сейчас является любой критик, пытающийся переломить существующую ситуацию. Что до Немзера, - о нём хочется высказаться отдельно (по впечатлениям не только от чтения статей, но и от двух Совещаний молодых писателей, где он вёл семинар критики): это один из немногих, наверно, знакомых мне лично критиков, про которого с уверенностью могу сказать, что человек на своём месте. Едкий, ворчливый, кипящий как чайник от каждой фразы, воспринимающий её буквально всем своим нутром, не допускающий безответственных формулировок. В Немзере меня поражает парадоксальное сочетание полемического задора, бурного темперамента - и удивительной хладнокровности, рассудительности. Но Немзер больше не занимается литературой. В смысле, ничего не пишет. Говорит об этом с каким-то удовольствием. В «Московских новостях» не работает с июля. Собственное объяснение: «Столько не живут». И это грустно и, наверное, в какой-то мере симптоматично для критической ситуации, располагающей больше к конформизму, чем к донкихотству. (Солидаризируюсь тут с Майей Кучерской, которой: «… остро не хватает (…) колонок Андрея Немзера. Хотя я тоже вовсе не всегда могла с ним согласиться. Но вот Андрей Семенович замолчал, не по своей воле, и стало еще безотраднее. Потому что исчез еще один живой голос не только профессионала высокого класса, но и человека, которому хотя бы не все равно»)9.
Самовольное же окончание деятельности много лет работавшего сильного критика - явление вообще столь же логичное, сколь и печальное: каждый уход «аборигена» из вымирающего племени, порой – демонстративно аргументированный безнадёжностью сушествования в нашем деле - воспринимается с болью и опасениями за существование самого дела. Вот и Павел Басинский в «Слове от автора» к своей последней (увы, сразу в двух значениях) книге «Человек эпохи реализма» признаётся: «Это последняя моя книга критики. Больше не будет… Хороших писателей много. Хороших критиков — считанные единицы. Это — более редкий дар и более трудная судьба. Поэтому я и решил уйти из критики. Честно! Я убежден в том, что критика — дело молодое. С годами обрастаешь знакомствами (не будем говорить: связями). Но самое главное — начинаешь понимать и жалеть писателей! Начинаешь входить в их положение, в их жизненные невзгоды, чувствовать «потолок» их возможностей, задумываться над их возрастом, особенностями их восприятия критики своих произведений… В моем же представлении идеальный критик — этот тот честный андерсеновский мальчик из сказки про голого короля, который говорит то, что видит, не думая о последствиях…».
И всё же – несколько слов напоследок о других критиках разных поколений. Некоторые из них ещё не окончательно разочаровались в профессии и работают продолжительное время, некоторые – только приходят на смену с новыми идеями (да не обидятся не упомянутые – надо сказать, что статья изначально задумывалась как обзор критических публикаций последних месяцев, пусть и переросла формат по мере написания, став разговором больше о тенденциях). В «Вопросах литературы» № 6 (2012) – две умные и изящные по стилю монографических статьи о поэтах: Екатерины Ивановой о Ирине Евса и Елены Пестеревой об Алексее Цветкове (можно не соглашаться с Пестеревой в оценке поздних стихов Цветкова, но тонкость исполнения и глубина выводов не вызывают сомнений). Прекрасно, что радует – пусть нечасто в последнее время – своими запальчивыми, но неизменно неравнодушными монологами Илья Фаликов, часто выступают на журнальных страницах со своей всегда независимой точкой зрения Евгений Абдуллаев, Евгений Ермолин, Игорь Шайтанов, сочетает скромность и ненавязчивость с твёрдостью и убедительностью Ирина Роднянская. И другие, поддерживающие на плаву наше изрядно локализовавшееся, но не умирающее дело, не брезгующие широким диапазоном критических дискурсов, - от рецензий и монографических эссе до широких теоретических обобщений.
«Наблюдать умиранье ремёсел – всё равно что себя хоронить», - часто просятся на язык слова Арсения Тарковского в отношении критики. На данный момент поэтической критике приходится преодолевать массу препятствий: власть тусовки, стагнацию дутых авторитетов и голых королей, инерцию ремесленности, выбор критического дискурса. Но - ремесло, пусть и ушедшее в полуподполье и выживающее там с трудом, неубиваемо. Значит, и хоронить его преждевременно. А главное всё-таки – то, что должно быть единственным поводом к высказыванию: драгоценные стихи, бессмысленные, как и всякое настоящее искусство, пишущиеся не для критики и – уж точно – не благодаря ей.


1 Евгений Абдуллаев. Жестокий фриланс. // Знамя, 2012, № 9 (http://magazines.russ.ru/znamia/2012/9/a20.html)
2  См. эссе Перченковой: http://users.livejournal.com/_raido/396710.html (о стихах Марии Марковой) или http://users.livejournal.com/_raido/394957.html (о Константине Комарове)
3 Бахыт Кенжеев: «Поэзия есть поединок Иакова с ангелом». Интервью Борису Кутенкову. // Сетевая словесность, обновление от 6.12.12. http://netslova.ru/kutenkov/kenzheev.html
4 Алла Латынина. Манифестация воображаемого («новый реализм и новая русская критика»).  // Знамя, 2010, № 3. (http://magazines.russ.ru/znamia/2010/3/la16.html)
5 Юлия Щербинина. Оскорбительная критика: опыт отражения. // Нева, 2013, № 1 (http://magazines.russ.ru/neva/2013/1/sh13.html)
6 Евгения Вежлян. О тусовочной критике. // Openspace.ru. http://os.colta.ru/literature/events/details/9834/
7 Владимир Губайловский. О профессиональной поэзии. // Арион, 2010, № 1 (http://magazines.russ.ru/arion/2010/1/gu21.html).
8 Игорь Волгин. «Времена наступают другие…». // Послесловие к книге Марии Ватутиной «Перемена времён». Стихотворения. М.: Русский двор, 2006. С. 145.
9 Осознание границ или жизнь за заборчиком? Литературные итоги 2012 года. Заочный «круглый стол». Окончание. // Дружба народов, 2013, № 2 (http://magazines.russ.ru/druzhba/2013/2/o13.html)