Михаил Бальмонт

Константин Бальмонт и Иван Цветаев - авторы публикаций в декабрьском 1894 года номере журнала «Русское обозрение». Шуя: Михаил Бальмонт. «Мой милый! Иван Сергеевич! Ваничка! Брат!» К 90-летию знаменательной встречи К.Д. Бальмонта и И.С. Шмелёва

КОНСТАНТИН БАЛЬМОНТ И ИВАН ЦВЕТАЕВ – АВТОРЫ ПУБЛИКАЦИЙ

В ДЕКАБРЬСКОМ 1894 ГОДА НОМЕРЕ ЖУРНАЛА «РУССКОЕ ОБОЗРЕНИЕ»

 

Корни семей Бальмонтов и Цветаевых сплелись ещё в селе Дроздово Шуйского уезда, Владимирской губернии. В 1840 году Константин Иванович Бальмонт – первый Бальмонт на владимирской земле, дед всемирно известного поэта К.Д. Бальмонта – покупает почти новый барский дом в селе Дроздово – недалеко от Гумнищ, где у семьи была земля и несколько крепостных – и Бальмонты переезжают туда. В августе 1841 года выпускник Владимирской духовной семинарии Владимир Цветаев был рукоположен в священника в село Дроздово. Дома Бальмонта и Цветаева находились рядом, у большого пруда. Здесь у Цветаевых родилось 6 детей, среди которых и Иван Владимирович (16 мая 1847), в семье Бальмонтов родилось 3 детей, которых в местном храме Воскресения христова крестил о. Владимир. О том, что у семей были дружеские отношения, говорит и тот факт, что К.И. Бальмонт был восприемником второго сына батюшки – Николая (1843), к сожалению, рано умершего.

19 декабря 1844 года К.И. Бальмонт скоропостижно скончался («от простуды и горловой чахотки»). 23 декабря он был отпет о. Владимиром Цветаевым (дедом Марины Цветаевой) и за заслуги похоронен у алтаря Воскресенского храма1.

Батюшка Владимир Васильевич Цветаев в 1853 году был переведён служить в церковь на погосте Талицы, недалеко от села Иваново, где и служил до конца дней своих, там и похоронен. Теперь Талицы (Ново-Талицы) уже граничат с разросшимся городом Иваново.

Моя статья не включает в себя исследование личных взаимоотношений К.Д. Бальмонта и И.В. Цветаева. Разница в их возрасте составляла почти 20 лет. Были ли они – точно не знаю. Хотя бывший литературный секретарь А.И. Цветаевой Станислав Айдинян в своей книге «В ореоле памяти: Константин Бальмонт» приводит следующие воспоминания А. Цветаевой: «Когда Бальмонт пришёл к сёстрам Цветаевым познакомиться, то юные Марина и Анастасия договорились, решили подшутить над гостем и не сказать не единого умного слова – прикинуться абсолютными дурами. Они сдержали данное друг другу обещание и несли весь вечер несусветную чушь. Когда же Бальмонт сказал: «Мне здесь понравилось, я буду бывать в этом доме! – обоим сестрам стало очень стыдно»2 если это действительно так, то личные контакты «фигурантов» моего исследования, возможно, существовали.

Как известно, первая публикация собственных стихов и перевода К. Бальмонта состоялась в журнале «Живописное обозрение» № 48 от 1 декабря 1885 года. Затем его перевод стихотворения Шелли появился в книге 1 журнала «Эпоха» 1888 года. С 1891 года Бальмонт начал активно сотрудничать с газетой «Русские ведомости», а с 1892 года – с журналом «Артист». В 1894 году его стихи впервые вышли в свет в журналах «Русское богатство» (№10), «Наблюдатель» (№11) и «Русское обозрение» Т. 30, декабрь. В этом номере журнала интересно совпали первые публикации наших земляков: – единственной публицистической статьи И. Цветаева, темой которой была история и земская начальная школа Талицкого погоста – «Прежде и теперь. Картинка одной народной школы», стихотворения К. Бальмонта «Над ущельем осторожным, меж тревожных, чутких скал…» и критического отзыва на вышедший 2-ой бальмонтовский сборник стихов «Под северным небом (стансы, элегии, сонеты)». С.-Петербург, 1894 г. Об этих публикациях я расскажу подробнее.

К концу XIX века стал очевидным отход русского образованного слоя от истоков русской жизни: Православия, Самодержавия и Русской Народности. Безверие и космополитизм становились признаками хорошего тона в среде интеллигенции. Особенно пагубно это действовало на молодёжь. В этих условиях в среде московских интеллектуалов возникла идея в борьбе за умы молодежи объединить усилия тех, кто ещё не порвал духовной связи с основами русского устроения. Так в 1890 году появился журнал «Русское обозрение», который поставил главной задачей «обозревать всю текущую действительность и все историческое прошлое с русской точки зрения». Вдохновителем журнала был великий русский мыслитель Константин Леонтьев. Именно люди, входившие в близкий Леонтьеву кружок молодежи (Лев Тихомиров, Владимир Грингмут, Анатолий Александров, Юрий Говоруха-Отрок, о. Иосиф Фудель, о. Иоанн Соловьев, Василий Розанов), составили костяк журнала.

Поначалу, правда, была предпринята попытка собрать в журнале известные имена консервативно настроенных мыслителей и литераторов. Издателем журнала стал популярный в ту пору беллетрист Николай Боборыкин, а редактором – философ и поэт князь Дмитрий Цертелев, которому удалось привлечь к сотрудничеству известных философов Владимира Соловьёва и Петра Астафьева и ряд не менее известных поэтов и писателей. Однако вскоре стало очевидным, что, имея такой разномастный состав сотрудников, журнал не может выполнить своей задачи. Кроме того, выявились некоторые финансовые махинации Боборыкина. В 1892 году князь Цертелев отказался редактировать издание при первых слухах о запутанности материальных дел у издателя. С этого времени редактором и издателем журнала стал приват-доцент Московского университета Анатолий Александров. С 1893 года лицо журнала стали определять люди из кружка Леонтьева, и он сделался в полном смысле русским обозрением. В издании такого журнала были заинтересованы и оказывали ему покровительство обер-прокурор Св. Синода Константин Победоносцев, министр народного просвещения граф Иван Делянов. Финансовое состояние журнала было совсем не блестящим. По ходатайству понимавшего важность дела Победоносцева дважды для поддержки журнала выделял деньги из личных средств Государь Император Николай II, один раз вдовствующая Императрица Мария Фёдоровна. Однако Александров оказался очень слабым организатором и хозяйственником. В августе 1898 года с большим запозданием вышел последний майский номер журнала3.

Что же представляли собой материалы, опубликованные в журнале?

Свою статью И.В. Цветаев написал 20 августа 1894 года в Тарусе, Калужской губернии (кстати, в этом же году на первом съезде русских художников и любителей художеств, созванном по случаю дарения Москве картинной галереи братьев Третьяковых, Цветаев произнёс речь, в которой призвал к созданию нового музея изящных искусств в Москве. Идея была принята, поддержана и воплощена. Открытие музея состоялось 31 мая 1912  г., И.В. Цветаев был назначен первым директором музея). Поводом для написания стал «случайный» визит профессора в родные ему места в «Троицын день, 5 июня» и его присутствие на экзамене в местной школе.

В начале своей публицистической статьи И.В. Цветаев вспоминает об истории Талицкого погоста. Вот как он это живописует. «Если ехать из Иванова-Вознесенска по большой дороге, ведущей в Ярославль, первым селом на пути будет Талицкий погост. С давних пор стоит он здесь среди лесов и полей, служа местом молитвы и кладбищем для своего и теперь ещё не малочисленного прихода. Всё население погоста составляют ныне только три семьи церковного причта и сторож. Домашние постройки их, по обыкновению, необширны, но они кажутся ещё меньше от соседства с здешним храмом, который своим большим объемом, изящной и высокой колокольней славится по всей округе.

При виде этих размеров сельской церкви, путешественник невольно задается мыслью о тех, кто когда-то положил много материальных средств и энергии на это сооружение, достойное большого и богатого города, а не этой крошечной деревушки.

Этот видный и редкий, для села Владимирской губернии, храм, свидетельствует о том, что Талицкий погост имел некогда лучшие времена, ибо селения, окружающие его ныне и составляющие его нынешний приход, воздвигнуть такой церкви и такой выдающейся колокольни были бы не в состоянии. Эти лучшие времена у маленького погоста действительно существовали. В старину он был главою очень большого прихода, раскинувшегося на далёкое пространство. Здесь были три священника и три церковных притча, было здесь и, по преданию, какое-то полицейское управление. Народное предание указывает даже и на такие времена, когда впоследствии знаменитое село Иваново находилось в зависимости от Талиц. Лучшие сравнительно с нынешними временами для этого места продолжались ещё в половине минувшего века, к которой относится построение этой каменной церкви, созданной по инициативе и на средства здешнего помещика контр-адмирала Никифора Молчанова.

Пожар прежнего деревянного храма уничтожил все церковные документы, хранящие историю этого места, и потому прежние времена существования Талиц и их прихода лишь в незначительной степени отражаются в нынешнем церковном архиве; большую долю её хранят лишь предания, переходящие из уст в уста, от одного поколения к другому. Но эти, большею частью, старческие рассказы, опираются на слышанное от прежних стариков, конечно, нуждаются в большой критике; доверять им нет никакой возможности».

Далее он рассказывает об истории становления народного образования в Талицком приходе и делит его на три стадии:

– первая стадия – желающих мальчиков и девочек в 40-х – начале 50-х годов 19 века учил чтению и письму на дому единственный в округе учитель – тихий клирик, почтенный Матвей Андреевич. «Учил старик без всякого правительственного вознаграждения и поощрения, <…> в зимнее и осеннее время тесный домишко его служил для учеников более отдалённых селений и местом ночлега». Но он умер, и наступил конец народному обучению;

– вторая стадия – с половины 60-х годов учреждена была земская начальная школа. Церковное управление отвело землю безвозмездно, а здание школы построило земство и приобрело для него всё необходимое. Детей стали обучать чтению, письму, Закону Божию, четырём правилам математики. «Школа с первой же осени переполнилась до последней степени. Мало-помалу установился, таким образом, полный курс одноклассного начального народного училища с его обязательною программой и контролем земской и учебной власти. Не подлежит никакому сомнению нравственное влияние школы на окружающую среду. Так это было и в Талицкой местности. Если до утверждения училища на двух верстах около Талицкого погоста было три кабака, то на время действия земской школы падает уничтожение этих притонов пьяного разгула и праздности, вредных столько же для нравственности, сколько и для экономического положения данного населения»;

– третья стадия – «близость Талицкого прихода к Иваново-Вознесенску, на фабриках которого работает добрая половина его населения, издавна ставила его в непосредственные сношения с наиболее видными представителями мануфактурной промышленности этого города». Два молодых ивановских фабриканта Ф.Н. Зубков и И.И. Гарелин построили новую современную сельскую школу со всеми надворными постройками, учительской квартирой, кухней для питания учеников и спальной для ночлега, огородом и садом, обнеся всё забором и обсадив деревьями. Делали они это при наставничестве Шуйского предводителя дворянства, питомца Московского Университета, доктора медицины И.С. Шмидта, «убеждённого, испытанного и властного радельника народных нужд своего края». Увеличено до 3-х количество учителей, учащимся прививаются сельскохозяйственные знания. Разведены овощной огород, питомник для деревьев и небольшой фруктовый сад. Благодаря правильному подходу, овощи запасаются на целый год для школы, а излишки даже продаются в Иванове-Вознесенске. В 1893 году овощей продано на сумму около 100 рублей. Навыки, полученные учениками, не пропадали даром. В 1892 году ученики развели в своих деревнях из данных им семян и рассады 19 огородов, в 1893 году – 47, а в 1894 – уже 73. Учитель же обходит эти огороды и контролирует их. С 1892 года при школе введено полевое хозяйство. Уже в 1893 году рожь уродилась сама 15, а картофель – сам 20 – явление в этой местности неслыханное! Автор с большим энтузиазмом и радостью рассказывает об этом и показывает себя верным царю и отечеству.

В заключение своего рассказа И.В. Цветаев повествует, что 5 июня, в Троицу, присутствовал на экзамене в школе и, выслушав ответы учеников, остался очень доволен их знаниями и поведением! «Характер ответов в наибольшем количестве говорил, что для учеников минувший год прошёл с большой пользой; очевидно, они много работали и усилия, положенные на них, не прошли даром» (4, с. 759-775).

Далее дано новое, впервые публикуемое стихотворение К. Бальмонта, видимо навеянное его поездками в Скандинавию:

 

«Над ущельем осторожным, меж тревожных, чутких скал,

Перекличке горных духов в час рассвета я внимал…

Со скалы к скале срывался, точно звон, неясный звук…

Освежённый, улыбался, пробуждался мир вокруг.

 

Где-то серна пробежала, где-то коршун промелькнул,

Оборвался тяжкий камень, между скал раздался гул…

И гнездится, и клубится лёгкий пар, источник туч,

Зацепляясь, проползает по уступам влажных круч.

 

И за гранью отдалённой, – радость гор, долин, полей, –

Открывает лик победный, всё полней и всё светлей,

Ярко – красное светило расцветающего дня,

Как цветок садов гигантских, полный жизни и огня». (4, с. 912)

 

В разделе Библиография опубликован отклик на книгу К.Д. Бальмонта «Под северным небом (стансы, элегии, сонеты)». С.-Петербург, 1894 г. критика, обозначенного буквами А.Д.:

«Книга г. Бальмонта вышла в начале 1894 года. Все более или менее известные журналы дали о ней свои отзывы, но эти отзывы резко противоречат друг другу: одни хвалят, другие порицают, и каждый приводит из сборника такое стихотворение, которое может подтверждать личный взгляд г. критика на дарование молодого поэта. Многочисленность отзывов, конечно, свидетельствует об успехе г. Бальмонта, успехе, заслуженном им, кроме несомненного изящества формы, по преимуществу в качестве переводчика Шелли, – поэта до сих пор мало известного в России.

Многие критики делают подробный разбор сборника стихотворений г. Бальмонта и, как бы сговорившись между собой заранее, выписывают, кажется, почти единственное в этой книге стихотворение, вызванное явным влиянием представителей символизма, и вследствие этого именуют г. Бальмонта поэтом – декадентом.

При этом гг. критики совершенно не обращают внимания на целый ряд стихотворений его книги, свидетельствующих о совершенно ином духе и направлении поэзии автора. Поэзия г. Бальмонта полна тихой грусти и глухого страдания…

Поэт очень любит форму сонета и владеет ею мастерски. Лучшие из его сонетов – «Лунный свет» и «Смерть»… (4, с. 1139-1140)».

Таким образом, в декабрьском номере (Т.30) журнала «Русское обозрение» неожиданно друг для друга были опубликованы 2 земляка, чьи пересекающиеся корни вышли из Владимирской губернии. Профессор И.В. Цветаев дал интересные воспоминания об истории Талицкого погоста, собрал и правдиво рассказал о становлении и развитии там народного образования. Молодой поэт и переводчик К. Бальмонт в журнале был впервые представлен как поэт своим новым стихотворением и о его второй книге стихов дан развёрнутый критический анализ.

Интересно, что 20 лет спустя, когда К. Бальмонт достиг возраста И. Цветаева в год их совместной публикации в журнале «Русское обозрение», в широко известном литературно-политическом ежемесячнике «Северные записки» за февраль месяц 1914 года критик Андрей Полянин (С.Н. Парнок) так, в частности, писал об уже всемирно известном Бальмонте: «Пусть не звучна сейчас муза Бальмонта, – она творила историю поэзии, и лишь два имени будут говорить воображению историка – Пушкин и Бальмонт: ни с чьими именами, кроме этих двух, не ассоциируются периоды в русской поэзии. Завершился первый круг её истории, центром которого был Пушкин, и центром второго круга явился Бальмонт»5. К сожалению, полностью воплотиться этому утверждению не позволили Октябрьский переворот 1917 года, непринятие его и последующая эмиграция Константина Бальмонта, его упокоение во Франции.

_ __ __

Примечания:

1 Ставровский Е.С. Цветаевы на Шуйской земле. Шуя, 2013, с. 14-18.

2 Айдинян С.А. В ореоле памяти: Константин Бальмонт. Шуя, 2005, с.5

3 Русское обозрение – http://ruskline.ru/monitoring_smi/2001/01/15/russkoe_obozrenie/

4 Русское обозрение. М., Т. 30, декабрь 1894.

5 Андрей Полянин. Наталия Крандиевская. – Стихотворения // Северные записки. Спб., 1914, с. 180.

 

 

 «МОЙ МИЛЫЙ! РОДНОЙ! ИВАН СЕРГЕЕВИЧ! ВАНИЧКА! БРАТ!»…

к 90-летию знаменательной встречи К.Д. Бальмонта и И.С. Шмелёва

 

Да, именно этими словами начал своё очередное письмо Константин Дмитриевич Бальмонт Ивану Сергеевичу Шмелёву 7 августа 1936 г. А воистину «братская» дружба возникла между ними 90 лет назад, когда в ноябре 1926 г. Бальмонт с Е.А. Цветковской отправляются в местечко Оссегор на берегу Океана, где собираются снять дом и провести зиму. Именно на пути в Оссегор и происходит «магическая» встреча со Шмелёвым. Вот что об этом Бальмонт впоследствии рассказывает в своём очерке: «Дорога на Юг, в соседство Биаррица, туда, где уже начинают чаровать Пиренеи. Там, по соседству с Оссэгором, в Капбретоне, я знал, живёт И.С. Шмелёв, наш славный повествователь. К вечеру мы доехали до узловой станции Лабен. Во время пятиминутной остановки поезда магически я встретился со Шмелёвым, который уезжал из Капбретона в Париж, в Севр. “Оставайтесь лучше в Капбретоне, – стала советовать нам его супруга, – там дешевле, а так же живописно”. Шмелёв ласково и мудро молчал. Как художник-психолог он, конечно, фаталист и знал, что от Судьбы не уйдёшь. Мы действительно поселились через несколько дней в Капбретоне» 1, с.9. С этого момента, как признавался Бальмонт позднее, и берёт начало его «братская» дружба с Иваном Шмелёвым. Эта их встреча была не первой, но со Шмелёвым – человеком и писателем, Бальмонт познакомился только в эмиграции, хотя их судьбы уже роднились по Владимирской губернии, где в г. Владимире Шмелёв некоторое время работал чиновником.

Их личное знакомство, переписка (очень часто со стихами), их статьи и отзывы друг о друге – интереснейшая часть литературной истории русского зарубежья. К сожалению, далеко не все документы уцелели, обнаружены или опубликованы на сегодняшний день. Письма Бальмонта в основном сохранились, и потеря относится, прежде всего, к письмам Шмелёва. Они не найдены, как и многое другое, после смерти Бальмонта 23 декабря 1942 г. в городе Нуази-ле-Гран (пригороде Парижа). На встрече летом 2005 г. на малой родине К.Д. Бальмонта с известным французским коллекционером, профессором, господином Ренэ Герра, он рассказал, что имеет часть архива и личной переписки Бальмонта (более 2000 писем!) с различными адресатами, в том числе и с И.С. Шмелёвым. Но его обещание ввести эти письма в научный оборот к 140-летию со дня рождения К.Д. Бальмонта, отмечавшегося 15 июня 2007  г., осталось до настоящего времени не исполнено.

Огромную работу по сбору, изучению и систематизации всех известных документов из частных, общественных и государственных архивов и учреждений, об этих двух видных русских писателях, провели известные историк литературы, переводчик, критик К.М. Азадовский и востоковед-индолог, антиковед Г.М. Бондгард-Левин (ныне покойный). В 2005 г. в Москве они подготовили издание чудесной книги «Константин Бальмонт – Ивану Шмелёву. Письма и стихотворения 1926-1936». Благодаря этой книге, опубликованным в ней письмам, мы теперь знаем многие особенности жизни русской эмиграции. 

Ко времени встречи писателей на юге Франции, каждый из них уже имел определенный опыт жизни в изгнании, причём Бальмонт – намного больший, чем Шмелёв. Пребывание во Франции, начиная с 1920 г., было для поэта второй эмиграцией. Опасаясь расправы над собой за свои левые взгляды и антиправительственные выступления, Бальмонт оставил Россию на пике славы в самый разгар первой русской революции и провёл во Франции, часто совершая путешествия в другие страны, семь с лишним лет (1906–1913). Тогда он спасался от ненавистного ему царизма, теперь – от столь же ненавистных большевиков.

Совершенно иначе сложилась судьба Шмелёва, который в революции 1905 г. занимал стороннюю позицию, да и путь его в русской литературе в те годы лишь только начинался. Настоящая слава пришла к Шмелёву после повести «Человек из ресторана» (1911). Шмелёв не принял Октябрьской революции и, пытаясь укрыться от смутного времени, он уезжает в 1918 г. в Крым. Однако дальнейшие события, в особенности – «красный террор», жертвой которого стал единственный сын писателя (1920), заставили его покинуть родину (осенью 1922 г.).

Видение и понимание того, что произошло в России и с Россией, сближало русских людей после 1917 г. или, напротив, разводило их в разные стороны. Бальмонт и Шмелёв оказались единомышленниками. Неприятие большевизма, боль за поруганную страну, вера в её будущее, желание помочь ей, насколько возможно, – эти духовные устремления, общие для Бальмонта и Шмелёва, послужат основой их тесной многолетней дружбы. Подтверждение тому – стихотворение К.Д. Бальмонта «Встреча»1, с. 377:

 

Твой караван, затерянный в пустыне,

Жестоким Солнцем долго был палим,

И волей неба, в знойный полдень, ныне

Он с караваном встретился моим.

Верблюд взглянул на братского верблюда,

Мы свеяли с лица и грусть, и пыль,

И этой встречи радостное чудо

Цвело как расцветающая быль.

Дарами обменялись мы с тобою,

От взора к взору пела тишина,

Ты дал мне мех с водою ключевою,

Я полный мех багряного вина.

И вот опять, мерцая, караваны

Идут в разъединенные концы.

Палимы Богом солнечные страны,

Звенят и тонко тают бубенцы.

 

О своём отношении к советской России Бальмонт недвусмысленно заявил вскоре после того, как выехал из страны. «…Русский народ, – писал он в начале 1921 г. – воистину устал от своих злополучий и, главное, от бессовестной, бесконечной лжи немилосердных, злых правителей»2.

Следует сказать, что глубокое отвращение к большевизму отнюдь не делало ни Бальмонта, ни Шмелёва поклонниками западного уклада жизни. Напротив, Европа 1920-х гг. вызывала в обоих скорее горькое чувство своим рациональным прагматизмом, своей «бездуховностью». Каждый из них ощущал себя достаточно отчуждённым от европейской «деловитости» и «суеты». «Странные люди – европейские люди, странно неинтересные. Им всё нужно доказывать. Я никогда не ищу доказательств» 1, с. 17, – писал ещё в 1907 г. Бальмонт, романтик, влюблённый в Природу и всегда стремившийся из больших городов, от «цивилизации» к примитивному – «естественному»! – укладу жизни. «Европеизмом» тяготился и религиозно настроенный Шмелёв, внутренне устремлённый к «невидимой» и «народной» России. «Счастливы писатели с душой крепкой, – писал Шмелёв В.Ф. Зеелеру 10 февраля 1930 г. – А у меня она вся изранена, вся прорвана. Воздуха мне нет, я чужой здесь, в этой страшной шумом Европе. Она меня ещё больше дырявит, отбивает от моего. Хоть в пустыню беги – на Афон – ищи Бога, мира, покоя души» 1, с. 18. Не слишком жаловали Бальмонт и Шмелёв и русскую эмиграцию в целом – их обоих как людей творческих раздражала «партийность», поверхностность, «интеллигентское», как им казалось, самомнение многих её представителей и т.п.

И всё же главным, что сближало писателей, была, разумеется, не столько «политика», сколько схожесть литературных вкусов. Несмотря на противоположность манер и жанров, в которых они творили, их объединяли довольно близкие взгляды на поэтическое слово – каким оно должно быть. В отечественной прозе они предпочитали одних и тех же авторов (Аксаков, Гоголь, Достоевский, Лесков). И, что особенно важно, – они шли в литературе навстречу друг другу. В поэтической манере Бальмонта появлялось с годами всё больше ясности, простоты, естественности. Прозе Шмелёва, с другой стороны, стала более свойственна певучесть, ритмичность, звучность. Не случайно Шмелёв столь тонко чувствовал поэзию, что мог сам писать стихи (его переписка с Бальмонтом содержит несколько таких образцов).

В эмиграции Бальмонту и Шмелёву приходится – волею обстоятельств – постоянно пробовать силы в ранее не свойственном им жанре – публицистике, причем оба проявляют себя как яростные неутомимые полемисты.

Любовь к русскому языку связывала их особенно тесно. Влюблённый в родную речь, Бальмонт посвятил русскому языку стихи и статью (1924), с любовью и упоением писал о нём в очерке «Элементарные слова о символической поэзии» (1900), в книге-трактате «Поэзия как волшебство» (1915) и других. Ему, поэту, свойственно было эмоционально переживать то или иное словосочетание, находить прелесть и звучность в самом обыкновенном, казалось бы, русском слове.

Шмелёв, в отличие от Бальмонта, не писал о родном языке трактатов и очерков, но был воистину «мастером», неизмеримо обогатившим русскую литературную речь. Бальмонт не уставал восхищаться словотворчеством своего друга, признавался, что читал его произведения, «услаждаясь отменно русским и завлекательно звучащим языком», называл его «самым русским из современных русских писателей». «Шмелёв столь русский – и только русский, – писал Бальмонт, – что как писатель и как человек он может в этом быть сближаем разве с Сергеем Тимофеевичем Аксаковым, – та же крепость, напевная чара и первородность языка и та же способность остро видеть и чётко чувствовать лишь русское, в природе ли, в душе ли человека» 1, с. 22.

Высокую оценку Шмелёва-писателя Бальмонт дал во многих своих отзывах – устных и письменных, стихотворных и прозаических. Он писал: «Более всего я люблю Ив. Серг. Шмелёва. Это – пламенное сердце и тончайший знаток русского языка. Утробного, земного, земельного и надземного языка, также и все разнообразия русской речи ему ведомы как волшебнику. Он истинно русский человек, и каждый раз, как с ним поговоришь, расстаешься с ним обогащённый – и вновь найдя самого себя, лучшее, что есть в душе. <…> Шмелёв, на мой взгляд, самый ценный писатель из всех нынешних, живущих за границей или там, в этом Чёртовом болоте. Там, впрочем, почти никого и нет. А из зарубежных он один воистину горит неугасимым огнём жертвенности и воссоздания, в образах, истинной Руси» 1, с. 22.

Долголетняя дружба Бальмонта и Шмелёва обернулась сотрудничеством. Во многих общественных и литературных кампаниях 1920-1930-х гг. Бальмонт и Шмелёв участвуют совместно; их фамилии стоят рядом под коллективными обращениями, протестами, письмами; они принимают участие в одних и тех же вечерах и собраниях. При этом и Бальмонт, и Шмелёв не стремились к участию в политических организациях, коих внутри русской эмиграции было множество. Их «позицией» неизменно оставались любовь к России, вера в её возрождение и ненависть к большевикам.

Шмелёв активно поддерживал Бальмонта и в его искреннем желании «побороться» за Литву. В своём письме литовскому поэту Людасу Гира (10 ноября 1928 г.) Бальмонт, в частности, писал: «…благодарю Вас <…> за то, что придали моему обращению к полякам размеры государственного события (открытое письмо Бальмонта Польше, призывающее передать Вильнюс Литве на литовском языке опубликовано в газетах, зачитано по радио, в изложении распространено литовским телеграфным агентством «Эльта», с ним были ознакомлены литовские представительства за рубежом и иностранные посольства в Каунасе). Ив. С. Шмелёв, ликуя, поздравляет меня и говорит, что я “одержал большую победу”. Этого я пока не думаю, но надеюсь, что моё выступление это за Литву – далеко не последнее и не самое яркое. Поборемся!»3. И борьба увенчалась успехом! Кстати, учитывая именно эту позицию Бальмонта как гражданина и поэта, 12 мая 2011 г. ему в Вильнюсе благодарными литовцами открыт первый в мире бронзовый памятник!

Нельзя не упомянуть и о той повседневной бытовой помощи, которую стремились оказывать друг другу Бальмонт и Шмелёв, об их взаимной опеке и заботе. Обосновавшись во Франции, Бальмонт и Цветковская, как и Шмелёвы, оказались в трудных условиях. Литературные гонорары приносили гроши; основная и постоянная поддержка исходила от других государств (Чехословакия, Югославия), создавших в 1920-е гг. фонды помощи русским писателям. Бальмонт и Шмелёв были в числе тех, кто пользовался этими ежемесячными субсидиями. Время от времени поступали деньги от меценатов или поклонников. Тем не менее, средств не хватало. Особенно тяжко приходилось Бальмонту, который заботился ещё о трёх женщинах – жене, дочери и родственнице, проживающих с ним.

Как писал впоследствии Ю.К. Терапиано, «не было в русском рассеянии другого поэта, который столь же остро переживал оторванность от России» 4, с. 68. Посылая 19 августа 1925 г. своей дочери Нине Бруни несколько своих стихотворений, Бальмонт писал ей: «Ты почувствуешь, как я всегда люблю Россию и как мысль о нашей природе владеет мною. Иногда я лягу на кушетку или на постель, закрою глаза – и вмиг я там. Слышу, как пахнет наш бессмертный лес, слышу ветер, шелест, ощупь листвы и зыбь лесных вершин. Одно слово “брусника” или “донник” вызывает в моей душе такое волнение, что одного слова достаточно, чтоб из задрожавшего сердца вырвались стихи» 1, с. 21.

В апреле 1936  г. русские писатели в Париже, желая отметить 50-летие писательской деятельности Бальмонта и одновременно – помочь нуждающемуся и больному поэту, устроили вечер, ему посвящённый. В Комитет по организации юбилейного вечера под названием «Поэту – писатели» вошли известные деятели русской культуры (М. Алданов, И.А. Бунин, Б.К. Зайцев, А.Н. Бенуа, А.К. Гречанинов, П.Н. Милюков, С.В. Рахманинов и др.); среди них – Шмелёв, который принял в подготовке бальмонтовского юбилея особое участие. На вечере, состоявшемся 24 апреля, Шмелёв произнёс взволнованное «слово-приветствие», обращённое к Бальмонту. Сохранившийся письменный текст выступления Шмелёва тем более ценен, что это, в сущности, – единственное развёрнутое (характерно «шмелёвское» по своей стилистике) суждение писателя о своём друге. «Если бы мне сказали лет тридцать тому назад, что придёт день, когда я буду приветствовать Бальмонта как друга и собрата, я ни за что бы не поверил. В те времена нас, прозаиков, и их, поэтов-символистов, разделяли необозримые пространства» – такими словами начиналось приветствие. «…Десять лет тому назад, здесь, на чужой земле, в Париже, я, по земле ходящий, братски приветствовал словом бытовика-прозаика нашего славного Поэта Солнца. Я подошёл к нему душевно, взял за руку и сказал: “Пойдём… пойдём на родину, в твоё родное, во Владимирскую твою губернию, в Шуйский уезд твой… какое прозаическое “Шуйский”, “уезд”! – пойдём на речку, на бережках которой ты родился… посидим, посмотрим, как она тиха, едва струится, послушаем, как шепчут камыши и травы, как камушки на дне играют, как ходят рыбки, наши рыбки… как реют голубые коромысла… как облачка стоят над тёмным лесом”. И солнечный Поэт пошёл со мною. И поэт внял прозаика, и бытовик-прозаик внял поэта. И они признали, что Солнце, которое вело поэта в океаны, в Мексику, в Гвинею, к пирамидам, которое он пел чудесно, – одно, везде одно, что оно – наше солнце, то самое, что отражается и в речке Шуе (правильно – Тезе – М.Б.), что русская неведомая речка, как и Океаны, живёт от Неба… <…> что человеческое у всех одно, что все мы под одним – Неведомым… что тот огонь священный, огонь огнепоклонников, огонь лампады русской деревенской церкви – всё огонь… и жжёт, и греет, и сияет… что все мы в чьей-то Воле, в Божьей Воле, все – служим, и все течём, как эта речка – в Океан, в какой – не знаем… что все мы из одного Лона… и к нему вернёмся. Я находил слова и чувства, и эти чувства были общи нам. Мы поняли один другого – и обнялись по-братски. Поэт признал, что властные истоки его скитаний, его песен – родная речка, родное солнце, – родина, Россия. Мы блуждаем, ищем, познаем… – и возвращаемся домой, к родному» 1, с. 407.

_ __ __

Примечания:

1 Азадовский К.М., Бонгард-Левин Г.М. Константин Бальмонт – Ивану Шмелёву. Письма и стихотворения 1926-1936. М. 2005.

2 Бальмонт К. Горный воздух. (Друзьям в Грузии). // Воля России. 1921. 18 марта.

3 Письма Бальмонта Людасу Гире. http:// www.russianresonrces.lt/diktant/materials/litter.html

4 Терапиано Ю. Встречи. Издательство имени Чехова. Нью-Йорк. 1953.