Андрей Вознесенский

В прямом эфире. Стихотворения

Эфирные стансы

Посвящается Константину Кедрову

Мы сидим в прямом эфире
Мы для вас как на корриде
Мы сейчас в любой квартире
Говорите, говорите...

Костя, не противься бреду
их беде пособолезнуй
в наших критиках по Фрейду
их история болезни

Вязнем, уши растопыря
в фосфорическом свету
точно бабочки в эфире
или в баночке в спирту

Вся Россия в эйфории
митингуют поварихи
говорящие вороны
гуси с шеей Нефертити
нас за всех приговорили
отвечать здесь —
говорите!

Не в американских Фивах
философствуя извне
мы сидим в прямом эфире
мы сидим в прямом дерьме

Я, наверно, первый в мире
из поэтов разных шкал
кто стихи в прямом эфире
на подначку написал

Иль под взглядами Эсфири
раньше всех наших начал
так Христос в прямом эфире
фарисеям отвечал

Костя, Костя, как помирим
эту истину и ту?
Станем мыслящим эфиром
пролетая темноту



* * *

Труби, урод, труби
Девиз твой вечен
Ту би ор нот ту би
вот из э квесчен
Купи комод, купи
купи сервиз
для кетча
блокнотик заведи
для разных скетчей
Тудыт зовет сюдыт
антисоветчик
Тупице вред СD:
еще не вечер
В цветущих бигуди
сады черешен
Любовью разбуди
заснувших женщин
«Трудись, народ, трудись!» —
орет диспетчер
«Гребись ты в рот, гребись», —
ответ беспечен
Гробы летят, гробы
под призрак свечи
Ту би ор нот ту би
«What is the question!»
Трубит Нота Судьбы.
Но ты ответчик.



Демонстрация языка

Константирует Кедров
поэтический код декретов.
Константирует Кедров
недра пройденных километров.

Так, беся современников,
как кулич на лопате,
константировал Мельников
особняк на Арбате.
Для кого он горбатил,
сумасшедший арбайтер?

Бог поэту сказал: «Мужик,
покажите язык!»

Покажите язык свой, нежить!
Но не бомбу, не штык —
в волдырях, обожженный, нежный —
покажите язык!

Ржет похабнейшая эпоха.
У нее медицинский бзик.
Ей с наивностью скомороха
покажите язык.

Монстры ходят на демонстрации.
Демонстрирует блядь шелка.
А поэт — это только страстная
демонстрация языка.
Алой маковкой небесовской
из глубин живота двоякого
оперируемый МаЯКОВский
демонстрирует ЯКОВА...

Эфемерность евроремонтов
константирующий Леонтьев
повторяет несметным вдовам:
«Поэт небом аккредитован!»

Мыши хвостатое кредо
оживает в компьютерной мыши.
Мысль — это константа Кедрова.
Кедров — это константа мысли.



* * *

Рубаха ru
собака ru
летят под Баха
ту-ру-ру
Но сердцу хочется согреться
и потому-то утром рано
тебе из пачки сигаретной
сыграют трубочки органа

Ход конем

Горизонтальный off
по полю с зонтиком идет.
Конь — вертолет
шахмат.

Как сверху шарахнет!
Сыгранем.

Слалом, high, speed, думертва!
Не сломай спидометра!

Немок конем.
Ход конем.
Сыгранем крепко!
Кверху донышком опять!
Приземляюсь в новую клетку,
которую не понять...

Е-2, Д-6, Е-15
КАНВА
КОД ОВНА

ДУШОЙ МАХНЕМ

И БЫЛ ВЕЛИКИЙ ЭКОНОМ

БОЛЬШОЙ КАНЬОН

ХОДКА ДНЕМ

Я верхом на плече у папы,
Войтыла меня с трудом понимал.

Помнится об одном:
уходи-уходи конем.

Полуdrugs, полудрем.
Палиндром —
ПОЛОН МОРД.
ХОД КОНЕМ.

2005



* * *

30 мая 2009 г., Переделкино
Это удивительная, уникальная вещь — поэзия. При жизни о Пастернаке никто ничего хорошего не писал, и только после смерти он вырвался на мировую арену. Дело в том, что роман Пастернака «Доктор Живаго» был классическим антисоветским произведением... Этот роман я слышал из уст его автора, и в свое время я знал наизусть большие куски текста. Это удивительная проза. Борис Пастернак был удивительной фигурой в этой жизни. Его лицо было не как фотография, а как кинокадры, — постоянно менялось. Все время у него возникали идеи на лице, это было прекрасно. 49 лет прошло, как его не стало... У Пастернака была собака, она не была шарпеем, шарпей был у меня. Дело в том, что шарпей умер этой осенью, и мы решили похоронить его около дачи Пастернака...



Сполох

Один, среди полей бесполых
Иду под знаком Зодиака.
Была ты — чистой страсти сполох.
Национальностью — собака.

Вселившийся в собаку сполох
Меня облизывал до дыр.
И хвостик, как бездымный порох,
Нам жизни снизу озарил.

Хозяйка в черном, как испанка,
Стояла мертвенно бледна,
Собачий пепел в белой банке
Протягивала она.

Потоки слез не вытекали
Из серых, полных горя глаз.
Они стояли вертикально,
Чтобы слеза не сорвалась!

Зарыли все, что было сполох
У пастернаковских пенат.
Расспрашивал какой-то олух:
«Кто виноват?» — Бог виноват!

А завтра поутру, бледнея,
Вдруг в зеркале увидишь ты —
Лик неспасенного шарпея
Проступит сквозь твои черты.

И на заборе, не базаря
Еще о внешности своей,
Роскошно вывел: «Я — борзая»,
А надо было: «Я — шарпей».

Герой моих поэм невежа
Оставил пепел на меже
Между пенатами и Полем,
Полузастроенном уже.

Между инстинктом и сознаньем,
Как на чудовищных весах,
Меж созданным и Мирозданьем
Стоит собака «на часах».

Стоит в клещах и грязных спорах.
И уменьшаясь, как петит,
Самозабвенный черный сполох,
Все... по небу летит.
Меж вечностью, куда всем хочется,
И почвой — где помет крысиный,
Меж полной волей одиночество
И болью непереносимой.

Вот так-то, мой лохматый сполох.
Перетираются весы.
Как будто инфернальный Поллак
Измазал кровью небеси.

Не понимаю по-собачьи,
На русский не перевожу,
За пастернаковскою дачей
Я ежедневно прохожу.

Пусть будь что будет. Се ля ви.
Похороните как собаку
Меня, виновного в любви
К тебе одной и Пастернаку.



Сон в руку

Мы познали лишь предбанник.
Краток срок.
Поглядите на рубанок —
это носорог.
Красноглазый, косоротый,
в стружках, точно паровоз,
носороги. Носороги
мчат шипами красных роз.
Носороги на дороге
точно памятник эпох.
Носороги на сороке
вроде блох.
Под броней орденоносной
шелк застенчивых кишок.
Стружкой пенятся доносы.
Напряженный, как курок,
в бой, как Навуходоносор,
он бежит сороконог.
В животе у носорога
наш волшебный носорог,
меж твоих дремот и пуков
в носорожьем животе
по фамилии Сонвруков
в тесноте.
Мы живем, забыв о Боге.
Быт в квартире все тесней.
Люди — это носороги.
Нет людей.

29 /ХI — 2003




К списку номеров журнала «ДЕТИ РА» | К содержанию номера