Валентин Резник

Шестидесятники, погодки

О нем


   Мы с Резником – ровесники, дети войны, детдомовцы, приёмыши, плоть и кровь этих лет страха, гордости, пайков, сталинских пятилеток, «армянского радио», хрущёвской кукурузы и имперской кичливости… Мы оба переболели одними и теми же поэтами, были влюблены в одну и ту же девушку, ставшую моей судьбой и горем. Мы оба поздно сложились как стихотворцы.


   Книгочей, библиофил, собравший редкостную по ценности библиотеку, и профессионал  с жёсткой хваткой мастера, он – неудобный поэт. Он пишет о времени, которое не отпускает его. У него совесть, больная этим временем. И в этом он очень русский поэт.


                                                                                                                Геннадий Русаков


 

*   *   *

 

Шестидесятники, погодки,

Моей судьбы девятый вал,

Я в те же был забит колодки,

Хотя и позже начинал.

И так же с вами был на марше,

Пускай немного позади.

Но вы сошли гораздо раньше

Со старта, с финиша, с пути.

И оттого печаль не тает,

И всё сильней день ото дня

Мне вас – вот так вот! – не хватает,

Шагавших впереди меня


 


*   *   *


Здравствуйте, Осип Эмильевич! –


Милостью Божьей поэт.


Долго в забвенье томились Вы,


Прежде чем выйти на свет.


Выпало сделаться классиком,


Рупором чьих-то идей,


Необходимым, как пасека


Для пенсионных людей.


В планах издательства прочно Вы


Заняли место своё,


Кончился быт замороченный,


И началось бытиё –


Воспоминанья, свидетельства,


Правдоискательский зуд.


На языке человечества


Это бессмертьем зовут.

 

 

ИГОРЮ ВОЛГИНУ

 

Ничем особенно не связанный,

Ни душу не щадя, ни глаз,

Читаю «Братьев Карамазовых», –

Не помню уж, в который раз.

Ах, эти братья непутёвые!

И что мне, собственно, до них.

Их увлечения рисковые,

Их игры в мёртвых и живых.

Мне бы давно в упор не видеть

Их мир, где страсти правят бал.

Но что мне делать с этим Митей,

Что жизнь мою перепахал?

 

*   *   *

 

…Так вот чего недоставало мне,

Вот что явилось для меня спасеньем, –

Виденье в затуманенном окне

Берёз и клёнов в золоте осеннем.

Движение товарняка в ночи,

Мерцающее око семафора,

И пастушонка, что кнутом стучит

По клавишам дощатого забора.


 


*   *   *


 


Дитя детдома и литстудий,


Арбатской выделки шпана.


И я из тех, кто вышел в люди


Благодаря тебе – страна.


Благодаря твоим осьмушкам,


Седьмой воде на киселе,


Твоим утрускам и усушкам,


И в городе, и на селе.


И несмотря на все прогнозы


И постоялкам «на троих»,


И мне перепадали розы


Из рук страдальческих твоих.


И пусть я был строптивый отпрыск,


Но в продолженье долгих лет


И на меня ложился отблеск


Твоих развенчанных побед.

 

*   *   *

 

О, это русское еврейство!

Биографический курбет.

В нём что-то есть от лицедейства,

Где главный нерв любви задет.

Но так сложилось, так случилось,

И с этим надо было жить,

И уповать на чью-то милость,

И ненавидеть, и любить.

И вдруг, в сплошном недоуменье,

В кругу осинок и берёз,

Смотреть на этот мир с прозреньем

Глазами, мокрыми от слёз.

 

*   *  *

 

Как и встарь – опрометчиво

Буду жизнь коротать.

Мне давно уже нечего

В этом мире терять.

Не вещаю заученно

Про грядущий подъём,

Полагаю за лучшее

Жить сегодняшним днём.

Той минутой обыденной,

Что чревата порой,

И удачей невиданной,

И вселенской бедой.

 


*   *   *


 

Наставляли и слева, и справа.

Постоянно вправляли мозги.

И пришла наконец к тебе слава

Сочинителя средней руки.

Всё, что так вдохновенно и робко

Зарождалось в бессонной ночи,

Обернулось такой нервотрёпкой,

Что от боли хоть в голос кричи.

 

*   *   *

 

Я в сыны к тебе не набивался

И на твой не зарился кусок,

Собственной судьбою пробавлялся,

Так что убери свой коготок

И не стой над грешною душою,

Не тряси богатою мошной.

Я  тебя ещё собой прикрою,

Коль случится, в третьей мировой.

 

*   *   *

 

Ты зациклен на этой теме.

Ты сидишь на ней, как на игле,

Ты навеки остался с теми,

Кто лежит в Бабье-Ярской земле.

Кто в освенцимском небе развеян,

Переделанный в пепел и дым,

Лишь затем, что рождён был евреем

В назидание всем остальным.

 


*   *   *


 

Пишите поэмы, ребята!

Строчите романы в стихах,

А мне, летописцу Арбата,

Оставьте короткий размах.

Две строчки, а то и четыре,

Достаточно всё же вполне,

Чтоб мог я поведать о мире –

Где жить посчастливилось мне.

 

 

ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА САВЕЛЬЕВА

 

И неправда, что мы умираем,

И неверно, что сходим на нет.

Просто мы иногда  пропадаем

На каких-нибудь тысячу лет.

Но едва только неотвратимо

В нас нужда возникает опять,

 Как из праха, из пепла, из дыма

Восстаём мы, чтоб жизнь продолжать.

 

 

*   *   *

                                        Полине Резник

 

А на отца тебе не повезло,

Когда-нибудь об этом ты узнаешь,

Ну а покуда детство не прошло,

Ты всем другим -  отца предпочитаешь.

А он, и вправду, что там ни толкуй,

На роль отца не очень-то годится,

Но всё-таки ты по нему тоскуй,

Жалей его, и пусть тебе он мнится

Таким, каким он вряд ли может быть,

Каким тебе его не доставало,

Что ж до него – ему вполне хватало

Такой, какая есть, тебя любить.

 


 


Родился в 1938 году на станции Няндомо (система Каргопольского лагеря) Архангельской области. Там же,  в Каргопольском лагере, в 1943 году умерла его мать -  Полина Григорьевна Резник. В 1989 году она была реабилитирована. Валентин Резник с 1947 года живет в Москве. Автор четырех книг стихов. Член Союза писателей Москвы.


 

 


 

 

К списку номеров журнала «Слово-Word» | К содержанию номера