Сицуно Арисава

Стихи дома и живой земли



СТИХИ ДОМА И ЖИВОЙ ЗЕМЛИ

Садись рядом, не думая, что за окном
Уже в который раз обещают конец света.
Я расскажу тебе сказку о маленьком доме,
Приросшем к живой земле,
Так же как больше и добрые деревья рядом,
Под зеленой черепицей—
Такой, чтобы тени от листьев не боялись на нее опускаться.
Полукруглое окошко
С желтым ласковым светом,
Стены—неважно, деревянные или
Притворившиеся деревом:
Жалко распускать на доски прямые сосны,
Пусть лучше быстрей дорастают до самого неба.
Стол держащий на спине стеклянный кувшин с молоком—
Живой струящейся силой природы.
Камин, который и долгие зимние ночи не испугают.
И никакой перед ним лохматой медвежьей шкуры:
У кого же на повелителя леса
Рука злодейски поднимется?
И обязательно кошка
С умной не по-звериному мордой и бесшумными лапами.
Где кошка—там и дом.
Давай не будем верить,
Когда обещают очередной апокалипсис.
Ведь у нас есть мечта, сказка и кошки в домах,
Целых три штуки, черные, как сама земля.
И у нас есть мы

СТИХИ ТЫСЯЧИ БАБОЧЕК

Глазурные красотки
С глазастыми бриллиантами на пальцах
Слишком безупречны, чтобы
Ногами на бесконечных шпильках
Прикасаться к живой земле,
Поэтому они забираются
В бескрылые коконы лимузинов.
А у меня нет кокона, есть только бабочки.
Даже стены дома—тысячекрылый вихрь
Из бабочек,  
Влюбленных настолько,
что никогда не разомкнут крыльев.
Когда иду по улицам, меня окружает
Бесшумное облако мерцающих крыльев.
А если они все вместе
Сядут на мраморную кожу,
То смогут приподнять над землей—
Ровно настолько, чтобы
Не наступить
На непобедимые травинки,
Проломившие
Бронированный кокон асфальта.
В сумерках
Влюбленные соцветия бабочек
Распускаются на фонарных стеблях
А после дождя
Бабочки садятся на лужи,
Превращаясь в корабли с небесными парусами.
Жаль, что ни дождя, не бабочек не видно
Из выпученных лимузиновых окон.

* * *
Обледеневшие крыши плавятся,
Крупные капли проносятся мимо моего окна
И в них отражаются странные пейзажи
Снов, которые я хотела увидеть.
А потом  разбиваются о навес под окном.
Раньше на нем росли ромашки и разноцветный мох,
А потом их запечатали под слепой черепицей.
Теперь они отражают тучи и ничего больше.
Но когда падают с карнизов крупные капли,
Черепица размывается, превращается в лунную рябь,
И сквозь нее прорастают ромашки,
А на лепестках переливаются узоры из снов
Которые я хотела увидеть.

Закрываю окно.
Сгоняю кошку с подоконника.
Стекло превращается в воду и рассыпается брызгами.
Бабочки с крыльями из тысячи дождинок
Влетают и кружатся по комнате.

Опадающие листья и падающий закат
Смешиваются со снежинками.
Дождь расцветает на яблоневых ветках.
Кошки с сапфирами прищуренных глаз
Летают кругами—ловят мышей летучих
Блестящие рыбы машин плавают стаями
По затопленным дорогам.

Просыпаюсь.
Сгоняю кошку с подоконника.
Хочу бросить в сумку блокнот со стихами.
Но между страницами осталась ромашка,
Не высушенная, а будто только что сорвана.
При том, что еще не закончился даже март

* * *
Жалко каждую снежинку—
Насколько им страшно разбегаться
И прыгать вниз.
Высматривать невыносимо-далекую цепочку посадочных огней---
Фонари, вытянувшиеся вдоль улицы.
Снежинки не долетают до земли—
Белые и пушистые
Они не хотят касаться непроглядно-черной грязи,
Перемешанной тысячами шагов.
На высохших клумбах,
По утрам стекленеющих инеем,
Еще живут белые хризантемы, которые не сдаются.
И снежинки—тоже не сдаются,
Опускаются на лепестки, побелевшие от холода,
И прирастают к ним, и весной будут расти вместе с ними.
А вот куртка у меня черная,
И перчатки поблескивают обсидиановой кожей,
Но снежинки на них еще не тают
Потому что не касаются земли.
Хожу по городу, собираю снежинки,
Пока руки и плечи не становятся
Похожими на снежные крылья, хрупкие от холода.
Тонкими пальцами
Снежинки гладят оконные стекла,
Но никто их не видит
Кроме уличной кошки, которая тоже была черной,
А теперь ее видно в темноте,
Сверкающую от снежинок.
Большая и пушистая—облако на ножках.
А все-таки кошек и поэтов не хватает,
И снежинки тают в шаге от земли.
Тают, потому что у них горячее сердце.

ТРЕЩИНКА В СТЕКЛЕ

Желтых продергов не замечаешь  в пушистой гриве деревьев,
Принимая их за последний солнечный луч.
Но в какой-то момент осени становится слишком много.
Не потому, что осы похожи на пули, зависшие в воздухе,
А потому, что темнота меняется на вкус:
Вместо летней, густо сваренной из смородины—
Лиственный дымный настой.
А потом темнота начинается светиться—
Даже без солнца листья бросают
Желтоватый безмолвный отсвет.

Никогда раньше не замечала своего возраста,
Даже по лицу—у рожденных на Луне оно,
наверное, не меняется с тринадцати до бесконечности
Только сумка через плечо год за годом все больше,
Чтобы принять все, что окружает,
Чтобы все, что опускается на плечи, не вдавливало в землю.
А прожилки на руках становятся виднее,
Только так я определяю, сколько прошло от тринадцати.
Голубые трещинки в стеклянной коже
Когда-нибудь станут настолько темными и глубокими,
Чтобы ледяная тьма поднялась из них
И затопила до самых глаз.
Но сейчас глаза едва могут разглядеть
Под кожей голубоватый отсвет.

Листья не только падают, прожигая дыры в асфальте,
Которые приходится обходить,
Чтобы туда, в темноту, не утащили за ноги.
Еще из листьев растет осенний закат,
Сперва разливаясь от черенка до края,
Потом расплывается за верхушки деревьев,
И во все небо. Но сколько бы листьев не наполнялось сиянием,
Остается только дымная осенняя темнота
И полоска света над горизонтом—
Трещинка в вороненом небесном стекле

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ ЧЕРЕЗ 7 НЕДЕЛЬ НЕПИСАНИЯ СТИХОВ И 4 НЕДЕЛИ СТРАННЫХ СОБЫТИЙ НА ЗАПАДЕ И ВОСТОКЕ

7 недель уже не писала стихов,
С удивлением смотрела на руки,
Не проронившие ни слова.
Да и о чем писать, если город, как бомбоубежище,
Плотно заперт плитой спрессованных туч.
Приказ—не впускать никого…особенно солнце.
Соратница-поэт с далекого запада,
Запределья то есть,
Пишет: «У нас почти Хиросима.
Воздух плавится, когда дышишь,
Сквозь дым вместо солнца—только раскаленная капля»
У нас—особый случай цунами вдали от морей,
Не отличаешь, где вода с неба, где вода под ногами,
И не дождь ли уже струится в жилах.
Бесконечный чай—чтобы убедиться,
Что тело еще может согреться, а не вросло
В промокший до костей ветер.
Как написать об этом прямым строем?

Кто-то условно очень умный,  глядя с высоты
Нескольких сот творений,
Бездушно сложенных, как идеальная кирпичная кладка,
Объявил, что истинная поэзия—только срифмована,
А не можешь слово к слову идеально прожить—
Всего лишь пустота на бумаге.
Но разве какой-нибудь почетный караул
С кристаллизованным шагом,
И даже на штыках отблеск подогнан к отблеску…
Разве это больше боец и поэт, чем тот, что сбиваясь, соскальзывая,
Все же прорывается.
Когда глаза закрывает дождь, дым или все сразу,
Стреляет без промаха, не тратя время на то, чтобы найти взгляд через прицел,
Не зная, что направляет безмолвную руку…

Опять кричала в десять голосов,
Пытаясь толщу дождя проломить насквозь.
Только когда увидела, что падающие слезы
Взрываются, как бомбочки, под ногами.
Чем тоньше и безмолвнее руки, тем сильнее
Приходится цепляться за то, чтобы
Продержаться до того, как исчезнут тучи и дым, которые не вмещает в себя небо.
Увидеть солнце — то, за что стоит стрелять без промаха.

NEVER GIVE UP

Возможно ты жалеешь, что родился слишком поздно,
Или не там, куда
Напрашивался, сколько себя помнишь…
Ни океана холмов от края до края,
Только небо почти целый год примерзает к асфальту…
Камень и стекло,
в которые невозможно не врастать…
Те, чьи кости становятся стеклом,
Знают, как переломиться: крыша, еще шаг--пустота под ногами…
Но ты, с каждым шагом
Сжимающий обледеневшие зубы
Можешь обратить в камень
Хрупкую плоть…
И тогда ты сможешь опуститься на асфальт
Не чтобы коснуться живой земли—куда там,
Рук не хватит, чтобы до нее дотянуться.
Смотри на одуванчики,
Не то, что они мудрые, как китайцы,
А то, что перед ними,
До конца рвущимися к солнцу такими мягкими и слабыми с виду листьями,
Расступается бетон, уверенный в своей прочности.
Тот, кто может и хочет видеть солнце—
Не позволяй зашить себе глаза.
Пока есть твой путь,
Который прозрачной, но прочной жилкой
Проступает под кожей мира,
Даже там, где от любого шага
Земля крошится в пыль…
Ты не видел, как пылает океан,
Но теперь знаешь:
Белые бабочки рождаются в огне напалма.
Это не так уж мало,
Чтобы не позволить себе надломиться, пока еще дышишь.