Лета Югай

Только бы не в воду, не в воду: Александр Переверзин. «Стало холодно совсем зябко»




Заранее говорить о своей смерти и погребении свойственно пожилым людям. Воспоминание о таком разговоре послужило поводом для стихотворения Александра Переверзина «Стало холодно совсем зябко».

                    ***
стало холодно совсем зябко
не люблю октябрь непогоду
говорила так моя бабка
причитала только б не в воду

не погост у нас а болото
торфяная дождь пройдет жижа
только бы не в воду не в воду
на пригорке там посуше повыше

все бессвязней говорила все глуше
на пригорке там повыше посуше
он зеленым станет ранней весною
там сосна еще стоит под сосною


Образы стихотворения настолько реальны, просты, жизненны, что кажется неуместным искать в них мифологический подтекст. Так и само слово «причитала» здесь употреблено явно в бытовом смысле, вне связи с жанром устного народного творчества «причитанием», сопровождающим похороны. Но при внимательном взгляде возникают удивительные параллели между стихотворением и фольклорным текстом, отражающим мифологические представления древних.
В этом коротком ёмком стихотворении практически отсутствуют эпитеты, метафоры. Пожалуй, единственный троп – метонимия «в воду» для обозначения сырого места на кладбище. Образы создаются не с помощью средств художественной выразительности, а за счёт представления, «безошибочного соотнесения с явлениями жизни», как писал учёный-филолог и преподаватель Литинститута А.И. Горшков (он называл подобное явление «безобразной образностью») (1). Традиция автологических («безобразных») образов воспринята современной поэзией от позднего Георгия Иванова и сейчас востребована и актуальна. Стихотворение не рисует картину неизвестного, а обращается к читателю, к тому, что внутри его, к его «индивидуальной и родовой памяти» (выражение А.А. Потебни).
Разговорная интонация стихотворения кроется и в размере, и в графическом написании без знаков препинания, как будто перед нами расшифровка аудиозаписи. Рифмы в основном – точные и простые. Создаётся впечатление, что автор скупится на новые слова, перебирая немногие, оставшиеся от бабки. Тем больше значимость каждого слова.
Видимая простота не случайна, она результат художественного замысла и мастерства поэта.
Слова и формы слов повторяются (говорила – дважды, не в воду – трижды, сосна, повыше, посуше – дважды). К стихотворному ритму (комбинации ударных и безударных слогов) прибавляется смысловой: комбинация «ударных» (повторяющихся) и «безударных» слов. Возможно, именно ритм – основное отличие художественности от документальности. В первобытном обряде художественное освоение действительности было синтетическим и начиналось с ритмической организации – музыки, слов, движения. С помощью ритма люди пытались воздействовать на мир, гармонизировать его. Позднее из первобытного синкретизма выделяются разные искусства, а ритм становится художественным приёмом. В поэтическом народном творчестве синонимия в параллельных строках – следствие утрачиваемых сакральных смыслов: «возникнув на почве ритуальности и устности, повторение форм, фразеологических оборотов, фонических и синтаксических элементов воспринимаются в то же время как украшающий приём» (2). В стихотворении А. Переверзина близкие слова холодно и зябко, октябрь и непогода, повыше – посуше, бессвязней и глуше смотрятся такими синонимами, создающими ритмический повтор. И если в фольклоре синонимия – утрачивание словом магической функции, то в авторском тексте Александра Переверзина это как раз угадывание существования магической функции слова.
В деревнях готовятся к погребению заранее: собирают узелки, выбирают себе место на кладбище. Раньше была и ещё одна забота – научить детей причитать, чтобы было кому оплакать умершую: «а ты слушай, а то помру и обревить меня будет некому». Причитания – неотъемлемая часть традиционного обряда похорон. «Ох, э-те мене, дак я пришла жо злочасная, / Ох, э-те мене, да на погост, да на буево» (3), – причитает плакальщица. Ритмическая речь служит для восстановления гармонии, нарушенной приходом смерти в мир живых. Будучи частью быта, фольклорный плач стремится к иносказанию. Метафорическое описание смерти в фольклоре функционально: оно имеет целью задобрить умершего, обеспечить покровительство духа-предка, которым родственник становится после смерти. Стихотворение, не имея прямой функциональности, напротив, тяготеет к простоте, к передаче «реальной картинки», воспроизведению однажды звучащего слова конкретного человека. «Не люблю октябрь непогоду», – так говорила только она, бабка лирического героя. Само наименование «бабка» – обобщённое (не по имени), но при этом личное (именно лирическому герою она приходится бабкой). В стихотворении говорится: «не погост у нас а болото / торфяная дождь пройдет жижа». Внетекстовые знания о том, что автор родом из Шатуры, где расположены торфяные болота, каждое лето горящие под Москвой, плывущие по весне, служат дополнительным комментарием. Но все эти сведения есть в самом тексте – в местоимении «у нас». Конкретное кладбище, конкретные природные условия.
Текст стихотворения «Стало холодно совсем зябко» не обращается к текстам причитаний: здесь нет цитации, аллюзий, сознательных заимствований. Но общность проявляется в скрытых параллелях образов и форм: автор угадывает древние смыслы и воссоздаёт традиционную картину мира, подспудно существующую в сознании бабки. Появляются лексические переклички с причитаниями. Обобщённый образ болот в фольклорных причитаниях – традиционное место границы с «тем светом». Болота «по верованиям восточных и западных славян, опасное, нечистое место», там живут в виде блуждающих огоньков души умерших, не до конца преодолевшие путь на тот свет, там хоронили самоубийц, туда выбрасывали вещи покойного. В причитаниях встречается стремление изгнать смерть за леса-воду, на тот свет: «Я бы знала да я бы ведала, / Прогнала бы твою смерть несчастную / За леса да за дремучие, / Да за болота за зыбучие, / За реку да за глубокую, / За озера за широкие» (4). Причитания пытаются восстановить на словесно-образном уровне гармонию, нарушенную смертью.
В стихотворении А. Переверзина передано желание бабки быть похороненной должным образом, правильно, хорошо. Как в мифологической картине мира, так и в религиозных представлениях, сильна связь похорон и посмертного существования. На Руси умершие делились на две категории – «предки-покровители» (правильным образом совершённый похоронный ритуал – непременное условие перехода в разряд предка) и «заложные» покойники: умершие не своей смертью, самоубийцы, неотпетые, часто не похороненные вовсе или брошенные в реку, не находящие покоя и тревожащие живых в виде кикимор, русалок, упырей. Негативная символика воды как места захоронения нечистых (заложных) покойников в противоположность правильному захоронению родных (предков) проявляется в стихотворении через бытовое представление о сырой могиле как плохой, сухой как хорошей: «только бы не в воду не в воду / на пригорке там посуше повыше».
Героиня стихотворения не говорит о том, что после смерти будет новая жизнь – это знание подразумевается, само собой разумеется. Место этой «новой жизни правильной» (так говорится в причётах) нельзя определить однозначно. Душа отправляется на небо, но домом её остаётся и земля (могила), куда родные придут в поминальные дни. В причитаниях умерший превращается в птицу, причём крылья помогают улететь не вверх, а в «могилушку», «сырую землюшку»: «Полетела птичка-пташечка, / Во сырую во землюшку, / Во глубокую могилушку, / Со своево да тепла гнездышка» (5). Птица (образ души) связывается не с небом, а именно с полётом, с возможностью передвигаться не как человек. Оплакиваемый после смерти одновременно «живёт» в земле (могила, гроб называются «новым домом», «новой горенкой») и на небесах. Тема весны, которая придёт уже после смерти, важна в литературе и фольклоре. В данном стихотворении она присутствует в образе пригорка, который «зеленым станет ранней весною». Бабке важно, что жизнь будет продолжаться, и именно на её пригорке, её новом дворе-доме.  Значит, для неё тоже наступит весна. Весна и начало лета, «зелёные святки», Троицкая неделя в фольклорном мире – время ежегодного поминовения умерших, когда души приходят погостить в мир живых. Стихотворение «Стало холодно…» угадывает мифологические представления славян, что после смерти может быть сыро, неуютно или уютно. Там есть не пустота, но и не крайние категории рая и ада, поэтому и осмысливается тот свет через категории тепла, покоя, хозяйской заботы о новой жизни.
Если в первых семи строках бабка высказывает опасение, что её положат в сырое место, где «торфяная дождь пойдёт жижа», то последний катрен и примыкающая к нему восьмая строка рисуют желаемую картину: повыше, посуше, под сосною. Голос бабки становится глуше, это последнее, что она хочет сказать. Речь стариков бывает бессвязней ближе к финалу, но и глуше звучит голос в воспоминаниях, чем в реальности. Завершается жизнь, завершается фрагмент памяти, завершается лирическое стихотворение. Последнее четверостишие отличается по форме от первых двух. Вместо перекрёстной рифмовки – парная, с одной стороны, характерная для народного стиха, с другой стороны, использующаяся в строгих формах для заключительных, итоговых фраз (финал «онегинской строфы», «замок» английского сонета). Также в последнем катрене стихотворения А. Переверзина более строгий ритм. Если в первых четверостишиях размер трудно определить однозначно: основа хорея нарушается частыми пиррихиями (пропусками ударения) и периодическим спондеем или ямбической стопой (дополнительным ударением) на 7-8 слогах, что создаёт впечатление прерывистой, затруднённой речи, то в последнем катрене во всех четырёх строках строго по три ударения: на третьем, седьмом и десятом слоге (что укладывается в схему пеона-III). Ритм выравнивается. И от заключительных строк остаётся ощущение покоя, умиротворённости, гармонии.
«Там сосна ещё стоит. Под сосною», – так героиня стихотворения определила место, где хотела бы лежать после смерти. Сосна в традиционной культуре часто воплощает мировое дерево, мировую ось, к которой хочется быть ближе. Бабка не описывает положение сосны, только упоминает её. Видимо, в пространстве того, реального, кладбища сосна служит ориентиром и действительно выражает идею центра. Народная мифология существует одновременно в форме сложных, многослойных смыслов и реальных предметов. Конкретность образа не мешает видеть за ним проявление архетипа. Сосна – мировое древо, связывающее подземный мир и небеса.
«Там сосна ещё стоит под сосною» – строчка без знаков препинания вызывает в воображении читателей образ двух сосен. Слово материализуется: двойное употребление становится двумя соснами, большой и маленькой. В фольклоре сходное явление называется мультипликацией образа. Старая жизнь (сосна как проявление древности, мудрости, самой бабки) и новая (молодая сосна, весна-жизнь, рождённая текстом вопреки воле автора) рядом с ней.
«На пригорке там посуше повыше». Могильный холм на холме – тоже удвоение при движении вверх, то есть смерть осмысливается не как погружение, а как возрастание. Стихотворение говорит о преодолении смерти и движении вверх.

Родовая память живёт в языке, её хранит традиционная культура, поэтические формы которой угасают. Поэт, чуткий к слову и к жизни, интуитивно улавливает древние представления, переносит их в форму современной лирики. Эти представления в свою очередь насыщают авторские строки культурной значимостью и поэтической силой. Александр Переверзин затронул глубинные пласты родовой памяти, перевёл зарисовку-воспоминание на философский уровень. Стихи о смерти не оставляют чувства тяжести и безнадёжности потому, что за ними реальное ощущение бессмертия души. И потому, что тема смерти, разъединяющей и непостижимой, преодолевается гармонией прекрасного стихотворения.



Примечания:

1) Горшков А.И. Лекции по русской стилистике. – М., 2000. – С. 249.
2) Мелетинский Е.М., Неклюдов С.Ю., Новик С.Е. Статус слова и понятие жанра в фольклоре// Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. – М., 1994. – С.55
3) Ефименкова Б. Б. Севернорусская причеть. – М., 1980.
4) Разова И. О. Похоронный обряд Белозерского района Вологодской области // Белозерье. Вып.1. – М., 1994 - С. 173.
5) Громова А. Похоронно-поминальный обряд в Панинском сельсовете Безозерского района // Известия Вологодского общества изучения Северного края. – Вологда, 2004. – Вып. ХIII. – С.70