Дождь в небесной лавке. Стихотворения (Пер. с латышского Сергей Морейно)

У МОРЯ

конец, начало — раковины створки
нам нужно выжить между двух огней
не думая про жемчуг; в нашем море
он, знаешь, не растет; зато янтарь
не сын морской, но мокнущее время
ползет, ломая сосны под собой
нас осень заливает янтарем
зима выкусывает равнодушной пастью
и нужно выжить между двух огней
забыть про жемчуг; борозду свою
меж двух захлопнувшихся створок протянуть
не янтарем, не жемчугом — землею



*   *   *

Тянет дымом вселенных нездешних,
В мирозданье зияет дыра.
Бьет кометой хозяин кромешный,
Я лижу ему руку, как раб.
Спину гну перед вечностью крепкой,
Годы выводком злобных барчат
На меня налетают и треплют,
Только песенки славно звучат.
Тянет дымом вселенных бывших,
И я помню всех, меня бивших.



*   *   *

я к тебе приблудился
а ты не замечаешь
сквозь истлевшие листья
сквозь крики чаек
сквозь крики чаек
сквозь многие лица
у всех причалов
я лаю хрипло
подожди меня слышишь
дай к себе приблудиться
в шуме крови прилившей
в истлевших листьях



*   *   *

только дождь в небесной лавке
звезды бросили прилавки
наступает час болот
воздухом забита тара
я всхожу на лунный плот
чтобы плыть над тротуаром
переполненный уют
осенью мы не бросаем
косяки листвы плывут
губ губами не касаясь
луч в руке сжимая крепче
рою воздух отсыревший
лунный плот застыл на месте
клеткой ледяной и тесной



*   *   *

осень
глаза мои кто-то заводит в хлев
и доит
осень
алой дробью рябина
целит парню пониже спины
а тот вспархивает птицам вдогон
унося лук и стрелы
осень
под каждым деревом в продаже грусть
за красные жетончики листьев
и вдруг продавцы косяком
снимаются с места
осень осень
вот мое время
когда ангелы сватают бабу-ягу
и их черно-белые дети
купаются в первом снегу



*   *   *

Там птиц кто-то за море манит,
А кто-то заснежил пути.
И три воробья мои сани
Грозятся вот-вот разнести.
Три серых веселых лошадки
Да писк бубенца под дугой.
Им нравятся снежные прятки,
А мчит меня кто-то другой.
Жар-птица увязла в сугробах,
Шипит, выгорая, перо.
Хоть упряжь хлипка, и не пробуй
Ту троицу выпрячь из дрог.
Нас на небе ждут не дождутся,
Но кони ни тпру и ни ну.
Жар-птица промерзла, как цуцик,
И воет, что волк на луну.



*   *   *

своих попутчиков обнюхивает мозг
подобное подобного боится
пень сторонится пня и птицы птица
и месяц топит страсть свою как воск
остер чеснок как эллинские сны
и лук душист как сластолюбец старый
чем пахнут черепа после удара
ножам хозяйственным поет топор войны
хотя бы звездочку фиалки безголосой
лишь хмеля усик крохотный к усам
вновь чует разум как смердит коса безносой
припомнить силясь чем он пахнет сам



*   *   *

зеленой крови рев с коры древесных трупов
крест-накрест сваленных; заказан путь для нас
клыком кабаньим; стрелки гонят час
по стежкам леших; ночь сжигает утра;
дома совсем завяли; шелушится брус;
жнут дождь серпом секирой рубят воздух
где головнями оседают гнезда
и за порог ныряет жирный куст;
несет чащобник память о жилье
в зубах прокуренных; выскальзывает вдруг
из мышеловки губ свистящий звук
и топится в гнилье



*   *   *

стонут яблоки, кружево
ткут пауки, натекает за бороду
августу жир, и принимаются
тени. росу соберешь, сдерешь
изумрудную корку, и в омуте
капли зреет семя предчувствий
охотник в осоке выцеливает отражение
облака, как дверь проскрипит
одинокая ель, и ручка сама
собой завалится набок



*   *   *

все грустности уже пали
в схватках жестоких с розами
они почиют в гробах
колючками звезд перевитых
больше вояк нет
луну в нагруднике черном
держу в онемевшей руке
по рукописям плывут ароматы
я последняя грустность
чей мундирчик пошит
из выдохшегося сена



*   *   *

над Вентспилсским молом где волны
встречаются с вечностью голой
где облачные бастионы
червями источены молний
сосущие ветра уколы
там мерой отпущены полной
за Вентспилсским молом где чаек
как бомжей похмельных качало
короста бетонных ячеек
двоих одиноких встречала
и будущих жизней причалы
мы в небе легко различали
на Вентспилсский мол где мы будем
где есть или были

неважно
девятый навалится грудью
и лапой ощупает влажной
слеза пополам нас рассудит
как хлеб как последняя жажда