Я помню, как в давнем году... Стихотворения

ПАМЯТИ ДЕДА

Я помню, как в давнем году ты промолвил в досаде,
Что слива засохла, что новую сливу посадим,

Спалил её в печке, и печка ревела, как домна,
И розовой сливы не стало, а я её помню.

И помню плоды этой сливы, как варом сапожным
Замазывал раны ствола, бинтовал осторожно,

И помню, как медленным паром курилось ведёрко,
Как мы урожай собирали, за ветки подёргав.

И пригород тёплый, и год чёрно-белый и ветхий,
И пруд комариный, и в розовом кружеве – ветки.

И всё не со мной, будто это приснилось кому-то –
Поющее поле и робкие звёзды галута,

И дерево в цвете – такого не будет второго,
Ты машешь рукой на прощанье, и кажется снова

Меня провожаешь, и вслед произносишь – счастливо,
До новой земли, где цветёт наша старая слива.



*   *   *

Земля эта вечная, кто же покажет другую,
Где спят, не тоскуя, и где глухари не токуют,
Другую, где беды роскошную ниву не снищут
И стылые ветры насквозь не продуют жилища?

Тут долгое эхо свивается в брошенном звуке,
Выходят из леса не мери, не веси, но буки,
И малая рать, что набрали Кирилл и Мефодий
Уносит на копьях обрывки афинских мелодий.

Земля эта вечная с привкусом горького пойла
Лежит под ступнями, легонько пружиня, как войлок,
До самого неба чертой пролегает, прямая,
Пока не раскроется ямой, меня принимая.

НЕ ПАРЬСЯ, МОЙ АБРАМ

Когда вокруг резня и резеда,
И над проспектом красного наркома
Такой салют, что впору приседать,
Не то, что жутко, а вполне знакомо
Всё в этом мире. Что ломать башку
Над пустотой, пускай кладут в курганы
Листву геройски павшую, и жгут
Сухого дыма тянется, чтоб кануть
В небытие. Такой у них обряд.
Прощай навеки, мой невечный город.
Инструментарий сентиментабря
Скрипит в садах, и кажется, что скоро
Ночной буксир издаст бродяжный хрип,
И с ним последний сон сбежит из дома,
Сквозь чёрный ход отвариумных рыб,
Кормящих рыб в цистерне гастронома,
И ночь сойдёт по каменным дворам,
Простыв до рос, печальнее борея.
И молвит Русь: «Не парься, мой Абрам,
Теперь не в моде банить иудея».
А где–то в поле плачет гармонист,
Трещит сверчок, останься и дослушай,
Как мать росянка сокращает лист,
Свой сладкий лист в одну седьмую суши

*   *   *
Бормотание ребе. Пожалуйста, просто послушай,
Как небесный сантехник спасёт наши ржавые души,
Подлатает нам трубы для жизни другой и счастливой,
Где не вянут луга и к весне распускаются сливы.

И в иной стороне будет длиться знакомое действо,
В нём уже не смутить волооким своим иудейством,
Не заставить краснеть говорком завокзального блата.
Остановлено время. Уснула пустая палата.

*   *   *
Снимаю с лица паутинки короткого сна,
В котором мелькнувшая смерть на миру не красна,
Но только как сажа бела, и в блескучем огне,
Кончается уголь, дешёвый, как жизнь на войне.

А сон, обжигая глаза, обращается вспять,
Не хочется спать, потому что приходится ждать:
Вот выскочит смерть, что укрылась за тёмным углом,
И вспыхну и вспыхну последним, грошовым углём.

ТАТСКИЕ ПЕСНИ О СМЕРТИ

Речник постарел, и судьба решена –
Он долгой чахоткой измучен,
Сгустилась ручная его тишина
До самого скрипа уключин,

И ждёт он которой по счёту зари,
И, смертную чуя зевоту,
Он смотрит, как тучи уходят за Рим,
Незнамо, который по счёту,

И скоро пройдёт под раскатистый гром
Путём, что досель не разведан,
Туда, где Харон рассекает багром
Багровое пламя рассвета,

И мёртвые рыбы шагают по дну,
И сохнет осока худая.
Все реки на свете впадают в одну,
А та никуда не впадает

*   *   *
Я спою тебе песню на татском наречье гортанном
Про зарю, что святая, в полнеба горит над горой,
Я спою тебе песню с мотивом протяжным и странным,
Как проносятся вихри голодной весенней порой.

Ты услышишь, как годы несутся в холодном потоке,
Как хохочут ручьи, размывая подножия скал,
Ты узнаешь, родная, как могут любить на Востоке,
Во сто крат нестерпимей, про лунную ночь и кинжал,

Ты услышишь, как утром сползают в долины туманы
И мохнатые звёзды сгорают дрожащим огнём.
Я спою эту песню на татском наречье гортанном,
Свет мой вечный, тебе, хоть не знаешь ни слова на нём.

МЭ ТУРЭ ХОСТЭНУМ  

Только имя твоё мне останется. Знаю, наверно,
Промычу через боль, как телёнок на бойне кошерной,
Это имя твоё в долгий миг, и недужный, не нужный
Никому, будто дождь, растекусь на июньские лужи
Он оставит меня, Бог, хранящий влюблённых и пьяных,
Покровитель безумных, звонарь бубенцов караванных,
Он оставит меня, так как небо с землёй – остаётся,
И еврейское глупое сердце моё не забьётся
Конвульсивно, бездумно, движеньями пойманной птицы.
Это краткое имя твоё да продлится, продлится…

*   *   *
Когда разойдутся пути у вселенских орбит
С живущими ныне людьми, и когда предстоит
Молчать онемевшими пальцами глухонемых,
На горней давильне мы – светлое масло и жмых,

И наша программа зависнет, над бездной застыв,
Искрόю от сварки планеты слетят за обрыв
Той нити, которую дряхлые парки прядут
И скроют от нас, что испортили божеский труд.

Рабы обстоятельств, мы рыбки, не знавшие вод
Потопа, который нас всех унесёт, унесёт
В бессонную пустошь. Когда отцветёт пустоцвет,
Когда распадутся глазные орбиты планет…

*   *   *
Не думай о прошлом.
Скажи: амансыз, амансыз,
Не думай о прошлом,
Побеги не тянутся вниз.
Не думай о прошлом,
Его никогда не понять,
Не думай о прошлом,
Как реки не движутся вспять.

Не думай о смерти,
Скажи: махябят, махябят,
Не думай о смерти,
Весною не ждут листопад.
Не думай о смерти,
Седины не станут темней,
Не думай о смерти,
Мы все растворяемся в ней.

*   *   *
Как ветер, плачущий в мотив, как мот бессердный,
Раздал бы всё, опередив купцов в таверне,

Раздал бы всё и поскорей. За краем мая
Споёт в ток-шоу глухарей душа немая,

Когда деревья зацветут шафранным цветом,
И на ольхе созреет тут, и будет в этом

Бегущем свете маяка, двух мраков между,
Тутовой ягодой горька моя надежда,
3
То станет ладно и легко, и то сказать бы,
Когда сыграют «шолохо» на нашей свадьбе.