Аллах Акбар

Зима 2009 года была на Урале малоснежная. В январе я делал гравиметрическую съёмку в лесу, в 5 километрах к западу от станции Кладовка. Точнее, работал на поляне размером с футбольное поле. Ранее это место называлось Покосный ложок. Во всей его сказочной красоте оно описано в сказе Бажова “Серебряное копытце”. К югу это от Полевского, за Полдневой, где и стояла избушка деда Коковани. Теперь на месте, где была избушка, — остатки неглубокой — в полметра — ямы. Более ста лет назад яму вырыли, когда добывали хризолиты, правильнее сказать, зелёный гранат демантоид.

Через поляну с запада на восток течёт еле заметный ручей Хризолитовый. Теперь снег, его почти не видно, да и без снега почти не видно, — несколько лет назад один добытчик взял это место в аренду и бульдозерным ножом снял почву и верхнюю часть выветренных серпентинитов и пироксенита. Перемыл эту дресву, добыл демантоиды, стал миллионером, заплатил государству штраф — и уступил место другим. Новые охотники за драгоценными камнями проводят геологическую съёмку, я снял магнитное поле, а теперь снимаю поле силы тяжести. Надо всё-таки разобраться с происхождением 5–10-сантиметровых жил пироксена, включающего в себя эти прозрачные, зелёные, алмазного блеска драгоценные камешки. Если найти новые жилы, тем более их раздувы до 1 метра, то в них может быть демантоидов на новые миллионы, долларов. Овчинка выделки стоит.

Вот и я в полушубке, валенках по неглубокому снегу спешу по профилям с гравиметром, ставлю его на досочку, брошенную на снег, склоняюсь над ним, выставляю вертикально по уровням, включаю лампочку внутреннего освещения прибора, беру отсчёты на микрометрическом механизме. Гравиметр — это очень точные пружинные кварцевые весы, можно определить изменения ускорения силы тяжести. А по ним определить расположение плотных и лёгких пород, тектонические разломы и прочее, что ведомо и надо знать только специалистам.

Работа мне нравится до душевного волнения. Я понимаю, что нахожусь в самом средоточии уральской горской жизни. Здесь тебе знаменитые самоцветы, это место освящено сказом великого Бажова, общаюсь я по своим геофизическим делам с геологом, знатоком самоцветного камня Сергеем Кропанцевым, а какие к нему спецы по этому редкостному делу иногда заедут — так слушать их не наслушаешься. Демантоиды я могу иногда и поискать. Когда не было на участке снега, я по научению Сергея опускаюсь на четвереньки в той точке, где он укажет, смотрю в упор на россыпь камешков, песка, глинки. Не блестит зелёненькое… Вперёд на шаг… Вот он!

А живность! Бажовский дед Кокованя бил здесь козлов столько, что приходилось ему в Полевской за подводой ходить. А сейчас стоит мне только с поляны зайти в кусты ивняка — весь снег косулями исхожен. Есть она, не перевелась. И лосей я видел: бархатного да плюшевую — прошли передо мной, как я с прибором затих. А тут я и зашумел нарочно, чтобы они испугались и подальше с пути моего ушли, — ведь не знаешь, что этому великану взбредёт в сохатую голову, как он тебя увидит за лосихой своей.

Демантоид после освобождения из каменной рубашки уходит в россыпь. Дождинки бьют в землю, смывают глину, вот демантоид и блеснёт. По краю Покосного ложка протекает речушка Бобровка. За сотню лет её русловые отложения на несколько раз старатели перемыли. Так когда-то и открыли демантоиды, да и до сих пор местные мужики и парни роют и роют, моют и моют. Вроде и гоняет их милиция, да как это дело перевести, если другого занятия в лесных посёлках нету? Исконный это промысел. Можно ведь народам Севера охотиться в любую пору. И здесь местному люду надо бы в любую пору копать разрешить. Немногие соберутся в мокрый шурф спускаться, выдавать вёдрами песок на-гора, промывать его в ледяной воде. Я-то этих охотничков видел. Еду в сумерках на машине к Кладовке, они идут домой, трое парней невысокого роста. Садитесь. Один и произнёс: “Не такие уж мы и грязные”. Всего лишь рукава и спины бушлатов — в глине, а сапоги болотные почти отмыты белым снегом.

По хорошему-то мне бы съёмки свои делать по теплу — да что-то у них всё рабочих не хватает, чтобы вовремя разбивку участка сделать, да пока деньги начальство на договор отпустит — вот златые дни лета и осени и протекут. Ничего, мне и не холодно. Перчатки шерстяные на руках, да брюки сегодня ватные стёганые в избушке взял. В них хоть на снег садись — не чуешь холода. Костёр у меня горит на участке. Придёт время обеда — чай в котелке заварю, с горячим-то чаем хлеба да сала поем — а там и вечер, и на ужин в избушку, на базу. Но вот я вижу, что по тропочке с востока, от избушки, идёт человек. Это же Акбар! Таджик он, сторож на базе. Принёс в котелке, укутанном в старый шарф, горячий обед. О, добрая душа! Говорю ему, что не нужно было приносить, что всё к обеду у меня есть. А он: “Холоду работаете, надо тёплий кушать”. Что же, сажусь обедать. Похлёбка у него вкусная. Вчера вечером я её пробовал, да он и рассказывал, как готовит. Мясо берёт в Полевском на базаре, когда едет из города на полумесячную вахту. Попросит шофёра у базара остановиться, походит по мясным рядам, купит говядину. Берёт самую недорогую: внутренний жир, кожу с коровьего живота, лытки, хвосты. Конечно, это мясо покупают самые бедные люди или берут на корм собакам крупных пород. Но Акбар сознаёт, что он как раз и есть бедный, вот ему такое мясо и надо брать. Главное — мяса нужно много, чтобы на две недели хватило. А сколько ему денег платят — он тоже говорил. Договаривались в конторе так, что за каждый день работы ему идёт одна тысяча рублей, да на питание выдадут по 150 рублей на сутки. Но получается меньше. Налог вычитают, да ещё одну тысячу приходится отдавать земляку, под именем которого он здесь устроен, так как лично у Акбара нет российского гражданства и разрешения на работу. В итоге у него остаётся наличными 10,5 тысячи рублей. И надо оставить деньги дома, семье, пока он полмесяца отсутствует.

Я ем наваристый суп с мясом, картошкой, лапшой, заправленный луком, перцем, лавровым листом. Наваристый он потому, что Акбар кладёт в кастрюлю мясо, кипятит его пару часов — чтобы мясо отстало от костей, кости дали желатин, как при варке холодца, кожа стала съедобной. Так что этот суп — как горячий холодец с заправкой. Акбар ждёт, пока я доем чашку супа, чай со мной пить не остаётся: ему надо поскорее возвращаться в избушку — ведь он всё-таки сторож, мало ли кто на базу в его отсутствие придёт.

Идти недалеко — менее километра. Но я думаю, что не всякий человек пошёл бы своей волей кормить кого-то, почти незнакомого. Акбар среднего роста, неширок в плечах, но всё-таки крепок. Глаза у него карие, брови густые, чёрные. Возле глаз, на лбу и на щеках есть морщины, которые его не старят в сорок с лишком лет, но делают лицо красивым и говорят главное об этом человеке: он добрый, разумный и мужественный.

За два-три вечера, что довелось мне провести рядом с ним в лесной избушке, кое-что он о своей жизни рассказал, а кое-что я видел и сам.

Видел его семью. Сын у него, двухлетний Рустам, и русская 25-летняя девушка Кристина. Они приехали к Акбару на работу, навестить его после Нового года. Наверное, их привезли на дежурном уазике. Он приезжает на базу из Екатеринбурга от фирмы, что ведёт здесь разведочные работы и держит пару единиц неработающей техники: бульдозер да “КамАЗ”.

Избушка здесь просторная, разделена перегородкой на две равных половины, в левой живёт сторож и приезжающие ремонтировать технику рабочие, а в правой — геолог Сергей и его один-два помощника из местных старателей или городских коллег. В середине избушки сложена печь — да не русская кирпичная, не голландская круглая, а кирпичный камин с топкой со стороны левой половины избушки. У камина прямая труба в небо, да без заслонки. Это чтобы жильцы не угорели. Будь избушка частная, так печь была бы с заслонкой, что держит в ней жар после топки. А здесь печь казённая. За неё и начальники будут отвечать, если что угарное случится. Благо, что у топки есть дверца, хоть её можно закрыть, чтоб огонь не лучил жар в стену.

Вдоль стен в избушке три деревянных двухэтажных кровати: две слева, одна справа в углу, а ближе к входу — газовая плита. Пол деревянный, застелен линолеумом. Маленький Рустам то и дело перелезает через столик, прибитый в торце избушки перед небольшим окном, с кровати отца слева на кровать гостей справа. На пол он не встаёт. Одет немного: только белая рубашонка на нём. Наверное, так одевали маленьких детей раньше в русских деревнях и одевают до сих пор в жарком Таджикистане. Наверное, Рустамчик может заиграться, и не попросится на горшок, и подмочит колготки. Я ничего такого про полуголенького мальчика у мамы не спросил. Мальчик бодрый, подвижный, без насморка — закалённый. И любят родители его. Что я привёз из продуктов с собой да на стол Акбару выложил — так они сразу же самое вкусное да сладкое Рустаму отсулили: картофельное пюре быстрого приготовления, курочку жареную, свеженькие профитроли с белковым кремом из полевской кулинарии, сгущённое молоко. Я никогда не отказывался от похлёбки Акбара, но и сам привозил ему то, от чего он не мог бы отказаться. Свинину и сало я не привозил. Акбар говорил, что в определённые дни и в определённые часы он будет молиться. То есть он стал верующим. А раньше он об аллахе не думал.

Когда в начале 90-х годов Союз распался, в Таджикистане тоже всё распалось. Акбар мне о жизни таджикской кое-что поведал. Представь, говорит, что в Санкт-Петербурге культура людей 100%, тогда в Ташкенте — 70%, в Ленинабадской области Таджикистана, где он жил — будет 65%, а в горах Памира — 30, там безграмотные дикари. Когда партийной власти не стало, бандиты взяли власть. Друг друга стреляли, узбеков, русских. Через перевал с оружием перейдут, мужчин убивают, женщин насилуют, золото, драгоценности забирают. Потом президентом стал Эмомали Рахмон. Он из простых трактористов в президенты поднялся. А перед ним был президент — бандит. Война закончилась, бандиты убежали в Россию. Теперь тут многие живут, им на родину никогда нельзя вернуться — их сразу убьют.

В Ленинабадской области войны почти не было, только в горах. Акбар со своими друзьями жил неплохо. Они стали торговать рисом. В Таджикистане рис в аулах закупят, везут на машинах в Россию, в Астрахань. Далеко, но всё равно выгодно, потому что в России рис сдают в несколько раз дороже. Деньги с собой не возили. Через банк переводили из России. Потом один водитель на машине перевернулся, несколько мешков с рисом упало в воду. Он машину на колёса поставил, мешки с мокрым рисом загрузил, русским сдал, ничего не сказал. Всё, они больше с нами торговать не стали. Я не спросил Акбара, что было после с этим водителем. И он сам ничего не сказал. Но я думаю, что торговля из-за такого деятеля между двумя компаниями не прекращается, — значит, изменилась сама торговля, стала в России невыгодной или невозможной. Может, и Акбар со своими товарищами это понимал?

У Акбара в Таджикистане была жена, мать его взрослого сына. Но она изменила Акбару, когда он был в тюрьме, и он её — по законам отцов — выгнал из дома. Но развестись не успел. И нельзя теперь жениться на Кристине — потому что человек женатый.

Может ли он съездить на родину? Родителей не видел пять лет. Отец, когда говорит с ним по телефону, плачет, боится, что умрёт, а сына своего не увидит. Но Акбар пока не может поехать, он говорит “пойти”, в Таджикистан. Только на дорогу надо 20 тысяч рублей, да всем надо привезти подарки.

И страшно ехать. В Душанбе они добираются через узбекский Ташкент. Однажды Акбар уже ехал через Ташкент. Там милиция ловит таджиков, приезжающих с заработков из России. Акбара взяли на вокзале, привели в милицию и стали требовать деньги. У него не было. Они сказали, что сейчас подсунут ему наркотики — и посадят. Руки его просунули сквозь решётку, зацепили наручники. В правый карман пиджака положили пакетик. Пригласили понятых, стали обшаривать. Сначала смотрели во внутренних карманах, потом улыбались, полезли в правый карман и достали наркотики. Его судили и дали ему 13 лет. Но он просидел в Узбекистане только 3 года — его освободили по амнистии. Он думал, что за деньги милиция садит таджиков, но в тюрьме было много также осужденных за “наркотики” и узбеков. Все равны. Чтобы освободиться по амнистии, Акбар подписал заработанные в зоне за два года деньги кому-то, да ещё из дома пришлось просить несколько тысяч.

После освобождения он уехал в Россию. Работал здесь везде, где возможно. В маленьком посёлке в 120 километрах от Екатеринбурга купил себе за 3 тысячи рублей дом, половину дома с отдельным входом. И так началась у него уральская жизнь. Работал на пилораме, владельцем которой был грузин. Три года работал, платил ему хозяин не всю зарплату, а тысяч пять, на прожитье, на питание, а остальное обещал скоро заплатить, потом… Накопилось такого долга 90 тысяч. Стал Акбар требовать расплаты — нет сейчас таких денег. Не стал Акбар больше работать, но и деньги хозяин ему не отдал. А в милицию обращаться бесполезно: разрешения на работу у Акбара нет, и в милиции у этого грузина всё схвачено.

В посёлочке этом жила молодая девушка Кристина. Я её видел на Кладовке. Облик её мне показался столь необычным, что я не уверен теперь, что смогу словами в точности передать его: боюсь, что в описании словами он покажется обычным, — и всё-таки воочию он необычен. Роста она небольшого — как девушка-девочка. Волосы длинные, светло-русые. Глаза сине-зеленого колера, кожа лица светлая. Овал лица — необычен, оно действительно овальное, как… нет, я не могу сравнить его с известным предметом овальной формы, чтобы случайно не обидеть явившуюся в повествовании героиню. Но лицо действительно овальное: скулы и щёки округлые, неширокие, виски и лоб плавно сужаются, форму макушки скрывают волосы, но нижняя челюсть и подбородок закругляются плавно и остренько. Возможно, такое лицо не воспринималось бы каким-то необычным, но дело в том, что всё остальное тело девушки составлено из фигур такой же овалоподобной формы.

Грудная клетка у неё округлая, плечи неширокие, покатые, талия тонкая. Таз неширокий, плавно увеличивающийся от пояса вниз, бёдра округлые, с небольшим утолщением в средней части их длины. Даже кисти рук у неё округлые, пухленькие, каждый пальчик составлен из связки продолговатых бусин телесного цвета.

Красивая ли Кристина? Она — как русая мадонна со смуглым младенцем на руках. И где-то рядом — внимательный сильный мужчина. Вечером, в жёлто-розовом свете керосиновой лампы, в избушке среди вековой тишины уральского зимнего леса, живые картины, что составляли и плавно меняли три этих человека, выглядели подобно картинам Рембрандта. Кажется, в моём присутствии Кристина не произнесла ни слова. Перед сном, за две секунды до небытия, лёжа на деревянной кровати в правой половине избушки, я услышал через перегородку и тонкую стенку камина её смех в ответ на приглушённый баритон Акбара.

Судьба этой девушки непростая. Родители умерли, дом деревянный стал разваливаться. Перешла она жить в дом престарелого родного дяди, ухаживать за ним. Но приехала из города родная тётя, забрала к себе брата, дом продала. Кристина осталась одна. Акбар был с ней уже знаком, он в посёлке в это время не жил, только иногда на выходные приезжал Кристину проведать. Сказать честно, Кристина не искала у Акбара защиты. Однажды она не пришла к Акбару на свидание, скрылась где-то гулять с молодыми. Прибежала домой без туфель, в порванных колготках, нетрезвая. Хотели её обесчестить молодые дружки. А после она без ведома Акбара и вовсе уехала с подружками в Екатеринбург. Узнал Акбар от девчонок поселковых, что и в городе ей несладко живётся. Поехал искать. Нашёл на съёмных квартирах. И уж тут Кристина как увидела нашедшего её Акбара, так и бросилась ему на шею.

Они вернулись в посёлок. Акбар привёл её в свой дом. После у них родился смугленький мальчик. Кристина — дитя своей среды. Иногда она может запировать со своими подругами, забросить хозяйство и сынишку. После кается, винится перед Акбаром. Говорит: “Если я выпью — ты меня бей”. Не спросил я Акбара, следует ли он её словам. Акбар по две недели не бывает дома. Говорил он Кристине: “Ты меня не обманывай. Если ты кого-нибудь полюбишь, ты мне сама об этом скажи. Я тогда уйду, всё тебе оставлю. Если ты будешь обманывать меня, гулять, я сам этот дом подожгу”, — при рассказе он поднимал руку к воображаемой стрехе с воображаемой в руке зажигалкой. Не знаю, наверное, просто пугал Кристину: ведь у него половина дома под одной крышей с соседями.

Прошло три года. На Кладовку я заезжал пару раз — да в те дни сторожил там другой человек, а после мне сказали, что Акбар и вовсе отсюда уволился. Вроде даже на родину уехал. А рассказ Акбара о его судьбе так меня поразил, что забыть я этого человека не мог. Добрых людей немного, а что Акбар человек и работник хороший — мне и Сергей всегда говорил. Ведь на этой базе кроме нас, гостей недолгих, постоянно есть ещё четыре живые души: две кошки и две собаки. Хозяйство. Домашние животные. Хозяин их должен кормить. Кошки обе пакостливые, но Акбар держал их в рамках. А собаки — так, дворняги некрупные. Слух и голос есть — услышат в лесу или на дороге какой шум — затявкают. Худой человек мимо и пройдёт. А старый знакомый приедет — скачут около него, радуются новому человеку. У Акбара вся живность накормлена, в избушке — полный порядок, чистота. У других-то немного не так, есть с чем сравнивать. А кормить этих собак — дело ежедневное. Очаг Акбар во дворе под навесом зажигает, ставит собакам в чугунках пищу простую варить. Зайдёшь во двор — аромат такой добрый стоит. И собаки уж тут же вьются.

За пять лет, что бывал я наездами в избушке, — всяких сторожей там и работников повидал: киргиз был, узбек, мариец, татарин. Акбар оказался самым надёжным. А русские парни и мужики работали только под присмотром Сергея. А чтобы нанять кого из местных базу сторожить — и мыслей не было, нельзя. Почему нельзя — вслух говорят, а письменно написать стыдно. Я не напишу.

И вспомнил я название посёлка, где Акбар дом себе купил, сел на машину в выходные дни после Нового года, друга за компанию пригласил да приготовил зимнюю удочку. Нынче зима ещё более бесснежная. Проехали сотню вёрст — деревня возле дороги. Наверное, она Акбара приютила. Едем по безлюдной улице до магазина, вот он, каменный, да рядом и здание администрации. Вижу на вывеске, что деревня-то не та, не доехали немного. Зашли в магазин, там продавщица средних лет в белом халате да товарка её старшая в фуфайке стёганой чёрной. Спросили, как от магазина проехать на дорогу до нужного нам посёлка. Толково женщины объяснили да и руками округло так все улицы и закоулочки показали. Ну и спросила продавщица в душевной своей простоте, кого нам там надо. Назвал я имя Акбара и Кристины, и даже Рустама назвал. О, она всё о них знает! Иногда они даже заезжают сюда отовариваться — у них магазин в посёлке больно дорогой. Он работает в городе, зарабатывает хорошо. Кристина не работает.

Значит, удержался. Только я заикнулся — где там может быть дом Акбара? — продавщица показывает руками, вытянув их прямо перед собой и чуть вверх: вот так к памятнику поедете, от него — направо и ещё раз направо, второй дом будет, чёрная “шестёрка” или “копейка” стоит около него, вот этот дом, только половина Акбара — с другой стороны от той, где стоит машина. Взяли мы гостинцев взрослым и ребёнку — и поехали по писаному.

В точности дом там и оказался, и машина чёрная стоит, и не пойму — “копейка” или “шестёрка”, не все железяки знаковые на ней есть, и дверца передняя не закрывается. Остановились у следующего дома. Вышел парень небритый. Говорим про Акбара. “Тетя Таня! — кричит он вниз улицы через три дома. — Акбар у вас?” Оказалось, что три дня назад в том доме случился небольшой пожар на кухне, — вот Акбар вместе с Кристиной и делают ремонт. После, за чаем в своём доме, Акбар пояснил, как получился пожар и что денег за эту работу он не возьмёт, — эта женщина, когда Кристина выпьет, за Рустамом присматривает. Говорит Акбар: “Деньги можно в другом месте найти, а дружбу не найдёшь”.

Пятилетнего Рустама я узнал — он крутился в серой курточке возле дома с мальчиком, что повыше его на полголовы. Санки у них одни на двоих, железные, с металлической дужкой сзади. Не успел я их окликнуть — сели они на санки — и вниз по улице, к реке, покатились. Тёмненький он, кареглазый, красивый.

Обо всём, что надумал, спрашивал я Акбара, а он отвечал. Работает он грузчиком на складе в той же фирме, что и на Кладовке разведкой занималась. Был кладовщиком — да без очков документы читать не может, а в очках всё время ходить не хочет. Побоялся в чём-нибудь ошибиться на бумажной должности. Сказали: “Что придёт — сам и разгружай”. На выходные — домой на попутках. Сын его работает рядом, скоро получит российское гражданство. А Акбар документы на гражданство не подавал — некогда этим заняться — всё в работе. Но теперь он трудится по своему паспорту. Получает 16 тысяч, да ещё всякие временные работы с земляками выполняет. Деньги родителям посылает — как же без этого? Говорила Кристина о втором ребёнке. Материнский капитал дадут, дом в районном центре купить можно. Он ответил, что надо ещё хорошенько подумать, — ведь ребёнка потом до 18 лет надо поднимать.

Фамилия Рустама — как у матери его. И назвал он эту фамилию — какая-то татарская. Как так? Да, Кристина — не русская, а татарка. Вот те на?! Дом её родителей — вон на соседней улице, на углу, без окон стоит. Ещё больше я подивился горькой девической судьбе Кристины. Ведь у татар родственные связи крепче, чем у русских: то, что случилось с Кристиной-русской, не должно было случиться с татаркой.

Получается, что надежда у неё была и есть только на таджика Акбара? Получается, что так. Без него они не выживут. Так, может, если Акбар согласится с предложением Кристины, то его дети, он сам приживутся на уральской земле? Он окажет ей милость, и земля наша окажет милость ему? Говорить и думать они будут на русском языке. Жизнь продолжится, потекут новые столетия.

Недавно я в первый раз посмотрел в театре оперу Бородина “Князь Игорь”. Знаю и вижу, что сюжет идёт по “Слову о полку Игореве”, а новенькое — сцены русской жизни: измена, пьянство, продажность. Это мне как-то не понравилось. Правда глаза колет. Последнее отделение сделали ударным — все пляски половецкие свели сюда. Празднуют они свадьбу оставшегося в плену Игорева сына Владимира и Кончаковны. И пустили на сцену танцовщицу в белом трико — это душа Владимира. Вначале она на полу пресмыкается. А после ей руку подают, и она встаёт в общий круг танца. Сливается со всеми в полёте под грохот хора “Слава Кончаку”, падает на руки Владимиру — и умирает. А ведь начинался спектакль с хора “Слава Игорю”. Символика половецких плясок мне показалась немного зловещей и нарочитой. Что, мы в половцах растворились? Нет, половцы растворились в Руси.

Как сложится судьба Акбара, неведомо. Но — непросто, это ясно. Потому что на всякого хорошего человека есть не один плохой. И плохие — в силе. Вдруг тот грузин с лесопилки окончательно разбогатеет и отдаст Акбару 90 тысяч рублей? Вдруг узбекская прокуратура поднимет дела Акбара об его аресте и амнистии — и выплатит ему компенсации как жертве юридических репрессий? Это возможно представить, если не представлять, а знать, что всемогущий аллах на небесах есть. Аллах акбар! И он видит всё и не потерпит несправедливости.

На земле люди устроить жизнь по справедливости пока что не могут.

Предлагали Акбару постоянно поработать на базе на Кладовке. Теперь там временно работы не ведутся — лицензию не могут на разработку получить. Лисы да волки к избушке подходят. Акбар говорил начальству, что пойдёт, если устроят по его документам, да жену его устроят. Соглашались, 26 тысяч на двоих стали бы платить. Но Акбар всё прикинул, что там света даже нет, что Рустаму поиграть будет не с кем, — и отказался, пусть не обижаются.