Павлик Морозов и другие. Стихотворения

ГОСТЬ

Ночь темна, как в балладах Жуковского.
Ночь тиха, как сто мёртвых сверчат.
Я жду в гости на чай Маяковского,
Чтобы вместе с тоски помолчать.

В прошлый раз он читал мне Есенина
И ругал чью-то злую муру.
Вот придёт, усмехнется рассеянно
И усядется тихо в углу:

– Ночь тепла, Катерина Валерьевна…

– Ночь, Владимир Владимыч, тиха,
Так тиха, что от счастья, наверное,
В ней не грех снизойти до греха.
Не простая причина, не веская,
А с десяток пустяшных помех.
Из-за них в это утро апрельское
Застрелиться бы было не грех.
…Если б кто-то был рядом, наверное…
…Если б кто-то услышал, тогда…

– Ночь тепла, Катерина Валерьевна,
Только ночь и тепла – вот беда.
Днём прохладно и флоре, и фауне,
Мир дрожит на ветру, как желе…

Нас услышит игрушечный браунинг
И всерьёз усмехнётся в столе.


● ● ● ● ●

Мне говорят: “На Алтай едет последний трамвай”.
Верю! Сегодня во все верю!!!
А за окном – пустота, едут перила моста,
едут еще фонари, площади едут и скверы…
Мне говорят: “Наливай! Пой! – говорят. – Играй!”,
Веселого Роджера в руки суют,
а за окном полыхает салют,
и под салюты грузится люд толпами на галеры.

Зябко дрожит трамвай –
хрупкие рельсы в рай
тихо врезают в колеса стальные занозы.
Знают они, что в рай –
это последний трамвай.
Едет трамвай – и летят под откос головы Берлиозов.

Мне, говорят, по плечу, и зажигают свечу,
я, говорят, полечу, буду каким-то Данко!
Я на “отлично”учусь, я на трамвае качусь,
в рай на трамвае качусь от гастронома до банка.
Я говорю: “Не хочу! Сами держите свечу!
Разве не видите – этот трамвай… Этот трамвай – галера!!!
Всем будет доля слуг,
нас прикуют к веслу,
и поплывут за окном годы, дома и скверы”.

Я ухожу один в грохот весенних льдин,
в сочную грязь дождей октября,
в синюю звездную дымку,
верных друзей сторонясь, сам себе раб и князь,
сам себе рыба язь, заяц да невидимка.

Может быть, встречу рай.
Средь незабитых свай будет страна Алтай
мятой лежать картинкой.

Пусть возит других трамвай!
Я заявляю – рай… Мой рай – это ночь и я,
мой рай – это я и картинка.
И хорошо бы еще найти
мне на своем непростом пути
конфету и мандаринку,
кастет, пистолет и финку.


               ДЕКАБРИСТ-2010

Думать не вредно пока – вешают за дела.
Медленно под облака поздняя осень легла.
Преют в кладовке харчи, припасены к холодам,
Плачут в стенах кирпичи о замурованных там,
Падает снег над Кремлём – падать на снег голове,
Руки за белым рублём мёртвые тянут к Москве,
Трётся под плинтусом мышь, киснет капустой душа,
Грохнул Мальчиш-Кибальчиш в спину ножом Плохиша,
“Здравствуйте, хмурые дни! Горное солнце, прощай!”,
Батька не скажет: “Бери!”, батька орёт: “Подавай!”,
Батька орёт: “Торопись!”, палтуса жрёт и халву,
Жись расцветает, кажись, розами мозга во рву.
Досыта кормлены псы, досыта – холопьё.
Спёрли часы и весы, стырили всё, ё-моё…
Что ж, это всё не впервой. Переживём! Слышишь, брат? -
Строится наш удалой младший отряд октябрят!
Думать не вредно, пока вешают за дела…
Медленно под облака поздняя осень легла.
Батька пригнулся в седле, и повлекло к холодам.
Видно, в колючей петле утром болтаться и нам.


● ● ● ● ●

Дениска как-то шагнул в окошко – похоронили Дениску.
Повесилась как-то смешная Алиска – похоронили Алиску.
Сбила машина Наташку, Кольку на зоне убили.
Мне двадцать пять. Полкласса наших похоронили.
Скучно в гробу валяться бледным и некрасивым…
Здесь я родился в дебрях Западного жилмассива,
У пацанов ценились ножики, спички, свечки,
Здесь, возвращаясь пьяным, батя курил у печки.
Здесь в тишине промозглой рыщут собачьи своры,
Здесь, говорят, родятся поэты, шуты и воры.
Весело на трамвае стаей и без билетов!
Сладко иметь в кармане козырь в виде кастета!
Так что училка наша, похожая на святую,
Зря задавала в школе этот вопрос буржуя:
Быть ли-не быть Гамлéту. Что мне тоска во взоре?
Здесь философское “Нахуй?” я прочитал на заборе,
Здесь философское “Нехуй!” выучил где-то в драке
И философское “Похуй…” у заводских бараков.
Люди зачем-то жизни распродают за деньги,
А пацаньё читает растрепанного “Айвенго”.
Там на разбитой гитаре бацает Колька Цоя –
Это Наташке подарок шестнадцатою весною,
И плачет в медведя Алиска над заплутавшим “завтра”,
Где лучший мой друг Дениска вырастет космонавтом.


ПАВЛИК

На заброшенной детской площадке на окраине тихого города в сквере забытом пустыми глазницами голова пионера-героя глядит на закат. И весной, в непогоду и снег, по-осеннему стылый, в этом сквере неистово пляшут качели, скрипучие, ржавые. И всегда отчего-то кажется, что там плачет совсем одинокий ребёнок и чумазой ладошкой, стыдясь, закрывает лицо. Он всегда здесь бывает и плачет при северном ветре, и как будто бы даже становится видимым для всех. “Тётя, тётя, послушай, купи мне красивый кораблик! Я, быть может, когда-нибудь вырасту и, быть может, на нем поплыву. Тётя, тётя, купи мне конфет, карамелей, дешёвых и липких в неярких бумажках, тётя, тётя, останься, я сильно скучаю по маме!”
– Как зовут тебя, мальчик?
– Я Павлик! Я Паша Морозов.
Сидит на прогнивших качелях, босой, синеглазый, немытый, и в тощую шею удавкою впился кровавый, стекающий вниз по измятой рубашке сияющий шёлковый галстук.
“Будь ты проклят, щенок!” – воет ветер и какую-то грязную дрянь целой горстью швыряет в лицо. А прохожие мчатся куда-то, глухие, укрыв свои плечи цветными зонтами.
“Тётя, тётя, постой! Я замерз, дай на хлебушек, тётя!” Говорят, воробей, если дохнет, то дохнет в полёте, скорчив тощие лапки и делаясь твёрдым как камень. Что ж ты брезгаешь, тётя, к нему прикоснуться руками, может быть, ты смогла бы его отогреть?
– Как зовут тебя, мальчик?
– Я Павлик Морозов, я смерть…
И ко мне обращается:
– Дяденька, дай закурить!
И мы курим вдвоём и мечтаем любимыми быть. “Будь ты проклят!” – вокруг воет ветер по древней злобе, я замерзшего мальчика, словно птенца, прижимаю к себе, нам теплее вдвоём.

А когда догорел огонек сигаретного солнца и окурок метнулся под ноги в раскисшую глину, я увидел, что Павлика нет, и что я третий час напролёт замерзаю на ржавых качелях под весенним дождём на заброшенной детской площадке…
…– Знаешь, Паша… – твердила мне мама когда-то давно, когда жить ещё не было стыдно. – Знаешь, Паша… – А после молчала. А я до сих пор не узнал…

– Кто ты? – как-то спросил, дав по морде мне, старший мой брат.
Я ответил:
– Я Павлик. Я тот, кто всегда виноват.