Звезда любви и смерти. Стихотворения

* * *
Вот и всё. Листопад, журавли, дембеля.
Из горла. Не горит. Не иначе — палёнка.
После третьей качнётся и вздрогнет земля.
Щёлкни что ли на память на фоне Кремля.
Оп! Ну, я так и знал, что закончится плёнка.

Отмотаешь её на полжизни назад
или, может, вернёшься в начало страницы.
Всё поймёшь потому, как отводится взгляд.
В этих случаях здесь как-то вскользь говорят,
что не помню, что память плохая на лица.

Так учили когда-то, где Родина-мать
в сорок первом — вдова, а теперь — разведёнка.
На «камчатке» за партой на стержень дышать.
Математика — 3. Рисование — 5.
Оставайся, дружище, последним ребёнком

и кури не в затяжку, как тот идиот,
не умея играть, становясь на ворота.
Вот и всё. И на взлётной ковёр-самолёт.
И как будто бы время неспешно течёт,
но срезает углы на крутых поворотах.


* * *
То ли зима, то ли нас просто нет.
То ли дурак и его царь-девица.
В этих краях, брат, такой этикет
что к тридцати можно, в общем-то, спиться.

В старом, до боли родном шалаше,
в сонном движении антисюжета
слух о загадочной русской душе,
словно приданое родины этой.

Звон колокольцев, хрусталики слёз.
Чёртовых, блин, зазывалы куличек.
Видишь, идёт воевода-мороз,
наш, православный, а с виду язычник.

Это ли сказки грядущей весны
или на стёклах застыли узоры?
Кто-то оставил метлу у стены,
кто-то лопату забыл у забора.

Скрипнет калитка, замёрзну стоять,
ждать, зазывая в окошко на гульки,
или до одури что ли сбивать
палкою с крыши сарая сосульки.

Всё повторится, как будто во сне —
белые хлопья, под ёлкою — вата
небо в горошек, мороз по спине.
Время застынет — качнётся обратно.


* * *

    Памяти отца

Напомни тот мотив несносной тишины.
Сухое молоко, потом — сухие слёзы.
Ещё была зима, но что-то от весны
сквозило невзначай в её нескромной позе.

Напомни тот мотив, напой его слегка.
Зима, сосновый гроб, опешивший прохожий.
Когда б, ушанку сняв, ты простоял века...
Ну, всё. Надень. Пойдём. Простынешь, не дай боже.

Ещё горелый хлеб, отцовский самогон.
И он на свете том сидит, как именинник.
Я помню — брат забрал его магнитофон,
а я на память взял поломанный мобильник.


* * *
То ли я, то ли кто-то другой —
в школьной форме пай-мальчик отпетый.
На последней задачник открой —
но опять не сойдётся с ответом.

Не признаешься в этом себе.
Не найдёшь подходящего слова.
А и Б, говоришь, на трубе,
и ничто под луною не ново...

Как эстрадная музыка сфер
зазывала тебя из шалмана
или не выговаривал «р»
телефон на углу у фонтана.

Приподняться на локте, привстать
с койко-места, а там уже лето.
Вот и пташка умеет летать,
хоть сама и не знает об этом.

Так смотри же, как прячут глаза,
как любовь выпускают наружу,
как вишнёвый заброшенный сад
зарастает по самую душу.

Как спешит, спотыкаясь, домой
новый день уходящего лета.
Как пай-мальчик окажется мной
и зачем-то запомнит всё это.


* * *
От майских — ни соринки, ни следа.
На курьих ножках страшные бараки.
Ни мира, ни, тем более, труда.
Об этом и помалкивают флаги.

Ещё был двор, колонка и вода
вкуснее, чем на кухне из-под крана.
По поведенью пара, два труда,
продлёнка и зашитые карманы.

Потом — осенний день и первый снег
всё обнажал, припорошив детали.
И отходил очередной генсек.
Я молча пересчитывал медали.

Смотрел, но всё куда-то не туда.
На кумаче в очко играли черти.
Гори, гори, кремлёвская звезда,
звезда любви... Звезда любви и смерти.

Всё не сбылось, как насвистела мне
давным-давно усатая цыганка.
Пластмассовый солдатик на войне
убитый из игрушечного танка.

Он падает замедленно в листву,
пересекая траурную ленту.
И я серпом срезаю трын-траву,
и молот там кладу, где инструменты.


* * *
И не вокзал, а автостанция.
Окошко кассы, мелочь в блюдце.
А то б ещё побыл, остался бы.
Сбил пепел, молча затянулся.

Ещё была девица Старцева:
ходила всё, звала на танцы.
Я напишу — цвела акация.
Никто не станет разбираться,

что дело было поздней осенью.
Вагончик типа магазина.
Ну и меня когда-то бросили.
И я, как мог, тянул резину.

А ей бы — принц на белом тракторе
и всё такое в ритме вальса.
Потом — ты не в моём характере.
Счастливо, в общем, оставаться.

И это всё вот так запомнится
неглубоко, на штык лопаты.
Вот, напишу — была любовница,
ну и, конечно, я, поддатый.

И не вокзал, а автостанция.
У автолавки трётся тело.
Я напишу — цвела акация.
Я напишу. Не в этом дело.