Йосси Кински

Рассказы

 

 

СЭНДВИЧ ДЛЯ ПОЭТОВ

 

Буйная осень Люксембургского парка, перещеголяв своими красками отцветающие, бледноватые и пыльные, но всё ещё ароматные розарии, подмешала к их запаху нотки прелой листвы и раннего утреннего морозца. Пожелтевшие листья клёна живописно кружились в воздухе, падая на одинокие столики кафе и изящные скамейки. Дождливая свежесть серого камня королевского дворца словно шептала о вечности своей незабвенной красоты.

Казалось, Викто?р и Вильям, уютно усевшиеся на креслице у фонтана, как и все остальные посетители Люксембургского сада, решили немного погреться на солнце, отдохнуть, вдыхая аромат свежего парижского утра, а потом прогуляться по роскошному саду, который в утренние часы просто великолепен. На самом же деле Виктор и Вильям просто безумно устали от ходьбы и голода, и поэтому им было не до прогулок, ведь со вчерашнего дня они ничего не ели.  Здесь можно было перекусить в роскошном летнем кафе с ажурными коваными столиками, утопающими в кленовых звёздах. Каждое утро тут пекли восхитительные круассаны, похожие на пышные мягкие облака, и багеты, буквально тающие во рту. Однако в этом парке только благоухающий воздух был бесплатным.  А у Виктора и Вильяма карманы были пусты.

Вильям не был Шекспиром, а фамилия Виктора была вовсе не Гюго, чтобы из уважения к ним не требовали денег. У них не было ничего общего с великими гениями, но оба наизусть знали сонеты Шекспира. Иногда они декламировали их друг другу, проверяя память.

Порой друзья уходили в иллюзорную реальность. Виктору казалось, что он автор знаменитого романа «Собора Парижской Богоматери», а Вильям видел в себе Шекспира. В знак признания они пожимали друг другу руки, давали дельные советы.

А если бы и в самом деле Шекспир и Гюго жили в современную эпоху, какова была бы их участь? Интересно, они бы так же, как эти два глупца, нищенствовали?!

 

Вильям был уроженцем одного из городов Флориды – Порта Шарлотты. Как и Виктору, ему было около шестидесяти лет. Долго рассказывать, как он попал во Францию.

Вильям не любил говорить на эту тему. Он был дантистом. Кажется, однажды, когда удалял зуб одной высокопоставленной особе, по неосторожности или преднамеренно он подхватил неизлечимую болезнь. Чтобы не заразить своих родных, Вильям навсегда покинул свой дом.

Виктор же, наоборот, с большим удовольствием рассказывал о своей красивой прошлой жизни. Но в какой-то момент, когда осознавал ужас своего нынешнего положения, он мгновенно замолкал.

Жена Виктора скончалась десять лет тому назад. Он жил вместе с сыном. Однажды сын дал ему пощёчину, и Виктор сгоряча выпалил: «У меня больше нет сына!» С тех пор он ушёл из дома, куда больше не возвратился. То, что его взрослый сын, которого он вырастил и воспитал, смотрел до глубокой ночи порнографические сайты в Интернете, а по телевизору странные передачи с помощью параболической антенны, для отца, придававшего огромное значение национальным обычаям и следовавшего традициям, становилось невыносимым. В осквернённый таким образом дом Виктор не мог больше вернуться. Оставив всё нажитое за долгие годы вместе с женой, занимавшей высокий пост: трёхкомнатную квартиру в центре города, дорогую автомашину, а самое главное, очень ценную коллекцию книг, – он предпочёл скитаться по свету.

Вытянув ноги и картинно сложив на груди руки, друзья откинулись на спинки кресел. И теперь они повернулись лицом к небесам и закрыли усталые веки, словно прося в безмолвной молитве у Господа кусок мяса или хлеба, который стал бы для них счастьем. Им казалось, что Господь не слышит их нехитрых молитв.

В парке неподалеку от кафе располагались теннисные корты. На них носилась молодая пара, которая, не так давно соединив свои судьбы, была занята забавной игрой, с азартом стремясь к победе над супругом любой ценой. Их пятилетний толстенький сын с кудрявыми волосами и сэндвичем в руках гулял с бабушкой в парке. Его маленькое личико лоснилось, словно булочка в сэндвиче. Казалось, что крохотные глазки и носик утонули в мясистых и румяных щеках.

Проходя мимо фонтана, малыш вдруг споткнулся и упал. Звонкий рёв звучной сиреной огласил окрестные красоты. С соседнего клёна сорвалась испуганная стая грачей и, подняв возмущённый гвалт, закружилась в воздухе. Виктор и Вильям открыли глаза. Но голод не позволил им перебороть себя и подняться, чтобы помочь ребёнку встать.  Уставившись на ароматный сэндвич в руках карапуза, они молча таращились на него во все глаза.

На вой сирены отреагировали и играющие родители. Мать, обернувшись на крик, пропустила удар, и под громкие торжествующие вопли отца, мяч, подпрыгивая на ходу, покатился в угол корта. Бабушка помчалась на звукс такой скоростью, словно его издавал не её откормленный сородич, а пожарная машина, приехавшая тушить горящий жилой квартал.

 

Когда бабушка поднимала ребёнка, два больших куска мяса из сэндвича Патрика упали на едва тронутую желтизной траву. Бабушка, стряхнув с одежды мальчугана налипший мусор, повела ребёнка к родителям. Виктор и Вильям проводили жадными взглядами удаляющийся сэндвич, затем огляделись вокруг и переглянулись.

Отбивные на траве манили их, как в дешёвой рекламе: «Заберите нас с травы, придавите своими зубами, овладейте нами! Сегодня, вырвавшись из ада кипящего масла на огромной сковороде, мы нашли успокоение, попав в объятия тёплого хлеба, укрытого листом чуть влажного хрустящего салата. Но это лишь временное облегчение, ведь так варварски нас лишили уютного местечка, выбросив на мокрую осеннюю траву, словно это достойный финал наших мучений! Спасите же нас, смойте обильной слюной пятно пренебрежения и позора с наших подрумяненных бочков!»

Виктор и Вильям прекрасно понимали друг друга без слов. В мире иллюзий, где они вдвоём спасались от голода, витиеватые словесные баталии давно уже приучили друзей понимать друг друга с полувзгляда. Вильям, бросая на друга сердитый взгляд, казалось, хотел сказать: «Извольте, сударь?» А Виктор, едва заметно пожав плечами, будто ответил: «Как можно, дорогой друг? Не смею прикоснуться к нему прежде вас, жившего и творившего раньше меня на пару веков!». «Ах, оставьте, Виктор, давать дорогу молодежи – наш священный долг!» – благосклонно и едва заметно кивнул старший. «Извольте, милостивый государь, рассудить со всем вниманием, каково будет поднять Виктору Гюго с земли что-то перед таким количеством соотечественников, не уронив своего достоинства?» – лёгкая тень брезгливости пробежала по лицу младшего. «Где слабеет дружба, там усиливается церемонная вежливость! Теперь я понимаю, за что меня причислили к гениям! Прошли столетия, а как свежа эта мысль! Быть может, станем титулами и знатностью мериться? Извольте…»

Увлекшись беседой, писатели не заметили, что в реальном мире с восточной стороны парка приближался шоколадный с золотистыми подпалинами бульдог. Поравнявшись с друзьями, он покрутился вокруг Виктора и Вильяма, что-то исследуя своей слюнявой мордой. Затем кусок мяса быстро исчез в его цепких челюстях, а тягучая слюна повисла из угла захлопнувшейся пасти. Через долю секунды пасть снова распахнулась, и, щёлкнув, подняла с травы второй кусок. Недолго подержав его во рту, пёс шумно глотнул, а затем, высунув широкий язык, стал ехидно поглядывать на этих двоих, словно на одураченных шулером простофиль.

 

 

«К Элизе»

 

Кто-то с приличествующим церемонии печальным лицом повернул ручку граммофона. Прибор устало кашлянул, и из медной трубы, напоминающей причудливой формой цветыипомеи, оплетающей церковную ограду, полились нежнейшие звуки Бетховенской миниатюры «К Элизе» в исполнении самого провожаемого почившего. И небо, будто не удержавшись от сентиментального порыва, заслезилось мелким дождём. Все присутствующие раскрыли чёрные зонты.

Молодой журналист медленно наводил камеру, выхватывал из толпы, состоявшей человек из пятидесяти, то одну, то другую физиономию. Сквозь толпу, тяжело дыша пробирался, работая локтями, полный и раскрасневшийся от спешки трубач. У гроба он порывисто расстегнул пуговицу воротника, явно непривычно сдавившего шею, а потом положил на крышку гроба зажим для галстука.

Журналист был потрясен, что среди присутствующих нет ни одного печального лица. Газете нужен был материал о похоронах известного композитора, а на фото расцветали до неприличия счастливые улыбки, и если бы не неизменно чёрный цвет одежды собравшихся да кладбищенский пейзаж, в центре которого возвышался еще не закрытый гроб с покойником, по чёрно-белым снимкам никто не смог бы догадаться, что это фотография похорон.

Даже старенький граммофон был укрыт от дождя чьей-то заботливой рукой, держащей чёрный зонтик, и только лицо покойного довольно быстро покрылось мелкой изморосью, а крошечные капельки с едва слышным шелестом ударялись о стенки гроба. Весь мир сузился до размеров зияющей прямоугольной ямы рядом.

Церемония скоро завершилась, и все присутствующие стали расходиться по машинам. Последней уходила тоненькая девушка в чёрной вуали, скрывавшей половину лица. Едва различимые под рубашкой контуры девичьей груди, изящная шея и тонкий стан привлекли журналиста, и, когда девушканаправилась в сторону последнего не отъехавшего автомобиля, он бросился вдогонку.

У дверей дома их встретил администратор, который проводил в банкетный зал и объявил собравшимся, что отныне дом приобретает статус музея. Гости, казалось, не слыша этого объявления, продолжали спокойные беседы с бокалами в руках.

Молодой журналист повсюду следовал за чаровницей, ловя в кадре лёгкие черты, проступавшие из-под чёрной вуали. Но девушка перемещалась по комнате, как заводная кукла: кое-где останавливалась и, склонив голову, принимала дежурные соболезнования, а где-то бросая дежурные,и оттого совершено бессмысленные фразы.

Наконец, публика стала разбредаться по домам. Журналист задержался у холста, с которого смотрел вдохновенный взгляд похороненного музыканта. Когда же входная дверь закрылась за последним гостем, парень решил, что пора.Он обратился к очаровательной хозяйке дома-музея и сообщил, что брал у её отца уроки игры на фортепиано. Это не произвело на девушку ожидаемого эффекта, и тогда журналист, откинув крышку белоснежного рояля, начал музицировать. Под его руками нежно зазвенели ноты знаменитого посвящения «К Элизе». Удаляющаяся фигурка девушки вдруг замерла, вытянувшись так, будто её тянули вверх за макушку. Потом она медленно повернулась и очень плавно поплыла в сторону рояля, на котором они вдвоем закончили произведение совершенно обнаженными.

Журналист, насладившись остротой новизны отношений, вскоре признался, что никогда не был знаком с отцом хозяйки музея.  И добавил, что всего два раза видел его: первый раз – ещё ребёнком, в какой-то телевизионной передаче, второй – в гробу на похоронах.Признание не смутило девушку. Наоборот, прищурив глаза и усмехнувшись, она прошептала: «Ты и сейчас ребёнок, совсем не вырос, оставь это».

Но журналист вовсе не собирался останавливаться. Ему хотелось привычной свободы, которая манила и опьяняла его. А нежные трепетные беседы про умершего родственника давно ему опостылели, и он ушёл, громко хлопнув дверью и продолжая кричать, что в мире множество гораздо более знаменитых и талантливых музыкантов, чем тот, в доме которого журналиста приютили на несколько недель.

Когда звук его голоса наконец растворился в тихой прохладе вечера, мрак и до звона немая тишина навалились на девушку тяжкой ношей. Чтобы хоть как-то избавиться от этой пустоты, она решила с утра наведаться в дом ребёнка, располагавшийся на соседней улице. Так по старым лестницам звонко защелкали каблучки детских туфелек. Малышка была названа Элизой.

Новоиспеченная мать души в ней не чаяла, и отдавала всю душу воспитанию девочки.

Нежные маленькие пальцы Элизы становились больше, срывая по листу календаря, как вдруг заболела мать. Несмотря на заботливые ухаживания Элизы, в один пасмурный день дама скончалась. Официальные лица провели церемонию похорон, выразили соболезнования, объявили Элизу директором музея и исчезли.

Музей не был особенно популярен. Пару раз в год взрослые дамы приводили сюда на экскурсию группы детишек из музыкальной школы, но для Элизы среди них даже собеседников не находилось, ведь они дежурно отбывали своё время на экскурсии и облегченно вздыхали, когда рассказ Элизы о человеке, которого она никогда не видела, считавшемся её дедом, наконец завершался. Шумно галдящей стайкой многоголосые толпы высыпались на улицу, а Элиза провожала их долгим взглядом, привычно наблюдая, как толпа редеет по мере приближения к новым улочкам и переулкам и как преображаются прямые и полные достоинства и размеренной пластики фигуры сопровождающих дам, вдруг начинающих сутулиться и торопливо менять маршрут.

Никто никогда не оглядывался на окна, из которых смотрела Элиза. А она каждый раз загадывала, что кто-то обернётся, и она приветливо улыбнётся и помашет на прощание рукой. Но люди приходили и уходили, и никто ни разу не обернулся к ней уходя. Тогда она возвращалась за старинный письменный стол с резными ножками – память о деде – и продолжала вести долгие беседы с писателями, музыкантами, поэтами и художниками минувших столетий.

Однажды, когда экскурсий запланировано не было,а за окном второй день было пасмурно и время от времени начинался кратковременный ливень, Элиза зажгла огонь в камине и привычно уселась в любимое кресло у стола. За окном ухнул гром, и девушка в который раз похвалила себя за предусмотрительность и отсутствие планов. Дождь заколотил в окна, и почти сразу в прихожей стукнула входная дверь.Элиза решила, что это сквозняк, и накрыла ноги клетчатым пледом, запах пыли и старины из которого не выводился, как она ни старалась.

Но у двери послышалась какая-то возня, и девушка вышла проверить, не забрёл ли в музей бродячий кот или пёс, прячась от непогоды.

В коридоре перед огромным зеркалом в тяжёлой позолоченной раме красовался долговязый паренёк, напяливший на голову дедову панаму и пытающийся изобразить дирижёра, размахивая палочкой, взятой со стоящего неподалёку пюпитра.Вид у паренька был на редкость бестолковый, и Элиза прыснула со смеху. Паренёк не смутился, а лишь усилил выразительность жестов и, придав лицу важное выражение, удвоил старание.

Элиза предложила провести экскурсию по дому. Молодой человек согласился. Бродя по комнатам, он рассеянно переводил взгляд с одного экспоната на другой, а в итоге заключил, что музеи – это всего лишь место, где богатые люди со странностями предпочитают переваривать пищу в спокойной обстановке, а в ответ на возмущённый взгляд экскурсовода поведал, что в шестидесятые годы вся прогрессивная молодёжь выступала с призывами закрыть все музеи. «Но тогда где бы ты спрятался от дождя?» – спросила его Элиза.

 

Парень поднял на неё глаза. Впервые в его взгляде появился некий оттенок удивления. Казалось, он только сейчас заметил, как юна и стройна девушка, водящая его по старинным комнатам, как гладко и опрятно собраны в пучок ее русые волосы, какой живой ум светится во взгляде.

Спросив её имя, молодой человек с размаху плюхнулся на мягкий стул у белого рояля и, тронув клавиши сначала легко, потом увереннее, сильнее заиграл пьесу «К Элизе» – то немногое, что осталось в его памяти от обучения в музыкальной школе, которую он так и не закончил. У него появилось тогда совсем другое занятие. Ему разрешили за еду помогать на кухне ресторана. Так началась его карьера, которая за несколько лет усердного труда привела его к должности помощника повара. Только здесь он мог не чувствовать ни голода, ни стыда за то, что съедает кусок, который мог достаться матери или младшим братьям и сестрам.

Девушка раньше слышала исполнение этой мелодии только в граммофонной записи. Мать отчего-то не любила её. Но сейчас не очень чисто сыгранные ноты звенели с такой нежностью, страстью, что девушка усомнилась в том, что мелодия производится прямо здесь, на её глазах. Чтобы удостовериться в этом, она подсела к гостю, и финальным аккордом пьесы стал жаркий и страстный поцелуй.

Отныне молодой человек с утра бежал не домой из ресторанчика за углом, а в старый и плохо посещаемый музей. Он аккуратно запирал двери и угощал любимую оставшимися после клиентов заведения блюдами. Среди предметов старины протекала их беспечная и счастливая жизнь, не нарушаемая визитами посетителей.

Он помог Элизе установить надгробие на могиле матери, где-то достал изящную решётку для оградки. Но однажды утром Элиза так и не дождалась его шагов. Она металась по комнате, убеждая себя, что завтра, в крайнем случае послезавтра, дверь привычно распахнется, и на пороге с сияющей улыбкой торжества появится он с привычной фразой: «Угадай, что у нас сегодня на завтрак?»

Но время шло, а он не появлялся. С ужасом Элиза поняла, что не знает фамилии возлюбленного, поэтому даже узнать о его судьбе для неё невозможно. Пометавшись, как тигрица в клетке, она решилась броситься вниз из окна второго этажа, но предательская практичность задержала её на подоконнике. Словно кто-то зашептал ей в ухо: «Здесь не так уж высоко. А вдруг ты не разобьёшься, а только покалечишь ноги или спину? Кто же станет ухаживать за тобой?»

Замешкавшись и взвешивая все «за» и «против», Элиза вдруг услышала стук входной двери. Словно подхваченная волной цунами, она в два шага вылетела в прихожую.

У дверей стоял высокий незнакомец в тряпье. Он был седой. Нижняя часть лица была скрыта нечёсаной бородой, висящей клоками. От мужчины пахло перегаром, но он по-хозяйски повесил изорванный плащ на старинную вешалку и прошёл на кухню. Налив себе холодного чая, он наконец поднял глаза на растерявшуюся девушку.

– Где твоя мать? – коротко спросил он Элизу.

– Она умерла несколько лет назад. А вы кто?

Мужчина не смог ответить. Закрыв лицо руками, он беззвучно зарыдал. Элиза тихонько стояла в стороне и не знала, что говорят в таких случаях.

Наконец, он взял себя в руки и вышел в гостиную. Подняв крышку рояля, он заиграл знакомую до боли композицию Бетховена и медленно рассказывал свою историю.

Когда-то давно он жил в этом самом доме, где прошли лучшие годы его жизни. Здесь писал статьи про деда Элизы – пожалуй, лучшие, что он написал за всю свою карьеру. Потом много путешествовал, но вдохновение осталось здесь, в этом старинном доме. И он вынужден был осесть в небольшой квартирке в Турции, где пытался писать мемуары, пока не понял, насколько пустой и незначительной была его жизнь. И теперь он вернулся сюда, чтобы просить прощения у той единственной, для которой он что-то значил, но опоздал.

Элиза слушала этого странного человека и думала, как рада была бы оказаться в его квартирке в Турции. Как было бы здорово, если бы он признал её дочерью, завещал ей имущество и вскоре умер. Судя по виду, ему и так уже недолго осталось.

Она тихонько вышла в свою комнату. В маленьком шкафчике лежал небольшой журнал, который принёс откуда-то её любимый. Они мечтали, что купят какую-нибудь квартирку в Европе. Пролистав яркие страницы предложений о купле-продаже недвижимости, девушка поняла, что там, в Европе, цены намного выше, чем в Турции.

Тогда она стала думать, на что можно потратить небольшую сумму, вырученную за квартиру незнакомца. Неожиданная догадка озарила её, когда в прихожей стукнула входная дверь. Деньги можно было бы потратить на надгробие для мужчины.

Вбежав в гостиную, Элиза увидела в окне удаляющуюся по мокрому от дождя асфальту фигуру мужчины, качавшего головой.

– Стойте! Я знаю, что делать с деньгами! – прокричала Элиза в окно второго этажа вслед гостю.

Но зашумевший дождь заглушил её слова, и уходящий в ночь мужчина остался глух, как Бетховен.

К списку номеров журнала «НАЧАЛО» | К содержанию номера