Санджар Янышев

Твоё сердце

Твое сердце

 

Человек перед смертью зевает

Ему скучно умирать очень скучно

 

Допустим

Надумал поспать

Попробуй завязать глаза

Попробуй заложить чем-нибудь уши

Ты не уснешь и через вечность

Тебе ведь нужны эти крошечные звуки

Скрип досок под тобой часовый ход

Голоса у соседей или на кухне

Тебе необходим тонкий световой слой на веках

Граница или контур тени

 

Потом уже ты можешь погрузиться

Настолько глубоко насколько себе позволишь

Но и тогда не завязывай глаза не затыкай уши

Будь со мной — говорит сердце —

Иначе заскучаешь ох заскучаешь

 

* * *

 


(На размер песни Жоржа Брассенса


«Негодный мальчуган»)

 

Мой белый человек, две трети этой жизни

Я с ним делю и сон, и благородной лжи — с ним —

Искусство — и любовь — делю.

Но с нынешних третей я стану скуп и точен,

Поскольку речь зашла о нерожденной доче —

Ей будешь ты. Благодарю.

 

Я не отдам тебя, ни наши ухищренья,

Ни змейку, что свистит июльно и ошейно,

Ни уровня иван-чаёв

Над здешней муравой, когда лежим и дышим

Друг в друга и горим согласием бесстыжим,

Земных не замечая швов.

 

Мой белый человек, он требует напиток

Ему из этих трав подать; он долгий свиток

Взаимных векселей приплел.

При этом намекнул на строчку из духовной…

Но как покойнику живых тыр-пыр альковный —

Так мне его кошерный флер.

 

Он надо мной висит, что нетопырь лядащий,

На спицах растянув словесный шум, но дальше —

Не спи — ему заказан слой.

Лишь изменив природу, сбросив оперенье,

Лишив меня примет особых, т.е. зренья

И голоса, — он станет мной.

 

На то ты и любовь, что на Сиаме — братство.

Какой тут … пойдет, какое распроблядство —

Ни сном, ни духом не скажу.

Раздайся ж ввысь, звучи и в дереве, и в бронзе,

Мой Requiem! А что со всеми нами после —

И белке внятно, и ежу.

 


Маленький цзацзуань о свойствах памяти

 


Все-все вспомнил:


когда вышел один на один с диким зверем — даже лицо лепешечника с площади Эски Жува (в тот продымленный вечер накануне первого признания, которое позже описал в одной из забытых навеки касыд)…


когда потерял женщину — даже о ране вспомнил, полученной ею при падении с велосипеда задолго до встречи с тобой.

 


Не со мной

 


Капризница, искусница (прирожденный мастер кусательного массажа), лакомясь у фонтана сахарной ватой, она произнесла членораздельно — не склеивая во рту воздушные звуки в липкое таянье: «Георгин — человек с когтями, представитель разрывающей толпы».


Есть даже запись: лимонным соком на турецкой монетке.


Но я-то помню, что на самом деле она сказала: «Мозжечковая работа! мозжечковая работа!»


Стало быть, цвет был не коричневый, а маркий; рука — не горячая, а влажная; и плавучий ресторан «Витязь» назывался «Бонтон».


Значит, и остальное (вся жизнь?) было иным: уходящим в воду не концами, а ставнями.


Все повторилось, как и обещано, однако с легкими вариациями.


Кажущиеся вначале параллельными две прямые в конце пути друг друга уже не видят.

 


Последнее

 


Milhaud. La Creation du Monde

 

И чего у кого отвоевал, Время?..

Разве было такое, чтоб меня не было?

Разве было такое, чтоб я был кем-то одним?

Для прогулки с собакой выбираю ночное.

Для разговора с природой выбираю сон.

Из двух зол выберу третье.

 

Почва готова, Гора начинает движенье.

 

Я бы хотел фотографировать маяки.

Хотя собирательство не должно принимать форму материи:

вот есть у меня Мелисса — иногда она боится щекотки,

но не сегодня, и какая ловушка

сохранит мне ее верность, ее текучесть

(даже если это — ловушка слова)?

 

А в маяке что-то от костяной башни или минарета.

Не верите — поезжайте в форт Ворден.

Там стоит один, напоминающий все прочие:

архитектор не слишком печалился об авторском начале,

поскольку ничто в маяке не должно заслонять его назначения:

посылать звук или свет как можно дальше.

 

Но маяку не стоит чересчур возноситься,

ибо все башни имеют общий прообраз:

мы до сих пор за него платим мычаньем,

взамен получая одутловатое счастье —

от того, кто обыкновенно стреляет не целясь,

но чаще целится не стреляя…

 

И чего я кому не вернул, о Великий Лучник?

Просто готовил плов — отливал колокол:

Прожигал изнутри его жидким золотом…

Мургах — пело золото, хагрум — отвечал чугун,

Впитывая молочный шорох,

Словно будущих граны детей.

 

Две вещи: колокол и шахматы;

два состояния: сосредоточенность и покой —

не тот покой, которого не заслужил, — зелен виноград! —

а тот, который растет изнутри, как форма знания

(знания, дающего равновесие;

равновесие, укрепляющее дыхание;

дыхание, выбирающее движение без цели,

ибо любая цель нечестна, когда преобладает над действием).

 

…Мухаммед встает, Мухаммед говорит: «Дай мне время!..» —

и Гора дает ему время.

К списку номеров журнала «СОТЫ» | К содержанию номера