*

Книга за книгой


А.К. Маздорф. «Голос тоскующего сердца», Тольятти, Библиотека альманаха «Графит», 2017  г., 112 с.


 


  Из глубины времени извлечено забытое имя симбирянина – поэта, баснописца Александра Карловича Маздорфа, умершего в 1820 году в возрасте около 30 лет. За книгу спасибо издателям альманаха «Графит» из Тольятти. Это в некоторой степени укор симбирянам-ульяновцам. Они, кроме некоторых краеведов, не помнят своего земляка-литератора. У нас больше на слуху Иван Гончаров, Николай Языков, Денис Давыдов, Дмитрий Минаев…


В сборнике сатирическим и лирическим произведениям Маздорфа предшествует предисловие самарского исследователя Георгия Квантришвили. Он по крупицам собрал то немногое, что известно о жизни и творчестве молодого поэта.


Хотя взлететь на Пегасе на поэтический Олимп классической русской литературы Александру Карловичу было не суждено, но свой, не такой уж и незаметный след он оставил: его цитирует сам Грибоедов, а мы, когда говорим «крокодильи слезы», не догадываемся, что авторство этого выражения принадлежит Маздорфу.


Впрочем, и сами стихи его читаются не без интереса. В его поэзии бьётся ушедшее время, льются трепетные чувства, проступают разнообразные лица, персонажи, жившие, между прочим, в нашем городе двести лет назад. Часто он использует иронию и самоиронию, нередко переходит на сатиру. Излюбленные жанры поэта – басни, эпиграммы, афоризмы, любовная лирика, песни, переводы.


А какая живая, благородная, жаждущая познания душа проступает в единственном прозаическом произведении Александра Карловича «Искатель Истины»!


К рассказу Георгия Квантришвили о поэте могу добавить цитату из очерка ульяновского краеведа Татьяны Громовой, посвященного поэтессе Анне Наумовой, с которой у Маздорфа был роман в стихах. Она приводит описание образа Александра Карловича, сделанное симбирянином Михаилом Александровичем Дмитриевым:


«Маленький, худенький, с умными глазами и умным разговором, он не унывал, был весел и писал стихи, по большей части басни…»


Есть предположение, что Маздорф был масоном, однако оно отвергается другим ульяновским исследователем Еленой Беспаловой, знатоком симбирского масонства.


Можно говорить и о перекличке басенного и эпиграммного творчества поэта с творчеством сатирика Дмитрия Минаева, который оставил нелицеприятные стихотворные портреты симбирян в произведении «Губернская фотография», напрочь рассорившем его с местным «бомондом». Прототипами для сочинений Масдорфа также служили жители нашего города начала ХIХ века.


В любом случае, тольяттинское издание – хороший повод для новых исследований о Маздорфе, и теперь уже не только краеведов Самары, но и Ульяновска.


 


Ирина Морозова

 

Журнал Prosodia. Выпуск 6, 2017 год. Ростов-на-Дону.

 

Первое впечатление от журнала Prosodia – как от высоколобого интеллектуала, к которому подходишь опасливо, сознавая свое невежество. Однако завораживающий интеллектуал оказывается вовсе не снобом. Он «живой» и современный, готовый говорить со всеми, кто интересуется поэзией. За этим неторопливым разговором ты начинаешь чувствовать себя Алисой, которая проваливается в кроличью нору, удивляясь миру вокруг.

Prosodia– журнал Центра изучения современной поэзии Южного федерального университета. Издается в Ростове-на-Дону, но сотрудничает с авторами со всей страны, среди которых поэты, переводчики, литературные критики и литературоведы. Похожему на ласковый шепот греческому слову «prosodia»лучше не искать перевода: он, не в пример самому журналу, отпугивающе скучен. «/Поэзия/ умеет говорить о современности то, что за нее не скажет никто, и нам интересно, что именно она говорит». Это, пожалуй, лучшее определение журналу, которое дают сами его создатели.

Вслушиваясь в настоящее, Prosodia предлагает две стихотворные подборки современных поэтов, в числе которых – лучшие тексты 2016 года по версии Наты Сучковой. В этих подборках– мироощущение 18-ти поэтов в стихах, где почти нет любовной лирики и так много рефлексии о времени и предощущение катастрофы. «Где мясорубка крутится-ца-ца-ца,/Стерпится, сбудется родина без отца» (Анна Матасова).

Тема переводов – одна из самых завораживающих в журнале. Prosodia ведет вдумчивый и многоходовой разговор об искусстве переводчика, метафорой которому, по словам мастера современного поэтического перевода Евгения Витковского, является чукотская резьба по кости с меняющими от угла зрения образами (интервью «Все мы обречены читать переводы...»). О том, какими разными могут быть образы и смыслы в зависимости от мастерства переводчика – в разборе великого стихотворения Уинстена Одена «O whatisthatsound...», представленного в четырех переводах. Поэтические же интерпретации баллад Боба Дилана от Яны-Марии Курмангалиной – это попытка не столько уловить новые смыслы, сколько передать уникальную бобдилановскую тональность песен.

Продолжая всматриваться в отдельные поэтические тексты, Prosodia пристально изучает творческую судьбу поэтов, которые в этом номере сплошь бунтари, искатели свободы и справедливости: Уинстен Оден, Боб Дилан, Рихард Демель.

Что интересно, погружаясь в страницы Prosodia, ты оказываешься в мире, где нет прошлого, только длящееся настоящее. Два найденных стихотворения Николая Заболоцкого только обретают жизнь. «Слова, которые получше – коренасты,/Лежат в горшках, залитые в жиру» («Приглашение муз»), написанные в 1926 году, вступают в перекличку со стихами «по всем правилам инквизиции звука» Дмитрия Близнюка родом из 21 века. А неизвестное стихотворение Георга Тракля «Гёльдерлин», случайно найденное недавно в Вене, захватывает вихрем воспоминаний и несет сквозь время, которого нет.

Ничто никуда не исчезает и ничто не берется из ниоткуда. Через отдельные строчки, размышления, интерпретации, истории имен, предлагаемые журналом Prosodia, проступает одна, большая история.

Поплывут обломки привычных стен / В этом времени перемен (Боб Дилан, «Время перемен», пер. Яна-Мария Курмангалина).

 

 Елена Супонькина

 

Алексей Григорьев. Книга случайных чисел. Тверь. 2016 г. 84 с.

 

В произведениях Алексея Григорьева сразу привлекает внимание так сказать «облицовка». «Книга случайных чисел» состоит из таких разделов как: рыбье, ангельское, мартовское, собачье и проч. Тексты соответствуют этим названиям, т. е. необычность такого построения имеет под собой логическое основание.

         Собственно сами тексты отображают реалии жизни. Языковое оформление является различным, предполагает как более простые, так и более сложные концепты (сравните: «… из трубки струится на паркет серебристая нитка воды» – «… в буфете пили третьи сутки за батьку Сашку дембеля»).

         Взгляд на вещи, безусловно, философский, «свой». Интересные, полные разнообразия высказывания зачастую не лишены оригинальности, даже некоторой вычурности.

         Ярко выраженная точка зрения, изящество лирического слова, глубина и сила поэтической мысли! К тому же, здесь наблюдается определённая меланхоличность, что заставляет задуматься о жизни, прочувствовать её суть. Произведения склоняют к размышлениям, буквально «цепляют за живое».

То ли блики, то ли облики, / то ли просто ранний час.

Проплывающее облако / Проплывает мимо нас.

 

Любовь Денисова

 

Сергей Ивкин. Грунт.   Челябинск, Изд-во Марины Волковой. 2016. 80с.

 

Велик соблазн усмотреть в этой тоненькой книжке что-нибудь почвенное, основательно-земляное, в крайнем случае, питательно-утверждающее. Правда, весь мой небольшой опыт личного общения с автором яростно противится этому. Да я давно говорил, что название поэтической книге даётся не для того, чтобы разъяснить, помочь читателю, а чтобы выбить из накатанной колеи.

         Самое интересное – рифмовать предметы

утверждает автор. Мне же было интересно увидеть, как не рифмуются между собой стихи, составляющие книгу. Как они – одно за одним – высвечивают ту или иную точку поэтического пространства автора. Но по мере заполнения этого гигантского паззла понимаешь, сколько ещё не проявлено между его элементами. Если рифмовка где-то и происходит, то с элементом не этого, а другого мира:   

Лучшие чувства ­вне осязания

(помните: ни съесть, ни выпить, ни поцеловать?)

         Порою чувствуешь себя неким сталкером в неизведанной поэтической Зоне. Найдёшь что-то и не знаешь, к чему приспособить

         выпадают молочные города

         преподносят уроки совиной речи

         ведут сквозь картезианский валежник

Другое вертишь в руках (на языке, в мозгу) с любопытством постепенного понимания

Я доверился запрету любить себя.

Испугался, что так будет закрыта единственная валентность.

Останусь внутри зеркальной бутылки Клейна.

А третье и вообще радует узнаванием

         Интересно будет расслышать голос каждого из растений:

фальцет одуванчика,

баритон лука-батуна

или

Дом наш достанется мотыльку –

зазимовать наверху.

Ну, а уж встретишь что-то вроде:

Просто у нашего лета не выплачены кредиты

впору завопить радостно: а я подозревал, подозревал!

Но ошибкой было бы в этот миг подумать, что автор

весь зеркало и весь –

что отразилось им.

Для таких читателей, как я, книга Ивкина не грунт, а минное поле.

Мы (воинство раскиданных камней)

садимся на обглоданных коней,

и кони сами восстают из дроби.

Но пройдёшь раз, другой, третий…

Сейчас у тебя только и есть, что веретено.

Наматывайся, наматывайся, цепляйся за него.

Всего себя отдай этому ве-ре-те-ну.

Ножниц ты не заметишь.

Пряжи не сочинишь.

И постепенно перестаёшь шарахаться сумеречного куста и осыпаться с обрыва. И пространство это станет не родным, нет, но знакомым.

увиденное выжигает речь,

а если слову нечего беречь –

и жизнь, и смерть отныне бесполезны.

 

Кальпиди В.О. Русские сосны. Книга стихотворений. Челябинск,

Изд-во Марины Волковой, 2017

 

         В любой стоящей книге  найдётся её автоопределение. И это не название, конечно. Где-то найдётся строка, эпитет, которые точно определят послевкусие от прочитанного.  Не смысл, не впечатление, а именно послевкусие ­– такой вот не филологический термин. Проглотив залпом – за час поездки в маршрутке, что, конечно,    не лучшим образом характеризует меня, как читателя – я потом день за днём, неделю за неделей вертел в уме и на языке строки и строфы, не всегда понимая – нравится ли мне тот или иной образ, фрагмент, приём или раздражает. Пожалуй, Кальпиди не даёт читателю настроится на свою волну, не позволяя находке стать приёмом, приёму превратиться в стиль, стилю стать над смыслом.

Только прочихаешься от строчек

и небо как пыльный мешок,

и пахнет портянкой эпоха

как тут же проглянет картина в духе Чюрлёниса

…лесной массив,

он под ветром, кто не  в курсе,

не изящный, но курсив.

 

         Только автор позволит себе увлечься метафизической охотой, сводя небесное к фантастической обыденности

мы ангелов сбитых храним в погребах

или

В спичечном коробке…

Головки сушёных ангелов гремят, как сухой горох.

как вдруг превращается в азартного путешественника по запредельному:

Смерть – это самое раннее детство

вечности тёплой, как рот,

вот бы попробовать не отсидеться,

а перейти её вброд.


         Временами кажется, что лирическому герою (читай – автору) отказывает вкус, когда с кокетливым фатовством он роняет

Как же ты будешь мне неинтересна,

Если я завтра умру.

Горькая ирония этого вывода может не сразу дойти до читающего книгу залпом…   

И вдруг лязгнет металлом по-аввакумовски

Последним искушеньем станет рай.

и проклят будет тот, кто соблазнится…


Вообще любопытно прослеживать отношения автора с Богом. То он ухарским богоборчеством обещает

мы в лужу наших слёз потычем бога,

как провинившегося кошака.

и задумаешься над тем, как атеисты торопятся во всех своих бедах винить Бога, то с горечью обманутого в своих ожиданиях Первого Ученика сетует

Господь не в тяжкие пустился,

а опустился в пустяки.

 

Конечно, книга может не глянуться эстетствующему читателю: в ней много плевков и вообще отправления потребностей. Не рекомендовал бы её и тем, для кого святы авторитеты от Путина и Медведева до Бога, от Рубцова и Пастернака до Мандельштама и Бродского…

В ней много говорится о смерти. И о жизни, конечно.

Любая жизнь – расстрельная статья,

А смерть, по сути, внешний накопитель.
Кто нас родил – родители, хотя

Тот, кто убил, не  менее родитель.

Я тут намекал на отысканное мною автоопределение книги, связанное с послевкусием. Вот оно:

Смола – из молока

 

Вот чем для меня оказался этот текст. Первоначальное ожидание и впечатление довольно сильно отличаются от того, что ты чувствуешь спустя некоторое время после прочтения…

«Это вкусно, это вкусно», –

Воют волки тёплой тьмы.

Возможно. Необычно во всяком случае. Может быть, это смола тех самых сосен, что в названии.

А причём тут сосны, тем более русские? Ну-у, потрудитесь, родимые, почитайте, подумайте. Сами.

 

Жизнь фантастически напрасна./Плывя в крови её кромешной,

бессмертным доверять опасно./Одна надежда – на воскресших.

 

Эдуард Учаров. Инородная вещь. Казань, Изд-во Академии наук РТ, 2017. 64 с,

 

          В корпусе нынешних мастеров версификации и прихотливой метафоричности, талантом которых восхищаешься, но чувствуешь – ум задет, а сердце не особенно, стихи Эдуарда Учарова стоят наособицу.

          Читаешь ли как завораживающую мантру "Свияжск", где высоко-высоко звенит время, чувствуешь ли, что и твоё горло как "горло города сжимаемо/петлёй стихов её любимых" (М.Ц.), спотыкаешься ли о пацанскую скороговорку дворового мальчишки "Бог не фраер, не лох, но весьма любознательный шкет..." ("Подъезд") – в любом из множества стихов, написанных не для тебя, не про тебя, человеком иной судьбы и мироощущения, всё же найдется что-то, цепляющее твой слух и душу, врастающее в твою жизнь так, что игнорировать потом эту инородную для тебя вещь не получится. Временами это похоже на осколок (тот самый, снарядный или минный), вошедший в твою плоть и оставшийся там на года. Порой молчит, что и забудешь, а потом шевельнётся болезненно и грозно, напоминая не столько о себе, сколько о смысле твоей собственной жизни, и начинаешь перебирать её листы: то ли? так ли? всё ли?

          Что тут скажешь о своём отношении к чудодейственной клинописи этих страниц, если даже в не любимом мною стихе неловкая правка, сделанная автором в угоду пристойности, саднит – не отмахнешься! – стих потерял большую часть своей убойной силы ("Огород"). Но сильный поэт – сам себе суд и сам себе Кассандра: "Радуешься солнцу, но не знаешь,/ что это такое, какова /близится расплата за уменье/ языком нащупывать слова."

          Вот взял поэт, даже не думая и не зная о тебе, твоё сердце своими натруженными пальцами, и потом уже примешь всё – и версификацию, и метафоры, и не совпадающую с твоей судьбу. Потому что на том пути, что прокладывает он себе на просторах мироздания, оставленные им вехи не случайны.

          Я сам себе бессмертный свиток, / который загорится жарко, /

          и в пытках от пустых попыток / не будет рукописи жалко.

 

КАЛИТКА. Выпуск 2. Проза. Казань, 2017 год. 72 с.

 

Вы любите фантасмагорическую прозу? Нет, я понимаю, что жизнь порой прихотливей самой изощрённой фантазии, но и рассказать об этих жизненных вывертах так, чтобы читатель это принял, не всякий писатель сумеет. Почему многие и кидаются в совсем уж откровенную фантастику – претензий меньше.

         А вот гости КАзанского ЛИТературного КАфе писать правду не боятся. И разницы нет: рассказывают они обыденную историю о том, как муж героини превратился в дружелюбного пса («От винища всё. Сперва пьют-пьют. А под конец така мутация и выходит с имя». Вера Арямнова «Пёс») или совершенно невероятную коллизию едва не состоявшейся женитьбы молодого журналиста на звёздной ведущей местного телевидения (Рафаэль Халилуллов  «Счастливый билет»).

         Можно просто описать заурядную экскурсионную поездку в Петербург, но так, что вы только головой покрутите: бывает же! («Всё так хорошо было и солнечно, а тут тебе убийство поэта…» Эдуард Учаров «Казань – Питер»).

         А кто-то и не покидая родных мест составит путеводитель по Зазеркалью («сухая река казани… явит любое желаемое… только без жизненной перспективы». Денис Осокин «Сухая река»).

         Или предложит читателю словарь. Нет, не орфографический – это уж совсем запредельная чертовщина была бы – обычный «Чагынский словарь». Толковый или бестолковый, это вы уже сами решите, когда узнаете, почему урус атаса никак окрестить не может, куда делся пюпитр из Аквариума и каково ключевое слово для понимания чагынской ментальности.

         Ну ладно, если  вам попадётся этот сборник правдивейшей прозы (что само по себе будет фантасмагорией – тираж книги «КАЛИТКА» 100 экземпляров), считайте, что судьба предложила вам счастливый билет. А мне дальше терять время нет желания – пойду, прочитаю «КАЛИТКу» по третьему разу. А потом по четвёртому…

 

         Дарьялов взял финку в ладонь, примерил. Подумал, что нож, как и собака, был первым приручён человеком. Но слово «одомашненный» сюда не подходит. Всё-таки это не овца! Это уж, скорее, некий договор. (Адель Хаиров «Календарь Дарьялова».)

 

Сергей Пиденко

 


 


Воздух чист… Книга русской и французской поэзии / редколлегия М. Волкова, В. Кальпиди, О. Соколова. – Челябинск : Издательство Марины Волковой, 2018. – 152 с.


 


  «…одновременно птицы вращают воздух…» (Елена Оболикшта)


«…позади меня небо плетётся…» (Жан-Мари Барье, вариация Яниса Грантса)


 


Воздух поэзии, которым дышат поэты разных территорий и даже стран, безусловно чист, поскольку постоянно регенерируется и очищается, подобно обновлению небесного полотна беспрерывно движущимися облаками или звёздами. Каждый раз это – «другое небо» (образ из стихотворения Поля Верлена). С другой стороны, язык неба – не что иное, как жестикуляция населяющих его облаков и звёзд, ведомых разнонаправленными ветрами и траекториями творчества.


 


«И облако, бегущее на нерест…» (Алексей Александров)


 «Когда строку дыханья-звука / пересекает вдруг звезда…» (Борис Констриктор)


 


Симбиоз проектов «Жестикуляция» Уральской поэтической школы и «Другое небо» портала «Словолга» – и стал точкой отсчёта новой инициативы по «очищению» русско-французского воздуха поэзии. Русские стихи, переведённые на французский, и встречный ветер по переводу с французского – попытка взаимоинтерпретаций, диалога культур при всей непереводимости и невозможности воссоздания точно такого же воздушного пространства, всех его характеристик.


 


 «Воздух безумно взволнован / нашими голосами…» (Андрей Савкин)


«…нет никого, одна тоска и воля / и только небо загляделось вниз…» (Сергей Сумин)


 


Однако новое небо чрезвычайно интересно рассматривать через обоюдный поэзоскоп. Здесь есть даже свой собственный Месяц!


 


«Падает навзничь и смотрит на небо / вдребезги битым зелёным стеклом» (Вадим Месяц)


 


Россыпь сияющих, вспыхивающих и мерцающих звёзд… Любуюсь  квадригой первой звёздной величины:


 


«Музыка, беспамятство, молчанье – / три родных и страшных языка». (Юрий Казарин)


«Секрет изготовленья твёрдых рек  / утерян мной в последнем поколенье…» (Владислав Дрожащих)


«На лице у жены шевелилась в четыре утра / незаконная молодость…» (Виталий Кальпиди)


«Ничего у них не получилось / потому что всё сбылось» (Евгения Изварина)


 


Не отпускает «французский отблеск» вариаций Константина Комарова:


 


«Москву-реку вовсю мостами раскрестя» (Венсан Кальве)


 


Отмечу, что поэты создавали свои инверсии по переводам с французского Кристины Зейтунян-Белоус, Виктора Ivaniva, Ольги Соколовой. В свою очередь, русские поэты зазвучали по-французски в переводах Ярослава Старцева, Тамары Аллахвердян, Кристины Зейтунян-Белоус. Достаточно серьёзный проект с мощным вступительным словом редколлегии.


 


 «Есть слово, которое строят как свод / Чтоб слушать его высоту…» (Леонид Немцев)


«Без хлеба жить сложней, чем без меня» (Константин Комаров)


«В порыве страсти искривлённый рот / душа откуда вырвется вот-вот…» (Тамара Буковская)


«Благодарю, Господь, прекрасно мучат / Меня Твои небесные дары». (Пётр Казарновский)


«Ты взял их бычьим бегом по небу планет» (Андрей Тавров)


 


«Белеют воробьи, / наклёванные рисом» (Марк-Анри Арфе, вариация Елены Оболикшты)


«Как весело мне в тесноте» (Мари-Клэр Банкар, вариация Виталия Кальпиди)


 «жизнь в панике от повторов» (Жан-Мари Барно, вариация Евгении Извариной)


«Поэма – это стол для вечери…» (Жан-Батист Пара, вариация Юрия Казарина)


«Свой век / изловить / на слове / книгой короновать» (Клод Версей, вариация Владислава Дрожащих)


 


Галина Булатова

 

 

 

 

Казань. Журнал. Выпуск 9. Казань, 2017. – 136 с.

 

Казань – часть России, но при этом это отдельный и совершенно не похожий ни на что мир, соединяющий в себе очарование Востока и дух России. И журнал «Казань» призван чуть-чуть приоткрыть его. Причем не только с литературной стороны.

Журнал «Казань» посвящен не только поэзии и прозе, хотя и им тоже. Это журнал о людях. Наших современниках и тех, кто жил до нас.

Так в рубрике «Машина времени» рассказывается о судьбе семьи Диляры Мухамедьяровой («Память подсолнухового поля») в эпоху революции. Во время, когда человеческая жизнь гроша ломаного не стоила. Диляра знает о своей семье не очень много, но и того, что ей удалось выяснить, хватило, чтобы закончить статью фразой: «Я даже рада, что не знала этих подробностей раньше, в то время, когда должна была быть достойной пионеркой и комсомолкой, гордящейся революционным прошлым своей страны». А как тут будешь гордиться «нашими доблестными революционерами», когда они убили твоего прадеда за отказ выбросить Коран и даже запрещали его хоронить? В итоге Праведник был похоронен односельчанами – и то, тайком. Как будешь гордиться революционным прошлым страны, когда твой дед был расстрелян только за то, что мулла, а бабушка предпочитала не говорить об этом с детьми – от греха подальше? Вдруг еще где проболтаются, что отец «служитель культа» – здесь уже даже не важно, какого. Христиане, мусульмане, буддисты – представителям всех конфессий есть, что рассказать о расстрелянных священнослужителях, взорванных и оскверненных храмах, где устраивали общежития, кинотеатры или хранилища для зерна.

А рядом – история астронома Науфала Гаязовича Ризванова, вся семья которого попала под репрессии, а он несколько лет провел в детдоме. От одних его воспоминаний об этом детдоме может пробежать холодок по спине. Голод, холод и полное отсутствие медицинской помощи для воспитанников. «Машина снесла ворота, которые свалились на одного из воспитанников. Ему строго приказали, чтобы он молчал…Почему-то наши руководители осерчали на нас и несколько дней не кормили, мы собирали ягоды рябины и жарили ее на кострах..». За что можно было «осерчать» на детей, чтобы на несколько дней лишить еды, непонятно.

Однако эти истории дают повод задуматься. Что-то похожее было в каждой семье на территории бывшего СССР – расстрелянные, репрессированные родственники, дети, прошедшие голод и холод. Но ведь выжили! Полуголодные ходили на уроки, много читали и мечтали о чем-то. Среди детей арестованных, с которыми ехал Науфал Гаязович, был Василий Аксенов, впоследствии известный советский писатель. Сам Науфал Гаязович с детства увлекался астрономией. Жизнь на то и жизнь, чтобы оказываться сильнее всего.

Эту жизнь я на вкус изведал. / Позади крутой перевал. / Никого не убил, не предал, / Миллиарды не воровал. / Вот пшеничку в колхозном поле / Подворовывал, признаюсь. / Незавидной крестьянской доле / в пояс, знаючи, поклонюсь.

(Николай Алешков «Монолог русского поэта на пресс-конференции») 

 

Между строк.  2018.  Сборник стихов и прозы.  Выпуск № 6.  

Тольятти. 2018. – 190 с.

 

Каждый живет в том мире, который сам себе создал. Это относится, в том числе, и к городу. Одни живут в Тольятти, где культурная жизнь давным-давно вымерла, и где кроме ломбардов и пивных баров ничего нет и быть не может, а другие – в Тольятти, где каждое лето устраивается театральный фестиваль «Премьера одной репетиции», где поэт и драматург Дарья Муранова запустила проект «социальный театр на Голосова 20», а поэты и писатели собираются в литстудии и выпускают поэтические сборники. Лично я живу именно в таком Тольятти. Поэтому у меня в руках сейчас сборник стихов и прозы «Между строк», выпущенный Волжским университетом имени В.Н.Татищева.

В сборнике «Между строк», а у вас, если вы это читаете – альманах «Графит».

«Между строк» объединяет в себе как тех, кто уже может назвать себя профессиональным поэтом (хотя я не люблю ставить рядом слова «поэт» и «профессия»), таких как Сергей Сумин, и тех, кто только недавно начал писать и еще не знает, что это – просто хобби или призвание. Это студенты, выпускники и преподаватели ВУИТа. Среди них и мы, «птенцы гнезда Сергея Сумина» – ученики его литературной студии. Любовь Денисова, Роман Полуэктов, Слава Трошин и я.

  Среди прозы можно встретить и реалистические рассказы, как «Изгой» и «Почтальон» Максима Платонова об огоньках доброты в «маленьких», с виду не особенно заметных людях, и небольшие антиутопии, как рассказ Мелании Калиты «Берег», где в нескольких страницах автор представляет нам мир, в котором участь человека решает его «совместимость с нейроинтерфейсами» – с компьютером. А если ты, избави Бог, творческая личность и несовместим с нейроинтерфесом – значит, становишься изгоем. Жаль, мы, читатели, никогда не узнаем, какая участь ждет детей изгоя – Криса. Смогут ли они приспособиться в этом странном мире? И стоит ли им приспосабливаться или лучше взбунтоваться и изменить его? Ведь для того природа и создает такую странную породу людей – творческих личностей! Разве нет?

«Мэй виновата, лишнего родила, наверняка генетические нарушения по ее линии, этих творческих личностей веками изводили, как ненужный материал, отслеживали наиболее опасные линии, изолировали, метили в картах. Но так и не смогли добиться полностью свободного от вредных фантазеров общества».

 Мелания Калита «Берег»

 

Отчий дом. 2017 г. Литературно-художественный альманах. Новокуйбышевск. 2017. – 94 с.

 

«Знаете ли вы, что такое Родной Дом?». Эта фраза принадлежит герою романа Хаксли «О дивный новый мир». Вопрос риторический. Его задает директор Инкубатория студентам, созданным и воспитанным в условиях государственных инкубаторов. Затем он внушает им глубокое отвращение даже к словам Мать, Отец, Семья. Обществу потребления это все не нужно. Ведь в семье, не приведи Бог (хотя герои Хаксли сказали бы: «Не приведи Форд») у людей разовьется духовность..

Но семьи остаются и остаются Отчие Дома. А значит, есть и духовность.

В альманахе «Отчий дом» читатель в буквальном смысле может погреться, как у родного очага. Столько тепла и света в собранных здесь стихах и рассказах. Создатели альманаха собрали под своим крылом поэтов разных поколений и городов – Новокуйбышевск, Самара, Москва, Коломна, Оренбург. Они разные, но их объединяет родство даже выше кровного – родство поэтическое. Здесь есть будоражащее душу стихотворение о войне «Доктор Йозеф» (Виталий Молчанов. Оренбург), посвященное доктору Йозефу Менгеле, который печально известен своими опытами над заключенными в гестапо. А закончил жизнь, «утонув по пьянке в бразильской водице» – он действительно умер во время купания в океане в Бразилии, где спокойно жил после войны.

Рядом с этими мрачными строчками светлые стихи о душе, о Боге, о совести и правде, которая рано или поздно восторжествует. И за все придется платить. В рассказе Натальи Мельниковой «Агафьин колокол» внучка невольно расплачивалась болезнью сына за когда-то присвоенные ее бабушкой чужие золотые монеты. Как теперь быть героине? Махнуть рукой и выстроить на эти чужие деньги дачу, как предлагает более практичный муж, или попытаться искупить этот старый, но все еще не отпускающий семью грех? Это узнают читатели «Отчего дома».

Арифметика жизни простая – /Доверять не уму, а сердцу.

Не тащиться за волчьей стаей, / В одиночку стихами греться. Опыт предков – горькая пытка. / Волчьим рыком сменился ропот… /  Человек на своих ошибках / Получает бесценный опыт. (Леонид Котов)

Алина Науменко

 

 

Журнал «Идель», Казань,  июнь, 2018 год.

 

В спецвыпуске казанского журнала «Идель» я обнаружила много своих знакомых. Думаю, тут же надо пояснить, что подборка материалов (почему я пишу «спецвыпуск») состоит из статей: о Поволжской академии спорта и туризма, известных спортсменах, новой казанской спортивной инфраструктуре, а также из спортивной публицистики (от воспоминаний до особенностей работы пресс-служб) и литературной части.

Прочитав первый же с конца материал (про Екатерину Косурову, начальника Управления по работе с молодежью и корпоративной политике упомянутого вуза) я порадовалась за высокую оценку работы Алины Хайдаровой (спортивный журналист) и Максима Богодвида (спортивный фотограф) – обоих знаю давно и очень люблю-уважаю. А в литературной части (да и в редколлегии) я обнаружила с десяток друзей-литераторов, как казанских, так и тольяттинских. Их я перечислять не буду – иначе на ни на что другое и места не хватит!

Теперь о собственно содержании номера. Оно оставило у меня неоднозначное впечатление. Статьи спортивного толка порой были интересны, особенно ретроспективные и аналитические, а порой – не очень интересны лично мне. Покоробил комментарий в статье о спортивном волонтерстве. Там некая Диана из Тольятти, приехавшая поступать в казанский вуз, заявляет, что «В Тольятти люди не знакомы с волонтерством…» Хочется спросить: «Диана, а вы точно из Тольятти?». Реально обидно, но не за город или за дремучую неосведомленность юной особы, а за коллег, что на волне прославления своего гнезда допускают в печать такие выводы, не проверив фактуры.

В общем, в журнале скрестили зилантов и акбарсов. Гибрид вышел вполне жизнеспособным, хотя и публицистическая и литературная части грешат порой «притянутостью» к теме, а проще говоря – не все тексты одинаково сильны. Из стихотворцев не хочу выделять никого – там я половину авторов знаю лично. А вот из прозаиков мне очень понравился рассказ «Матадор» подмосковного писателя Сергея Соболева. К высоте, которую взял этот текст, думаю нам всем надо стремиться.

Елена Кочева


 


Черные дыры букв.  Альманах творческой лаборатории «Территория диалога». Выпуск 7. Самара. 2017г.


 


   Один из самых необычных альманахов Самарской области вышел уже в седьмой раз. Событие знаменательное. В предисловии к номеру главный редактор издания Елена Богатырева пишет о том, что издание остается верным своему основному посылу: «включать разные регистры общения, осуществляя доступ к тому, что происходит в различных мирах…» 


   В номере огромное количество рубрик. Например, рубрика «Слова и тропы» рассказывает об участниках ландшафтного поэтического фестиваля. Следом идет недавно написанная пьеса драматурга из Тольятти и Питера  Юрия Клавдиева «Сказочный король». Вещь эта очень непохожа на то, что делали «новодрамовцы» лет 5-10 назад.


Как всегда, в номере много поэзии – от самарца  А.Фральцова до нью-йоркского поэта Джона Эшбери, уже классика поэзии 20 века. Эшбери, безусловно, очень интересен и переводы это демонстрируют.


  Замечательны рассуждения о литературе Олега Горяинова. Особенно впечатлило прочтение  Ф.Пессоа – подлинного классика-модерниста Португалии.


   Михаил Богатов в  лекции о Владимире Бибихине и его курсе лекций «Мир» блестяще рассуждает о проблемах, абсолютно актуальных сейчас.  Погруженность человека в поток бытия не всегда означает собственно жизнь. Об этом и других вопросах рассуждает Богатов вслед за В.Бибихиным.


   Перечислить все рубрики альманаха не представляется возможным, поэтому закончим важной цитатой:


 


Как возможно – и это самый интересный вопрос, – чтобы мир держался и созидался усилием человеческого понимания? Как должен быть устроен сам мир и чем должен являться тогда человек? (М.Богатов)


 


Андрей Пермяков. Белые тепловозы. Стихотворения. Серия  «Срез». Москва. 2018 г. 82 с.


 


    Картинка к книге подобрана очень правильно. Это, конечно, не случайно, ведь редактора серии «Срез» –  давние знакомцы автора. Вообще, все это  – «Сибирский тракт».  Именно тепловозы, а не паровозы – в названии. От многих стихов Пермякова исходит вполне ощутимое тепло, свет, дым. Это стихи о людях, о городах, о собаках и вокзалах.  Это теплые стихи  по интонации, по отношению к миру. Автор не безразличен к прохожим, он замечает настроение человека, одежду, цвет глаз.  Автор вообще  очень многое  замечает.  И отдает стиху.


   В целом, понять из чего сделаны эти стихи, довольно легко. Состав их таков: детство, электрички, домики, улицы, станции, праздники, фотографии, поцелуй, бабушка, озеро, закат. Состав как видно не слишком сложный. И, тем не менее, непонятно, как создаются такие прекрасные стихи, чем они цепляют? А цепляют в книги многие стихи, например, «Шпалы»  или  «Станция «Фаленки».  Что же в них?


   Тут и тема дороги, одна из главных и лейтмотивных у Андрея Пермякова.  Дорога  как иносказание жизни. Пути в прямом и непрямом смысле этого слова. Это стихи еще и о любимых стихах, строчках, которые частенько выделены курсивом, но мы и так понимаем, что тут цитата. Цитата – как признание поэзии в любви.


  Хорошая, теплая книга, вызывающая грусть, но не темную, а такую дымную, туманную, легкую. Все правильно. Тепловозы–то белые!!

  

Рельсы тянут паучьи конечности / к страшным схронам

в удмуртских лесах. / Третий год полдесятого вечности

на квадратных вокзальных часах.

 

Максим Жуков. Как полный …банько. Сборник стихотворений. серия «Срез» (книжные серии товарищества поэтов «Сибирский тракт»). 2017, 84 с. ил.

 

Жесткая современная поэзия. Философия созерцательного пофигизма. Словечки, цензурные и нецензурные. Название книги – точное,  говорящее.  В стихах Максима Жукова нет успокоения, нет стремления найти точку опоры. Для автора книги такой точки в принципе не существует. Предельная свобода, не без доли отчаяния приводит нас в экзистенциальный тупик. Света нет, а если он и есть, то мы его не видим.

Тем не менее, автор шутит, играет словами, придает старым строчкам новую жизнь. Несколько  текстов явно отталкиваются от творчества Александра Блока. Некоторые отсылают к Мандельштаму и Пастернаку.

Одно из корневых, внутренних свойств текстов Жукова – их внутренняя полифоничность. Кажется, что в  пределах одного стихотворения можно обнаружить и постакмеизм, и панк, и постмодерн вместе с  социологической поэзией.  Мощный лиризм сменяет цинизм, а близость к народному сленгу меняется на интеллектуальные приколы.

Ну а вообще,   главное – драйв. Энергетика текстов книги очень мощная. Взрывная сила слов, и это очевидно вовсе  не из-за использования инвективной лексики.

Автор серьезен и ироничен. Самоанализ у Жукова порой переходит в самоиронию. Он не жалеет себя, не показывает лучше, чем есть. Объективный взгляд художника побеждает приятное самомнение. Поэзия обретает трезвый, шероховатый,  порой грубый  голос – и это  голос правды.

 

Я напишу тебе стихи/ из глупой головы,/ чтоб пробивало на хи-хи, /как от дурман-травы.

Сергей Сумин


 

К списку номеров журнала «ГРАФИТ» | К содержанию номера