Владимир Вещунов

Кипарисовский «Экспресс»

Родился в 1945 году в Таджикистане в поселке для спецпереселенцев в семье донских казаков. Детство провел в Сибири. На Урале окончил художественное училище и педагогический институт. Публиковался в журналах: «Литературный Владивосток», «Полярная звезда», «Молодая гвардия», «Луч», «Казань», «Русское поле», «Нижний Новгород», «Сура». Автор шести книг повестей и рассказов. Член Союза писателей России.

 

 

Электропоезд № 6322 всего из восьми вагонов, маршрут следования Кипарисово — Владивосток, дремал под субботним сентябрьским солнцем перед отправлением в 17 часов 02 минуты.

Осень, но пляжной негой еще дышало озеро неподалеку, на 30-м километре. Еще продолжали плавиться от ожогов на Санаторной заснувшие выпивохи.

К этому часу пронзительная синь выцвела по-летнему. Белесый полог неба нагрелся до духоты. Она тяжело опустилась на железнодорожный узел.

Понурились, будто буренки в парком стойле, пожухло-зеленоватые, запачканные ржой, давно пустующие в тупике вагоны. В них складировали свой ремонтный скарб путейцы. Возле штабелей лоснящихся от мазута вывороченных шпал на ветке рельса они рядком, цепочкой в дорожных безрукавках алели снегирями. Заменив деревянные подгнивающие шпалы на бетонные, в перекур любовались на свое творение.

Поодаль морковкой под шляпкой клетчатого зонтика от солнца торчал, видимо, их бригадир, интеллигент и чистюля.

За облупленными пятнистыми вагонами под сенью вязов зазывно белел уютный хуторок. В тенечке, напасшиеся вдоволь, прохлаждались пять ослепительно снежных козочек. От хуторка к станции бежала ручейная тропка, по которой блескуче петлился неиссякаемый родниковый ручеек. На изумрудном бережку его, будто телок, пасся пегий пес.

Эту манящую пастораль загородил состав из аляповато размалеванных, как в аттракционе, вагонов: читинских, улан-удинских, барнаульских, иркутских, красноярских и даже харьковских. Какая нужда заставила притормозить напомаженную «сборную» на неприглядной станции с приглядным названием?..

А мимо прозвучал прогонистый мотив с переборами фирменного новосибирского. Затем вызвала землетрясение железная поступь цистерновоза НК «Альянс».

Разжаренный, потный, кипарисовский «экспресс» тяжело дышал порами открытых дверей и окон, дрожал в змеящихся язычках воздушного пламени. В стрекозином шелестящем мареве утонуло все окрест: вот-вот расплавится мир и испарится...

— До отправления электропоезда, следующего до станции Владивосток, осталось пять минут! — объявила диспетчерша.

Мужики на перроне неспешно заканчивали курежку, допивали пиво; дачники-со­бач­ники затаскивали питомцев в вагоны.

Грудь на вынос, ранняя бедрастость, обабившаяся пацанка, голопупая, в короткой майке и шортах, по-свойски потормошила оцепеневшую от жары парочку: таксу и хозяйку, похожую на нее.

Антрацитная рубаха, чернильный галстук, смоляная окладистая борода; на раскаленном перроне чужеземный сектант или волонтер, истуканом изучавший расписание поездов, вдруг согнулся в три погибели — и прогремел оглушительный чих, залп за залпом. Страшное слово «аллергия»! Прямо на перрон валилась полутораметровая блекло-розовая толпища полыни-амброзии.

Скрутила чужеземца приморская сенная лихорадка. Заколотило его; слезные глаза, роса от чиха на бороде. Дико озирается, ничего понять не может. Аллергия — извращенная чувствительность. От сотрясения голова кругом. Нет даже сил сдвинуться с места к зовущей двери.

— Осторожно, двери закры... Дед с рейками, поторопись! И ты, бабушка со стулом! А ты в черном? Никуда не торопишься? Ну чихай, чихай на здоровье!.. Наш электропоезд следует до станции Владивосток со всеми остановками! Осторожно, двери закрываются!

Натужно заскрипев суставами, застоявшаяся электричка тяжко, со стоном тронулась с места. Полынный вал еще мощнее навалился на дрогнувший перрон. Вяло шевельнулись седовато-кремовые метелки сныти на откосе, ржавые султаны дикой рябинки. Стена осоки у придорожного болотца, забитого весенне-изумрудной ряской, качнулась, и ветерок от нее до серебрения встопорщил тальниковые копешки, освежил, оживил душные ивовые кущи. Легкая волна пробежала по шелковистой луговине. Бык, жарою слепленный в пельмень, сонным взглядом проводил зеленую гусеницу электрички.

 

Обливаясь потом, багровый, из тамбура втащился мужичок с пуком трехметровых реек. Створ двери придерживала старушка-невеличка, держась за массивный стул. Его заволок мужчина, теперь бабка помогала ему.

Посыпались советы:

— На пол! Народу немного. Позже дачники поедут, ишь, как распогодилось!..

— Удобнее на полку.

— У меня в прошлом разе плинтуса удержались...

С помощью влюбленной парочки, оторвавшейся в тамбуре от поцелуев, в проход протиснулась и старушка со стулом, плотно «забинтованным» бечевкой. Это была величественная мебелина с подушечной сидушкой, пышной, в роскошных лилиях. Отдышавшись, бабушка поправила сбившуюся горошковую косынку шалашиком, распутала сиденье и уселась на него. По-детски болтнула ножками в тапочках-кунфуйках, чуток не достающими до пола, и тотчас задремала, блаженно откинув голову на спинку стула.

Гудящий улеем вагон. Коробейники и прочая торговая мелочь. Мобильная трескотня.

— Мороженое сливочное, фруктовый лед! Шоколадное в стаканчиках! Мороженое кто желает?..

— У-уф!.. Жарень-духотень!.. На фиг мне твое мороженое! Пиво желаю! Пиво есть?!..

Щекастый карапуз в бейсболке, в коротких штанишках и кроссовках, топчась на скамье, надувал щеки и гудел паровозом. Услышав мороженщицу, загнусавил:

— Я тоже хочу!..

— Не реви мне! Стал больно много реветь! Тебе нельзя! У тебя еще с прошлого раза горло не отошло. На вот компот попей. Бабушкин!

Малыш медвежонком обхватил банку ручонками и засопел, запыхтел, зачмокал, стоя на крепеньких ножках без маминой поддержки, слегка покачиваясь в такт бегу электрички: вот-вот уронит тяжелую, скользкую посудину!..

— Хватит дуть, Макс! А то приспичит — и где туалет искать? — мамаша забрала у него компот: хлебок — и банка пуста.

Сынок возмущенно нахмурился, но тут поезд поглотило мрачное чрево тоннеля — влажное, душное, динозаврское.

При явлении света мальчик скосил вдруг глазенки на соседку:

— А тетя арбузик проглотила!

Набожная девушка с брюшком, с Библией на коленях, державшая спину прямо и напряженно, еще более напряглась:

— Мамаша!..

Она не договорила и крупно перекрестилась, увидев в миражном мареве золотую голубку надеждинской церкви...

Встречный ветер. Дробный стукоток с подскоками, тоскливый свисток раздольненской электрички...

— Надега! Извините, Надеждинская! Следующая — 37-й километр! Извините, то есть, наоборот — Совхозная!

Никак не могут распрощаться две молодящиеся мадамы, обе громоздкие, с пудельными кудерьками — близнецы-двойницы. Одна уже на перроне с мобильником, вызывает сестрицу «Вальсом цветов» из «Щелкунчика». Та игриво отвечает:

— Пока-пока! Чмоки-чмоки! Покушечки, поцелуйчики!..

Ссутулившись, в балахонистой серой ветровке, накрывшись безголово капюшоном, зашмыгивает в вагон шпаненок. Руки в карманах сдвинуты на пуп; приблатненная походочка — скрадывает воровскую добычу.

Хрупенькая беляночка, гитара с виолончель, ручьистый голосок:

— Дорогие попутчики! Эту песню я посвящаю родному Надеждинскому! — и, минуя первый куплет, она начала прямо с припева: «Надежда — мой компас земной...»

Не успела допеть куплет, как из угла перед тамбуром вскочил мужик, жердяй. Он с семьей обустроился среди баулов и тюков. Жена его нянчила моську и помогала сынишке разрисовывать книжку-раскраску.

Мужик уважительно положил в бейсболку гитаристки десятку и увязался за ней, наслаждаясь ее пением.

Собрав рубли, она, благодарная за внимание, по-мужски рванула струны и с надрывом выдала свое:

 

Вечер-смутьян на выдумку горазд,

Он терпеть не может одиночества:

Выброшена робость за борт, как балласт;

Здравствуй, смелость — мушкетерское высочество!

 

Щедрый почитатель положил в копилку еще десятку и устремился за певуньей, перешедшей в передний вагон.

Уже там послышалась любимая народная:

 

Расцветали яблони и груши!..

 

Раздались одобрительные голоса:

— Вот это по-нашему!

— Молодчина девчонка!

— Талант! Десять рублей не жалко!

Разбитной газетчик заглушил восторги:

— Книжка про ягоду-малину! Уникальное издание! Мировой бестселлер! Читается легко, почти невесомо. Газета «Мир криминала». В Подмосковье бандитами без предупреждения велась стрельба на поражение!..

Следом, толстый, громоздится пекарь:

— Пирожки!..

— Сосиська в тесте! — зная его речевку, с издевкой подсказывает мужичок с ведерком помидоров на коленях и хихикает квакающе.

— Сосиська в тесте,— вяло соглашается пирожовник: в такую-то жарень!..

— А пиво есть? — алкает страждущий смертно пивобрюх, сдирая, будто кожу, тельник.

— Дайкон! Черная редька! Семена самого высокого сорта!

— Свет, чего хотела? Я в электричке еду. Вике ключи оставила. Проверяли ли хоть квартиру? А то домушников, форточников расплодилось!.. Ты не по этому? Кроссворды отгадываешь? Ну ты дае-ешь! Ах, я же знатная кроссвордистка! Какое слово? «Цветочек у меня в садочке»?..

— А вот еще талант!

Гармонист в довоенном кепарике-восьмиклинке с пуговкой ухарски наяривает:

 

Не горюй, жена Алена:

Живы будем — не помрем!

Подрастет трава зелена —

На подножный корм пойдем.

 

Эх, играй, моя гармошка,

Десны красные покажь!

Поживем еще немножко,

Россия держится пока...

 

— Держится...— вздыхает мужичок с помидорами.

Судьба России тревожит многих.

— Зато вон замки! Еврокрыши черепичные. Ядовитые!..

— Здесь барство дикое!..

— Чтобы развалить государство, надо обогащать богатых и обнищивать бедных.

— А нам, русским, хоть в лоб, хоть по лбу!

— Удары судьбы в лоб означают, что бесполезны ее пинки под зад.

— Вон наша судьба. Лица желтые во Владике кружатся...

— Соленыи арахис! Калимар к пиву!

— К пиву?!.. А оно есть? Нет? Тогда отвали!

— Мальчика-капитана! Вот чуп-чупс! Вкусный. Даром бери. Угощаись!..

Максик перестает гудеть паровозом и протягивает китайцу пухлую ручонку. Мамаша шлепает по ней:

— Не бери, Макс! У нас свои есть. Бабушкины. Ишь, рожа — хунхузская, а теперь нашим детишкам чупы-чупсы сует...

И она достала из полосатой сумки свое. Леденчик-петушок на палочке! Рубиновый огонек, зоревой, переливчатый. Живой. Вот-вот кукарекнет. Сколько же ему веков — русскому, неповторимому, несгибаемому?!.. Ай да бабушка у Макса — рукодельница, хранительница леденцового искусства! Топленый сахарок с медком, с малино-земляничным соком заливается в петушковую формочку. А ежели по старинке, то еще имбирь для пряности добавляется. Никакие чужеземные чупы-чупсы с этаким чудом не сравнятся!..

Ходячая груда разноцветного тряпья:

— Носовые платощек, щулощек, носощек, маещек!..

Перламутровая, в бисере, милая игрушка: сексуальные стоны, дикий хохот, скандальный ор, дребезг стекла...

— Ой, Вик! Мы с Эдькой — у него... Ну, понимаешь, о чем я? Предки на дачу рванули, вот мы и... Супер! Хочешь, мы тебя с его дружбаном?.. Не вопрос. Натуральный Дима Билан!..

Сунула трындозвон в стильную бисерную сумочку. Погрызла ногти. Достала универсальный ножичек-складешок. Чик-чик! Стрижет ногти, коричневые, протабаченные...

Резиново скрипит сыр в деснах ветхой, косматой смертушки. И вдруг эта бабка-ежка выпутывает из одежных лохмотьев запищавшую чешуйчатую «рыбу». Прогресс!

— Феня?.. Да ты чо? У вас в Сучане дожжы? А у нас парилка. Ну и край! Да и во Владике так же. На Второй Речке — солнце; а в Гнилом Углу — туманы, морось... А ты вот чо, Фень! Кардонка впитывает всю влагу. Ее и пользуй.— То ли поветрие с «чмоками» заразило ее, то ли собезьянничала, подслушав «сестренок»: — Ну, Фень, пока-пока, а то у меня говорильник скоро упокоится. Чмоки-чмоки!..

Еще один газетчик — дюжий, зычный. Такому Муромцу докером бы в порту силушкой похваляться. Да пустеют кормильцы морского края. Поникли головы трудяг — «жирафов»...

— Есть журналы! «Тайны века». Самое мистическое «Джентри». И еще тайны — «Тайны звезд». Свежие. Газеты, журналы, сканворды! Японские тоже. Расписание электрички со всеми остановками. Пять рублей всего!..

— Тайны...— вздыхает седой, лысоватый дачник в темных очках и с горбатым рюкзаком на коленях.— Вон, как объяснить сие странное явление природы: вся Шамора — в морских гребешках. Подпитывает Нептун население.

— Да-да, я тоже удивилась! — пышка перестала возиться в своих сумках.— Интересно как! Бывает же в природе такое! Своему Витальке расскажу — не поверит, хоть читает про всякую ерундистику в «Джентри».— Она мигом проглотила булочку, два бублика, успев при этом кляксово подмалевать перед зеркальцем мобильника булочку губ: — Виталя, ты не поверишь!..

На Амурском Заливе, как обычно, «экспресс» застрял.

— В связи с ремонтом путей поезд задерживается ориентировочно на семь-де­сять минут. Приносим извинения с доставленными неудобствами!

— Неприятности — это еще не самое плохое из того, что может с нами произойти,— воздев палец кверху, умно изрек «рюкзак».— Хуже всего, когда с нами ничего не происходит.

— Скажете тоже...— с вездесущим «пока-пока» пышка захлопнула книжку-мо­биль­ник.— А мой Виталий говорит, что самая лучшая новость, когда нет никаких новостей.

— Сенсационная новость! Щедрые дары океана! Весь пляж бухты Шамора усеян гребешками. Тайфун выбросил на берег тонны ценного деликатеса. Люди собирают его ведрами! Универсальный морепродукт! Можно сварить, поджарить, добавить в салат, потушить, замариновать. Вкус этого деликатеса обогащает общую палитру любого блюда своей нежностью!.. Свежие новости! Читайте в газете «Свежие новости»!..

— Хорошая прибавка к пенсии!

— Надо поспешить, пока не поздно!

— Да, поди, уже все собрали...

— Граждане пассажиры! Будьте бдительны! Во избежание террористических актов не трогайте бесхозные вещи! В случае обнаружения оставленных предметов сообщайте полиции или машинисту электропоезда!

Щедрый любитель гитарной песни с блаженной улыбкой вернулся к семейству. Никто на него не обратил внимания. Жена разговаривала по мобильнику с юристом об оформлении документов на усыновление. Месяц назад умерла сестра, разведенная, оставила сиротой четырехлетнего сынишку.

А он, математик, считал мелькающие вагоны:

— Один, два, четыле, пять, восемь...

В высверках солнца его русая головка казалась седой. На него из кошелки с сиротской печалью смотрела пегая остроухая собачка, тонюсенько поскуливая.

Папаша примостился на опрокинутом ведре напротив семейства, развернул газету и, бормоча, принялся кроссвордничать:

— Мучной уголок в амбаре? Та-ак-с... Колобок. Не-а! Су-сука... Сусека!.. А здесь... Как же его, грека этого?.. Они еще поплыли руно искать — ценный такой каракуль. И капитанил у них... Эх, екарный бабай!.. На «Арго» они плыли, еще водка в честь его названа. Спасская. Ничего, не сучок...

— Пиф-паф! Ой-ой-ой! Умилает зайчик мой! Увезли его в больничу — и уклал он лакавичу...

От «стрельбы» старушка на стуле по-куричьи склонила голову набок, легонько встряхнула ею:

— Не лакавичу, а ру-ка-ви-цу,— ласково поправила она малыша.

Он снисходительно улыбнулся и продолжил считать вагоны:

— Один, два, тли, семь...

Старушка опять вмешалась в счет:

— А четыре, пять, шесть где?

Мальчик насупился и прервал мобильный разговор матери:

— Мама, а почему дядя говолит: «Двели заклываются!»? Ну ма-а!..

Она успокаивающе погладила сынишку по пшеничному чубчику и поспешила закончить юридический разговор:

— Да-да, товарищ... господин адвокат... Возраст у нас еще подходящий, квартирные условия не стеснены, работаем оба, бюджет стабильный, медсправки все есть и куча всяких других документов... Извините! — резко оборвала затяжное пояснение и до вихров потрепала «почемучку»: — Он остановки объявляет, и чтобы в них никто не попал.

— В двели?

— Да!

— А давай пло «да»!

— В совхозе «Победа» во время обеда случилась беда — пропала еда. Ты съел?

— Да-а-а!..— ликующе вскричал малыш и бросился в объятия матери: — Ма-ма! — Он обхватил ее шею ручонками, будто его собирались оторвать от нее.

Мать родную неласковая судьба отняла у Ванечки месяц назад. Два года страдала неизлечимо, сердешная. Родная... Навещал маму в больнице с тетей и дядей и со временем их стал звать мамой и папой. Им же Господь ребеночка не послал. А тут... Как говорится, нет худа без добра. Радость рядышком ходит с горем.

Поглаживая в объятиях сыночку, вытерла женщина счастливую материнскую слезу и слезу печальную — о сестре. Отец, бросив кроссвордничать, придвинулся к жене и сыну, потрепал его взъерошенный чубчик.

Старушка на стуле меленько поморгала и переживательно затеребила лепестки косынки: она слышала разговор об усыновлении.

Малыш выскользнул из объятий матери и, скоренько посчитав мелькнувшие вагоны, соскочил на пол:

— Бабуска, а можно я на стуле посижу?

Та споро, по-детски, слезла со своего сидения:

— Посиди, касатик, посиди! Вон какие у тебя мама и папа заботливые.

Ванечка чинно уселся на стуле, скрестив ножки, однако начал почесывать ручонки. Старушка, стоя рядом, погладила их:

— Эк комарицы-стервицы тебя покусали! Календулой, ноготками потри — укусы и заживут.

— Нет, не заживут! Коготки наоболот колябают.— Он резво вскочил и, держась за спинку, запрыгал на стуле: — Бабуска — калябуска, бабуска — калябуска!..

— Ванечка, нельзя так! — мать ласково шлепнула его по попке.

— Ой-ой-ой! — притворно ухватился он за «ушибленное» место.— Умилает зайчик мой! Увезли его в больничу — и уклал он лакавичу... Не заживет! Не заживет!..— почесал ручонки — и встал как вкопанный: — Мам, а когда мы в больничку пойдем?

Мать посадила его на колени:

— Скоро, сынок, скоро...

Непостижимо отозвалась чуткая детская душа на мамино горе, на свое, сыновнее, далекое — близкое, непонятное и отторгаемое. Потому и не сказал «в больничку к маме». И как бы оправдываясь за свое умолчание, опять же притворно, как от боли, скривился:

— Там уколы делают. Плохо там пахнет. Ле-кал-ства-ми...— склонил головку к материнской груди и навстречу подлетающему сну улыбнулся уютно...

Запашистая вагонная разноголосица... Дух земли, пот людской, плодово-овощные ароматы, пирожковая прогорклость, псина, алкания недовыпивших мужичков, типографская газетчина, пряные вкрапления цветов и мороженого...

Разнобойный и в то же время единый хор вагона... Он, добрый хозяин, несет в себе труд и дрему усталых дачников, деловые встречи, юные ожидания, судьбу маленького Ванечки... Несет дорожное время; скрадывают его, долгое-предолгое, пустопорожние «балалайки». «Просыпаются» они от кукареканья, ядовитого хихиканья, от «Ласкового мая», «Полета шмеля», кукованья, дикого хохота, колокольного звона, дребезга стекла, «Вальса цветов», сексуальных стонов, «Прощания славянки», скандального ора, «Пещеры горного короля», собачьего лая... «Гав! Гав!..»

— Я слушаю, дорогая! Понял! Да! Позвони Кузьмичу насчет машины, если не поздно будет. Щебенку оплати. Машину пусть завтра подгонит. Але!.. Не забудь, позвони Кузьмичу. Да нет, еще не поздно! И за щебенку заплати. Насчет завтра договорись...

— Ой, Вик, я побежала! Билеты проверяют!..

— Не ветеранка я. Льгот мне не дадено, года не хватило. А пензия — и восьми нет.

— Не ветеранка ты, а ветеринарка! Ишь каку скотину прешь!

— На ярманку ташшу. Может, купят. А не то в церкву унесу. Мне его на барбоску Петро-сосед поменял. Ране у его обстановка была, да с Клавкой разошелся, запил. Одному тоскливо, вот мою Лиску, Лисаньку, за стул и выпросил. Все вдвоем весельше...

— Не заливай, бабка! — оборвала старушку дородная ревизорша с эржэдэвской бляхой на мундире и грозно объявила: — Проводятся мероприятия по безбилетному проезду!..

— Женчына без попы, что всадник без головы! — икая, уважительно оглядел ревизорские достоинства пивобрюх.

Та метнула на него уничтожающий взгляд. Он протянул ей билет, зажатый в потном кулаке, и залепетал:

— Командир, ты чо? Ну ладно, командир...

Она же надвинулась всеми телесами на старушку, горсткой вжавшуюся в величественный стул, и снова рявкнула:

— Проводятся мероприятия по безбилетному проезду!

— Вер,— тихонько, чтобы не разбудить Ванечку, муж дотронулся до плеча жены,— давай матери оплатим проезд.

Она растерянно взглянула на него и зашептала:

— Да поиздержались мы. Ты вот за гитарой хвостом вязался, десятками щедрил. Мороженки самые дорогие, эскимо слакомили. Нашу Кнопку оштрафовали, аж на пятнадцать рубликов. Теперь она — не «заяц». Как путевая. А, Кнопушка?.. Непредвиденный расход. Вот, осталось только на автобус.

— Да ладно, Вер! На Моргородке выйдем. А там пешочком прогуляемся. Бабуля, тебе докуда? Та-ак, скоко у нас в наличии? Ей, командир, токо до Спутника. Вот, сорок пять рэ! Держи, мать, билет! Теперь ты не «заяц», а как наша Кнопка.

Ручкой, куричьей лапкой, старушка с бережью, как бесценную иконку, взяла беленький квадратный клочочек. Словно не веря в подлинность его, посмотрела на просвет. Аккуратно положила в прозрачный пакетик, где у нее, похоже, хранились документы. Заморгала часто, смахивая сухонькой ладонькой нежданную слезу; меленько закрестилась:

— Спасибо! Спаси вас Бог!..

— Ладно, мать, не расстраивайся! Все мы — свои люди. Вон как все цаплями любуются!..

Перед синюшным маревом горизонта, слившегося с тусклой морской полосой, сверкнула узкая латунь озерца на заливном лугу. Посреди него, словно продолжая камышовый «частокол», рядком выстроились «камышинки» цапель. Серые, с хохолками и пестринами, голенастые, они балеринно подогнули ножки: вот-вот исполнят танец маленьких лебедей...

Заповедное место это, будто святыня, неудержимо притягивало к себе взоры и души «электрических» пассажиров. И чудилось, от прильнувших к окнам людей кренится состав к манящему омутному озеру, к грациозным птицам — к природе, такой близкой и такой далекой, к ее любви... И это неизъяснимое притяжение смущало, счастливило до просветления. Такая сладостная тайна. Люди — дети... И в таинстве этом Божественном — их сродство. И в переживании сродства этого вагон виделся старушке добрым миром. Ему она верила и смотрела на него слезно-счастливыми глазами с надеждой...

— Але! Костя, это я. В электричке. Тут стул можно купить. В сидячем состоянии. Недорого совсем. Как куда? Светке подарим. У нее юбилей скоро: сорок три года. Забыл? Ну тогда в гараж. Не хозяин ты, Кось! Ничего-то тебе не надо по дому. Никакой заботы. Ну ладно, все равно встреть меня. Машина-то хоть на ходу? А то тащу огурцы, помидоры, да еще гладиолусы. Где-где? На привокзальной площади, у киоска с бюргерами. Э-эх!.. А стул-то самый подходящий!..

Победоносно, с запотевшей бутылкой воды, как со знаменем в руке, восшествовала в вагон «спасительница» с клеенчатой хозяйской сумкой:

— Жарень-духотень! А у меня для вас холодненькая водичка! Все расхватали — две воды осталось. Вот красавицу с булочкой разжарило. Все! Ей досталось!..

— А пиво есть? — безнадежно, першаще прохрипел пивной бедолага.

«Водница» заговорщически наклонилась к нему и благодетельно зашептала:

— Есть, мужчина, есть! Токо в газетке храни, а то стучат,— воровато озираясь, вынула из сумки банку, плотно завернутую в газету.— И тебя могут штрафануть. Нельзя в общественном месте!..

Ошалело, с разинутым ртом, бедняга недоверчиво вперился в газетный сверток. Тряхнул головой, как от наваждения, но все же принял этот нежданный, бесценный дар. Расплатился со спасительницей и выдохнул горячо:

— Вот это МЧС!

С любовью, словно новорожденного, прижал к изнуренной груди вожделенный сосуд, распеленал его и дернул за колечко.

— Буду петь! — в полосатом замурзанном халатишке, не то пацанка, не то пацаненок, «чудо» почесало золотушное ухо и зачастило: — Там-бурам-бум! О-о-о!.. Там-бурам-бум! Добрый люди, дай две рубли! О-о-о!..

Ощутило цыплячьей спиной жар надвигающейся туши и успело ушмыгнуть за эту громадину.

Ревизорша нещадно заколыхалась над старушкой. Та по-детски воззрилась на нее снизу вверх, точно невинная на судью.

— Чо уставилась? Забирай свой трон — и на выход! Спутник скоро. Кончился твой халявный билет!

Вагон возмущенно зароптал. Оплативший бабушкин проезд возмутился:

— Да вы сами сейчас вылетите, как пробка!

— Что-о?!.. Люд! — крикнула оскорбленная напарнице, вошедшей в вагон.— Зови полицию!

— Вон здоровенные «зайцы», как лоси, от вас сигают. За ними и гоняйтесь! А вы к бедной бабушке пристебались. Она даже места не занимает. У нее свое.

— Как же, обеднела! Весь проход заняла. Будто царица на троне, восседает. На мебель, такую дорогую, деньги есть, а на себя нет. А вообще-то, пассажир, почему вы нас оскорбляете? «Пристебались...» Кто дал вам такое право оскорбляться? Мы при исполнении и счас полицию вызовем, и вас хорошенько оштрафуют. Люд, зови!..

Припыхали два мышастых амбала с дубинками во главе с Людкой. Та попробовала пригасить накал:

— Что за шум, а драки нет?

Но стражи порядка сразу «вычислили» нарушительницу:

— Ну ты чо, бабка, ва-аще, крысятничаешь? Стул вон какой! Престол! На таких токо фараоны да цари-императоры сиживали...

Доселе неприметно сидевшая у окна дама властно встала. Сидевшие рядом с ней враз ужались, и она, статная, огнекудрая, в блескучем платье, свободно вышла в проход. От ее царственного мановения руки кучешка служителей порядка подвинулась от «престола».

— Вас как величают? — будто ограждая старушку от дальнейшей напасти, она положила на спинку стула свою божественную руку.

— Баба Аганя.

— А полностью?

— Федоровна. Агафья.

— Агафья Федоровна, я давно приглядываюсь к вашему стулу. Он мне очень приглянулся. Ежели за две тыщи?..

Старушка плаксиво заморгала, личико жалостно сморщилось.

— Что с вами, Агафья Федоровна? — участливо, как врач, спросила покупательница.

— Да я на добро так... Нонче его маловато.

Она соскочила со стула, боголепно распахнула глаза на дивную деву и истово закрестилась:

— Ясны очи! Ясны очи!..— богородичные очи будто смутили ее разум, и она, завороженная, покорно приняла Божий дар.— Да храни вас Господь!

Купив билет до города, вышла на Седанке: там, в церкви уже шла вечерняя служба. Провожая отходящий счастливый поезд, крестясь, низко кланялась всему доброму люду в нем, чудотворной деве — всему миру, сотворенному Богом.

И блистал солнечно-радужно нарядный перрон, узорчато-паркетно вымощенный плитками...

До горизонтной золотисто-сиреневой дымки раскинулся залив. Среди морской ряби сверкали притишенные зеркальные проплешины. Могучий зеленый ветер поезда будто тянул за собой всклоченные снежные буруны, паломниками припадающие к обетованному берегу.

Обладательница стула застыла рядом с ним с какой-то неизъяснимой, нездешней далью в глазах, словно видела себя бегущей по волнам.

— Чайка! Следующая Вторая Речка!

Она вздрогнула, повела затуманенным взором по вагону и направилась к выходу. Некоторые даже привстали, взглядом провожая ее.

— А стул? Вы стул забыли!..

Она уплыла в золотом зареве, плещущем сквозь окна...

Сверкнула, чиркнув серебряным крылом по вагонному окну, отчаянная чайка.

— Если чайка летит задом наперед, значит, ветер сильный! — икнув, похлопал себя по довольно урчащему пузу пивной счастливец.

— Вот мимо пляжей ездим. Лет десять не пляжилась,— примяла трудовой ладонью жидкие — вей, ветерок! — обесцвеченные перекисью волосы увядающая, но все еще приятная женщина.— Все дача и дача...

— Да что вы говорите?!..— изумленно воскликнула соседка ее, «барынька» в замысловатом розовом чепце, как будто та сообщила нечто невообразимое.

В долгом дорожном разговоре она нет-нет, да и вставляла с умным видом эту фразу. Другая же их соседка по скамье, сидевшая с краю, с виду горделивая и осанистая, на каждой остановке заполошно вскакивала и растерянно вертела головой:

— Где мы? Где мы?..

— Ля-ля — три рубля! — с утробной отрыжкой урезонил бестолковку «пивопитек».— Вторая Речка!

— Олигарша, небось...— не сразу стали обсуждать странную даму местные обыватели: величественный дух ее витал над вагонной будничностью.

— Вон какие деньжищи вывалила старушенции!

— Экий стулище — и не забрала.

— Не-е, они так-то с нами не ездят. У их шофера и охрана.

— А чо она тогда выделывается, простую из себя корчит? А вон как разодета!

— Да ничего особенного. Просто женщина видная, а платье нарядное.

— А как же стул?..

— На восьмой путь высокой четвертой платформы прибыл электропезд «Кипарисово — Владивосток»!

К списку номеров журнала «Приокские зори» | К содержанию номера