Владимир Алейников
Стихотворения
***
День ли прожит и осень близка
Или гаснут небесные дали,
Но тревожат меня облака –
Вы таких облаков не видали.
Ветер с юга едва ощутим –
И, отпущены кем-то бродяжить,
Ждут и смотрят: не мы ль защитим,
Приютить их сумев и уважить.
Нет ни сил, чтобы их удержать,
Ни надежды, что снова увидишь, –
Потому и легко провожать –
Отрешенья ничем не обидишь.
Вот, испарины легче на лбу,
Проплывают они чередою –
Не лежать им, воздушным, в гробу,
Не склоняться, как нам, над водою.
Не вместить в похоронном челне
Всё роскошество их очертаний –
Надышаться бы ими вполне,
А потом не искать испытаний.
Но трагичней, чем призрачный вес
Облаков, не затмивших сознанья,
Эта мнимая бедность небес,
Поразивших красой мирозданья.
Знаки
И всё это – было, – и вовсе не фарс
Прощанье с отжившею эрой, –
Сулили несчастье Сатурн или Марс,
А счастье – Юпитер с Венерой.
Для воронов пищу готовили впрок
Сражений кровавых адепты –
И что же осталось? – пространства оброк
Да тяжесть неслыханной лепты.
Растений законы грустны и просты,
Законы ристаний – суровы, –
И вновь кладовые темны и пусты,
Хозяева вновь бестолковы.
Опять непогода – великая сушь
Иль одурь лавины дождевной, –
Заточное место – пустынная глушь –
Достойней во мгле повседневной.
И кто-то поднимет однажды главу
И славу нещадную снищет –
Не там ли, где льды тяжелы на плаву
Да ветер над рощами рыщет,
Где вырваны кем-то, кому-то назло,
Гадательной книги страницы,
Где вновь на челне встрепенётся весло
Крылом улетающей птицы?
Но где же спасенье? – ужель в естестве
Найдётся от бед панацея? –
И бродит Медея по пояс в траве,
И ждёт Одиссея – Цирцея.
***
К дождю или к снегу? – плывут облака,
Окажутся тучами скоро, –
Их поедом ест негодяйка-тоска,
Вторгаясь в ненастную пору.
Не тронь эту область – она не твоя,
Ей зелья твои не опасны,
Пусть в поле плутает ползком колея –
Её не смущают соблазны.
Ты где? – откликайся, хозяйка степей! –
Стенанья твои домовиты –
Румяный шиповник и смуглый репей
Подземными соками сыты.
Не только у страха глаза велики –
Стекло поутру запотело, –
И скифские идолы прячут зрачки
Под камнем тяжёлого тела.
Но чур меня, чур! – я не вправе сказать,
Кого разглядел я невольно
Вон там, где слова узелками связать
Нельзя – до того это больно.
Мне только бы губы раскрыть на ветру,
Туда посмотреть без отрады,
Куда, словно дань, мы приносим костру
Опавшие листьями взгляды.
***
Лишь затем, чтоб под ветром встать,
Сохраняют деревья силы –
И доспехи роняет рать,
Под корой напрягая жилы.
Желваками бугры вокруг
Перекатываются редко –
Разве кто-то окликнет вдруг,
Под подошвами хрустнет ветка.
Кто земных не носил вериг,
Тот ни вздоха не знал, ни взмаха, –
И закопан по горло крик,
Чтоб не выдал прохожим страха.
Отродясь не увидит тот,
Кто ночного не ведал хлада,
Как из сотов густых растёт
Ощущенье пустого сада.
Под горою приют найди
У реки или чуть поближе –
Если сердце живёт в груди,
Я глаза твои сам увижу.
Хоть слова различи во мгле –
Неужели не понял сразу
Полусонных огней в селе
Фризом вытянутую фразу?
Разгадать бы в который раз
Этой трепетной стон округи! –
Вроде, ты и фонарь припас –
Может, вспомнишь ещё о друге?
Чем слово древнее
Я розу ночную срывать не хочу –
Мне взор её сердце тревожит, –
Ей запах не к спеху и плач по плечу,
Хоть где-нибудь голову сложит.
Но я не припомню в шипах похвальбы –
Так было и будет, пожалуй, –
Нет в поздних цветах проявленья мольбы –
Есть привкус надежды немалой.
Приемлю я их не за то, что спасут, –
За то, что печали не множат, –
Когда-нибудь с ними меня понесут,
Пусть век был вполне и не прожит.
В объятья когда-нибудь их соберу,
В ковчег их возьму небывалый –
И сбудется это, как зов поутру,
Где отсвет колеблется алый.
Пусть в дрожи огни – я брожу меж огней
И знаю уже безвозвратней:
Чем слово древнее, тем песня сильней,
Тем звёзды её незакатней.
Одну её слушай – протяжнее нет –
Не прячь от неё откровенья,
Покуда влечёт нескончаемый свет
Из недр забытья – не забвенья.
***
На прибрежной скале я сорвал
Незнакомой травы стебелёк, –
Дух полудня по дому витал
До утра, как степной мотылёк.
Дело к вечеру, – вновь этот дух
Оживает, – загадочный злак
Будит зрение, входит в мой слух,
Зыблет мысль, – не уймётся никак.
На скале я его отыскал,
Что стоит над старинной рекой,
Чтобы плетью медвяной плескал
По столу моему непокой,
Чтобы ночью, к окошку припав,
Этот запах вдыхала луна,
Из бессчётного множества трав
Лишь ему почему-то верна.
И души мне уже не унять,
Этот запах вдохнув колдовской, –
И к скале возвращусь я опять,
Чтоб траву отыскать над рекой.
У неё и названия нет,
Но поймёте ли, что я обрёл? –
Только дух над скалой, только свет,
Небывалый, густой ореол.
***
Пространства укор и упрямства урок,
Азы злополучные яви,
Которой разруха, наверно, не впрок, –
И спорить мы, видимо, вправе.
И вновь на Восток потянулись мосты,
В степях зазвенели оковы –
Но древние реки давно не чисты,
Моря до сих пор нездоровы.
И негде, пожалуй, коней напоить
Безумцам, что жаждут упорно
Громаду страны на куски раскроить
И распрей раскаливать горны.
Отрава и травля, разъевшие кровь,
Солей отложенья густые,
Наветы и страхи, не вхожие в новь,
При нас – да и мы не святые.
И мы в этой гуще всеобщей росли.
В клетях этих жили и норах,
И спали вполглаза мы – так, чтоб вдали
Малейший почувствовать шорох.
Мы ткани единой частицы, увы,
Мы груды песчаной крупицы –
И рыбу эпохи нам есть с головы
Непросто, – и где причаститься
К желанному свету? – и долго ли ждать
Спасительной сени покрова,
Небесной защиты? – и где благодать,
И с верою – Божие Слово?
И снова – на юг, в киммерийскую тишь,
Где дышится глубже, вольнее,
Где пристальней, может, сквозь годы глядишь
И чувствуешь время вернее.
Рождение гармонии
На склоне мая, в неге и в тиши,
Рождается неясное звучанье, –
Но думать ты об этом не спеши –
Забудешь ли напрасное молчанье?
Запомнишь ли все помыслы его,
Оттенки безразличные и грани,
Как будто не случалось ничего,
К чему б не приготовились заране?
Желаешь ли прислушаться сейчас?
Так выскажись, коль радоваться хочешь, –
Не раз уже и веровал, и спас, –
О чём же вспоминаешь и бормочешь?
Ах, стало быть, не к спеху хлопотать –
У вечера на всех простора вдоволь
И воздух есть, чтоб заново шептать
Слова сии над россыпями кровель.
Холмы в плащах и в трепете река
Весны впитают влагу затяжную –
И жизнь зелье выпьют до глотка,
Чтоб зелень им насытить травяную, –
И вербы, запрокинутые так,
Что плещутся ветвями по теченью,
Почуют знак – откуда этот знак?
И что теперь имело бы значенье?
Пусть ветер, шелестящий по листам,
В неведенье и робок и настойчив –
И бродит, как отшельник, по местам,
Где каждый шаг мой сызмала устойчив, –
Ещё я постою на берегу –
Пусть волосы затронет сединою
Лишь то, с чем расставаться не могу, –
А небо не стареет надо мною.
Как будто ключ в заржавленном замке
Неловко и случайно повернулся –
И что-то отозвалось вдалеке,
И я к нему невольно потянулся –
И сразу осознал и угадал
Врождённое к гармонии влеченье, –
Звучи, звучи, отзывчивый хорал,
Оправдывай своё предназначенье!
А ты, ещё не полная луна,
Ищи, ищи, как сущность, завершённость,
Прощупывай окрестности до дна,
Чтоб пульса участилась отрешённость, –
Что надобно при свете ощутить,
Набухшие затрагивая вены? –
И стоит ли вниманье обратить
На тех, кто были слишком откровенны?
И что же, перечёркивая тьму,
Сбывается растерянно и властно,
Как будто довелось теперь ему
О будущности спрашивать пристрастно? –
Присутствовать при этом я привык,
Снимая летаргии оболочку
С округи, – и, обретшую язык,
Приветствую восторженную почку.
Теперь дождаться только до утра:
Проснутся птицы, солнце отзовётся –
И в мире ощущение добра
Щебечущею песнью разольётся, –
И сердце постигает бытиё
С единством Божества неповторимым,
Обретшее прозрение своё
В звучании, гармонией даримом.
***
Ну вот и вечер – сизый дым
Роднит костры по всей округе
С каким-то светлым и пустым
Пробелом, брезжущим на юге.
Собаки лают – знать, прошёл
По этим улицам пустынным
Дурманный запах вязких смол,
Наполнен смыслом половинным,
Недобрым привкусом смутил,
Не удержался от намёка –
И небо мглою охватил,
Запеленав его с востока.
И кто мне скажет – почему
Оно так хочет обогреться –
Как будто холодно ему,
Да никуда ему не деться?
Как будто тянется к нему
Земля с закрытыми глазами
И мнит: неужто обниму? –
И заливается слезами.
Элегия
Кукушка о своём, а горлица – о друге,
А друга рядом нет –
Лишь звуки дикие, гортанны и упруги,
Из горла хрупкого летят за нами вслед
Над сельским кладбищем, над смутною рекою,
Небес избранники, гонимые грозой
К стрижам и жалобам, изведшим бирюзой,
Где образ твой отныне беспокою.
Нам имя вымолвить однажды не дано –
Подковой выгнуто и найдено подковой,
Оно с дремотой знается рисковой,
Колечком опускается на дно,
Стрекочет, чаемое, дудкой стрекозиной,
Исходит меланхолией бузинной,
Забыто намертво и ведомо вполне, –
И нет луны, чтоб до дому добраться,
И в сердце, что не смеет разорваться,
Темно вдвойне.
Кукушка о своём, а горлица – о милом, –
Изгибам птичьих горл с изгибами реки
Ужель не возвеличивать тоски,
Когда воспоминанье не по силам?
И времени мятежный водоём
Под небом неизбежным затихает –
Кукушке надоело о своём,
А горлица ещё не умолкает.
***
Каждой твари – пара в подлунном мире
На ковчеге том, где стол, и ложе, –
Не своими ль в доску, себя транжиря,
На чужом пиру мы стареем всё же?
По ранжиру каждый, пожалуй, может,
Перекличке вняв, у стены застынуть, –
Но какая, друже, обида гложет,
Если кто-то хочет ряды покинуть!
Нет покоя, брат, и в помине даже –
Из неволи мы, из тоски да боли,
Запоздали мы, – потому-то, враже,
Ты рассыплешь вдосталь хрустящей соли.
То ли дело свет, что в себе хранили,
То ли дело дух, что несли с собою, –
Хоронили всех – а потом ценили,
Укоряли всех, кто в ладах с судьбою.
У эпохи было лицо рябое,
По приказу шла от неё зараза –
Но куда бы нас ни вели гурьбою,
У неё на всех не хватало сглаза.
Слово раб изгнал я из всех законов,
Что в пути своём на ветрах воспринял –
И знавал я столько ночей бессонных,
Что покров над всем, что живёт, раскинул.
Слово царь я тем на земле прославил,
Что на царство, может быть, венчан речью –
Потому-то всё, что воспел, оставил
На степной окраине, – там, за Сечью.
Не касайся, враже, того, что свято, –
Исцеляйся, друже, всем тем, что скрыто
В стороне от смут, у черты заката,
Где от кривды есть у тебя защита.