Все, кому я о себе рассказывал. Стихотворения

Владимир Навроцкий

 

***

напихал в карманы

прошедших несколько раз через ноль

бурых уже листьев, рассыпающихся

перемороженных

 

подумал, набрал и в рукава

и немножко за шиворот

и побольше к брюху

 

буду согреваться теплом распада

стану огромным светлячком

никогда не умру

 

как умереть, если уже находишься в мякотке тления,

да еще и светишься сквозь куртку

на темных аллеях

 

 

***

Иногда я брожу в раздумьях по Пятнадцатой Новой могиле

эти люди столько могли бы нам рассказать, а мы их убили

Стреляли в лоб калашами, рубили шашками шеи

Недоубитых сталкивали кирзачами назад в траншеи.

Удивительно, как прочно некоторые держались в теле!

А теперь мы без них как будто осиротели.

 

И никто не додумался просто спросить и внести в протоколы

Кто такие "румяные" "гимназистки",

как правильно смешивать

ром с пепси-колой,

Чем в фамильном имении пахнет туман, пришедший с реки,

Если праздник, и лето, и свечи, и полночь, и над столом мотыльки.

 

Какой журнал котировался выше, Ом или Птюч?

Погиб ли Горбовский в прекрасной книжке

"Страна фиолетовых туч"?

 

Подумать только, мы трогали

носителей этого знания,

могли с ними поговорить,

 

И только потом их запихивать в мясорубку,

толстокожие мы идиоты,

и только потом варить.

 

***

Все, кому я

о себе рассказывал,

уже ничего не помнят.

 

Я рассказал бы заново,

но и сам все забыл

 

(Людям, которых и я помню хуже,

чем обстановку их комнат.

Людям которые были-были, и вдруг

удалились от суеты

в космос, в распыл)

 

Можно, пожалуй, маркером йодным нарисовать

всякие там имена себе на груди,

Или, что то же самое, выкопать неживого котика,

впихнуть батарейку крона,

кричать: встань и иди,

Или, что то же самое, выстроить акустический ад

изо всей наличной хозяйской посуды,

 

Влезть в середину,

Рассказывать о себе

ниоткуда и отовсюду,

 

В противофазе, со всех сторон,

не слева, не справа, не с фронта, не сзади:

Называется долгая (вечная (смертная)) память,

а ещё содержанье ума во аде.

 

***

мы должны расселяться как плесень в сыре,

на весь земляной объем.

но живем почему-то, как плесень

на апельсине, снаружи

Я хочу, чтобы город беззвучный трёхъярусный,

Чтоб чернозёмный дом,

вот лопата, верёва, фонарь, ведро.

Нужно, ребята, ну же

 

Земляное моё непроглядное

тёплое мягкое чувство.

Надо вниз, надо вглубь, и ещё, и ещё,

чтоб убежище, чтобы укрытие.

Надо вынуть породу ведром на веревке,

пусть будет чёрно,

пусто.

Надо в землю скорее селиться

и рыть её

рыть её

рыть её

рыть её.

 

Пересечься

 

Стало у нас невесомое мясо, полые кости, тонкая кожа:

весь медленный тёплый ветер земли (она неоглядно большая)

сквозь нас протекает, мы ему не мешаем, не замедляем, не отклоняем –

не можем.

Сухая трава без имени, светло-серый конячий череп,

несколько километров степи по всем шести сторонам

ветер становится суше, теплее и крепче:

мы, как всегда, последние в очереди, но скоро и нам.

Только давай постоим уж сколько осталось,

разреженными телами обнявшись крепко, насколько можно.

Чувствуешь, как проникают сквозь руки руки, сквозь кожу кожа,

как вымывает горячим ветром радость, тоску, усталость,

череп лошадкин, наверно, не просто так череп, а как бы знак:

здесь начинаются или кончаются чьи-то угодья,

я ведь всегда хотел только с тобой и именно так –

не поверхностями соприкасаться, а пересечься всем телом, объёмом,

плотью.