Высокие модульные конструкции

* * *

На мосту через Далбайку, 
около Култук-Монды 
остановим таратайку, 
желтой зачерпнем воды. 
Полу-стынет полустанок, 
путь из нечто в никуда. 
Зачерпнем, но пить не станем - 
это мертвая вода, 
притаившая заразу. 
Стынет битум на лице. 
Дохлый номер - строить трассу 
в точку Бэ из точки Цэ. 
На мосту через Далбайку 
Только мертвых ставить в ряд, 
мертвых с косами, чтоб в байку 
вплел их друг степей бурят. 
Горько волк за горкой плачет 
По стране СССР. 
Слышишь? По асфальту скачет 
ослепительный Гэсар.

 

 

* * *

господи я карась зрачки у меня круглы 
я уходил на дно ты вынул меня из мглы 
я колебался в иле меркнущей чешуей 
и улетел за леской за ледяной шлеей 
господи я карась жабры мои красны 
бой затонувших звонниц к северу от шексны 
я проплывал сквозь воды глядя на облака 
где оставляли люди бога без языка 
тина моя рутина серый небесный снег 
что же наворотил он этот твой человек 
рыбья моя хребтина хрустнет такая страсть 
я говорю спасибо господи я карась

 

* * *

Бьется по ветру, отпущен, 
блеклый триколор. 
Вечер ближе, темень гуще. 
На посту вахтер. 

 

Цех притихший обесточен, 
пропуска сданы. 
В магазинах люд рабочий 
покупает сны: 

 

«Пять озер» и иже с ними, 
«Путинку» и проч. 
И бетонными, стальными
подступает ночь. 

 

Будет правда неизменна
над землей сырой,
смерти повторенье, смены
первой и второй.

Будут в темноте светиться
испокон веков
целлулоидные лица 
передовиков.

 

* * *

по производственному, на последний слог
по-мужицки слова бьешь: зилы, мазута
сморкаешься в палец правдоподобно зло
кось и кривь черкизовских челентан
бутова содомический бешбармак
все это смазано за окнами мцк
корпус высотных конструкций рождает мрак
ты теперь в нем работаешь, привыкай
в лунках, оттаявших у голубых ногтей
мажется неожиданное вещество
в литинститут поступая, ты был смелей
не поступил и отправился на завод
и теперь, сутулясь, идешь в перерыв курить
и резцы получше стреляешь у токарей
в пятницу пить: в пятницу надо пить
чтобы слова забывались еще скорей
а в понедельник - точи, забивай, крась
выходя на обед, из ворот выпускай пар
в ванне гальваники плавает, золотясь
как эскалибур, затерянный вокабуляр

 

* * *

 

Погода стоит такая, как будто Христос в этот раз не воскрес.
Лера Манович.

 
поедем красотка к высоткам
помчимся где смоль и перьё
здесь мальчик разносит по соткам
по семечкам сердце мое

 

он сеет на сирую клумбу
давай же вставай прорастай
и тужатся серые клубни
и тетка проносит минтай

 

и шахматы эти квадраты
постыли а все же стоят
мутны в катаракте кадавры
в земле начинается яд

 

и велосипедная спица
торчит из окружности вон
подруженька птица сестрица
мне плохо неси самогон

бутылочная аяваска
и студень студеных небес
такая холодная пасха 
как будто христос не воскрес

 

* * *

Если оба остынем, струсим

взявшись за руки спать, гореть -
на Курьяновский гидроузел
привези меня посмотреть.

 

С электрички - петлять до леса,
и от леса еще петлять.
Небо давит извечным весом,
холодна водяная гладь.

 

Здесь, как первые постоянные
зубы, белый растет квартал.
Мы, расшатанные и пьяные,
станем падать на первотал,

 

трогать воду - была же синей,
ты же видел, она была!
Руки пачкает мерзлой глиной
мертвой памятью дна и тла.

 

Все как десять назад, как двести -
перелеска и первоцвет.
И влюбленные смотрят вместе
оба в точку, которой нет.

 

* * *

 

Дарье Верясовой

 

Христос воскрес, но, как платок ни повяжи,

не богомолка - комсомолка.

Темнеет лес, а посреди гудит, блажит

сова, пугающая волка.

 

Он не боится, но бежит; тропа крива,

твоя - пунктирна и безвестна.

Ты, слабая, сама себе трава, сова,

и свет, и лес небесный,

 

который пройден до половы, до волчца,

до пустотелой половины.

И красной тряпочкой горит вокруг лица

не нимб, но вымпел клещевинный.

 

Всё как сначала: Бога нет, и лес твой пуст,

бежишь, блажишь, сдаешься.

Кумач растреплется, зацепится за куст –

так и найдешься.

 

* * *

В городе цветут акации,
утки сели в водоем.
Два вина купил по акции -
типа с кем-нибудь вдвоем.
А сейчас пойду за штопором
и стаканом по пути.
Радио играет что-то там,
только б в штопор не войти.
И, нахохленный, окукленный,
сяду, пьяненький дурак -
я, как будто сам не купленный,
ни по акции, никак.

 

* * *

Вентиляционным сизым хоботом
жесть вползает выше по стене. 
Церковь, перечеркнутая проводом,
падает, как кланяется мне. 

 

В воздухе Москвы дерутся запахи:
пицца, плов, пальмира, чайхона. 
Говорки Донецка и Елабуги,
Ближнего Востока имена.

 

Лепятся старинные и новые,
а внутри снуют, куют ключи.
Ездят вороные и соловые,
статуя зеленая торчит. 

 

Все блестит, играет, бьется, радует
и потом размоется в годах. 
Только церковь падает и падает,
путаясь крестами в проводах.

 

* * *

В две тысячи семнадцатом году
Ильич лежал в гробу, горел в аду.

Накапливаясь в площадях, как в блюдцах
горели мы в горнилах революций

 

по той простой, что на работе скушно.
Нас остужали, дуя равнодушно,

 

почти плюя на закипевших нас.
Мы шли нестройно, в гору и в отказ,

 

но телевизор типа "Горизонт"
не показал, поскольку не резон.

 

И мертвый соответственно стране,
Ильич молчал и щурился во сне.

 

* * *

Юра, мы все поехали, зря ты на нас махнул
не двоеперстно, рабоче-крестьянски, горстью.
Тебе хорошо, ты умер, а мы тут коптим страну
одну шестую - шестерки, шестерни, гвозди.

 

На нас забивают, чтоб нас забивать в гробы - 
ты видел, горы лысеют, леса редеют.
Юра, мы рассчитаны на если бы да кабы,
на работу за хлеб и радение за идею. 

 

Ум, честь и совесть горят в голубом газу,
вот она, гибель, весомая, налитая -
ясно, как то, что врёт на голубом глазу
девка из телика, стонущая: "Улетаю!"

 

Юра, ты правда видел - нет же там никого?
Юра, ты должен знать, тебя тоже по сути нету!
Но почему так погано, страшно так - отчего?
Юр, у тебя там блат. Попроси тормознуть планету.

 

* * *

У Сетуни две ржавые трубы

лежат, покорно сварены попарно.
Пасхально мы соприкасаем лбы,
непроклятые местными попами.

 

Христос воскрес - и преломили хлеб.
"Вставай сюда, тут нет воды и чище".
Река на землю брошена, как цеп,
в квадрате торфяного пепелища.

 

Сидим на порыжелом чугуне
и сетуем. Кивают мехом вербы.
Ты ничего не знаешь обо мне,
размазанной по дну небесной сферы.

 

Шумит вода, пустая, как молва,
комочек целлофановый катает.
И свежевоскрешенная трава
из-под трубы в ладони вырастает.

 

* * *

 

"Сегодня на территории городе Ржева будет отключено водоснабжение с 8.00 до 17.00".

 

Город на Волге, оставленный без воды -
хмурые кухни судачат, кто пил да выпил.
Заспанными выходят свершать труды
граждане с лицами выхухолей и выпей.

 

После войны человек человеку труп,
память о прошлом запутана в настоящем.
Ржавчина зреет внутри обветшалых труб,
капля за каплей вода себя в люди тащит

 

руслами, кровью текшими в старину -
не оттого ли окись гемоглобина?
Или опять собирается на войну
пустынь людей, что была ли жива, любима?

 

Кто его месит и прекратит когда - 
тесто крутое из уличной пыли, праха?
Город на Волге, где тяжела вода
даже в сравнении с шапкою Мономаха.

 

Производственный романс

 

Тихие, разложены на полках,
не гудят, сгоревшие в труде -
в их обмотках и в твоих обмолвках
смысла нет, как нет его нигде.

 

Ты мотаешь, сгорбившись, вручную
по витку медяшку за витком,
не глядишь на девушку чудную
с сединой под ситцевым платком.

 

Маленькая, пахнут канифолью
пальцы; ладан - это от другой.
На обед - из банки суп с фасолью,
перерыв в курилке и - домой.

 

Дом ее. Ты в нем - вечерним гостем,
киснет полусладкое вино.
Шепчет, гнется в проволочный мостик,
а тебе над нею все равно.

 

Намотай последний трансформатор,
и - к себе, в привычное житье.
Над жены фланелевым халатом
вдруг обмолвься именем ее.

 

* * *

Путался и запутался - в женщинах, проводах,
пайке контактов, синих завязях изолент.
Как на спецовке пуговица, крутишься, весь в трудах,
нитка перетирается, радости так и нет.

 

Нитка перетирается, кружится голубой,
цветом как изолента, шар невпопад шагам.
Все на сегодня сделал - значит, иди домой.
Знать бы еще, где дом. Там - выбредаешь - там.

Жмешь в кулаке пуговицу, входишь в людской поток,
меж бессильных шкафов построек держишь провисший путь.
Пестрый клубок запутанный, гордиев узелок
как-нибудь сам собой распаяется, как-нибудь.

 

 

* * *

Недолго спал, немного выпил,
умыт железистой водой.
И снова май, и пыльный вымпел
с тяжелой кистью золотой.

 

Опять приклеятся к спецовке
надкрылья бурых тополей.
В квадрате маленькой бытовки
покажется чуть-чуть светлей.

 

В ночь выходить теперь нескоро,
куда? - не различает глаз.
Квадраты ровного забора
прилежно делят вас от нас.

 

Гудок гудит, народ батрачит
завод зовёт, нудит фрезой.
Здесь человек на землю плачет 
горюче-смазочной слезой.

 

 

* * *

Моюсь холодной водой, отправляюсь лежать нагим,
не глядя, как рядом размеренно дышит нагая. 
Внутренняя эмиграция в закрытый город Ногинск. 
Желтое с красным масло трамвайного попугая,
тук элеваторных бычьепокатых тел,
цементные жертвенники, сыпь золотых мать-и-мачех.
Кожух небесный пока еще не сопрел,
однако процесс корозии явно начат.
В небе кровь проливается сквозь перьевой порез
Будто в обломок зуба, язык утыкается в слово
и несводимые бедра железных рельс
делаются живее всего живого.

 

* * *

Сидишь и пишешь пьяный, 

рабочий день гудит, 

из труб летят туманы, 

и Дух меж них летит, 

невидимый и вечный, 

легчайший и пустой, 

Он в теле человечьем 

покинут на постой.

Оставившие пробы 

на сталях всех мастей, 

идут рядами робы, 

одетые в людей. 

Лишь ты и водка-дура, 

промзона в серебре. 

"Придет шарманщик хмурый, 

заплачет во дворе".

 

* * *

И. П

. 
Завод - не в смысле предприятие, 
а натяжение пружин. 
Одно недолгое объятие – 
и разойдемся, побежим, 
похмельные; не будет тропиков, 
размытый город лег в тенях, 
а ты не думай, сколько пропито 
в моментах, людях, трудоднях, 
и, затыкая губы горлышком 
незрячим донцем к небесам, 
запей горючей хиной горюшко - 
то, из которого ты сам: 
работа, сон, мероприятия, 
башка, конечности, живот, 
завод - не в смысле предприятие, 
а в смысле - кончился завод.

 

* * *

бодается с камнем заступ 
по доскам идет бычок 
осина кивает насту 
веревка влечет сучок 
на веки клади полтинник 
с инфляцией не шути 
прохладно но не противно 
ступай заступай иди 
ты правильный вечный мертвый 
скорее кусай дружок 
застывший сырой и твердый 
ваганьковский пирожок