Тамара Ветрова

Смерть чиновника. Отрывки из детективной повести

Глава 5




Странный вечер продолжался. Золотые шары под потолком заливали Малую гостиную ров-ным светом, а лица гостей как будто отражали этот свет. Генрих Сергеев потер маленькие ла-дони и еще раз пристально оглядел нас, словно пересчитывая, все ли на месте; никто ли не испарился таинственным образом…

— Другой – окажись в моем положении, – сообщил нам Гена, – расценивал бы сегодняш-нее мероприятие как вечер в кругу смертельных врагов. Слава богу, однако, что у меня есть чув-ство юмора…

 («Смертельных врагов? – усомнилась я про себя. – Не очень-то похоже… Точно так же, как этот демарш не указывает на остроумного автора»).

— Смертельные враги? – рассмеялся Владимир Андреевич Опарышев. – Хо-хо!

— Именно, – отрезал Сергеев. – Взять хотя бы тебя, Володя.

Опарышев надул щеки, покрытые малиновым румянцем, и выпятил грудь. Редкая бородка за-дралась вверх, будто руководитель культуры получил неожиданный удар в широкую, как плоскогорье, грудную клетку.

— Что ты пил? – спросил Опарышев Гену не-сколько охрипшим голосом.

— То же, что и ты. Только меньше.

— Так добавь, – фыркнул культурный вождь. – До-бавь и успокойся.

В голосе Владимира Андреевича кипела злость, но и прочитывалась своя логика. И еще было не разобрать, так ли уж пьян был Опарышев или только забавлялся этой ролью?

Гена Сергеев выбрался из своего кресла и по-тянулся, словно намереваясь сообщить нам, что устал и вообще пора прекращать шум. Однако сказал совсем другое:

— Я, Володя, как ты знаешь, неплохой специ-алист…

— Вас и ценят, – встрял Тукляев. – Отдают долж-ное…

— Отдавать должное следует покойникам, – за-метил Сонн и выпил по этому случаю.

— Человек, – возвысил голос Тукляев, – всегда был и останется важнее техники. Хочу напомнить вам гениальный фильм «Свинарка и пастух»…

Стало очень тихо. Все до единого разом посмо-трели на Тукляева – причем как? Как на внезапно помешавшегося человека.

Однако Тукляев по-своему расценил тишину – как дополнительную возможность для духовно-просветительской деятельности. В конце концов эта самая свинарка была изображена в кино-фильме, то есть имела прямое отношение к духовному росту, потому что ничего плохого в свиноводстве нет…

Владимир Николаевич Тукляев скользнул по гостям отуманенным взором.

— Люди смотрят и смеются, – неуверенно вы-сказался Тукляев. – Эти поросята, которых геро-иня кормит по-матерински самым лучшим… ла-комым куском…

Добравшись до поросят, Тукляев затих. На его лице утвердилась  ироническая усмешка непо-нятого человека; вероятно, точно такая же, как в ту минуту, когда он приглашал меня явиться к нему в кабинет и увидеть рабочий стол; удо-стовериться…

— Специалист! – откликнулся Опарышев на слова Гены Сергеева. – Сейчас от таких специалистов проходу нет… каждый сопляк, который научился нажимать кнопочки…

— Конечно, – легко согласился Гена. – Тем более, что тех, кто не научился, гораздо больше.

— И вот, – улыбаясь, выговорил Сергеев, – по-скольку я умею нажимать кнопочки, – как ты, Володя, верно заметил… Я понажимал свои кнопочки и кое-что выяснил. Тем более, это оказалось удобным, поскольку наконец-то зара-ботала новая система обработки данных… Я, Володя, узнал много интересного, – прямо глядя на малинового Опарышева, заявил Гена Сергеев. – Про тебя. Любопытно узнать, что именно?

Я заметила, что вновь стало очень тихо. Однако – это была не та тишина, что сопровождала ра-здумья Тукляева о бессмертном кинофильме. Установилось тревожное, а может быть, и испу-ганное молчание.

— Иди ты знаешь куда, – довольно спокойно (про-тив ожиданий) реагировал на Генину болтовню Опарышев.

С прежней улыбкой Гена оглядел нас.

— Вот и номер первый, – проговорил он, загибая палец.

— Ах, – нервно сказала Лариса Старикова. – Лучше подумайте, как нам выбраться отсюда. А то си-дим, как заживо погребенные!

На Ларису устремились испуганные взгляды (я-то лично посмотрела с интересом. Я и подумать не могла, что она читала Эдгара По… А может, не читала? А смотрела какой-нибудь идиотский фильм?).

Общее внимание смутило Ларису.

— Надо подойти к дверям, – неуверенно пре-дложила она.

— Зачем? – удивился Гена Сергеев. – Тем более, там Пальма.

— Она что, не привязана? – ахнула Лариса.

— Привязана-то привязана, - откликнулся Гена, – только поводок, знаете ли, такой, что ее не обой-дешь… Иначе – какой толк в охране? – рас-судительно прибавил он.

Мне показалось, Лариса побледнела.

— Что же теперь? – спросила она, опустив глаза. – Будем тут сидеть до конца праздников?

— Да ладно! – сказала я успокоительно. – Охранник вернется, а мы допьем вино и разойдемся по домам.

— Тем более, – подал голос Виталий Валерьевич Сонн, – это произойдет довольно скоро. Я имею в виду вино. Из каких, интересно знать, расчетов покупалось спиртное?

— Никто не рассчитывал на поэтов, – подал ко-варную реплику Сергеев (а Сонн, если вы помни-те, пробовал себя в поэзии. Во всяком случае, не чурался…).

— На поэтов, – энергично отреагировал Сонн, в которого вино определенно вдохнуло жизнь, – вообще рассчитывают только некрологи. Это лу-чшее изо всего, что порождает поэзия в…

— В электорате, – подсказал Гена. – Что правда то правда.

— Читал ваши последние стихи, – придав голосу серьезность, обратился Генрих к поэту из Упра-вления Образования. – Я имею в виду сборник, который город издает за свой счет…

— К юбилею, – снова вмешался Тукляев. – Это де-лается к юбилею и в рамках юбилея, – счел необ-ходимым добавить зам главы администрации.

Я заметила, что на него вино подействовало как раз обратным образом. Если вялому Сонну  при-дало энергию, то вялого Тукляева лишило и того немногого, что было; он сидел, смежив бледные веки, подавал неудачные реплики и дремал со значительным выражением неподвижного лица – будто ритуальная кукла в каком-нибудь япон-ском интерьере…

— Тем более, – заметил Генрих, – стихи замеча-тельные, город заслужил этот подарок… Особен-но – вот эти: за замороженным окном домишки, вросшие в в овраги, и фиолетовые стяги рассвета зимнего… Если я, конечно, правильно запомнил.

Тут неутомимый Генрих пристально посмотрел на Сонна.

Сонн опустил набухшие веки.

— Я написал это стихотворение в 1987 году, – отчетливо выговорил он.

— Давно, – заметил Генрих Сергеев и ни с того ни с сего засмеялся.

— Не суйтесь не в свои дела, – холодно посо-ветовал Сонн.

— А я люблю стихи! – задиристо выговорил Гена.

Загадочный диалог привлек общее внимание.

— Что вы хотите сказать? – подозрительно глядя на Сергеева, спросила Лариса.

Гена пожал плечами.

— Ничего особенного, – молвил он и в очередной раз потер ладони. – Просто хочу указать вам, мои дорогие, на номер второй – и он без церемоний ткнул пальцем в бледного Сонна.

Виталий Валерьевич поднялся из кресла. Он, действительно, был очень бледен, к тому же – нетвердо стоял на ногах.

— Что там такое происходит? – вдруг спросил он и указал рукой на дверь за своей спиной. – Кто шляется по коридору?

 

Это было очень странное заявление. И даже не то что странное… Просто – неуловимым образом наводящее на мысль о киносценарии; вообще о чем-то в высшей степени искусственном. Потому что я лично никаких звуков за спиной Сонна не разобрала. Да и какие там могли быть звуки? Кроме нас, в здании администрации никого не было; нас и Пальмы… но собака была привязана. Однако Гена Сергеев посмотрел на дверь и задумчиво покачал головой.

— Кто, – спросил он, неуместно хихикнув, – у нас носит обувь с железными набойками? Стучит, будто копытцами…

— Копытцами! – взвизгнула Лариса. – Что ты ме-лешь?

Уверена: ей пришла в голову самая бесхит-ростная мысль…

Гена захохотал.

— Лариска! – проговорил он, перестав смеяться, и взял перепуганную актрису за руку. – Ты ведь догадалась? Это черт с рогами с горячими пирогами! – рявкнул он над самым Ларисиным ухом, так что бедняжка отшатнулась.

— Оставьте в покое мою жену, – внезапно вме-шался Вадим Стариков. – Вам нет до нее ника-кого дела, – прибавил он тоном ниже и без осо-бой логики.

Генрих Сергеев вздохнул.

— Нет никакого дела, – повторил он. – В этом, милый мой, весь смысл: нет никакого дела.

Тут Гена Сергеев усмехнулся и лукаво посмотрел на нас.

— Номер третий и четвертый! – отчеканил он и широким жестом указал на супругов Стариковых. Впрочем, не оставил нам времени, чтобы раз-бираться в собственных намеках, и, придав лицу таинственное выражение, первым на цыпочках двинулся к выходу.

— Боюсь напугать привидение в подковах! – доложил он шепотом.       

И – скрылся в дверях.

 

Так мы остались без нашего томады. Повисла тишина, которая, впрочем, не могла скрыть глав-ного: ядовитого дыхания тревоги, буквально разлитого в воздухе Малой гостиной.

— Слушайте! – проговорил слегка севшим голосом Владимир Андреевич Опарышев. – По-моему нам и всем есть смысл… - и он посмотрел на дверь.

— Я иду в туалет, – объявил Сонн и обвел нас сосредоточенным взглядом. – Есть возражения?

Возражений, конечно, не было; один лишь Ту-кляев свел брови, будто принимая решение. На-конец  вопрос был решен в пользу Сонна.

— Иди, – разрешил Тукляев старинному прия-телю. – Но, – добавил он, словно продолжая прения с самим собой, – в разумных пределах.

Сонн рассмеялся. Это был, кажется, первый слу-чай, когда чиновник из Управления образования произвел подобное действие; мы все имели воз-можность оценить этот шаг, а заодно разглядеть ровные желтоватые зубы.

— А как же быть с тем, кто стучит копытцами? – спросил Виталий Валерьевич. На его мятом лице засветилось лукавое выражение.

— Я хочу сказать, – не унимался Сонн, – будет ли он действовать в разумных пределах? А у меня – самая настоящая проблема, – продолжал Вита-лий Валерьевич голосом, в котором зазвучали доверительные нотки. – Запоры. Можете себе представить? Притом что я принимаю меры.

На лице Ларисы Стариковой отразился ужас. Мне пришло в голову, что для чувствительной актрисы запоры в прямом смысле слова оказа-лись страшнее черта! В общем, эта штука посиль-нее, чем Фауст Гете (извините)…

Что же касается Сонна, то он, едва заметно кач-нувшись, двинулся к дверям. И, вслед за Геной Сергеевым, покинул помещение. Поколебав-шись немного, это, один за другим, сделали и остальные. И правда: что было торчать в душной гостиной? Тем более, неизвестно, сколько еще предполагалось просидеть здесь…

 

Подумав немного, я тоже покинула гостиную. Зачем? Да просто чтобы не оставаться там од-ной; чтобы размяться, наконец… В общем – покинула.

За дверью уже никого не было видно; то ли все направились вслед за Сонном в туалет, то ли, как и я, решили размяться. Я медленно шла по узкому полутемному коридору; справа и слева поблескивали одинаковые двери с внушитель-ными табличками. Равнодушным взглядом  скользила я по надписям; отдел социальной помощи… отдел по работе с молодежью… Под-отдел… Где это был подотдел, рассеянно припо-минала я. Вроде бы в подотделе трудился Шари-ков, в свою бытность человеком, так сказать…

Коридор безмолвствовал. Да и всё здание, каза-лось, тоже было полно тишиной. Что же за звуки померещились Сонну? А вслед за ним что-то рас-слышал, вроде бы, Гена Сергеев? Если они, коне-чно, не дурачат нас… И вообще, у Сонна алко-гольный синдром, тут услышишь всё что угодно… Но Генрих? Размышляя, я дошла до того места, где коридор выводил на лестничную площадку. Передо мной был выбор: или продолжить свою прогулку и подняться на второй этаж – или, наоборот, спуститься в подвальное помещение, где, как я сегодня узнала, находился архив…

Архив… То самое место, собственно, откуда нача-ли расползаться нелепые истории, слухи; где со-трудница администрации натолкнулась на стран-ное зрелище. То ли увидела лужу крови, то ли еще что-то ужасное… Только люди, которые, пусть и с опозданием, явились засвидетель-ствовать – ничего не обнаружили… «Как и мы сегодня, - мелькнуло у меня в голове. – Никакого источника шума…». И что же это за галлюци-нации, позвольте спросить? Галлюцинации, а по-другому – психоз?

Раздумывая, я всё стояла на лестничной площад-ке; над моей головой темнело окно; за окном был зимний вечер и никаких галлюцинаций… Я вздохнула. И вот тут-то раздался крик.


 


 

Глава 6




Я вздрогнула, однако не испугалась. Мне поче-му-то пришло в голову, что это Опарышев навер-нулся с какой-нибудь ступеньки. Кричала, впро-чем, женщина…

Я поймала себя на том, что продолжаю стоять на месте, не делаю и шага, чтобы разобраться… Выходит, всё-таки испугалась; и напугал меня вовсе не оступившийся спьяну Опарышев; страх коснулся меня, потому что, как видно, я пове-рила в россказни Генриха о всякой таинственной чепухе, которая якобы творилась в этом здании; и даже не то чтобы поверила…

Я неохотно двинулась обратно по коридору – в ту его часть, которая выводила к основной лестни-це, упирающейся в фойе; в фойе, охраняемое ов-чаркой Пальмой (потому что другой охраны у нас в тот вечер не было).

На лестнице столпилась вся компания. Я увидела Тукляева, Опарышева, Сонна, а также супругов Стариковых. Все они молча стояли на нижнем лестничном пролете лицами к фойе. Я заметила, что отсутствует один только Генрих Сергеев.

— Где Сергеев? – спросила я громко.

Первой ко мне повернулась Лариса, я увидела дорожку туши, стекающую по ее щеке.

— Вы что, не видите? – взвизгнула она.

Я подошла поближе, прошла через их спины и наконец увидела фойе, освещенное тусклым за-пасным светом. В нескольких шагах от лестницы лежал маленький неподвижный человек. На нем была знакомая джинсовая куртка Генриха; да и так было видно, что это именно Генрих… Он ле-жал спиной к нам, голова его была прикрыта обеими руками, а кисти рук (я увидела это отчет-ливо даже при слабом освещении) были будто залиты темно-красными чернилами. Дыхание мое перехватило, и одна-единственная мысль, которая мелькнула в голове, была, надо приз-нать, довольно нелепа; я подумала, что красных чернил теперь не достать, и никто ими не поль-зуется…

Над Генрихом стояла, опустив голову, овчарка. Это была наша охранница Пальма, она тихо рычала.

 

— Он ранен? – спросила я.

— Наоборот! – тут же откликнулся Сонн. Мне показалось, что он окончательно пьян; да так оно и было, скорее всего. Иначе никак было не объ-яснить праздничные нотки в его охрипшем го-лосе.

— То есть как это «наоборот»? – всё же спросила я.

— Генрих помер, - охотно объяснил Сонн. – Был да весь вышел. А подойти к нему невозможно, его охраняет собака Баскервиллей. Сожрет всякого, кто приблизиться, загрызет, как Генку…

Самое ужасное, что так оно и было. То есть подойти к Гене, и правда, было невозможно: овчарка на своем бесконечном поводке контро-лировала практически всё фойе…

— Генка – ее законная добыча, – продолжал бол-тать Сонн.

Я заметила, что Опарышев и Вадим Стариков взяли Сонна под руки и начали медленно тран-спортировать прочь от места наблюдений – обратно по лестнице, вверх, в сторону нашего убежища в гостиной…

Тукляев был неподвижен и бел – точь-в-точь как Генрих; только тот лежал на полу, а этот стоял и даже не моргал, по-моему.

Так или иначе, в молчании мы вернулись в Малую гостиную. Нам, безусловно, следовало обдумать страшное положение.

Я посмотрела на часы. Девять часов, без десяти минут. Моих детективных навыков, по-видимо-му, хватало только на это: обратить внимание на время, и то – с опозданием.

— А почему до сих пор нет Сергея? – спросила я. – Не забыл ли он о нас случайно?

— Плевал он на нас! – почти выкрикнула Лариса. – На нас вообще всем плевать! Заперли в этой чертовой администрации!

К онемевшему Тукляеву внезапно вернулся го-лос, да и вообще – административный ресурс.

Ни на кого не глядя, он выговорил внушительно:

— Администрация решает, и не без успеха, самые острые вопросы в развитии данного террито-риального образования. Социальная сфера – в первую очередь, спортивные достижения… 1,5% чемпиона мира за последнее десятилетие…

Высказавшись, Тукляев померк. Притихли и ос-тальные, в первую очередь – скандалистка Лариса.

Я осмелилась подать голос.

— Что все-таки произошло? Как его угораздило свалиться прямо под ноги Пальме?

Внезапно подал голос Сонн.

— Пальма – реабилитирована! – объявил он. – Генрих хвастался, что они с этой псиной давние друзья, и он ее нередко кормил из собственных рук.

— Что же вы говорили про собаку Баскервиллей? – удивилась я.

Сонн немного подумал.

— Пошутил, – наконец выговорил Виталий Вале-рьевич.

Лариса произнесла шепотом:

— Значит, его загрызла не собака? Но…

— Его загрыз кто-то другой, - пояснил Сонн.

— Он мог оступиться, – неуверенно предположил Опарышев (повторяя мою первоначальную вер-сию).

— Столько крови! – выговорил Сонн с необъя-снимой мечтательностью. – Будто он упал не с лестницы, а с колокольни…

     - Ах! – воскликнула Лариса, которую вдруг охватило лихорадочное вдохновение. – Его уда-рили по голове чем-то тяжелым, а потом стол-кнули с лестницы, и он скатился прямо под ноги Пальме. Наверное, преступник не знал, что у них с Пальмой дружественные отношения…

— То есть, – лениво заметил Сонн, – у меня алиби. Я-то знал про собаку.

— И я знал, - выговорил Опарышев обиженно.

— Вы всё делаете неверно! – вскричала Лариса. – Прежде чем искать алиби, надо установить мотив!

Я посмотрела на Ларису с любопытством.

— По-моему, - заметила я, - как раз перед тем, как с Геной случилась эта неприятность, он и уста-навливал мотивы возможного преступления. Рассматривал источники угрозы для собствен-ной жизни.

Лариса растерянно заморгала. И, в очередной раз, тяжелое молчание повисло в гостиной. Наша нервная болтовня будто натолкнулась на неви-димую стену: мы вспомнили маленького, зали-того кровью человека в фойе. Невидимая стена. Капкан. Смертельная ловушка.

 

У всех замкнутых помещений есть одно сча-стливое свойство: они создают иллюзию безопа-сности. Кому это не знакомо, господи! С головой под одеяло – и не так страшно…

Таким образом мы и поступили: шестеро чело-век спрятались от страшной находки в запертой комнате. Закрыли глаза, заткнули уши, натянули на голову одеяло… По всем законам жанра страшная сказка должна была отступить. Но – не отступила.

Мы разместились на своих прежних местах. Все потерянно молчали. Возможно, это была реак-ция; растаяло даже возбуждение Сонна, он затих и свесил голову на грудь. Я исподволь оглядела остальных товарищей по несчастью. Нечего и говорить, все выглядели отвратительно (я, надо думать, не лучше). Подавленные, растерянные, но главное – перепуганные диким обстоятельст-вом. Это обстоятельство был окровавленный Генрих, которого мы оставили лежать на полу. «Ладно, – подумала я с грустью. – В конце концов он там вдвоем с Пальмой».

Первым заговорил Тукляев. Голос его странно скрипел – наверное, под воздействием пере-житого или выпитого, а может, тут было всего понемножку.

— Несчастный случай в производственном поме-щении, - проскрипел Владимир Николаевич. – Каждому из нас, товарищи, придется писать объяснительную записку.

Тут он замолк и поднял палец, как бы подчер-кивая, что наши будущие записки – самое сущес-твенное из случившегося да и вообще из всего, что нас может ожидать. Мы молча выслушали административное указание, видно никто еще не был готов к какой-либо реакции.

Голос Тукляева окреп.

— Оформление объяснительных должно уложи-ться в трехдневный срок, – доложил он. – И уложится в трехдневный срок…

Язык Тукляева определенно заплетался.

Внезапно очнулся задремавший Сонн.

— В объяснительной, – высказался он, – следует указать, что Генрих не просто расшиб голову. Он расшиб голову несколько раз!

— Что ты хочешь сказать? – нахмурился Тукляев.

— Хочу сказать, он, наверное, бился головой о каменный пол. Пока не достиг результата.

В голосе Виталия Валерьевича Сонна опять прос-кользнули праздничные нотки. Мягко говоря – неуместные. Да и вообще…

— Зачем же он это делал? – спросил пораженный откровением товарища Тукляев.

Сонн пожал плечами.

— Трудно сказать, – заметил он. – Возможно, его мучила совесть.

— Он вполне мог разбить голову и без подобных усилий, – сухо вмешался Опарышев. – И если вы намекаете, что ему кто-то помог…

— Не кто-то, – ворчливо ответил Сонн, – а кто-то из нас.

— Говорите о себе! – огрызнулся Опарышев. – Может, заодно объясните, что такое болтал Ген-рих о ваших гениальных сочинениях?

Я перевела глаза на Сонна, и у меня перехватило дыхание. Виталий Валерьевич побелел – то есть в его лице буквально не осталось ни кровинки. Мне пришла в голову мысль, что сейчас он по-теряет сознание. Я сказала:

— Думаю, перед нами стоят более актуальные проблемы, чем взаимные упреки и обвинения. Например, как вызвать помощь…

Сонн всё молчал, на его щеках появились слабые пятна румянца.

— Заимствования в литературе – вещь не такая уж редкая, – глухо проговорил он.

— Да плевать на вашу литературу! – рявкнул Опарышев. – И на ваши шедевры, которые изда-ются тиражом в один экземпляр! Причем – в го-роде, где талантом объявят даже старый пень, если он, конечно, лоялен и не ссорится с началь-ством!

Я в изумлении уставилась на Опарышева. Это был подлинный момент истины. Циник и про-хиндей Опарышев говорил, будто какой-нибудь Минин и Пожарский! Повторяю, я была пора-жена.

Впрочем, Опарышев довольно быстро успоко-ился.

— Так что, как видите, – заключил он, – у вас с нашим дорогим покойником также имелись некоторые недоразумения.

— Как и у вас, – буркнул Сонн.

— Как и у всех остальных, - не сдавался Опарышев.

— А вот меня, – запальчиво высказался Вадим Стариков, – не надо вмешивать в ваши чинов-ничьи разборки! И если Гена собирал компромат на своих коллег, то я, слава богу, не занимаюсь этой возней.

— А чем же ты занимаешься? – несколько неожи-данно заинтересовался Сонн.

Вадим немного растерялся.

— Искусством, – предположил он. Но, кажется, и сам не был уверен в ответе.

По малиновой физиономии Опарышева пробе-жала гадкая усмешка.

— Наш покойник, – заметил он, – как раз интере-совался искусством. Так сказать, в свободное от работы время…

— Вранье! – выпалила Лариса.

— Ну почему же, – лениво растягивая слова, молвил Опарышев.

— Это были дружеские контакты, – глухо (и не-сколько загадочно) высказался Вадим Стариков. – А больше ничего не было…

— Ну конечно! Ну естественно! Разовые дру-жеские контакты, – продолжал издеваться Владимир Андреевич.

— Хватит! – сказала я. Потому что, как и все, по-моему, хорошо поняла суть намеков и загадок Опарышева. Он занимался своим любимым делом, перетряхивал на людях чужое грязное белье; и вот добрался до семейства Стариковых. А именно – нашел еще один мотив возможного преступления; даже два мотива… Лариса – любовница Генриха (бывшая любовница, воз-можно – брошенная любовница); а Вадим, стало быть, ревнивый муж… Убийство на почве любви и ревности… Я усмехнулась. Хотя – Лариса счи-тает себя актрисой. Да и этот ее Вадим…

Мои мысли заскользили дальше.

Честно говоря, я не очень поняла, что там с предыдущими так называемыми мотивами. И какие претензии предъявлял Генрих к Опары-шеву и Сонну. То есть с Сонном, вроде бы, никакой тайны не было: стырил поэт у какого-то другого поэта стихотворение для нового сбор-ника. А может – и не одно; подумаешь, одно стихотворение… «Весь сборник?» – подумала я с веселым ужасом. Но вспомнила белое лицо Виталия Валерьевича, и мое веселье само собой улетучилось.

С Опарышевым было еще меньше ясности. Что за намеки на какую-то (видимо, роковую)  находку для нашего культурного вождя? Чего он такого натворил – и на что (нажимая кнопочки) наткнулся Генрих?

Хорошо, что я, по крайней мере, вне подозрений… неплохо, подумала я уныло. Я, и между прочим, Владимир Николаевич Тукляев.

Мы еще немного помолчали. Помолчали, доели бутерброды… Вдруг всхлипнула Лариса Стари-кова.

— Жуем эту идиотскую колбасу, – выговорила она, шмыгая носом. – А он там один-одинешенек! На полу…

— А что бы вы хотели? – огрызнулся Опарышев. – Чтобы он встал и ушел?

Лариса схватилась за сердце. Перспектива, нари-сованная пьяным Опарышевым, по-моему, напу-гала бедняжку даже больше, чем мертвое тело, съежившееся на полу…

Тем временем Опарышев выбрался из кресла.

— Всё, - сказал он. – Точка. Пойду совершу обход. Заодно проверю, не вернулся ли охранник.

— Я проверю, не вернулся ли охранник, –вне-запно заупрямился Тукляев.

Он также встал.

Опарышев не стал спорить.

— Вместе проверим, – буркнул он.

— А я пойду в туалет, – безмятежно доложил Сонн. – Как вы, девочки? – спросил он кокетливо, при-щурившись на супругов Стариковых.

— Выйдем подышим, – хмуро ответствовал Вадим

Я молча последовала за остальными.

Ничего страшного больше не будет, сказала я себе. Всё, что могло случиться в этот вечер, уже случилось. Так я уговаривала себя, медленно сту-пая по гулкому коридору. Через несколько минут я стояла на лестничной площадке, с которой со-всем недавно нам всем открылась страшная картина – мертвый Генрих на каменном полу. Я стояла неподвижно и молча, мои губы пересох-ли. Генриха на полу не было.


 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

К списку номеров журнала «Русское вымя» | К содержанию номера