Ирина Хотина

Глубокое погружение. Повесть

 

 

                                       Часть 1.РЫЖАЯ

 

Когда-то, давным-давно, когда в мою серую, одинокую, почти мона-шескую, жизнь, вошёл Алексей, мужчина совсем не моей мечты, я написала эти строки, запечатлев себя наивной, слегка разочарованной, где-то растерянной, женщиной-девочкой, подчинившейся воле сильно-го человека и судьбы.

 

Глупышка. Женщина без прошлого.

Нагая пошлость бытия.

Граница пройдена беспошлинно

Меж трёх аспектов жития.

 

Заблудшая овца. Наложница

В гареме будничных идей.

Судьбы невинная острожница.

Немой укор календарей.*

 

* * *

– Моя жизнь началась с этого сна.

Сидевшая напротив меня женщина в молчаливом удивлении вскинула тонкие дуги бровей. Поэтому пришлось пояснить:

– Я начала помнить себя в жизни с этого сна. Ну, когда впервые его увидела. Мне было три года. На следующий день мама должна была повести меня в детский сад.

– Это нормально, – с мягкой улыбкой произнесла она. – Я читала про какую-то знаменитость, тот утверждал, что помнит себя с года. В принципе, при желании можно вспомнить и своё прохождение по родовым путям матери. Когда-то тема полученной при этом младенцем психической травмы весьма занимала психиатров. – Потом, не спеша отхлебнула чай из изящной чашки с затейливым рисунком и спросила:

– Первый реальный стресс?

– Стресс был потом. Даже кошмар – года на три-четыре, пока в садик ходила. В школе было легче.

– Почему?

*) Здесь и на последующих страницах стихи Полины Ладаневой.

 

Я, не отрываясь, смотрела на свою собеседницу, красивую, ухоженную даму, никак не беря в толк, зачем ей всё это нужно? Почему она, занятая бизнес-леди, отложив свои дела, выкроила время для встречи со мной, до этого ей совершенно незнакомой женщиной, и сейчас терпеливо задает вопросы о моём детстве, слушает не самые вразумительные ответы, пытаясь разобраться в моей проблеме. И дать хоть какую-нибудь надежду.

Меня смущало, как она меня слушала – с каким-то отстранённым видом. Позже поняла, это была специально выработанная манера, своего рода защита от чужих несчастий таких бедолаг, как я,– делать вид, что она не вникает в услышанное. Но тогда, при первом разговоре, мне это мешало.

– Дети со мной не дружили. Воспитательницы смотрели, как на какое-то недоразумение.

– Вы были некрасивым ребёнком?

– Не я. Мама. Она была горбунья. Маленькая, квадратная, с неле-пыми кудряшками и огромным горбом. В детстве она перенесла туберкулёз позвоночника. Кем меня только не обзывали.

– На Руси всегда сердобольно относились к калекам, – осторожно возразила она.

– Не знаю. Я не заметила. Может быть, соседи, особенно соседки, не любили её из-за моего отца. Он был моложе её на десять лет и очень интересный.

Рассказывать дальше не хотелось. Я никогда не любила вспоми-нать своё детство. Она же продолжала расспросы, спокойно, глоток за глотком, прихлёбывая чай. А у меня почему-то не было никакого желания прикоснуться к своей чашке.

– Завидовали ей?– спросила собеседница.

Я пожала плечами.

– Все считали, что он женился на ней из-за московской прописки. Вы фильм «Афоня» помните? Там Куравлёв играет непутёвого сантех-ника. Типичного такого. Мой отец тоже был сантехником. Но когда он приходил по вызовам, жильцы долго не могли понять, кто он и для чего  позвонил им в дверь.

– Неужели такой видный был? И как же его угораздило?

Да, вопросы она задавала прямые.

– Он из Читы приехал. Окончил там институт, а потом рванул в Москву поступать в театральный или ВГИК. Наверное, думал, что с такой внешностью проблем не будет. Но провалился. Обратно домой возвращаться не стал. Устроился сантехником.

– Что ж… История банальная. Сантехникам служебное жильё давали.

 

 

– Давали. Когда им работаешь. А когда увольняют, то жильё просят освободить.

– Пить начал?

Я молча кивнула головой. Она права, история, в самом деле, банальная.

– Он раз пять поступал. А когда понял, что всё, артистом никогда не станет, как с катушек сорвался. В ЖЭКе ему, правда, сроки исправи-тельные давали, но ничего не помогало. Тут его мать и подобрала.

– В переносном смысле или прямо на улице?

– У своих дверей. Она с утра сантехника вызвала – кран сорвало. А его всё нет и нет. Ей уже на работу уходить во вторую смену (она швеёй на трикотажной фабрике работала), а вода хлещет. Открыла дверь, чтобы к соседям за ключом сходить. А он лежит у её дверей пьяный. Что делать? Затащила к себе. Его инструментами воду перекрыла, а самого заперла в квартиреи на работу ушла. Через два месяца они расписались. Все думали брак фиктивный. Сами подумайте, красавец мужчина, правда пьющий, и женщина-уродина. А когда я родилась, у всех челюсти поотвалились. Тем более что он в то время пить меньше стал. Матери, наверное, все косточки перемыли.

– Неужели вы думаете, что у всех только и дел было о вашей матери судачить?

– Вы не понимаете. Мы хоть и в Москве жили, но в доме от фабрики. Садик в том же доме располагался, потому что был от той же фабрики. Все друг друга знали. А уж мама одна такая была. Пока одиноко жила, все её жалели, как вы правильно заметили. А как...

– Он гулял? Изменял ей? – прервала меня собеседница.

– Не знаю. Из-за  ревности у них никогда ссор не было. Он умер, когда мне тринадцать лет было. От цирроза. Допился. Когда его поло-жили в больницу, мне опять тот сон приснился. Я поняла, больше он домой не вернётся.

– Вы его любили?

– Очень. Но когда трезвый был. Он знал много, интересно расска-зывал. Любил стихи наизусть читать. После его смерти два чемодана книг осталось с пометками. Заучивал, должно быть, для вступительных экзаменов.

– Он был из интеллигентной семьи?

– Я его родителей, своих бабушку и дедушку, только на его похо-ронах впервые увидела. Оба врачи. Дед – профессор, бабушка заведо-вала отделением в больнице. А у сына вот так судьба сложилась. Но если бы не они, я не стала бы в институт поступать. Мать пить начала. Так они мне ежемесячно переводы присылали, только бы учёбу не бросала.

 

 

– А у мамы были родители?

– Нет. Она сиротой считалась. С шестнадцати лет на фабрике.

– Что значит «считалась»?

– Когда она заболела, родители от неё отказались.

– Отец вас любил?

– Да. Маме ведь нельзя рожать было. У неё и почки плохие были. Но отец очень хотел ребёнка. И она, несмотря на все запреты, меня родила. Беременность долго скрывала, чтобы не заставили аборт сделать. Я об этом потом узнала, когда его уже не стало. Мать с ним, когда он жив был, не пила. А после его смерти пристрастилась. Поставит его фотографию перед собой, нальёт и пьёт молча. Потом  ревёт. Я на неё сердилась страшно.

– Сердилась? Не жалела?

– Она же специально спивалась, чтобы побыстрее к нему уйти. Обо мне не думала. Всё «Боренька, Боренька...» Однажды я не выдержала, мне тогда лет шестнадцать было, крикнула ей от обиды: «Что ты по нему убиваешься? Все знают, что он на тебе из-за прописки женился. Все над тобой смеялись!» А она уставилась на меня мутными глазищами, а потом грубо так, по-пьяному, наотмашь: «Что ты, дура, знаешь? Я от него десять абортов сделала! Если бы не он, и тебя бы на этом свете не было». Она умерла, когда я на третьем курсе училась.

– Тогда тоже этот сон был? – осторожно спросила она.

Я задумалась, стараясь припомнить.

– Нет! – ответила совершенно уверенно, всё больше и больше сердясь на себя, что ввязалась в эту авантюру.

– Странно. Как несложно понять, он вам снится перед какими-то трагическими событиями. Смерть матери не было таким?

Я пожала плечами. Господи, ну зачем ей это нужно? И при чём здесь моя мать? Мама. Мамочка. Как же я хотела её любить.  Разве нормальный человек может  вот так просто признаться: я не люблю свою мать? Я – нормальный человек, поэтому даже подумать такого не могу. Правда, стыдилась, когда она, смешно выбрасывая ноги из-под несуразного обрубка тела, размахивая сильными жилистыми руками и с трудом ворочая кудрявой головой на короткой шее, хромоного пересекала  огромный двор, в центре которого находился детский сад. Она делала только первый шаг из-за угла дома, со стороны трамвайной остановки, как со всех сторон, во все свои картавые глотки  мне кричали: «Голбунья! Голбунья!» – и тыкали в меня своими маленькими

пальчиками. И им никогда не надоедало  бежать к забору и, намертво прилипнув к нему, смотреть, как я ухожу с ней, с чудищем. Наверное, они и в самом деле думали, что меня каждый день уводит мама Баба-Яга

 

Если бы она знала, сколько носов я разбила, сколько расцарапала детских нежных щёчек, сколько сама получила синяков и тумаков, доказывая всем этим глупым детям, что у меня самая лучшая, самая красивая в мире мама.

Любила ли она меня? В детстве, когда был жив отец, да. Потому что любил он. Если бы он ей перед смертью приказал: «Люби Женьку!» –она бы не любила – обожала. Если бы просто попросил... А он не успел, а может, не догадался. Что уж теперь вспоминать?

– Вы давно в Израиле? – прервала собеседница мои мысли.

– Восемь лет. Месяц назад, после того как мужа прооперировали, мне опять тот сон приснился. Мы, собственно говоря, из-за его болез-ни сюда и перебрались. – Наконец-то разговор подошёл к интересую-щей меня теме. – Я вам потому и позвонила.

Подумала, сейчас разревусь от бессилия. От обиды на эту любо-пытную женщину. На себя – надо же быть  такой глупой и наивной! На судьбу. Горло сжал спазм такой же широкой сильной рукой, какая была у моего мужа. Но так же, как и он, в последний момент отпустил. Потому что  в этот миг поняла, что плачу совсем не из-за Лёшки. Нет, конечно, жалко его. Но ещё больше жалею себя. Мне страшно снова остаться одной, как после смерти матери. Поэтому и хватаюсь за любой шанс, самый призрачный. Хотя знаю, ничего изменить уже невозможно.

 

Телефон Катерины Михайловны мне дала соседка, когда я судорожно металась между работой, домом и больницами, куда посылали мужа на всевозможные обследования. Такова, к сожалению, израильская действительность – в больнице долго не держат. Снимут приступ, если нужно, сделают операцию, и через пару дней домой. Так получилось и с Алексеем. У него было редкое заболевание. Слава Богу, диагноз был поставлен давно. Поэтому врачи быстро нашли причину внезапно развившегося приступа удушья. Удачно прооперировали. А вот после этого начались наши мытарства и страхи: ультрасовременные обследования, проверки,  консультации. От нас не скрывали причину врачебных действий. Их интересовало,  перешло ли заболевание ту черту, за которой уповать можно только на чудо.

А тут ещё мой сон. Мой вечный кошмар. Я хотела убедить себя, что он приснился мне с перепугу. Поэтому с готовностью вылила на случайно встретившуюся в магазине приятельницу все свои проблемы, ожидая от неё обычного женского сочувствия и сострадания. Она, как и

положено, прицокнув пару раз языком, в конце разговора, когда мы уже прощались, спросила:

– Хочешь, телефончик один дам?

 

– Гадалка? Целительница? – О её пристрастиях я хорошо знала.

– Нет. Ни то, ни другое. Я её ещё по Москве знаю. Она до самой сути болезни твоего Алексея может докопаться.

– До какой сути? Она, что, диагноз точнее врачей ставит?

– Диагноз. Только другой. Ты что-нибудь про кармические регрес-сии слышала? Про прошлые жизни, реинкарнации? Да не смотри на меня, как на ненормальную. Катерина Михайловна – большой в этом деле мастер. Она, правда, в Израиле не живёт, но к сыну частенько наведывается. Ты позвони, а вдруг повезёт.

Мне повезло.

– Вы мне свой сон так и не рассказали. Что вы видите? – продолжила расспрос Катерина Михайловна.

– В том-то и дело, что ничего не вижу. Я бегу. Бегу в сплошной темноте.

– За вами гонятся?

–Да. Мне дышат в спину. Много, много людей. И мы бежим от них из последних сил.

– Вас настигают?

– Нет. Вернее, я не знаю – от страха просыпаюсь. Когда он прис-нился мне в первый раз, я орала, как полоумная. Родители долго не могли меня успокоить.

– Вы только что сказали «Мы бежим». Вы знаете, кто бежит с вами?

– Нет. Я никогда не думала об этом.

– Может быть, ваш муж?

Лёшка? Мой неуёмный, весёлый, бесшабашный Лёшка? Мой непо-нятный, а иногда страшный Лёшка? Неужели всё так просто? Боже, он и в самом деле часто мечется и стонет во сне. Я-то свой редко вижу, всего третий раз. Может, нам и в самом деле одно и тоже снится? Вот было бы занятно – Тиль и Митиль. Глупости, совсем не за синей пти-цей я бегу что есть мочи в кромешной тьме своего ужаса.

– Не могу сказать, – вздохнув, ответила я.

Теперь задумалась она. Но ненадолго.

– Хорошо. Сейчас мы попробуем выяснить, что это за сон. Если он связан с какой-то из предыдущих жизней, вам её покажут. А заодно посмотрим, присутствовал ли в ней ваш муж. Может, нам  повезёт, и мы узнаем  причину его болезни.

Всё произошло довольно быстро. Сначала она попросила предста-вить то место, где я бегу. Это оказалась ночная пустынная дорога, в белой пыли которой мягко пружинят мои ноги. Босые? Нет, в странных башмаках с серебряными пряжками. Откуда мне известно, что с сере-

 

бряными? Я просто это знаю – при каждом шаге они быстро-быстро мелькают, тускло светясь в лунном свете. Да-да, прямо передо мной огромный диск луны. Но это впереди. А сзади… Сзади ровный, моно-тонный топот толпы, нагоняющей ужас своим приближением. И стук, частый-частый зловещий стук метронома. Это же моё сердце! Сейчас оно разорвётся от страха. Они уже близко! Вот сейчас догонят меня… А-а-а…

И вдруг команда – увидеть начало истории... и я увидела себя. В странном, незнакомом, тёмном доме.

– Я стою перед стариком. Это мой отец. Мне страшно… – Картинки и чувства были столь чёткими и реальными, что мне не представляло большого труда передавать их.

– Почему? Чего вы боитесь? Он ругает вас? – после некоторых раздумий спросил голос Катерины Михайловны.

– Нет. Говорит, что решил выдать меня замуж.

– Вам не нравится ваш жених?

– Он намного старше.

– Вы можете сказать, какая это страна, какое время?

– Англия. Йорк, – сказала я совершенно уверенно. – Отец славит короля Генри, который по-доброму относится к евреям и защищает их интересы в судах.

– В каких судах?

– Через суды мой отец взимает деньги с должников. Король берёт за это десятую часть от вырученной суммы.

– Ваш отец – ростовщик? А жених?

– Ювелир. Он вдовец. Его жена умерла при родах вместе с младен-цем. Он долго не женился. А теперь выбрал меня. Ему нравятся мои рыжие волосы.

– Тогда тоже была рыжей?

– Да.

– Почему вы плачете?

– Меня должны обрить, а потом надеть парик. Так велит наш закон. Но... – я запнулась в недоумении.

– Что случилось дальше?

– Мне надевают парик прямо на волосы. Мать шепчет, что мой жених заплатил кучу денег, чтобы меня не обстригали. Я говорю ему,

что это плохо, это – обман. А он смеётся – никакого нарушения нет. Теперь только он, мой муж, может любоваться ими.

– Вы счастливы?

– Да. Очень. Он большой, сильный. Обожает меня и дочку. Но...  У меня предчувствие страшной беды.

 

 

– Почему?

– Всё изменилось. Добрый король Генри умер. Король Ричард в постоянных походах. В Палестине. Начались погромы. В Йорке все боятся человека по фамилии... Мейблис.

– Мейблис? Вы уверены?

– Да. Меня зовут Ребека. Моего мужа – Джозеф. А этого мерзавца – Мейблис. Он зачинщик всех жестокостей. Он ненавидит евреев. Толпа во главе с ним схватила моего отца. Он издевался над ним, таскал за бороду, заставил есть свинину. А потом... потом отца убили.

– А что с вами?

– Мы с мужем и дочкой бежим из дома. Нам обещали спасение в замке за городом. Многие евреи укрылись там. Но мы не успеваем. Погоня близка. Они дышат нам в спину. Джозеф разрезал мешок с серебром и раскидал его по дороге. Слава Богу, они отстали.

– Вы спаслись?

– Мы в маленькой церквушке. Священник сделал вид, что не заметил нас. Дочка. Она ещё мала. Она заплакала. Нас нашли. Нет! Нет! Они выхватили её и растерзали. Муж борется с ними, защищая меня. Страшная боль в спине... Всё! Темнота!

Вот он, мой сон. Моё предчувствие опасности и смерти. Я лежала без сил, боясь шелохнуться. Всё увиденное казалось моей собственной выдумкой, и всё было так похоже на правду. Слёзы лились из глаз, но вытереть их не было сил. Катерина Михайловна приказала сделать пару  глубоких вздохов, через какое-то время я успокоилась, ожидая её команды выйти из гипноза. Но она дала другое указание, показавшееся мне странным:

– Спросите, кто из душ, из той жизни, сейчас с вами в этой?

Удивительно, но знания пришли сразу.

– Мой отец. Он и в той жизни был моим отцом. Моя мать. О, Боже! Нет! Нет!!! Это Мейблис! Убийца!

– А Алексей? Он не был Джозефом?

– Нет. Его в той моей жизни не было.

Катерина Михайловна не спешила с объяснением. Долго курила, обдумывая услышанное.

– Вы в Англии бывали? – начала она с вопроса, удивившего меня.

– Нет.

– А историей английской увлекались? – Я снова отрицательно замотала головой. – Меня смутило, что вы называете конкретные имена и города. В моей практике такое впервые.

– Великобритания меня никогда не интересовала. Несколько лет назад вместе со всеми переживала гибель принцессы Дианы. А истори-

 

ческие познания весьма скромны: ограничиваются школьной програм-мой. Помню, в детстве «Айвенго» с большим трудом «домучила».

– Не удивительно – ваша душа не хотела снова окунаться в непри-ятные для неё воспоминания. Кстати, вас звали так же, как и героиню Вальтера Скотта.

– А сейчас ей, моей душе, полезно? –с  вызовом спросила я. – Это были не самые приятные минуты в моей жизни.

– Видимо, пришло время исцеления души и тела.

– Тела?! – Мой сарказм, наконец-то, проявился в полную мощь. – Какое отношение моё теперешнее тело имеет к тому, другому?

– У вас есть проблемы со спиной? Боли? Сколиоз?

– И то и другое. В детстве даже несколько лет провела в «лесной школе», ходила в корсете. Мама боялась, чтобы у меня, как и у неё, горба не было.

– Ну вот, видите. А теперь припомните свои последние ощущения в только что виденной вами жизни.

– Сильнейшая боль в спине между лопатками. Вспышка света и темнота.

– По всей видимости, вас ударили дубиной по спине. Перебили позвоночник.

– А может быть, это мои фантазии? Я, вообще-то, большая фанта-зёрка, – наигранно весело ответила, попробовав отстраниться от виден-ного кошмара. Но она права, я специально ношу длинные распущенные волосы, чтобы скрыть свою не слишком ровную спину. Но знаком уродства была отмечена не я…

– А моя мать? Почему она была горбатая?

– Думаю, это Мейблис нанёс вам смертельный удар. Ваша мать заболела в раннем детстве, не так ли? В этом возрасте идёт отработка кармы за прошлые жизни. Она осталась калекой, чтобы своим уродством искупить свои грехи. Это очень тяжёлый урок. Иногда даже не знаешь, что лучше: смерть или вот такие мучения. Так часто наказываются убийцы. Но в данном случае была и другая отработка. Она полюбила и связала свою жизнь с евреем, которого в той своей жизни ненавидела. Даже от него ребёнка родила. Знаете, почему?

– Почему?

– Она должна была дать жизнь вашей душе, загубленной ею же.

– А остальные? Она ведь столько сделала абортов.

– Её душе предстоит ещё долгая и трудная работа. Ничто не пройдёт бесследно. За всё будет заплачено.

– А мой отец? Почему он так страдал? Он потому и спился, что не состоялся нигде.

 

– Вы зря так думаете. У него очень светлая душа с изначально высоким кармическим потенциалом. Судите сами, родился в обеспе-ченной, образованной семье. Получил высшее образование, мог сделать карьеру. Имел привлекательную внешность. Видимо, в этом воплоще-нии его душа захотела пройти уроки тщеславия и гордыни, но не справилась с этим. Вот тогда в его жизни появилась ваша мать, и он помог  отработать её долги. Его душе зачтётся.

– А Алексей?

Она виновато пожала плечами, мол, от неё мало что зависит. На прощанье тихо сказала:

– Поверьте моему опыту, спешить не стоит. Сначала прочувствуй-те полученные знания, сопоставьте их со своей жизнью, разглядите новые нюансы в мыслях и поступках ваших родителей, которые многое объяснят в их судьбах и вашей собственной.

 

Как, оказывается, глупо считать себя «женщиной без прошлого», впрочем, также, как и мужчиной. Как намертво наше прошлое связано с настоящим, как много в теперешней жизни зависит от него. И как же настойчиво стучалось оно в моё сознание страшным сном.

 

Зыбучие пески воспоминаний

И тлен времён – останки  прошлых знаний.

И поражённые потомки,

Заблудшие высокомерно.

Мерно

Отстукивает метроном

Непознанного горестные миги.

Явь оказалась вещим сном...

Грядёт конец интриги.

 

Часть  2.  П А Л А Ч

 

«Ой!» – вскрикнула я одновременно с противнымвизгом тормозов резко остановившейся в нескольких сантиметрах от меня машины. Нет, я вовсе не безответственный пешеход, испытывающий судьбу пробеж-ками перед близко идущим транспортом. Правда, иногда бываю рассеянной. Но в тот день, отстояв после работы привычную очередь за продовольственным заказом и занятая сугубо хозяйственными мысля-ми, я неспешно направлялась от административного зданияк проход-ной фабрики.

 

 

По окончании института меня, молодого специалиста, с распрос-тёртыми объятиями приняли здесь, где тридцать лет отработала мать. Директор по любому поводу, перед любой аудиторией, будь то важные райкомовские чиновники или несмышлёные девчонки-пэтэушницы, проникновенным голосом, с гордостью рассказывал о передаче эста-феты поколений рабочими династиями, а мой пример, как нельзя лучше, можно сказать, классически вписывался в рамки социалисти-ческого реализма: мать – обыкновенная швея-мотористка, дочь – инженер-экономист.

За год работы маршрут был выучен назубок: самый короткий путь к проходной шёл через небольшой скверик с «Доской почёта» и плакатами о светлом будущем и достойным настоящимс чинно стоящимипод ними свежевыкрашенными лавочками, на которых почему-то никогда никто не сидел. Но прежде нужно перейти дорогу; по ней редко когда проезжал транспорт, разве иногда директорская «Волга». От испуга я не сразу поняла, что  чуть не угодила под еёколеса. Итолько после того, как из машины вышел водитель с привычной  для него улыбочкой, всё встало на свои места.

– Ну, что, рыжая? Наконец-то я тебя поймал!– расплылся он довольный самим собой, опершись на дверь «персоналки».

Это был Алексей – водитель директора. С первого же дня он вызывал у меня сложные ощущения: смех, презрениеи ничем не объяснимыйстрах. Это казалось тем более странным, что Лёшка был лёгким в общении, живым, подвижнымпарнем лет двадцати пяти,немного ниже среднего роста. Пожалуй, его портила толькочересчур крупная голова, которая должна была бы сидеть на плечах двухметрового гиганта, никак не меньше. Но такая непропорциональность не мешала ему быть наглым, уверенным в себе, без каких-либо комплексов, «котярой». Казалось, он не пропускал ни одной девчонки на фабрике – кого взглядом, кого словом, а кого, не стесняясь, руками. Директор смотрел на его художества, скандалы и разборки из-за него среди девиц сквозь пальцы, очевидно полагая, что в женском коллективе такой Лёшка не просто нужен, а необходим.

Его внимания к себе я, слава Богу, никогда не испытывала, однако с интересом наблюдала за хорошо срежессированными сценами, кото-рые он мастерски разыгрывал, выбрав для этого очередную партнёршу и купаясь в бешеном успехе. Вот и сейчас попытался разыграть такой

спектакль.Поэтому мне совсем не понравились его фамильярный тон ивызывающие слова.Перспектива превратиться из зрительницы где-то на галеркев рыжего клоуна на манеже, моментально став объектом пе-

 

 

ресудов и переглядов всей фабрики,  меня никак не устраивала. Я посмотрела по сторонам и облегчённо вздохнула – вокруг ни души.

–А чего меня ловить? Второй этаж, комната семнадцать. Тебя интересуютпроблемы замедления экономического роста нашей фабрики?Возникнут вопросы – заходи. – Я неспешно продолжила свой путь, легко выстраивая в голове из возникшего набора слов связные строчки.

– Зайду, рыжая! – послышалось вслед.

Сидя в вагоне метро,  я уже твердила окончательный вариант:

 

Опять застыл в привычной стойке –

Ковбой, плейбой, солдатик стойкий.

За оловянною душою нет ни гроша.

Да бог с тобою, рачительностью не грешна.

За шуткой колкой прячешь чувства.

Ах, не великое искусство –

В убогой маске щеголять:

Роль ловеласа примерять.

Как ни прикидывайсядушкой,

Твой прыщ не скрыть фальшивой мушкой.

А незнакомка в горностае

С улыбкой в пелене растает.

 

 После смерти матери я жила замкнуто. Подруг у меня никогда не было. Соседи своим вниманием не донимали. Жизнь со всеми её проявлениями –любовью, изменами, встречами, разлуками, праздника-ми и скандалами– существовала где-то далеко, вне меня. Более того, при малейшей моей попытке приблизиться к ней она замирала или отступала. Переживала ли я по этому поводу? Конечно. Мне хотелось любить и быть любимой. Я мечтала о свиданиях, жарких поцелуях, крепких мужских объятиях, шёпоте ненасытных губ. Самое ужасное, вокруг меня были десятки, а на фабрике даже сотни, девчонок и жен-щин, мечтающих о том же. И они суетились, искали, предпринимали отчаянные попытки найти своё счастье. У кого-то получалось, у боль-шинства – нет. Я же была трусихой, заранее боясь негативного опыта. Наверное, потому смирилась со своим одиночеством.

Но даже эта скудная на события жизнь преломлялась в стихи, как правило, неровные, со спорными рифмами и оборотами. Но они писались

сами, по любому поводу, не спрашивая меня. Процесс воображенияне-существующих сцен, действий, чувствпоройзахватывал так, что было достаточно случайной фразы или мимолётного взгляда незнакомого че-

 

ловека. Но сегодняшняя встреча с Лёшкой не была подсмотрена. Она произошла со мною. В моей жизни случилось то, чего раньше никогда не было. И только сейчас, когда занавес закрылся, мне захотелось, стра-шно захотелось сделать это – взбежать из зрительного зала на сцену.

Звонок в дверь прервал мои размышления на эту тему. На пороге стоял Лёшка.

– Я же сказал, зайду. Чему,рыжая, удивилась?

Удивилась?! Нет, это очень мягко сказано.Пропуская его в квар-тиру и изумлённо слушая его весёлый трёп,я поймала себя на мысли, что таким парняпрежде не видела.Он был другим, не рисовался, не паясничал. Наоборот, поразила его трогательность.Без привычной клоунской маски он оказался милым и совсем нестрашным. Может быть, поэтому в один миг стало ясно, что сейчас он добьётся всего, потому что я хочу того же.

 

Любила ли я его? Мне было с ним хорошо. Наверное, потому что он был первым моим мужчиной, и я не знала, как бывает с другими. Лёшка стал приходить ко мне каждую пятницу и уходить рано утром в понедельник. Мы не ходили гулять в парк, не бегали в киношку, он не ждал меня у метро под часами, считая каждую потерянную минуту. Он просто хотел меня, а я его.

Да, я не любила его. Поэтому не требовала ничего, не сходила с ума – придёт-не придёт, даже не ревновала, когда он на моих глазах у директорской приёмнойцеплял очередную деваху. Только удивлялась, почему каждую пятницу поздним вечером он открывает дверь моей квартиры. Это были отцовские ключи. Они попались Лёшке, когда  в перерывах между занятиями любовью он чинил в моей квартире всё, что было сломано без хозяйского мужского присмотра. Разбирая содер-жимое ящика старого перекошенного комода, он молча положил их себе в карман.

 

В параллелях не ищу дорог.

Чую бег ласкающей волны.

Зрит в ухмылке месяц-скоморох.

Он из тех, из ушлых, из проныр.

 

И ничком под толщей одеял

Вновь измыслю радугу-дугу

Для тебя, к тебе и без тебя...

Завернёт слеза к излуке губ.

 

 

 

Про слезу получилось нечаянно: я не сразу поняла, что залетела. Но, поразмыслив немного, даже обрадовалась этой беременности – в любом случае, теперь не буду одна. Поэтому  вопрос об аборте отпал сам собой. Другое дело, сказать ли об этом Лёшке? Но говорить ничего не пришлось. Он сам всё понял, увидев мой гордо выпирающий живот.

– Сколько? – спросил он, мягкоположив на него свою огромную лапищу.

– Пять месяцев.

– Почему мне ничего сказала?

– Зачем? Я не собираюсь тебя на себе женить.

– У ребёнка должна быть семья! – твёрдо сказал он.Смешно посопев, добавил: – У тебя тоже.

– А у тебя?! –невольно вырвалось из меня. – Или ты думаешь, что сможешь и дальше бегать за каждой юбкой?!

– Дурочка, я же маскировался. Ты ведь не хотела, чтобы кто-то знал.– А потом с удовлетворением констатировал: – Всё-таки прирев-новала.

 

Знаешь, я не жду уже. Жужжит

Мухой надоедливой тоска.

День устало к вечеру бежит.

Может, стала въедливой. Пускай.

Грусть ослабила железный жим.

Ну, а впрочем, не впервой

В поисках бесплодных ворожить

Гордый лик дворянки столбовой.

Ну, а после жить и не тужить.

Вновь закат качает головой.

 

В первый раз это произошло через полгода после рождения дочери. В тот день я, как обычно, вышла с коляской встретить мужа, прогуливаясь улицей, которой он подъезжал к дому. Мне повстречался мой бывший одноклассник. Сейчас, я бы сказала, как на грех, потому что за разговорами с ним не заметила проехавшего мимо Лёшку.

Он ввалился домой только ночью, пьяный. Мне бы, дуре, промол-чать, проявить, так сказать, понимание, а я накинулась на него, с какой радости ты, дорогой, так нализался.

Всё остальное произошло быстро. Он бросил меня на кровать и, больно придавив коленом, мёртвой хваткой сжал мою шею:

– С чего? – в ярости прошипел он. – Убью…

Я успела сделать последний глоток воздуха и подумать. Нет, не о себе или Лёшке. О дочке. Что будет с ней, с маленьким родным сущест-

 

вом, безмятежно спящим рядом в своей кроватке? Она же останется одна, без меня!  И всё. Темнота.Но только на миг – потом пошёл воздух, много воздуха. И жизнь. И страх.

– Женя, Женечка! Прости меня! – пьяно рыдал он где-то далеко.

Навалившаяся слабость сделала меня неподвижной. Я только слег-ка приоткрыла глаза. Но ему оказалось этого достаточно. Боже, он получал удовольствие от меня такой. Ему не нужны были ни мои слова, ни ласки. Он, как сумасшедший, наматывая на руку мои волосы, заво-дился от «мёртвого» тела.Самое ужасное – он понял это тоже.

 

«Врут карты, врут. Не верь им».

Зверем крадётся ночь.

Пиковой масти веер –

Всё состоится вточь.

Жгут заполошные мысли.

Жгут боли горло сжал.

Бисером лоб усеян.

Взбух словно на дрожжах

Страх...

 

* * *

– Яженщина, возраст не могу определить. Не старая. Опять рыжая. Волосы. Их стригут огромными ножницами, – рассказывала я свои видения Катерине Михайловне, настояв на проведении повторного сеанса через месяц.

– Кто стрижёт и для чего?

– Мужчина. Огромный, высокий, сильный. От него исходит моги-льный холод. Я вся дрожу перед ним.

– Почему?

– Это палач. Парижский палач. Он стрижёт мне волосы перед казнью.

– Ты хочешь продолжить? Ты готова к этому? – вголосеКатерины Михайловны звучала неподдельная тревога.

– Да. – Разве можно остановиться, когда судьба вплотную подводит к разгадке ещё одной своей тайны? Поэтому продолжила без колебаний: –Теперь море... людское море. Оно волнуется, шумит. Крики переходят  в неистовство. Господи, им нужна моя голова… Они радуются моей смерти!

– Смотри на происходящее отстранённо, как в кино. Убери свой страх!–донёсся до меня совет. – Ты одна на эшафоте или есть ещё приговорённые?

– Одна. Рядом священник.

 

– Тебя ставят на колени перед плахой?

– Нет. Кладут на доску и привязывают к ней. Всё. Больше ничего не вижу.

– Спроси. Кто из них Алексей?

– Палач, – ответила я совершенно спокойно.

– А ты? Кто ты? Тебе говорят?

– Нет.

 

Любовь палача–

Почётная должность?!
Пред Богом задолжность (?).
Плачу...

 

    Кто я? И какую задолжность плачу?

– По всей видимости, жертва Французской революции,– спокойно разъясняла мне увиденное Катерина Михайловна. – Тебя казнили уже на гильотине. Но если бы даже по старинке, мечом, долго мучиться не пришлось. У Сансона была твёрдая рука. Как ни как, палач в третьем поколении. Сильный, высокий. Ты всё правильно описала.

–А Лёшка ниже среднего роста. Только голова и руки огромные. –И тут меня охватил ужас. – Так он расплачивается своей болезнью? А я? Почему я с ним, Катерина Михайловна?!

–Тебя с ним что-то связало. Может быть, до казни. А может быть, во время неё. Ты была не простая осуждённая.

– Почему вы так решили?

– Во времена террора казнили сразу десятками, и мужчин, и женщин. А ты была одна. Если покопаться в литературе, есть шанс отыскать себя. Но, по-моему, это неважно.

– Неважно?!

– Если тебе не назвали имя, значит, важно совсем другое...

 

Когда-то в юности меня поразили прочитанные строчки, воспринятые тогда всего лишькак красивыйпоэтическийобраз – разбросанные по всей земле могилы, стоя над которыми человек даже не подозревает, что когда-то сам был похоронен в них. А теперь вот у меня самой есть возможность посетить Йорк и зайти в маленькую ничем не примечательную церквушку Святой Марии, построенную на месте той, гдекогда-топогибли мой муж, дочь и я сама. Катерина Михайловна отыскала в английских исторических хрониках упомина-ния и о некоем Ричарде Мейблисе, получившем во время йоркскихеврейских погромов прозвище «Жестокий зверь».

 

 

– Помнишь, ты упоминала замок, в котором вам обещали укрытие? –в волнении спрашивала она меня по телефону. – Так вот, никто не спасся. Их всех обманули.

И вот теперь новая точка на карте судеб, новая могила, к поискам которой можно приступать. Только чья она? ШарлотыКорде –  убийцы Марата? Она была  молода и красива, с копной ярких каштановых волос, так понравившихся палачу. А может быть, Жанны Вобернье,маленькойсмазливой проститутки, охотно продававшей свою любовь молодому и пылкому Сансону?Правда, впоследствии ставшей могу-щественной графиней Дюбарри, последней метрессой Людовика ХV. В страхе она так и не узнала Сансона на эшафоте. Ещё бы, ей было не до того.Были и другие, знатные, благородные гордячки, отвергшие его только из-за профессии палача, на чьи головы много лет спустя он без всякого сожаления опустил нож гильотины.Неужели я одна из них?

А может быть... Нет, аж дух захватывает. И всё-таки... я была ей? От неё не осталось ничего – слишком многонегашёнойизвести насы-пали на гроб. Ничего, кроме полуистлевшей подвязки, по которой через двадцать лет опознали останки, превратившиеся в серую пыль.

 

О, капризная, скверная, нежная,

Королева, народом отверженная.

Одарила судьба истеричная

Красотою до неприличия.

А взамен запросила недорого:

Смерть детей, да в друзья дала ворога,

Короля ночные поллюции,

Жизнь

На заклание революции.

Оступилась на плахе нечаянно.

Палачу прошептала в отчаянье:

«Не нарочно, простите меня».

 

Беспечная, беззаботная, избалованная, слишком поздно понявшая, как много ей было дано от рождения, какими высочайшимиталантами обладала её душа, и как бездарно они были потрачены. Гордая до самого последнего мига. Неужели она так и неискупила своей ошибки в той жизни, сознательно превращённойв непрерывнуюкруговерть быстро надоедавших пустых развлечений и маскарадов,где последним костюмомстало старенькое,штопаное-перештопаное платье, а прощальной маской – отрубленная голова в руке палача? И поэтому сейчасона должна была родиться в семьегорбатой швеи-мотористки и

 

алкоголика сантехникаи прожить серую, безликую жизнь, в которой  не было ничего, никакого праздника, ни любви, ни дружбы?Какое страшное падение! Какая горькая расплата! А потом встреча сПалачом и его безумной любовью на той самой грани, когда душа покидает тело. Да нет. Бред, фантазии.

– Это всё фантазии! – уверенно произнесла я вслух, стряхнув груз  нахлынувших мыслей и выключив монитор компьютера.

– Жень, какие фантазии? Ты про что? – Лёшка, оказывается, неслышно подошёл сзади.

На самом деле,Катерина Михайловна права, важно совсем другое. Только вот как ему сказать об этом? Лучше не тянуть.

– Про то, что в прошлой жизни ты был Сансоном.

– Кем, кем? Самсоном? Библейским героем?

– Сан-со-ном. Парижским палачом.

Я думала, что сейчас он с презрением скажет мне, какая я набитая дура, идиотка, безмозглая курица, верящая во всякую ерунду и всяким проходимцам, то есть сделает то, что сделал бы в подобной ситуации любой мужчина. А ещё хуже,обидится. Но Лёшка побледнел и спросил приглушённым голосом:

– Откуда ты знаешь?

– А ты?! Ты это знал?

– Мне лет с шестнадцати снится, как я рублю головы. Иногда, как на конвейере: дергаю за верёвку, и головы падают в корзину одна за другой.

 

***

К сожалению, я уже ничем не могла ему помочь. Он  сгорел быстро, за полгода. Правда, уходил спокойный. Умиротворённый, чтоли? Как-то нашёл в интернете «Записки палача» Радзинского. Несколько раз перечитал.

– Жень, послушай, что у него тут написано: «Но страх, невыноси-мый, непередаваемый страх не покидает меня! Господи, спаси!» Представляешь, а у меня страха нет. Прошёл. И сны те больше не мучают. И умирать совсем не страшно. Только перед тобой виноват. Прости.

– И ты меня прости.

    Ни горсти земли,

                                    ни камня, ни пепла...

Ослепла, застыла

                                    у края могилы.

 

 

У края... Над краем

озябшие галки

                                    привычно стенают.

И жалко. И жалко

                                    молвой облетают

                                    последние листья.

Простить и проститься.

Прости...

Не любила.

 

Часть3.   К О М А Н Д О Р

 

Его поступь, как и положено, была широкой и тяжёлой:  «Асфальт – как метафора, как символ беспощадности. Это серое, грязное, бездушное существо имеет свойство вызывать самые страшные свойства человеческой природы, которым бы покоиться в глубине наших душ. Но ему этого мало – он подлец, к тому же успешно закатывает под себя чувство доброты, взаимовыручки, единения с природой, а ещё хуже с другими людьми...»

Но послушай, Командор, асфальт сам по себе – это уродливо застывшая масса битума и щебёнки, только на какое-то время вносящая дисбаланс в единую сферу природы и души. Неделя, другая, и молодая поросль окаймит чёрную мёртвую глыбу весёлым венчиком нежно зелёных стебельков. А там, глядишь, распустятся и бутоны, пускай малюсенькие, пускай невзрачные, но цветы. Кто-то даже увидит в этой картине своеобразную красоту, без оттенка иронии назвав её «городским пейзажем».Чтобы закатать под себя чувства, нужен каток!

Ты не прав, Командор, утверждая, что «мы мчимся вперёд по этой чёрной полосе, подрезая слабаков, распираемые осознанием своей силы, сноровки и наглости, торчим в «пробках», вдыхая смрад города, а на самом деле играем по правилам, которые нам навязал асфальт. И мы проигрываем, мы всё время проигрываем ему. В результате оказывается – свою жизнь. Несёмся, суетимся, расталкивая остальных, думая, что приближаемся к цели. Но это самообман...»

В этом наша с тобой проблема, Командор,ты не видел цели, а для меня она оказалась миражом.

 

Вновь откинул заученным жестом

Прядь льняных, потускневших волос

Дней минувших потухший повеса...

Жизнь неслась под откос и вразнос:

 

Дребезжала расхристанным бытом,

На ухабах ошибок тряслась,

Оставляла с разбитым корытом

И похмельною песней рвалась,

По задворкам империй швыряла,

Подставляла под всякую власть,

И – натешившись всласть, – отпускала,

Мордой тыкая в липкую грязь.

 

* * *

 

– Знакомьтесь, Женечка! – Марина Андреевна, дородная молодя-щаяся дама на правах хозяйки дома подвела ко мнеинтересного мужчину, интеллигентный вид которого подчёркивали блеснувшие обрамлённые серебристыми дужкамиузенькие стёклышки очков. Вот только взгляд за ними совсем не вязался с шаблонным обликом: он откровенно оценивал размер моей груди. –Кирилл. Но с недавних времен зовётся Командором.

– Почему? – спросила я, понимая, что в таких компаниях не принято молчать и, если тема заявлена, её нужно развивать.

– Решил осваивать просторы океанов и морей. – Вмешался ещё один гость.

– Не верьте им – только глубины. Вы,кстати, не ныряете? Рекомендую – море позитива!– вступил в разговор сам Командор.

– Кирюше надоела людская возня на земле, – как-то тяжело вздохнув, проговорила Марина. – Решил сменить профессию и стать дайв-мастером. Оно, наверное, и лучше. – Посмотрев на него, как-то озабоченно, по-матерински что ли, спросила.–Тебе ещё долго в Москве околачиваться?

–Через пару недель лечу в Египет. Там отныряю минимум в Красном море.  Потом экзамен и...

– «...Стройная фигурка цвета шоколада помахает с берега рукой». Ах, Кирюша, всё это фигня. Читал твой последний материал. Ты же гений! – с некоторой назидательностью и сочувствием проговорил собеседник Командора.

Видимо, тема трансформации Командора широко обсуждалось его друзьями и воспринималась,скорее, как мало удачная шутка.

– Гением можно быть и на берегу Индийского Океана. А вот жить в полном говне, извините, надоело.

Да, разговоры пошли интеллектуальные. В эту компанию, или «салон», как по-декадентски они сами себя называли, меня ввела Кате-рина Михайловна. Его хозяин, Леонид Бортник, эмигрировал из  СССР

 

ещёв середине семидесятых, став через полтора десятка лет на Земле обетованной известным израильским поэтом, а заодно и прозаиком. Но в середине 90-хопять пошёл наперекор основному потоку, вернувшись на родину, претерпевшую к тому времени коренную метаморфозу. Случилось это отнюдь не по идейным соображениям и не из чувства противоречия, а токмоблагодаря существенному материальному вознаграждению, которым оплачивалось его бойкое перо.«Злойгений молодой российской демократии», «серый кардинал Семьи»Б.А. Березовский на него в то время не скупился. Бортникактивно отрабатывал свои денежки, пиаря нужных кандидатов в депутаты и работаяна телевизионный канал олигарха. Когда же Березовскому пришлось переселиться в Лондон,Леонид Аркадьевичпревратил снимаемую им квартиру на Чистых Прудах в своего рода салон, куда приглашалась интеллектуальная и экономическая элита, близкая к правящим кругам, дабы опальный деятель мог держать руку на пульсе власти.

Эйфория близости к значимым фигурам сыграла с Бортником злую шутку: рассчитывая на своего щедрого работодателя, он купил эту квартиру, взяв под неёвесьма солидную сумму в долг у серьёзных людей. Но оказавшемусяв один прекрасный момент персоной нон-грата в Москве Березовскомутакой проект стал не интересен, и он отказался от его субсидирования, что дало недругам повод зло шутить: «Бортник бортанулся».Леонида Аркадьевича хватил «кондратий» в прямом смысле.Немного оклемавшись, с перекошенным после инсуль-та ртом, он стал искать новых спонсоров. И тут судьба привела его к Катерине Михайловне. Её не интересовали ни перо, ни связи бывшего израильтянина, но она взяла его под своё покровительство.

– Я уже однажды спасла его от набитой морды. Он, правда, об этом не помнит. А меня так и не узнал. Это было 17 сентября 1989 года, –рассказывала мне Катерина Михайловна перед моей поездкой в Москву.

– Почему такая точность?

–Мы гуляли второй день свадьбы дома, в квартирке мужа. Звонит знакомая и осторожно так спрашивает: «Можно я с кавалером приду?» Нет вопросов, приходи.Мы же не знали, что им окажется Бортник.

– А что, он был, как стихийное бедствие?

– Хуже, нескончаемый поток отборнойматерной брани под жидкие тосты за молодых.

– Вы ему так не понравились или он вообще против браков?

– Нет, ему на нас на всех – свадьбу, гостей, молодожёнов – плевать было. Это всех и задело. Он приехал в Москву на израильскую книж-

 

ную выставку. Выяснились  какие-то проблемы с организаторами. И он их долго и громкорешал по нашему телефону, с применением самых выразительных русских слов. Квартирка-то маленькая.А разобрав-шись, понёс на гостей всякую ахинею, мол, все полные идиоты – сидим в этой помойке, когда нас ждёт историческая родина. Ну, тут у молодого мужа планка  упала. Пришлось мне защищать гостя грудью.

–Вы ему по старой привычке помогаете?

– И по старой, и по новой, – оборвала меня Катерина Михайловна. –А в твоём случае Бортник тот самый человек, который окажет реаль-ную помощь. Даже если я оплачу твой проект без признания его про-фессионалами, тебе не пробиться. Лёнька, может, как человек дрянь, но нюх у него звериный. Если его зацепит – подскажет, что изменить, к кому обратиться, как действовать. Я ведь, Женечка, в этом не раз-бираюсь. Да и ты литературных институтов не заканчивала, в богемной тусовке не крутилась. А роман твой раскручивать нужно как-то…

 

Просторная, отделанная с большим вкусом московская квартира переговаривалась, пересмеивалась, гудела компаниями усталых, подвыпивших людей, со знанием дела расслабляющихся и за богато накрытым столом во главе с хозяином, и на диванах, где расположилась его жена, и в креслах у огромного аквариума с экзотическими рыбками, предмет особой заботы и гордости хозяйки, и на просторной кухне, и в тупичках длинного коридора. Обсуждались последние новости, последние сплетни, последний анекдот. Нет, среди этого люда, бывалой писательской братии, не было узнаваемых лиц, всем известных фамилий. Но именно на их плечах, способностях, возможностях  стояли киты российских СМИ – журналистах разного уровня, пошиба и калибра.Бортникдержал двери своего дома широко открытыми. А поутру, как, посмеиваясь над ним, говорила Катерина Михайловна, кропал статейки аналитического характера, которые охотно покупались популярными заграничными изданиями.

Я– новичокв этой тусовке– фланировала между компаниями, выхватывая обрывки разговоровв поисках близкой темы. Но вскоре поймала себя на банальной мысли, что на самом деле ненавязчиво кружу вокруг Командора, стараясь не выпускать его из вида.

– Да ты посмотри, что из людей прёт! Глупость, злость...–возражал он какому-то толстому дядьке.

– Поэтому других в асфальт укатывал? А теперь руки умываешь? – в ответ напирал тот на Командора. Тогда это обвинение показалось мне слишком резким.

 

 

 

–Оставляю их наедине со своей глупостью. Хватит,наигрался в чужие игры.

Но собеседник Командора не унимался:

– А как же твоё любимое: «Я должен быть жесток, чтоб добрым быть»?

– Товарищ Шекспир в Беслане не был. Жестокость может быть оправдана, если она льёт воду на мельницу моих понятий о добре и справедливости.

–Раньше ты не был так разборчив.

– Я заказуху никогда не писал. Если ты имеешь в виду это, – моментально набычился Кирилл.

–Нет-нет, дорогой, вот в этом тебя упрекнуть никак нельзя. Но уж больно перемена разительная.

– Старо, как мир: только глупец не меняет своих взглядов.

– По-моему, Кирилл, ты обманываешь себя.

Но Командор, тряхнув головой, как будто стряхивая груз своих размышлений, уверенно ответил:

–Я принял единственно возможный  способ избежать жестокости по отношению к людям – остаться одному. А ещё лучше… с упоитель-но загорелой блондинкой. – Он остановил меня, проходившую мимо. – Женечка, вам пойдёт бронзовый загар.

 Собеседник Кирилла, подав мне бокал с вином, философски заметил:

– Кирюша, а может, дело обычное – кризис среднего возраста, а? Не ты первый...

– Удобное состояние,всеобъемлющее своей универсальностью, – парировал Командор.

– А почему именно дайвинг? – решила я  вмешаться в разговор, уж коли меня позвали.

И тут Командор оживился:

– Потому что он, милая дама, не для всех и не для каждого. Потому что это – море, ветер и волны. Нормальные, природные волны, даже если они цунами, а не те, которые «гонят». И ещё то, что стало редкостью между людьми на земле – ты помогаешь, тебе помогают.

–Кирилл, – не унимался дядька, – это экстрим. А он требует ответственности за себя самого и за того, кто рядом.Ты  готов к этому?

–Именно этим я усиленно занимался последние три месяца – нара-щивал свои атрофированные мышцы добра и чувства локтя.

Дядька недоверчиво покачал головой.

– Да-да, – вмешалась в разговор подошедшая Марина Андреевна. – Это всё из твоегопоследнего эссе. Меня впечатлила фраза,которую ты

 

приписал своему напарнику: «С тобой отлично и надёжно нырять».Ты не находишь, что сам виноват в том, что с тобой удобно только на глубине? – Она открыто смотрела в его глаза. Теперь в её взгляде не было ничего материнского. Это был взгляд женщины, в котором были обида, горечь, разочарование.

Он не стал отвечать, молча отошёл, чтобы налить себе спиртного.Потом сам предложил подвезти меня до дома. Всю дорогу молчал, азаглушив  машину, как-то устало спросил:

–Ну что, пойдём? Только у меня нет презерватива. Ты как?

–Я – никак.

– Тогда пока.

– Пока.

Я медленно поднялась к себе. Вошла в ванную. Там в огромном зеркале увидела чужую женщину – шикарную платиновую блондинку, на лбу у которой было написано: «Даю всем». С остервенением стащила парик. Дура! И зачем я его нацепила?Думалось прибавить привлекательности в незнакомой компании.А получилась безмозглая кукла, которой для полноты картины не хватает бронзового загара. Или дело не во мне? И прав тот толстый, не поверивший ему. И Марина что-то говорила о дискомфорте рядом с ним... А как она на него посмотрела!Надо просто выкинуть его из головы.

Но,вернувшись в Израиль, в телефонных разговорах со своими новыми знакомыми  как бы мимоходом интересовалась, как дела, ну, у того интересного мужчины, кажется, Командора, решившего так круто поменять свою жизнь, пока, наконец, не услышала:

– Женя, послушайте моего совета. – Голос Марины Андреевны звучал глухо. – Кирюша –глубокий, тонкий, ранимый человек, скрыва-ющий эти качества от других. Во многих горячих точках перебывал. А на Беслане сломался.

– Что значит, сломался?

–С женой развёлся. С работы уволился.

– Почему?

–В двух словах не скажешь. – Она тяжело вздохнула. – Перестал устраивать начальство. Из одной крайности понесло в другую. Одно время пить начал с обязательным мордобитием. А сейчас решил от всего убежать таким способом.– Помолчав немного, добавила: –И характер у него отвратительный.

Это точно! А откуда она взяла, что он тонкий и ранимый? Или он окунул меня в дерьмо в качестве самообороны? Глубокий?Глубину автора можно прочувствовать только в его творениях. Поищем таковые.

 

Я залезла в интернет. Вот это да! Статьи злые, резкие, грамотно бьющие в самое слабое место оппонента. Как это ему удаётся вот так кратко, всего лишь в одной-двух фразах, сформулировать всю суть? Но это – талант. А где же… тонкость и ранимость? Неужели нашла?

«Вот-так, вот-так»–елозят дворники по ветровому стеклу, тупо смахивая мокрый мартовский снег. «Вот-так,вот-так»–словно отсчитывают первые секунды без него, сбрасывая их в прошлое, в пустоту. А что там, впереди? Тоже пустота… Что там может бытьбезнего?Две пустоты и я, женщина, между ними. И всё это называется жизнью. А что же делать в этой жизни с сердцем, которому хочется любви? «Вот-так, вот-так» –«учись жить дальше». Как умно!«Вот-так, вот-так»–стань сильной и свободной. Только почему так хочется плюнуть, а ещё больше – заплакать, даже завыть местами? Плюнуть на них, всех этих невротиков и сволочей,оставивших в моей жизни лишь пустоту. И заплакать по тому же. Вот-так, вот-так –не хочу быть сильной. Разве это так  много, быть просто женщиной? Вот-так...»

 

«Но, если тымужчина, который не предполагает, а точно знает, каково это быть женщиной, почему ты так поступил со мной?» –негодующе отбивала я на его е-mail.

Он и тут не изменил себе, сразив наповал своей прямотой: «Я давал тебе шанс быть со мной. Ты им не воспользовалась. Я привык иметь дело с реальными женщинами. Не пиши мне. Виртуальные фантомы мне не нужны и не интересны».

Большего цинизма, абсурда и глупости я ещё в своей жизни не встречала! Оказывается, он давал мне шанс.  Тонкий, глубокий... урод!

Может, я что-то перестала понимать? Может, жизнь изменила свой формат, утратив всякий намёк на светлые чувства, возрождающие её, и эта существенная перемена осталась мной незамеченной? Один Бог знает, как я хотела любить этого мужчину.

 

Положу я на плоскость стиха

Трепет мысли и крик подсознания.

Препарирую душу – лиха

Та беда, что начало признания.

И гармонией всхлипнут меха.

Тризну справив, прочтём заклинание

По заблудшим в познанье греха,

Углубившимся слишком...

 

Наверное,«заклинание» сработало, хотя никак не ложилась по-следняя рифма,потому чточерез пару недель я обнаружила его письмо.

 

Сначала не поверила, пока не перечитала несколько раз. Он как будто и не писал, а рассказывал:«Хотел развеять привычное течение скучной московской жизни. Но что-то не получается. Вчера был в кабаке. Получил в морду –ни за что ни про что. Должен признаться, всяческий мордобой по пьяни – моя стихия. Я боксирую вполне прилично, на первый разряд, без ложной скромности. И вот смотрю – стоит передо мной эта пьянь, шатается, вот сейчас надо дать ему по коленке, чтоб руки опустил рефлекторно, а потом зарядить в голову прямым, и будет нокаут. А я, представляешь,  не могу ударить. Ну, если не могу бить человека, подумалось, «закрою» его в ментуру, и всё путём. Тут как раз охрана прибежала, повязали хулигана. Я достал сотовый, звонить ментам знакомым. Думаю, сейчас они его упакуют, а я – в травмпункт. Там доктору суну денег и получу справку, что у меня сотрясение мозга. Тяжкие телесные повреждения – лет на пять отправлю парня валить лес или строчить рукавицы. И вот смотрю на своего героя – вот он весь мой – что хочу, то и сделаю. А я просто взял и простил, и отпустил. Сильно меня вся эта ситуация озадачила. Окончательно понял, в Москве с таким подходом мне делать нечего – будет морда бита всегда».

Ну, а потом он стал отвечать мне.

«Нет, ни о чём  не пишется и не думается. Могу выслать кое-что из своего нетленного прошлого. Читай зимними«холодными» израильс-кими вечерами, согревая сердце воспоминаниями о родине. Мне она несколько лет назад представлялась такой. «Москва, Москва...Откуда я знаю эти звуки, запахи, бег её кривых улочек, что вот сейчас, тесня и толкая друг друга, стремительновынесутменя в центр, к Кремлю? И сами, кто краешком, а кому повезёт, всей своей широтой, прикоснутся к нему,любуясьего строгой статью,и будут терпеливождать: а вдруг заметит, оценит, приблизит к себе. Я, наверное, жил здесь раньше. Нет, не в этой жизни – в другой. Вскакивал на ходу в конкуили, озираясь по сторонам, призывно кричал: «Эй, извозчик!» – и мчался кружевом московскихулиц... «Ну, пошёл, пошёл, родимый!..»

 

«Реинкарнация? Я далёк от этого. Про другую жизнь – для образа.Ты слышала что-нибудь про «комплекс Моисея»? Есть у Фрейда такое понятие о состоянии людей с обострённым чувством справедливости и прочее. Опасная штука – из таких людей выходят коммунисты, нацио-налисты, террористы, в общем,-исты разных мастей. Спектр широк, ибо мир несовершенен, а понятие справедливости – вещь весьма инди- видуальная. Я устал жить с ним. А морские глубины– это здорово!»

 

«Может быть, ты и права, тема воды захватила меня чересчур. Наверное,с её помощью стараюсь уйти от «асфальта». Попробовать

 

изменить реальность через своё прошлое? Мистика, шаманизм. Я предпочитаю сознательно творить свою жизнь».

«Не знал, что шаманизм – это область трансперсональной психоло-гии. Спасибо, разъяснила. Было бы забавно узнать, из какой прошлой жизни вырос мой «Моисей» до мешающих мне жить размеров. А любовь? Она тоже оттуда? Нет, нет, я не спорю. Но всё это как-то наивно, по-детски, что ли?»

И присылал ещё и ещё свои рассказы, рассказики, зарисовки, смешно напуская на себя безразличие, что его, мол, нисколько не интересуют мои впечатления.

Или вдруг выплескивал на меня свою боль:«Люди в подавляющембольшинстве путают доброту со слабостью. И это не пустое умозаклю-чение, а продукт моего жизненного опыта, в котором было много обманов и предательств. С одной стороны, совершенно не хочется быть жертвой, с другой, жить в полном дерьме уже тоже нет сил».

Подумаешь, предавали его. Все живут с этим – с обидой, болью, страхами, а кто-то увековечил своё разочарование в злобе и ненависти. Вопрос в том, готов ли ты подняться над этим?

«Странное сравнение: дайв и медитация. Откуда ты это взяла?Для меня погружение в морскую пучину никак не ассоциируется с погру-жением в бездну подсознания. Хотя нисколько не удивляюсь, что у кого-то таковые ассоциации возникают. Под водой появляется острое пьянящее ощущение, что тело лишается физической оболочки, устремляясь в неизведанное лёгкой, свободнойдушой.Рассказывают  о голосах, зовущих на дно. Якобы, это души  погибших. Я их, слава богу, не слышал».

Конечно, странное сравнение. Особенно, если все мысли заняты «асфальтом» – основойсегодняшнего твоего миропонимания:

«Правила асфальта таковы, что мы утратили ответственность за тех, кто едет по встречной полосе. А он ужесточает их, заставляяпроезжать мимотех бедолаг, кто стоити понашей стороне дороги с открытым капотом или спущенным колесом, вкладывая в нас подлую мыслишку, что они сами обязаны справиться со своими трудностями. А иначе, какого черта вылезли на асфальт, став участниками игры? К тому же, они могут быть элементарнымиконкурентами. Тогда тем более полезнее оставить их,с грустью провожающих бесконечный поток машин, несущихся к вожделенной цели. Вода – совсем другая стихия!Это – свобода и одновременно крепкая,незримая связь с остальными, выбравшими её как свою среду игры. А уж дайв – ни с чем

не сравнимый процесс, в котором к тому же нет конфликта участников. Вода и асфальт – два антипода, две системы правил».

 

Командор, твоя проблема в том, что ты меняешь обстоятельства, не меняясь сам.Вот и выдумываешь про разные стихии. Тебе кажется, что существование в них требует от людей разных моделей поведения.Что на асфальте подлость – это норма жизни, а в воде – она равносильна самоубийству. Ты счастлив, что нашёл ту стихию, где, наконец-то,оказались востребованы самые лучшие и светлые стороны твоей души.

И как подтверждение моих мыслей:

«Ты не представляешь, насколько я счастливна сегодняшний момент, что сумел поменять свою жизнь. Через годик, другой, на каком-нибудь далёком острове с белоснежным песочком открою свой дайв-клуб и, быть может, ещё серф-станцию. Не бойся, Женечка, меняй, решайся на что-то в этой жизни».

Что ты сказал? «Решайся на что-то в этой жизни»? И это всё? Это единственное, на что ты оказался способен? Оставить дочь, работу, дом? Ради кого и чего? Ради мужчины, который так и не сказал мне «давай попробуем вместе»? Ах, да. Ответственность. Вот чего ты боишься. И при этом хочешь любви. Ох, как ты её хочешь: «Любовь. Благодаря ей, мы, люди, и есть люди. Кто мы без любви?»Сам-то ты умеешь любить? Лично мне ты написал об этом, намекнул, подал какой-то особенный знак? Прости, забыла, я –всего лишь фантом, а ты – забыл  презерватив.

Потом писем не было. Ушёл, что называется, по-английски, не попрощавшись. Хорошо, я сделаю это сама, тем более что давно привыкла говорить за тебя все нужные мне слова.

 

Поставим точки вместо запятых,

Не объясняя и не прекословя.

Не пригласим случайных понятых

На смерть несчастной, что звалась любовью.

Но дом осиротелый второпях

Обыщут и свидетелей опросят.

Мы притулимся скорбно на тюках

Воспоминаний. И заплачет осень.

 

Это я, дурочка, думала о любви. А ты? О чём думал ты? И почему осень, когда на календаре зима, февраль? В Москве, поди, полно снега, сугробы и позёмка под ногами, убегающая от колючего ветра. А у нас на Святой земле зима – сплошные дожди, ливни стеной, как московс-кой осенью. Может быть, поэтому и возникла осень? Нет. Всегда что-то уходит осенью, даже если за окном майское солнце. Вот и ты ушёл.

Или... или всё-таки вернулся? Я бросилась открывать «входящие».

 

 

«Спасибо, что была со мной в эти дни – за сочинением писем к тебе и в ожидании твоих ответов время пролетело незаметно. Теперь всё позади: экзамен сдан, документы получены. Завтра улетаю. Куда не скажу. Да, ещё вот что. На каком-то этапе меня увлекли твои рассуждения о карме. Даже по твоей методике попытался проникнуть в свои прошлые жизни, представляя глубокое погружение. Думаю, из этого ничего не получилось – в мистике я совсем не разбираюсь. Но если тебе интересно, то пожалуйста. Выглядело всё приблизительно так. Сначала свет выхватилнебольшое пространство в темноте. Не знаю, видел ли это своими глазами или фантазия нарисовала наполовину оплавленную свечу у изголовья кровати? Я был не один, а с любимой. Маленькой такой, хрупкой, нежной и... рыжей.  Я задыхался от счастья и запаха её волос, от желания и от осознания, что теперь она моя. Это была наша первая ночь. Язадул пламя. Поду-малось, что на этом мои эзотерично-эротические бредни закончились. Но вдруг всё изменилось, откуда-то чётко донеслось: «Проклятые евреи! Смерть душегубам! Жечь их!» Эти угрозы были обращены ко мне! Выходит, ябыл евреем? Смешно. Хотя, кто его знает. Может быть, поэтому меня так раздражают антисемиты? Но это к слову. Что было дальше?Темнота.А потом бой, страшный смертный бой. Я бил так, что под моими ударамитрещали кости. До сих пор в ушах стоит хруст. Хотя, поверь мне, в этой жизни я переломал немало носов и челюстей. Но всё было напрасно, я не смог защитить её. Открыл глаза с саднящим чувством горечи инесправедливости, аж кулаки свело.Вот только этот образ безгранично любимой и любящей женщины не покидает меня. Теперь знаю, что буду искать вот такую же,рыжую».

Ищи, Командор, ищи. Я подожду... Если не в этой жизни, то в другой.

Ещё не вылилась строка,

Ещё не выпит кофе,

Не возвели ещё креста,

Не пройден путь к Голгофе.

Ещё всё можно и... нельзя.

Ещё дано любить.

Ещё не задан тот вопрос,

Где быть или не быть.

И код, и кода бытия

Связующая нить.

И мы не встретились пока:

И ты, и я,

И жизнь...

К списку номеров журнала «НАЧАЛО» | К содержанию номера