ПТИЦЕЛОВ
Феликс Чечик: Покуда Чук и Гек. М.: Воймега, 2014
У автора лёгкое дыхание, голос негромок, речь подчёркнуто немногословна. Чечик будто бы, не затрачивая умственных усилий, попросту записывает в стихотворной форме всё, что приходит ему в голову. Его миниатюры (чаще всего — из восьми строк), изящные, законченные, могут содержать либо какую-то философскую мысль, любо мимолётное наблюдение, и неизменно в них — внимательное вглядывание в окружающий мир, в самого себя, «без унынья, без печали», — так же, как текут «бесконечными ручьями» муравьи в одном из стихотворений сборника, — текут, «не сочтя за труд», «дни за днями, миллионы лет». Налёт печали в стихах, конечно же, есть, но эта печаль лёгкая, часто разбавленная лёгким юмором (которого Чечику не занимать); ирония его стихам противопоказана: иронист обыкновенно живёт в настоящем и противостоит ему, защищается от него, юмор же не старается ничему противостоять, обнаруживая ту или иную степень внутренней свободы. Стихи Чечика — не из «настоящего», они скорее из вечности, или, правильнее сказать — к вечности обращены. «Ты когда-то смотрел на рассвет, / а теперь — на закат», спокойно замечает поэт, однако стихотворение, уходя от простого житейского смысла, завершается смыслом поэтическим: на закате важней и дороже видеть не смерть и тлен,
а возможность, уйдя далеко,
разминуться с концом,
и рассветное пить молоко
желторотым юнцом.
Феликс Чечик родом из Пинска, с 1997 года живёт за границей; возможно, столь радикальная смена места жительства — Беларуси на Израиль — повлияла на особую остроту детских воспоминаний, на остроту зрения, обращённого к утраченному навсегда: «И небо высохло, и вычерпали Пину…», однако и здесь автор уходит от драматизма: говоря о том, что в новой стране всё другое — и воздух, и язык, и сам поэт, а «треск улиток под ногой напоминает крик», успокаивающе заключает: Я променял на ближний Ost
вдруг ставший дальним West,
но неизменна сумма звёзд
от перемены мест.
Вот оно снова – «дыхание вечности»!
По тёплому дыханию строк, по светлой грусти Чечик родственен Владимиру Соколову, своему любимому поэту; та же чуткость, бережливость к слову. Вспоминается знаменитое соколовское «Как я хочу, чтоб строчки эти / Забыли, что они слова, / А стали: небо, крыши, ветер, / Сырых бульваров дерева!», вспоминается и любимый Соколовым Фет: «О, если б без слова сказаться душой было можно!» Не раз тот же мотив — на свой лад — звучит и в сборнике Чечика…
Хотелось бы без слов,
совсем, но как без них?
Так ловит птицелов
не птиц, а песни их.
Потом несёт домой —
живых едва-едва,
чтоб слушать их зимой
И подбирать слова
РЯЗАНСКАЯ ПЕВУНЬЯ
Нина Краснова: Тайна (в 2-х тт.). М.: Вест-Консалтинг, 2014
Составитель двухтомника — сама Нина Краснова, и в этом, пожалуй, его заметный недостаток: у автора нет умения отбирать материал. Стихийность письма — это здорово, но к избранному, я думаю, следовало бы подойти вдумчивей. Однако, как бы там ни было, оно даёт полное представление о том, как работает Краснова, чем она интересна.
Рязань сначала заговорила голосом Есенина; а в семидесятые на всю Россию раздался другой голос, заразительно живой. Давно уже москвичка, Краснова остаётся прежней, «рязанской», растворяющей и грусть и радость в своих песенных стихах, украшенных озорными рифмами, в наивных по интонации, примитивно-дурашливых и вместе с тем изысканных фразах. Стихи в их «неслыханной простоте» раскованны, стилистически контрастны, чужды холодного интеллектуализма и отстранённой умозрительности. Краснова варьирует фразы, ритмически их повторяет, стих раскачивается от эпатирующей лексики до строгой классичности, от «неотёсанного» фольклора до «крутого» авангардизма.
Пожалуй, главное в стихах Красновой — романтика, не замутнённая, не отменённая пережитыми разочарованиями, житейскими трудностями и ударами судьбы; любую боль, любое разочарование они преобразуют в улыбчиво-грустную песню. Бывает, даже простенькое (и, как правило у Красновой, интонационно привязчивое) стихотворение отзывается в читателе наплывом нежности и необъяснимого счастья и напоминает о чувстве детства, в нас живущего, в нас притаившегося и нами почти забытого.
Я сделаюсь послушной,
И ты меня веди.
Но только не загадывай,
Что будет впереди <…>
Что будет под ногами
Сплошной цветистый луг…
Не надо, не загадывай
Свои желанья… вслух.
Есть у Красновой и вечная боль — свежая боль разочарования, есть казнящая тяжесть на душе; такие состояния поэт нередко передаёт на высокой ноте:
Я проснулась впотьмах с ощущеньем беды,
Наиглавной и наивысшей,
Я проснулась впотьмах с ощущеньем беды,
Над обоими нами нависшей:
С ощущеньем, что скоро умрёт наша страсть
И её мы не сможем спасти.
И взмолилась я: Господи, не допусти,
Чтоб такая беда стряслась <…>.
Слова у Красновой рады встречам друг с другом, они заново себя узнают, а то и знакомятся; Краснова мастер диссонансных рифм! Вот об Ойстрахе:
Весь пьедестальный, с фигурою крепкою,
Стоял на сцене скрипач со скрипкою <…>
Стихию нот трансцендентно чувствуя,
В звучанье музыки весь участвуя,
Смычком волшебным водя по струнам,
Своё искусство неся по странам…
А вот о Родительском дне:
Приезжала ты ко мне на День Родительский,
Выполняя материнский долг радетельский<…>
Я приехала к тебе на День Родительский,
Поминальный, вспоминательный, рыдательский.
Да, всем словам, всем именам подбрасываются самые неожиданные рифмы, будто поставлено размашисто слово — и тут же рифма на весёлом подхвате. То, о чём Слуцкий выразился грубовато и крепко: «Рифмы кошками под колёса бросались»…
Игорь Шайтанов, подметив, что «очень многое Краснова умеет сказать, не рассказывая, не повествуя, но заставляя говорить и звучать само слово в его разговорных оттенках», не забыл и о красновской речевой контрастности: для поэтессы характерен «разговорный тон, в котором и своя поэзия, и своя неправильность и с которого уже трудно перейти на язык народной поэзии…».
В общем, в двухтомнике много всего: стихи, частушки, омофоны, омограммы, анаграммы, палиндромы и верлибры.
ЖИЗНЬ КАК НЕПРАВДА, ЖИЗНЬ КАК ЛЮБОВЬ
Алексей Цветков: Песни и баллады. М.: ОГИ, 2014
Сборник — цельный, выдержан на ровном дыхании, и название своё вполне оправдывает: стихотворения ясны по смыслу, традиционны по форме, рифмы в основном точные (а вообще Цветков иногда склонен обращаться с рифмами вольно), исключения составляют такие «живые», как, например, «капни — камни» или «заслуги — заснули». Словом, своего рода стихотворения-куплеты, игра в примитив. «Цветковскими» их делают, конечно, отсутствие пунктуации и особая авторская речь: слова торопятся, они уверенны, напористы, бесцеремонны, иногда кажется, что в отдельных местах налеплены как попало, без заботы о логической связи, «неправильно» (не оттого ли, что Цветков видит мир в тесноте предметов и явлений, которые его составляют?), отчего и возникает порой впечатление косноязычия. Однако таким образом автор выходит на интересные смысловые повороты, о которых в прозе говорить нет резона: тут случай, когда едва ли требуется объяснительный комментарий; вполне достаточно самих стихов, достаточно следить за тем, как автор пробирается в речевом потоке к самому главному, к важному для него финалу, ради которого растрачено столько слов. В стихах Цветкова главное — процесс говорения, а не надежда на диалог с читателем.
Цветков, обычно многословный настолько, что бывает трудно дочитать его стихотворения до конца (если в них нет внутренней пружины), в этой книге проявляет чувство меры. Как обычно, никакой сентиментальности, много безулыбчивого, иногда грубоватого юмора, самоирония, максимальный отказ от пафоса, минимум человеческой открытости, неожиданная метафоричность на грани сюрреализма; одним словом — демонстрация самодостаточного, уверенного в себе высказывания. Иногда, правда, в поэте просыпается лирик и, как будто, вера в то, что красота мир спасёт. Или — неверие?
как надо петь проспектам и мостам
шиповнику и придорожной пыли
чтоб все предметы по своим местам
расположились и в дальнейшем были
Пожалуй, стихи Цветкова сторонятся текущей жизни, он больше пребывает не во времени, а в пространстве и всё чаще заглядывает в смерть, мрачно её вышучивая:
когда мы все беспрекословно вымрем
от вечной жизни схлопотав отказ
слонам и слизням бабочкам и выдрам
настанет время отдыха от нас
Собственно говоря, читая «Песни и баллады», чем-чем, а радостью земного существования не проникаешься, создаётся впечатление, будто лишь стихотворная игра может придать жизни какую-то, пусть призрачную, отраду, какой-то смысл; вот поэту снится собака, о которой он мечтал в детстве; оглядывая беглым взором прожитые годы, он признаётся, что «жизнь оказалась неправдой, как эта собака во сне».
Однако поэты — народ противоречивый, склонный к самоопровержениям. Цветков не исключение:
но звёздные в стекле мерцают сети
любовью нерастраченной сквозя
как радостно что жил на этом свете
и больно как что заново нельзя.
Некоторое время назад я к Цветкову относился хуже, считал, что репутация его раздута многочисленными любителями и подражателями. Теперь я думаю так: не бывает никаких раздутых поэтических репутаций. Хорошо, если у поэта есть достойные стихи; пусть ради них и приходится пробираться через завалы малоценных опусов.
БЕСКОНЕЧНОСТЬ НЕ ПЕСТРИТ
Зинаида Миркина: Огонь без дыма. М. — СПб.: Университетская книга, 2015
Свою книгу Зинаида Миркина посвятила памяти своего мужа Григория Померанца, стихами продолжая вести с ним нескончаемый разговор.
Трудно писать о сборнике Миркиной как об очередном, — он, безусловно, похож на предыдущие и на первый взгляд ничем от них не отличается. Но отличаются ли друг от друга листья на деревьях, которые видишь каждый день? Отличаются ли сегодняшние облака от вчерашних? Отличается ли один поцелуй от другого?
Стихи Миркиной — не для тех, кто всегда готов бежать за чем-то внешне новым, разнообразным, «чтоб всё пестрело и мелькало», они — для тех, кто понимает, что «бесконечность не пестрит», что «снаружи — мир, а в сердце — Бог», что «каждое дерево — это событие, каждый листочек — явление», что и птица, и лесная ветка — это вестники Божии, что красота и вправду может спасти мир… Но сущность красоты можно осознать, только если быть на одной волне с поэтом, войти в его глубину. Смысловая, словесная повторяемость стихов Зинаиды Миркиной — и есть пребывание на глубине, а не кружение по поверхности. Каждому дню поэт предстаёт как «чистая страница» (так называется одна из её прежних книг), во всегдашней готовности встретить «новорождённые слова / И утро первое на свете».
Отсутствие сложных образов, туманных ассоциаций, строгая ритмическая организованность стиха — всё это соответствует тому глубинному чувству, которым автор живёт. Здесь не мастеровитость главное, а, скорее, стремление к полной тишине. Так мы слушаем вздохи ветра, шелест листвы, пение птиц, треск костра, так мы в безмолвии смотрим на небо («Как хорошо, когда простор души / Равняется небесному простору!»)… Стихи Миркиной до дна очищают душу; каждое стихотворение — событие её внутренней жизни при постоянном чувстве Богоприсутствия; простые и глубокие, они подобны молитвам — в том смысле, что чтение молитв — не работа воображения, а пребывание, единение человека с Творцом. Есть люди, которые видят в этих стихах простоту, а глубины — не видят, не чувствуют, стихи не отвечают их эстетическим потребностям, и потому стихи Миркиной — «не стихи». Как в связи с этим уместно привести слова Сергея Булгакова! «Эстетические эмоции ещё не создают возрождающей веры, эстетизм энциклопедичен, он уподобляется пчеле, перелетающей с цветка на цветок, он может совмещать совершенно несовместимое. Для чисто эстетического восприятия — таков именно современный эстетизм — не существует ни зла, ни добра, ни преступления, ни греха, ведь, в сущности, остаётся только красивая поза, красота положения, но не духовного содержания». Эстетические восприятия пассивны, продолжает Булгаков, «они не требуют подвига, напряжения воли, они даются даром, а то, что даётся даром, способно развращать… Наша эпоха, как и вообще высококультурные эпохи, исключительно художественна. Между тем как это объясняется её односторонностью, разрушением остальных устоев человеческого духа…»
Какой эстетизм нужен для внутренних бесед с Григорием Померанцем?
Пусть будет тишина в ответ на все вопросы,
Пусть будет тишина в ответ на вечный шум.
Пусть ширится душа, как звёзд полночных россыпь.
Пусть стынет и молчит оцепеневший ум.
Я знаю: Божий взгляд пересечёт все вихри,
Есть тишина мощней, чем волн морских прибой.
И если я сама, как ты, сейчас затихну,
То в этой тишине мы встретимся с тобой.
Писать для Зинаиды Миркиной — как дышать, как жить. После выхода этой книги написано столько новых стихотворений, что хватит на очередную книгу.
