Бесконечные прощания. Журнальный вариант

События повествования происходили в годы, когда еще в радиорубках кораблей звучала морзянка, когда междугородние переговоры были возможны только по телефону в специальных пунктах.

 

Анатолий Дугин резко тормознул на перекрестке. Под желтый даже не успел. Черт те что! И торопиться-то некуда, а вот пытался проскочить. Идиотская, беспричинная спешка, неведомая игра психологии российских водителей. Правда, на этом перекрестке стоять – вечность! Потому, очевидно, и не хочется. Нет ничего хуже, чем нудно ждать, даже если не торопишься. В левом ряду мягко тормознул... Ого! «Roger Rover». Иностранец. Стали появляться такие в наших краях. Анатолий сразу подумал о жалком видочке своей занюханной «Лады», почувствовал неловкость. А за стеклом этого высоченного «Ровера» симпатичная мордашка, не более тридцати: прямой нос, слегка вздернутая пухлая верхняя губа. Мордашка повернулась в его сторону, прошлась скользящим, царственно-безразличным взглядом  по его тачке и отвернулась к водителю. «С бабой едет», – завистливо подумалось Анатолию. И тут же вспомнил: рядом с ним-то самим тоже не мешок с картошкой,  Маринка сидит. Цирк прямо какой-то. Глянул на Маринку, усмехнулся.

– Ты чего? – спросила она.

Дугин объяснил.

– Ну не кобели ли вы все? Вам бы все на чужих баб пялиться!

– Да ну? А вы сами какие?..

Маринка поняла. Промолчала. Давняя история. Загорелся зеленый, тронулись. Мордашка больше не удосужилась повернуться, посмотреть прощально на «Ладу». Анатолий вяло разочаровался. «Ровер» легко взял старт, оторвался, улетел. Прощай, птичка! Вот так, стало быть, разлетаются на перекрестках мирового пространства!

 

 

***

 

Ну а с Маринкой... Сколько же это лет прошло, как они познакомились? Ну да, Маринке двадцать два было, ему тридцать четыре. Значит, шесть лет прошло. Анатолий скоро сорокотом станет. Она еще говорила ему тогда: «Ты немножечко старый». Сколько всего за это время произошло! Тогда, шесть лет тому назад, он страстно хотел на ней жениться. Он горел, он кипел, он светился и плавился перед ней, как восковая свеча. Сводила она Анатолия с ума потихонечку, топила его в своем обаянии, колосником лежала на душе.

Витька – давний друг, однокашник по морской «бурсе» потащил однажды с собой Дугина в компанию. Там он Марину и встретил. Она оглушила неотразимым, как омут засасывающим, обаянием сразу, с порога. Он будто впал в состояние прострации, когда увидал ее. Одеревенел.

Все высыпали на балкон, курили. У Дугина, может, и обошлось бы все лишь пятиминутным шоком, тупым выражением на лице, если бы она в те первые минуты знакомства не посмотрела на него смешливыми оценивающими глазами, не провела с изумительно-обаятельной фамильярностью легким пальчиком по кончику его носа и не произнесла с наигранным издевательством: «У-у, бука какой!» Все! Этого ее фамильярного жеста оказалось достаточно, Анатолий взлетел... В дальние дали, высокие небеса.

Компания была довольно разношерстная как по возрасту, так и по социальной принадлежности, по внешнему виду. Собрались в огромной квартире старого Петербурга. В таких «Ваши Превосходительства» жили во времена Федора Михайловича. На столе кофе, чай, печенье, булочки. Вполне по-домашнему. Тепленькая обстановочка. Плелись смешные, но очень в серьезном тоне  беседы об искусстве. Какой-то важный молодой господин вещал и доказывал, что искусство должно быть функциональным.

– Понимаете, чем поэзия отличается от рифмоплетства? Поэзия – ого! Поэзия должна быть красива, западать в душу, откладываться в мозгах. Это понятно. Но должна быть и функциональна. Да, поэзия непременно должна быть и функциональна! Как лампочка, как клинок кинжала, как колесо в телеге. Да вот возьмите хотя бы даже унитаз, но только шведского производства. Ты видел когда-нибудь? Ах, какой унитаз я тут видел! Шведского производства. Вот это настоящая поэзия, вершина! Не просто красота, но и предельная функциональность при этом! Понимаете, надеюсь, о чем я толкую? Ну ладно.

Было весело, все смеялись. А вообще, может, он и был прав, этот парень.

– Возьмем, к примеру, женщину, – продолжал оратор. – Красота женщины тоже должна быть функциональной. Кому нужна красота женщины, если ей нельзя пользоваться, если она не принадлежит нашему брату, мужику? Это не настоящая красота, не искусство. Я против такого искусства.

Кто-то подтрунивал:

– Правильно, у женщины должно быть прикладное значение!

–  Прикладное? Отлично. А я бы в таком случае еще добавил, что и непременно «положительное» значение!

Читали стихи. Один поэт, которого встречали на ура, – группа поддержки, вероятно, – читал с  многозначительными интонациями стихи, от которых у Анатолия осталась лишь мешанина в голове и подозрение, что гостей просто дурачат.

 

Я уйду оттуда, где никогда не был,

Я съем апельсин, которого у меня нет,

Я взберусь на вершину горы,

Прекратившей свое существование...

 

Споров было много. Анатолию все это было ново и странно, будто за пределами восприятия. Неуютно среди этих знатоков, рассуждающих о непонятных материях. Но было очень интересно, как было бы интересно и в джунглях. Обилие исторических имен, метафор и гипербол. Но он слушал и впитывал сведения, смущался, сердился на себя, на свою неосведомленность. Анатолий только моргал, абсолютно неспособный вникнуть и понять суть полемики и деклараций, звучащих, как пушечные выстрелы. Потом ответил кому-то, что такой поэзии он не воспринимает. Получилось, очевидно, так громко, что на него обратили внимание.

– Как, вы не знакомы с историческими событиями древнего мира, с мифологией древней Греции?

– Я знаком с историческими событиями древней истории. Специально не изучал, но из школы помню: Гомер, Софокл. Греческие трагедии – «Электра». Но мне трудно разобраться в ваших терминах, это какой-то непонятный язык.

Воцарилась пауза на несколько секунд.

– А вы кто, товарищ?

– Человек, – чувствуя легкую напряженность от вопроса, ответил Анатолий.

– Понятно, не будем возражать против этого утверждения. Может, вы и сами пописываете?

Да, Дугин «пописывал». Но это было давно, в детстве и вообще... Однажды была смешная история. В каких-то начальных классах. Он написал стихи девочке, которую в знак внимания и симпатии подергивал за косы и показывал язык. Хоть убей, тот стих не остался в памяти, что-то про глазки и косички. Девочка та, Дубинина Катя, когда услышала, произнесла обыкновенным, ровным голосом: «Ты дурак, да? Какая чушь!» Дугин себя дураком не считал и девочку любить перестал. И стихи перестал писать. Надолго. Но повзрослел, и рецидивы все-таки случались.

Впрочем, в ауре этого общества не было ничего заносчивого. Просто витало чувство неловкости из-за непричастности к среде. Чувствовал себя диссонансной нотой в оркестре, дубом, не вписавшимся в ландшафт, но сумел собраться.

– Я моряк, – сказал он, будто извиняясь. Так самому показалось.

– О-о, прекрасная профессия! Романтика скитаний. Столько впечатлений, суровая мужская судьба! Нам бы всем такой жизненный опыт.

«Хорошо излагают ребята», – подумал Дугин. Наелся он уже этого жизненного опыта.

Потом шли по ночному городу втроем: Марина, Витька и Дугин, обсуждали вечеринку. Вдруг Витька спешно попрощался и отвалил. Понятно, что друг специально его оставил с Мариной.

– Кто эти люди, откуда ты их знаешь? – спросил Дугин.

– Да университетские, в основном. Давние знакомые. А знаешь, кто тебя спросил: «Вы кто, товарищ?» Мой муж бывший.

– Оригинально! То-то, мне показалось, он ко мне с особым интересом.

– Уверяю тебя, это минутный и неглубокий интерес.  Интерес мимоходом. Как у него во всем и всегда.

– Вот это да! Ну и как вы сейчас себя чувствуете, когда встречаетесь?

– Да никак. Когда-то была быстротечная студенческая влюбленность. Как кролики, колхоз, сеновал… Трудно было устоять. Но... недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Теперь у нас с ним если и есть общие темы, так это алименты на Димку.

– А чего разбежались? Вы наверняка были впечатляющей парочкой.

– Какое это имеет значение? Теперь я понимаю. Он ужасный человек.

– Разве? А так не скажешь. Интеллектуал!

– О, да! О, да! Это да! Но ведь витание в облаках и наша грешная жизнь – разные вещи.

 

 

***

 

– Мама, это Марина.

Мать Анатолия, Анна Матвеевна, приняла Маринку сразу и безусловно. А потом говорила о ней с Анатолием нейтрально или помалкивала. Значит, Маринка понравилась. А то бы не обошлось без ворчливого критиканства.  Впрочем, домой к нему Марина не хотела приходить, сложностей с уединением у них не было. У Марины своя квартира. После развода осталась. «Я женщина с прекрасным характером и ребенком!» – смеялась она. Пацану третий год – у бабушки с дедушкой большей частью находился. Маринке полная свобода, чтобы устраивала свою личную жизнь, так беспутно начатую, по мнению родителей.

Она в любой ситуации чувствовала себя непринужденно. Чего не скажешь про Анатолия, все еще пребывающего в некоторой скованности от благоговения перед этой женщиной.

– Да перестань ты. Чего мучаешься, комплексуешь? Как мальчик, в самом деле. Не надо меня боготворить, я обыкновенная баба, вот так и относись ко мне. Меня можно потрогать, меня можно обнять. Меня можно. Понимаешь?

Сколько живет на свете Анатолий, а не подозревал, что бывает такое простое, естественное проникновение в другое существо и исчезновение в этой проникновенности, как в омуте. Было весело, азартно и не хотелось спасать ни душу, ни тело. И, понятно, не спасли. Да уж, скучно не бывало! Самые интимные моменты превращались в клоунаду, все проходило со смешками, под анекдотики, под истории из жизни «одних знакомых», под соусом ароматного цинизма, при любых других обстоятельствах запретно-неуместного.

Он помнил тот первый раз. Как она выскочила из ванной комнаты и плюхнулась, нырнула в постель с возгласом:

– Народ к разврату готов!

И потом все понеслось в том же ключе. Со смехом, с издевательством над всеми и самими собой, над «правилами приличия». Впрочем, какие правила приличия могут быть в такие моменты! В самый неподходящий момент у старой тахты ножка крякнула, подкосилась и они дружно съехали на ковер.

– Чего делать-то? – растерялся Анатолий.

– Продолжать! – крикнула, как приказала. – Глупый мальчишка!

Это была радость, свобода души. Это был улет в неведомые космические пространства, погружение в захватывающие до жути его глубины. Это было истинное счастье, посетившее неприкаянную душу.

– Маразм крепчал! – хохотала она над ним и над собой. Они любили хохотать, подтрунивать друг над другом. Стоило только Анатолию придти в себя от шока первых дней влюбленности, ему тоже попала в рот эта смешинка.

 

 

***

 

Теперь уже, через годы от событий тех дней остались в памяти разрозненные эпизоды, картинки, фразы, видения, слова. И вовсе не обязательно череда эта имела какую-то логическую или временную канву. Почему-то очень хорошо запомнился трамвай, в котором однажды ехали.

Вот! Теперь об этом трамвае. Тот самый старый трамвай.

Была весна... Весна его радости. Целый день веселилось солнышко, набирающее силу. Они с Маринкой были в легких весенних одеяниях. На них заглядывались. Он ловил эти взгляды посторонних людей. От природы Анатолий не любил, когда на него обращают внимание, но в данном случае, рядом с этой женщиной, любопытные взгляды не раздражали. Трамвай качало из стороны в сторону. Марина стояла, держась за поручень, хотя в это позднее время были свободные места, и качалась на своих шпильках вместе с трамвайным вагоном. Все качалось вместе с трамвайным вагоном, весь мир! А Анатолий думал, с восторгом глядя на Маринку: «Запомню эту картину навсегда, надо запомнить. Я – рядом с этой красивой женщиной. И мы оба с ней как иллюстрация к какому-то роману о зрелой молодости и счастье». Он еще не знал в тот момент, что действительно запомнит этот эпизод навсегда. Эх, это было так давно!

А потом еще. Маринка уже не удивлялась, перестала удивляться его прямым долгим взглядам в упор. Она даже специально позировала для него. А он не уставал пялиться, благоговея. Она стояла перед зеркалом створчатого шкафа и накрашивала один глаз. У нее была такая методика: сначала один глаз от начала до конца, потом второй. Анатолий урывками, но с интересом наблюдал за этим таинством. Она замечала его наблюдение и, когда поворачивалась лицом, Анатолий дивился – один глаз накрашен, второй не тронут вообще. В мозгу Анатолия что-то переворачивалось  от таких видений. Сильное ощущение!

– Ого, как ты подвержен воздействию сюрреализма! – посмеивалась Маринка.

Но для безумств оставалось мало времени. Запомнил Анатолий и не забудет уже, конечно, никогда, как дало осечку это нежданно спустившееся с небес счастье.

– У меня отпуск кончается, – вымолвил он. – Пора в Мурманск.

– Надолго? – спросила будто равнодушно.

– Да по-разному может случиться.

У Маринки пышные темно-каштановые волосы, широко раскинутые брови. Темные ресницы не нуждались в макияже, но карандаш, тушь, тени добавляли магнетизма ее и без того привлекательному лицу. Это вызывало болезненное ощущение ее принадлежности чему-то и кому-то постороннему, то есть не лично ему. Вот она, функциональность женской красоты! Для кого эти гипнотизирующие краски? Вот он отвалит в море. Скоро, скоро. Кому и для чего все это тогда?

– Давай поженимся, – как из пушки пальнул Анатолий.

– А где же сваты, серенады, признания в любви под гитару?

– Признания уже были, кажется... не достаточно? Гитара  – это не мой стиль.

– Тебе плохо живется? – засмеялась Маринка.

– Плохо, теперь плохо будет.

– Милый, милый Толик, с чего ты это взял? Ты моряк и должен быть в море. А я тебя буду ждать. Как Пенелопа. Это же прекрасно!

– Правда?

– Знаешь, мне некого больше ждать. Поверь.

– «Жди меня, и я вернусь...» – невесело продекламировал Анатолий. Странное ощущение колыхнулось, как будто он опаздывал на поезд, как будто забыл что-то сделать очень важное.

Посмотрев на часы, Анатолий убедился, что в «конторе» наступило подходящее время, когда кончилась обычная суета – планерки, летучки. Ни слова не говоря, снял телефонную трубку.

– Ты что, охренел там, не нагулялся за полгода? – изумлялся в далеком Мурманске начальник сквозь телефонные потрескивания. – У нас запарка, людей не хватает. Промысел в разгаре. Запарка, понимаешь?

Анатолий упрашивал, врал, нес какую-то чушь, что в воспаленную его голову взбредало. Потом выкрикнул, как последний аргумент:

– Женюсь я! Да, да, женюсь!

– Так ты женат, помнится, – сбавил тон удивленный голос в трубке.

–  Был женат, да море нас развело. Давно уже.

Против этого начальнику нечего было возразить.

– Ладно, скорострел! Неделю даю.

Анатолий с облегчением положил трубку. Маринка смотрела ошарашенно.

– Кто тебе сказал, что мы поженимся?

– А разве нет?

– Ты с ума сошел. Я разведена, ты разведен, чего тебе неймется, куда спешить?

Анатолий что-то бормотал невразумительное. Даже сам не понимал, что бормочет.

– Замнем для ясности! – поставила точку в разговоре Марина.

Это резануло по самолюбию: отказывается за него замуж выходить.

– Подари мне свою фотографию, – попросил Анатолий неуверенно.

– Фотография – к расставанию.

– Я не суеверный.

– Бери тогда из той папки, там свалка всяких картинок.

Анатолий недолго выбирал. В глаза бросилась любительская фотография, где Маринка с поднятой в приветствии рукой.

– Почему эту? У меня получше есть.

– Нет, эту, – ответил Анатолий, вглядываясь в улыбающееся лицо с широко раскрытыми глазами. Марина только пожала плечами.

Да, так было дело. А вот скажи она в тот момент: «Народ к женитьбе готов!» – получилась бы совсем другая жизнь, совсем другое продолжение. И завязавшийся узелок распутался бы совсем другим образом. Это был бы совсем другой трамвай жизни. Но жизнь покатилась непроизвольно, сама по себе, по другой колее, называемой судьбой.

Заканчивалась и эта неделя. Первый раз, наверное, его посетило тяжелое чувство нежелания улетать в Мурманск. Очарование морем, как юношеская гиперболизированная сексуальность, со временем проходит, успокаивается и становится рутинным, привычным, неприметным житьем-бытьем. Вот и море становится обычным ремеслом. Ремеслом и больше ничем другим.

Размышляя об этом, Анатолий стоял на балконе Маринкиной квартиры, грустно оглядывал толпившиеся вокруг стены двора-колодца. Подняв глаза, можно было разглядеть причудливую ломаную линию крыш, кусок светлеющего весеннего ночного неба и несколько бледно мерцающих безымянных звезд. В этом клочке пространства иногда происходили события не только космического масштаба. Вот как сейчас: появились огни летящего самолета, и донесся нарастающий звук моторов на форсаже. Натужный, мощный рев! Откуда он здесь, над городом? «Если бы я смог так взреветь, я бы тоже полетел!» – с иронией, но не без резона подумал Анатолий.

...Скрипнуло. Кто-то невидимый на верхнем этаже вышел на балкон, шумно вздохнул-выдохнул: «Хо-ро-шо-о!» И, отхаркавшись, сплюнул. Анатолий увидел в отсвете окон плавно летящую вниз соплю. Она лоснилась и тускло сверкала. Затем хлопнула дверь. Автор лайф-инсталяции ушел. Культура! Анатолий почувствовал легкую тошноту и навеянную этим состоянием безотчетную тревогу.

Старый город. «Прощай… уходим завтра в море».

Наутро Дугин улетел. Холостым.

 

 

***

 

И сразу – волны, сотрясающие корпус корабля, скользкая от потоков соленой морской воды палуба. Весна весной, скоро лето по календарю, а встретило Баренцево море штормом. Прихватило по-настоящему. Солнца не видать, мало ему дела до этих краев. Серое с редкими просветами небо и ледяной ветер, пронизывающий душу, с постоянным тупым упорством поднимающий жутковатые волны. Зачем надо было выходить из залива при таком шторме? Начальство посчитало, утихнет. Прогнозы – дело не стопроцентное. Вот и попали. Теперь носом на волну, дрейфуем. До промысла далеко.

Полгода отпуска отучили Анатолия от качки, и он ощущал действие морской болезни. Не так, как когда-то мальчиком – курсантом мореходки. Но все-таки подташнивало. Есть люди, которые вообще не подвержены морской болезни, даже не ведая, что такое море. Это уж у кого как. А вот организм Дугина отвыкает. Такое не первый раз, понятно, за долгие-то годы работы. А впрочем, отпусков не так много было, но все длинные до одурения от безделья. Работа есть работа, некогда расслабляться. Благо что тошнота для некогда привыкшего организма не длится долго. Восстановление, возвращение в колею моряцкого быта проходит быстрыми темпами, за день-два. Слышал он рассказы даже о капитане, который «смычки кидал» – то есть блевал во время штормов. Но сам таких не встречал. Проходит короткое время, а потом уже обыкновенно: качка не качка, болтанка не болтанка – забываешь о ней, как о воздухе, которым дышишь. Работа спасает от всего: от тяжких дум, от болезней, от тоски, от воспоминаний. Но как только свободная минута – выступают на поверхность сознания изнуряющие переживания, невыговоренные мысли, недосказанные слова... Тоска у каждого своя. Но закрутятся, завертятся моряцкие будни – и слава тебе, Господи! Не приведи, чтоб они прекратились, эти спасительные вахты, внеурочные заботы и дела.

Время на промысле тянулось до бесконечности. Летом море затихало, но изредка, с яростью, будто вспомнив что-то возмутительное, угрожающе  бушевало. А в затишье воцарялось белесое холодное лето.

Приходили регулярные радиограммы. Анатолий по многу раз вчитывался в скупые строчки, выискивая особый  смысл в словах, и находил этот особый смысл. Эти особые, будто закодированные смыслы в обычных словах мнились, преследовали его. Вспоминает или вовсе не думает Маринка о нем? Врет, лукавит или действительно ждет? Он вглядывался в лицо на фотографии и пытался найти ответы. Фотографию он прикрепил под небольшой книжной полкой. Глаза их встречались часто, и всегда, стоило только Анатолию проснуться, Маринка приветствовала его поднятой рукой.

Полностью от сомнений нет сил избавиться, они преследуют каждую свободную минуту. Спасение только в работе и работе, в обязанностях, не требующих вдохновения, обросших обыденностью, как обрастает водорослями днище списанной старой баржи.

Ночные бдения, частая бессонница. Только умотавшись за день, можно было отключиться в коротком сне. Крепкий сон бывал только три-четыре часа, если бывал. А то еще штормовая погода укорачивала эти попытки выспаться. В каюте Анатолия койка вдоль корпуса корабля, а диван – поперек корпуса. Выбирай что тебе больше по нраву: переваливаться с правого бока на левый и назад, соответственно крену, или стояние то на ногах, то на голове, в зависимости от дифферента. Но раньше со сном было относительный порядок при любой качке. Теперь другое дело. Эта память о Марине, эти постоянные мысли, монологи, адресованные ей, не дают успокоиться. Эх!

 

 

***

 

Каждый день, каждое утро – надежды неспокойной, терзаемой сомнениями души. От Маринки приходили радиовесточки уже реже. До дома далеко, невообразимо далеко во всех смыслах, и непонятно, когда ему удастся вырваться из этого бедлама, называемого «производственные обстоятельства».

Уже лето пролетело, осень бушует штормами, тихие дни все реже. Два рейса на промысел позади. Теперь кошельковым неводом работал траулер, шел лов мойвы. Многотонные уловы. Плавбазы работали круглосуточно, обрабатывая принятую от сейнеров и траулеров рыбу. Медвежья банка у острова Ян-Майен в Норвежском море. В первые приходы в порт после отпуска даже пикнуть не мог начальству об отлучке хоть на денек. Как дотянуться до радости, до счастья, до рая – увидеться с Маринкой? Промысел ждет, промысел... Как только к причалу, так каждое утро одно и то же: отход... отход... И изо дня на день эти отходы откладывались. Завтра... Завтра... Да за это бы время он бы успел слетать домой. Что там тысяча километров для непокойной, суетной души!

Анатолий часто звонил матери и Марине с переговорного пункта, выстаивал очереди. Чаще Марине звонил. Все разговоры, вопросы, масса вопросов – к ней. А маме что говорить – все понятно. Мама есть мама! А вот Марина... Эх, Маринка! Обычно, доброжелательно разговаривает. Но Анатолий умел найти, услышать нотки отчуждения в ее голосе, в словах, интонациях. Мнительности ему было не занимать. Чудился холодок обыкновенной вежливости. Но траулер отдавал швартовы, уходил в ночное море. И опять все крутилось, вертелось, как заезженная пластинка в проигрывателе.

 

 

***

 

И вот очередной приход в порт. У Анатолия зуд, нетерпение в душе. Чувствовал, что способен на что угодно, способен на безрассудный поступок, лишь бы разорвать эту цепь невозможностей, вырваться из обязательных предначертанных действий. К тому же, казалось, очень хотелось поверить, что наконец подвернулся случай. Ничто не предвещало непредвиденных обстоятельств. Предстоял отстой корабля  для мелкого ремонта палубного хозяйства, такелажа, орудий лова, для пополнения запасов, замены части экипажа. Несколько дней. Анатолий почувствовал: теперь! Готов действовать. В своей электомеханической части он был уверен. По идее, никому до него не должно быть дела. Опыт показывал, что в конторе у начальства более важных проблем выше крыши. Если самому Дугину как электромеханику  ничего не требуется, то и до него самого дела тоже не должно быть. С утра он появился в конторе, помозолил глаза начальству, сдал рейсовый отчет, получил инструкции, перекинулся мелкими фразами с другими механиками. В электротехнической службе крутился только для того, чтоб запомнили: есть такой. Бывали случаи в море, отказывали механизмы. Тогда другое дело. Если в море не удавалось отремонтировать, то по приходу бывали горячие деньки. Но на сей раз все складывалось отлично. Анатолий решил рискнуть.

– Слушай, Жора, – сказал он старшему электрику Морозову, – меня не будет пару дней – рвану домой, мне очень надо. К начальству за разрешением идти – зарубят. А ведь тихо, кажется, никто не хватится. Туда и обратно! В случае чего, ты не знаешь где я. Ушел – пока не пришел. Как только, так сразу. Но не  заложи лишнего за воротник, понятно?

Жора смотрел на нервное лицо Анатолия, усмехнулся только:

– Обижаешь, командир. Радиограмму-то дал, чтоб окурки выметала?

– Бородатая моряцкая шутка, молодец! Действительно, зачем сюрпризы, лишние душевные травмы?

Обменялись телефонными номерами. Договорились, что как только чуть-чуть где-то что-то, Морозов сразу позвонит в Питер. Два-три дня наверняка будет спокойно.

– Не волнуйся, все будет окей! – заверил Морозов.

Анатолий рванул. С сумкой через плечо – в аэропорт. Билеты – есть! Уф! Пытался позвонить Марине прямо на работу из аэропорта, с автомата, что глотает монеты-пятнашки со страшной поспешностью – не напасешься! Где она в это время еще может быть? «Скоро придет, – ответ. – Да, да, передадим, звонил Анатолий». Позвонил матери. «Прилечу... мало времени... очень мало. Позвони, скажи Марине, лечу... Пока, мама, пока!»

 

 

***

 

И вот мчится он на такси. Знобит от волнения. Господи! Лихорадка. Когда такое было в последний раз? Ну да, ну да, было... Девочка с косичками, но уже не девочка... Когда-то давным-давно… Сумасшествие и слезы наедине с собой. Быльем поросло. Разве мог себе представить, что такое повторится? В то время как жизнь неслась мимо со скоростью курьерский поезда, его засасывало море. В чистом виде суровое холодное море, работа. Не солнце, не пляж, не душевые кабинки, не пальмы...

Еще сегодня утром, до самого захода в Кольский залив болтало неимоверно, как и весь месяц практически. Миски, вилки, ложки летали по кают-компании от резких ударов волны, бросков корпуса корабля. Невозможно было даже усидеть на вращающемся стуле с подлокотниками. Выкидывало с миской в руках и носило от переборки к переборке. Обычные тарелки на траулере не приживаются – условия неблагоприятные. Приходилось умудряться, ловить миской горизонт, чтобы содержимое не вылить себе на штаны или палубу. Эквилибристика! Столы были хоть и с бортиками, и со специально намоченными скатертями, но не гарантировали улета кухонной утвари в дальние углы кают-компании.

А сейчас уже такси. Хлебнуть бы стопаря, обязательно надо хлебнуть, стресс не стресс, но состояние взвинченное. Как это будет: первая минута после первой разлуки? Интересно, что сначала: рюмка или Маринка? Циник! Когда многого ждешь, сильней разочарование. Но какое медленное движение, однако же, как много заторов на улице, как много перекрестков, как долог этот красный свет, какой медленный этот скрипучий лифт!

Палец утонул в кнопке звонка. Сердце, сердце, да уймись же...

– Привет! – как гиря упала, так прозвучало это слово.

– Здравствуй! Ой, да подожди ты, подожди! Ты что, озверел? Дай дверь закрыть. Да пальто-то хоть сними...

– Молчи! – грубо выдохнул Анатолий.

– Бандит! Насильник! Сексуальный маньяк! – с утрированным возмущением выговаривала после Маринка, накидывая халатик и направляясь на кухню. – Рюмку примешь?

Анатолий засмеялся.

– Ну точно чокнутый! Чего смеешься? Хулиган! И куда только подевался тот скромный молодой человек? Эк море-то вас воспитывает!

Анатолий расслабился, первая пара стопарей подняла теплую волну от желудка до самой макушки. Но трепетная душа еще не остыла, взвинченное состояние не улеглось. Повинуясь рефлексам, выработанным во время бесконечных штормов, он так же, как еще утром в кают-компании, все время пытался складывать предметы, чтобы они не падали на палубу при неимоверной качке. Забывался, втыкал нож в стык между половинками стола, сидел растопырив руки, готовый в любой момент ловить улетающие тарелки. Маринка заметила: «Что за манеры?» Анатолий объяснил свои ощущения. Маринка смеялась:

– Успокойся, тут не качает.

– Ага, здесь только укачивает и убаюкивает? – полупьяно высказался Дугин.

– Чего ты мучаешься? – внимательно посмотрела. «Без смешинки» – болезненно отметил про себя Анатолий. Раньше бы точно посмеялась.

Ну да, подумалось ему, она ни с того, ни с сего начнет тебе рассказывать, как ждала тебя здесь, как отбивалась от тучи искателей любовных приключений, слезы лила на холодную подушку?

Анатолий чутко присматривался, пытался углядеть хоть какие-то признаки хоть каких-то изменений в ее поведении. Как говорит, как сидит, как смотрит, как улыбается. Ревниво, болезненно, мучительно. Спросил: «Как ты тут?» Вкладывал самый конкретный смысл. Но получилось невнятно, неопределенно, вообще. Она и ответила также вообще, как и услышала: «Нормально». То есть никакого ответа. А спросить иначе Анатолий не мог, не умел, да и не решился бы. Мучительные видения долгих морских ночей с урывчатым сном оставались неразвеянными, потаенно разрушающими.

 

 

***

 

Телефонный звонок раздался средь ночи, как приглашение на суд небесный.

– А? Кто?

– Анатолий! Это жена Морозова. Извините, Вам срочно надо приехать. Корабль на отходе. Срочно!

– Как это, какой отход! А где сам Жора?

– На корабле он, пьяный. Сам не может позвонить. Я случайно вашу записку нашла. Знала, что вы уехали. Срочно приезжайте. Завтра... Да нет, уже сегодня отход.

Пока-пока... Гудки.

Черт!

– Кто это? – пробормотала Марина сквозь сон.

Анатолий очухался моментально. Невероятно! Ведь говорили о нескольких днях до отхода. Как минимум. Хорош минимум!

Вялые сонливые Маринкины объятья, сумка через плечо, документы – даже не вытаскивались, ночной город, такси... Как будто кино крутилось назад. Тихий в этот час предутреннего пробуждения аэропорт... тревога, что «билетов нет».

На табло действительно: «Билетов нет». Чего и следовало ожидать. Но покровитель неведомый и всемогущий и на этот раз сжалился над ним. В кассе вместо «барышни» сидела скорей «мамаша». И, как показалось Анатолию, усмехнулась, глянув на него, растрепанного. Билет выдала.

– Благодарю вас! – выспренно воскликнул Анатолий. – Вы просто не знаете, как...

– Лети, моряк!

«Откуда знает? На роже, что ли, написано?» – мелькнула мысль у Анатолия, подбегающего к регистрационной стойке, уже опустевшей.

 

 

***

 

Жизнь на флоте в одночасье пошла наперекосяк, потеряла свою значимость, осмысленность и необходимость. Десять лет, десять лет пролетело безвозвратно, без достижений. Все потеряно. Что вспомнить, ради чего все это, эти ограничения в молодой жизни, вдали от ее радостей? Деньги? Допустим. Деньги действительно небывалые на береговой работе. Ну так и что?

Просил жилье – нет! У нас очередники с такого-то лохматого года. Комнату, конуру какую-нибудь – нет!  У нас очередники с такого-то лохматого года.  «Жигуля» купить – тот же ответ. А сейчас не смешно ли? Как на трамвае съездил в Питер. Больше тыщи километров туда, больше тыщи назад. За сутки.

Работай, парень. За отпуск спустишь по кабакам да на побережье черноморское. Вообще-то, если про Черное море вспоминать, то тут, пожалуй, даже моряцких денег недостаточно. На разик разве что.

Аэропорт, автобус... Мелькают сопки, поросшие кустарником и низкорослыми елями, какие-то строения в неожиданных местах... А вот и ворота рыбного порта... Стоит и траулер. Третьим корпусом от причала привязан. Значит, действительно готовится к отходу. Безучастно, спокойно. Докеры деловито снуют на пирсе. Дугин взлетел по трапу, как птичка на ветку. На палубе тоже суета матросская, предотходная. Лебедки визжат, воют безостановочно. На мостике капитан встретил неласковым взглядом. Как положено.

– Ого, явился! Где тебя носит? – а лицо суровее сурового, суровее некуда.

– В Питер летал, – не стал врать Анатолий.

– Ни хрена себе! Кто тебе разрешил отлучаться? Какая невиданная безответственность! В рейс-то собираешься, гулена?

– Так точно!

– Тебе уже замена заказана.

Анатолий пожал плечами. Побежали секунды – пауза затягивалась. Капитан будто нехотя взял трубку, нажал тангенту.

– Явился Дугин, – сказал.

– Пьяный? – послышалось в динамике первым делом.

– Да нет, вроде не пьяный.

В динамике выругались.

– Отбой замене, – сказал кэп.

– Ладно, позови этого разгильдяя.

– Электромеханик Дугин! – представился Анатолий.

И понеслись, зафонтанировали обычные слова разноса, вперемешку с приглушенными матюгами, угрозами взысканий. Дугину было скучно слушать, ничего не колыхнулось в душе.

– Ладно, – наконец остановился начальник, выдохся, видать, – придешь с рейса – разберемся с тобой официально... Доложите через четверть часа готовность службы.

– Есть!

Капитан сказал:

– Иди на рабочее место. Там твой подчиненный лыка не вяжет. Он уже два часа не может сводку за тебя напечатать. Хороша служба, та-та-та, та-та-та!

А Морозова все-таки уволили.

 

 

***

 

Месяц прошел в суете. С приходом в порт даже помыслить о Питере было невозможно. Без вариантов. Кто тебя слушать будет? Никаких оснований. Отпуска нет и долго еще не предвидится: корабль практически в порядке, нет проблем. Работайте, товарищи! Впереди, к тому же, висела разборка за самовольную отлучку.

В день прихода Анатолий решил навестить давнего знакомого, Вадима Крюкова. Позвонил. Тот рад был, это чувствовалось.

– Сын у меня родился, моряк будущий, – радостно кричал Крюков в трубку. – Смена нам растет!

Есть хоть с кем пообщаться нормально в этом городе. Разговор с Маринкой в переговорном пункте только тоску навеял. Непонятно. Все вроде обыкновенно, ничего плохого. Но... уловил Анатолий нотки отчуждения. А может, возомнил себе такое. Но тревога, дремучее ревнивое чувство, предвидение отдаления былой радости в недосягаемые отныне пространства. 

В гастрономе в винном отделе только водка. Слишком уж простецки для человека, вернувшегося с промысла. Не по-моряцки как-то. В конце концов урвал в отдаленном магазине два пузыря. Торт еще прихватил к вечернему чаю, игрушку-погремушку и еще мягкую для новорожденного.

Анатолий решил для себя: чуть почувствует какое неудобство, неловкость – сразу отвалит. Но Вадим с женой приняли с искренним теплом, что он с удовлетворением отметил про себя. Обосновались обыкновенно – на кухне. Квартирка маленькая, однокомнатная. В комнатке сынок новорожденный, покрикивает периодически. Обстановка теплая, семейная. Жена Вадима, Татьяна, с миловидным спокойным лицом, всем своим существом располагала к этому же спокойствию. Отлучалась все время к ребенку и в конце концов оставила мужиков одних на кухне, предоставив возможность самим хозяйничать у плиты. И быстро, с пол-оборота у них началось: «А ты помнишь? А ты помнишь? А помнишь, в Баффинов залив ходили на креветку? Ты на триста восьмом был, а я на триста двенадцатом. Помнишь, так парочкой и топали туда и назад тоже? А айсберги? Помню, сам видел, как огромная ледяная гора откололась от массива и в воду! И волна огромная. Аж дух захватывает...»

Балагурили до ночи. Хорошо посидели. Вадим предложил заночевать на кухне.

– Нет, – ответил Анатолий. – Прогуляюсь до порта. Не так уж далеко, вниз по склону сопки. Чего вас стеснять, не в хоромах живете, – и ушел, как ни уговаривали.

На проходной его встретил милицейский охранник: уверенно-нагловатый, приглядывается, принюхивается. Собачья должность у них. И кто на такую службу идет, какой интерес? Но, наверное, нравится, раз топчутся у вертушки днями и ночами. И вот в тот раз – пронюхал, гад, углядел. Хвать за рукав и пропуск из рук. «А?.. Что?..» – «Да ничего, здесь стой». Словом, загремел в этот раз Анатолий по-настоящему в каталажку. Как ни объяснял, как ни убеждал, что в порядке, полный контроль над собой, – ничего не помогло. 

– А ну, пройдись по линии, – приказывают.

– Нет проблем, пожалуйста!

– А ну, присядь десять раз, – милицейские командуют.

– Нет проблем!

Начал приседать. Какой-то урод в бок толкнул. Дугин еле на ногах устоял.

– Пьяный, пьяный! – загомонили милиционеры. Схватили за руки.

– Что вы себе позволяете! – возмутился Дугин, обращаясь к лейтенанту. Тот камеру наводит, щелкает. Фотодокумент слепил, значит. Кто не знает, как по-пьяному выглядит любой человек во время моргания? А тут еще на руках виснут два придурка, актерствуют задержание.

Тьфу, мерзкая ситуация! Все потеряло смысл, чего, чего ради все это терпеть? Какая, к черту, романтика? О чем речь? Юность прошла-пролетела. Где ты, романтика? Ау! Пора и на землю спускаться. Какое-то чувство, чуть ли не отвращение к нынешнему своему положению, колыхнулось в душе. Это конец, это тупик, тупик в жизни. Что здесь, в Мурманске, делать? Надо вырываться, надо менять, все менять, переосмысливать...

 

 

***

 

В «конторе» его ждали суровые лица начальства.

– Вот, дорогой товарищ, вызываешься на товарищеский суд, распишись в уведомлении.

– Знаете что, – ответил  Дугин. – Ни на какой «товарищеский суд» я не приду, не трудитесь зазывать, потому что  ничего «товарищеского» в таком суде не вижу. Я вам не театр одного актера, не стану публику забавлять и ничего подписывать не стану.

– Нашкодил, а теперь отвертеться хочешь? Вот, сказано в протоколе: «Оказал сопротивление, пытался убежать, сквернословил, нарушал общественный порядок, оскорблял граждан в общественных местах своим внешним видом и недостойным поведением». 

– Ты, ты мне это говоришь? – вскипел Анатолий. – Что я нашкодил? Назови. Ты лично видел? Убил? Скажи, кого. Разбил? Покажи, что. Оскорбил? Пусть объявится оскорбленный. На меня кто-то жаловался? Скажи, кто. В рожу, может, дал милиционеру? Как фамилия? А и то, надо было бы в глаз дать вообще-то. Оказал сопротивление? Каким образом? Вон у них пушки на боку. Видал? Какое сопротивление может быть, ну? Вранье все это, бумага все стерпит.

–  Это уж слишком, товарищи! А не пьян ли он? Опять.

– Чего слишком? – Дугин не мог остановиться. – Если ничего не было, так зачем язык… это самое, товарищ начальник?

– А напиться, пьяным позорить флот, это тебе как? Выйди отсюда!

– Не с пацаном разговариваешь. Сами сюда вызвали. Теперь сказать желаю. Имею право. Уйду я. Сам в море ходить будешь?

– Что он себе тут позволяет, товарищи!

– Да, позволяю себе. Никого  я не позорил, вранье это.

– Мы милиции верим.

– Взяли бы лучше и отстояли своего подчиненного перед самодурами милицейскими. Вот бы было по-товарищески, понимаю. А то – чтобы я потешал кого-то… Не стану. Не клоун.

– Слушайте, ведь он невменяемый, как с ним разговаривать? Мы еще о самовольной отлучке не говорили. О прогуле.

– Не прогул, а опоздание на работу.

– Какой наглец! Свободен, выйди вон.

– Нет, ночевать тут останусь, можно подумать!

– Приказ будет готов! – услышал Дугин. Но это уже вдогонку.

И вот теперь все. Позади целая эпоха в жизни. Разбитые планы, недостигнутые цели. Надо многое начинать с чистого листа: менять образ жизни, работу. Уже никогда больше под ногами не будет зыбкой палубы и леденящих душу штормовых, вышибающих слезу из глаз ударов волн в борт корабля. Прощай, Мурманск, прощай, флот, прощай, Заполярный круг! Вы теперь существуете только в памяти. И здравствуй, другая жизнь, такая желанная в мечтах моряка – иллюзия рая!

А на душе покоя не было. Дугин уже знал, всем нутром своим чувствовал, что с Мариной что-то изменилось. Былое рухнуло, будущее в тумане. Догадывался, что он тот самый «третий лишний» в известном классическом треугольнике. Последний разговор по телефону давал много оснований к таким размышлениям. Односложные, будто из-под палки, вымученные ответы.  Ладно, потом поговорим. В конце концов, Марина выдохнула: «Я должна... должна тебе сказать. Но сейчас не получится. Приедешь – поговорим».

И вот приехал, он в родном доме, у матери. С концами вернулся домой, и назад дороги нет.

– Вот и хорошо, – одобрила мать. Почувствовала, наверное, что Анатолий на сей раз серьезно это решил. – Ты уж наплавался, сколько можно. Ничего, найдешь себе работу, везде люди нужны. Да и о семье подумай, не мальчик уже.

– Так была уже семья, мама.

Мать только вздохнула, вспомнив:

– Непутевый ты! Хороша семья на полгода.

Про Марину мать прямо не спросила, как будто почувствовала, что не все тут ладно. Но, наконец, не удержалась, обмолвилась.

– Все нормально, – попытался уверенным тоном ответить Анатолий.

Тяжело вздохнув, он перетащил телефон к себе в комнату, благо длинный шнур позволял. Стеснялся, что мать могла услышать его голос. С тревогой, трепетом снял телефонную трубку, зная, предчувствуя, что ему сейчас суждено услышать. Марина готова была к этому звонку, будто ждала.

– Толя, я выхожу замуж, – сразу выпалила она.

Вот и услышал Анатолий эти слова, которые был готов услышать. И все-таки грудь сдавило невидимыми тисками, ножом полоснуло по сердцу.

– А как же я? – глупее вопроса он, конечно, не мог задать.

– Толик, милый, пойми, я тебя никогда не любила.

Он понимал, знал это. А то отчего бы случилось именно так, как случилось? Но эти слова, сказанные вслух, еще добавляли тяжести. Многократно.

–  А что же это было тогда?

– Чего тут непонятного? Ты один и я одна. Резвились просто. Да нет, ты не подумай, ты нормальный, но ты не умеешь влюблять в себя женщин.

– Что за бред, что за бардак! Отлучился в море на чуток, а любимую женщину тотчас из стойла уводят! – с горькой иронией выкрикнул Анатолий.

Но Марина не расположена была к шуткам.

– Я тебе не кобыла!

Анатолий молчал. В душе кипело, трудно было себя сдерживать. Если бы она была рядом, он бы тряс ее за плечи, попытался бы выбить из нее эту дурь, чтобы очнулась. Хотелось кричать. Непонятно, как он удержался, смолчал. А может, не смолчал, простонал. Потому что она сказала будто в ответ:

– Вот-вот, – наверное, почувствовала его состояние. – Псих ты, нервный, как спичка. Ты никогда ничего не достигнешь в жизни, не займешь высокого положения в обществе.

– Откуда тебе знать, как у меня сложится? Я специалист, инженером  пойду…

– Ну и молодец. Но дело не в этом. Не компромиссный ты. А мне надо думать о благополучии, о достатке в доме, о своем сыне.

– Так вот в чем дело. Кто же твой жених – мешок с долларами, секретарь обкома, генеральный директор, нобелевский лауреат?

– Он бывший работник торгового представительства за границей. Начинает свой бизнес в России. Наступают другие времена, Толенька. Все сто?ящие люди начинают свой бизнес. Кругом кооперативы, новые перспективы.

Дугин молчал. От обиды, от острого ощущения потери, как пацан, почувствовал щекотание в горле, глаза увлажнились, окружающие предметы потеряли свои очертания.

– А ты, кстати, его видел однажды, – сказала Марина после затянувшейся паузы. – Помнишь, в ресторане, когда ты с теми придурками чуть не сцепился, которые матюгались при мне? А потом один мужчина с соседнего столика этих типов утихомирил, на место усадил. Обошлось без драки.

Да, Дугин весьма смутно, но припоминал того мужика, который погасил едва не начавшуюся потасовку в ресторане. Было это за пару дней до его отлета в Мурманск.

– Да, припоминаю. Рассудительный такой, солидный.

– Так это он и есть, мой жених.

– Ни хрена себе! – вырвалось у Анатолия в изумлении. – Ты потом с ним танцевала. Телефончик втихаря от меня шепнула, да? Все ясно.

– Нет, не так все было. Ничего я ему тогда не сказала. Он все меня уговаривал: берем такси – убежим! Но у меня даже не мелькнуло такой мысли, не могла я тебя в то время бросить.

– Понятно! А теперь другие времена. Теперь можно, да?

– Извини, наверное, это судьба.

– Да. И моя судьба тоже. Как же вы встретились, если телефон ему не давала?

– А вот представь себе, нашел меня! Полгорода на уши поставил, но нашел. Ты бы нашел?

– Там, где я тебя искал, можно было найти только акул.

Она промолчала. Но потом сказала с дрожащими нотками в голосе, как показалось Анатолию:

– Конечно, ты порядочный, ты честный, но от тебя только голова болит. Я мучаюсь, понимаешь, мучаюсь. Нас бы ждала только неустроенная жизнь. Ты мне не принесешь покоя, никогда! – и продолжила со смешком, с намеком: – Ну разве что на некоторые минутки.

Это уже в прежнем репертуаре. Знакомо. Но теперь Анатолия это не радовало, не вызывало никакой готовности подхватить шутливый тон.

Говорить было больше нечего. Вот так, просто, между прочим, рухнули его надежды. Ради нее он завязал с морем, с ее помощью окончательно избавился от состояния привязанности к морю с его опьяняющим ароматом настоящего мужского дела, от наркотического действия дальней дороги, – с глаз долой, искать приключения там, где совсем не каждый пожелал бы оказаться. И хотя периодически это наркотическое опьянение растворялось и уступало место чувству отшельничества, усиливающейся тоске по береговой жизни, по оставленной незащищенной любви, благополучию, мирской радости, да по чему угодно, – в конце концов, всегда любовь к морской жизни возвращалась. До сих пор побеждало море. А теперь Марина победила море в его душе. И, победив, оставила его наедине с самим собой.

Казалось, жизнь кончилась, никогда больше не встретить ему такой женщины, что смотрела на него с черно-белой любительской фотографии. Приветственный жест руки приобрел совсем другой смысл: он был прощальным.

 

 

***

 

Потянулолсь привыкание к новым обстоятельствам жизни. Но не было дня, чтобы думы о Маринке не приходили сами собой, непроизвольно, и не душили бы безысходностью.

Анатолий сидел с Виктором, выпивали по-легкому. Два холостяка. Теперь они работали на одном заводе, обслуживали электромеханические и электронные устройства. Виктор сообщил, что у Маринкиного жениха дела идут прекрасно. Мир тесен! Откуда-то сведения до него докатились. Салон бытовой техники открыл бывший торговый представитель. Вот так.

И вдруг звонок в дверь. Кого там принесло в такое время? Анатолий открыл и обомлел, не мог поверить глазам: Маринка приехала – в белом платье, разве что фаты не хватает. «Ведь у нее же свадьба сегодня!» – осенило Дугина. Глаза вспухшие от слез, ошалелые. Анатолий слова не мог вымолвить, в жар бросило. Потрясающе!

– Ну-у-у, я пошел, – сказал Витька и вскочил со стула. Такого длинного лица у него Анатолий еще не видал.

– Сидеть! – скомандовал Анатолий.

Но Виктор бочком, бочком и... только его и видели.

А Маринка села, всхлипывая, заговорила:

– Сегодня у нас свадьба.

– Поздравляю! – неуверенным голосом произнес Дугин.

– Он пьян, он пьян! Терпеть не могу пьяных.

– А ты как думала, в такой день и не выпивши? Чего особенного-то? – промямлил Анатолий.

– Нет-нет, у него глаза, ты бы видел его глаза. Он пьяница. Запойный. Уже неделя…

Через минуту-другую молчания Дугина прорвало, он закричал ей прямо в лицо:

– Все, не уходи! Не возвращайся туда! Мы уедем, сейчас же уедем! На вокзал, в Вологду, в отпуск! Я устрою себе внеочередной, я телеграмму подам, наплевать на телеграмму. Мы начнем все снова! У нас будет все хорошо, оставайся!

Что-то еще такое втолковывал, убеждал. Ну что делать, что делать? Завалить ее в постель? И вдруг, говоря все это, думая об этом, будто споткнулся: а вдруг согласится? И понял, что врет сам себе. Боится, что она действительно согласится остаться.

Марина отдышалась, сполоснула лицо, поправила макияж. Сели пить чай.

– Что ты скажешь, где была?

– Не знаю, все равно.

Стало слышно, как тикают настенные часы.

– А вот ответь мне, что тебя дернуло тогда по кончику носа моего пальчиком... незнакомого мужика.

– А-а, это тогда-то?  У тебя глаза добрые были. Бука, но печальный и добрый. Глаза грустные, как у коровы. Не могу объяснить. Мне и самой странно, – вздохнула она. – Пора идти.

– Я тебя провожу.

Но Марина не согласилась. Дугин остался один. Он выглянул в окно, в неярком уличном освещении увидал легкую фигуру дорогого, но отчужденного от него человека... В какой-то момент фигура исчезла за углом, как будто ее и не было только что вовсе.

Дугин не переставал думать о постигшем его прозрении, о том, что, оказывается, врет сам себе, очень удивляясь этому открытию. Нет, она продолжала нравиться ему, продолжала волновать, но уже не так, как прежде. Возникло, зацепилось и прочно осталось ощущение, что по-настоящему любовь, как бритвой отрезало. А если еще и любит... то любит уже только по инерции, остаточно, по воспоминаниям. Но это был уже другой уровень, перелом, другой виток в их отношениях, в его судьбе.

Не мог он ничем объяснить посещение Марины. Что это было? Загадочно. Нервный срыв? Так это и осталось загадкой навсегда.

 

 

***

 

Дни шли своим чередом. Анатолий работал ведущим инженером. Техника, командировки, планы, технические и организационные проблемы. Это ему нравилось, он постепенно ощутил себя, что называется, «в своей тарелке». С Мариной они продолжали иногда общаться по телефону, как будто ничего особенного не произошло. Но очень редко, по праздникам. «Привет – привет!» Вот и все. Дугин уже не мучился. Время летело, время лечило.

Но однажды встретились. В метро. Она по эскалатору вниз, он по эскалатору вверх. Сцепились глазами. Уже проехали друг друга, а взгляды держат. «Жди меня!» – вдруг крикнул Дугин. А вообще-то такие «случайные встречи» вовсе не нечаянно происходят, всегда считал Анатолий. Так бывает, когда обоим очень хочется одного и того же. Некоторые назвали бы это волей Божьей. Возможно.

Анатолий искренне восхитился красотой Марины. Дурманящая волна накрыла, окутала его с головой, дрожь пробежала по телу. Даже голова закружилась. И сразу припомнил себя – того прежнего, только ее увидавшего в первый раз. Она, конечно, почувствовала, что Анатолий действительно потрясен. Разумеется, ей было лестно. И как будто кто-то курок спустил... Стали встречаться. Редко, мимоходом, просто так, – пройтись, поговорить ни о чем существенном. А потом... Как это произошло? Приехала к нему в гости.

– Только ты не подумай, – между делом будто оправдывалась она. – Я его люблю.

– И очень хорошо, что любишь, – не нашелся что другого сказать Анатолий.

Пили чай с вареньем. Очнулись в постели.

Такова жизнь.

Прости нам, Господи, грехи наши. Человек слаб, а соблазн велик. Зачем ты создал нас такими? Сам виноват, Господи. Анатолий прислушивался к себе, искал отзвуки прежних чувств, искал прежнюю любовь к этой женщине. И ничего не узнавал, хотя порой казалось, что согласись она – поехали бы в Вологду. А почему в Вологду, именно в Вологду? Неизвестно, непонятно! Да какая разница, хоть в Вологду, хоть к черту на кулички! Позови – и он сорвется, в пропасть кинется. И все-таки было это как-то вторично, не до конца убедительно, не по-настоящему. А потом он догадался, его осенило: просто им обоим такое состояние, такое положение вещей очень удобно, необременительно, развлекательно, мило, симпатично. И когда он так подумал, наступило умиротворение, покой, душевный  комфорт. Он действительно перестал мучиться, хотя это и противоречило всем библейским заповедям.

 

 

***

 

– Ты знаешь, я иногда ловлю себя на мысли, что мой сын от тебя.

– Ты с ума сошла.

– Да ладно, дело житейское.

– Зачем мне это знать? Да этого и не могло быть.

– Ну и не знай, раз незачем. Просто мне кажется, что в сыне я вижу твое  подобие.

– Вот уж действительно: маразм крепчал!

И это любовь? Аморально? Они продолжали встречаться, но теперь уже просто по привычке. «Если вынести это все на обсуждение общества, на какое-нибудь ток-шоу, – рассуждал Анатолий, – то да, аморально. Безусловно, аморально. А если обществу нет никакого дела до нас, букашек, то очень даже удобно. Комфортно, необременительно, ни к чему не обязывает». Наступила обыденность. Ничто не вызывало больше тревожных чувств, отклонений в психике. Прежний накал чувств исчез, как круги на тихой поверхности пруда от брошенного камушка. А может, наоборот, то, что они оба не чувствовали дискомфорта, это и есть отклонение в психике? Ох уж эти психологические дебри!

Одним словом, жила красивая женщина, которой он тоже был нужен. Для чего? А так – для украшения жизни, для развлекухи. Необременительно, ненавязчиво, без нервотрепки – без страданий. А значит, без любви.

 

И вот теперь эта красивая женщина сидит в его раздолбанном «Жигуленке», – та самая Марина, которая победила море в его сердце. Она замужем, но не за ним. У нее уже второй сын, но не от него. Она самодовольна и благополучна, но не его стараниями... Они рядом, но совершенно чужие. Страсть растворилась незаметно, и уход этот осознался в какой-то момент сразу, с острой очевидностью. Остались одни воспоминания-припоминания, не содержащие уже никаких болей, никаких стремлений и желаний.

– А вот скажи, я тебе кто? – неожиданно для самого себя спросил Дугин.

– Ты? Как – ты мой двоюродный муж, – ответила Марина и захохотала.

– Приплыли!

– Мы будем продолжать с тобой, как есть, долго и счастливо, и умрем в один день, как Эсмеральда и Квазимодо, – продолжала хохотать Марина.

Анатолию было очень грустно.

– Нет, мы обречены попрощаться с тобой задолго до нашей смерти. Мы ведь не собираемся умирать сегодня...