Игорь Щербаков
Вкус поэзии. Прикосновение к настоящему
В. Баранов «Вкус неба в яблоке»
Когда минувшей весной впервые открывал сборник каслинского поэта и прозаика Валентина Баранова «Вкус неба в яблоке», то, признаться, не ожидал, что в этот самый момент открываю для себя неординарного автора. Стихи, вошедшие в сборник, невелики по объёму, но необычайно ёмки по содержанию.
В подтверждение сказанному, в качестве примера приведу стихотворение «Всё ж ангел легче воздуха…». Оно из тех, что, выражаясь молодёжным сленгом, цепляют. И не отпускают:
Всё ж, ангел легче воздуха. Ему
Едва ль знакомы затрудненья наши:
В сомненьях верить Богу одному,
Тогда как мир, взглянуть поближе, страшен.
Лишь музыка…её неволит рай:
Она мечту томит и манит снова
Иллюзией. – Что хочешь выбирай:
Иллюзия – она всему основа.
Слезинкой звёздный долетает свет…
А жизнь всё спор; он тянется поныне,
Мол, истина лежит посередине.
Я всё прошёл: а – середины нет.
Излишне упоминать, что в стихотворении используются все художественные приёмы большой поэзии («ангел легче воздуха», «её неволит рай», «слезинкой звёздный долетает свет»). При этом изящество слога не является самоцелью, а служит инструментом для раскрытия глубинных смыслов.
При первом прочтении может возникнуть впечатление, что стихотворение – настоящий гимн скептицизму (иллюзорность сущего, невозможность найти истину, причём не только «посередине», но вообще – где бы то ни было). Но постепенно приходит понимание, что за всем этим кроется нечто большее, нечто почти неуловимое – то, что не высказано автором явно (если это вообще возможно выразить словами, а в данном случае всякого рода уточнения выглядят излишними).
Стоит отметить, что видимое отрицание автором истины, как таковой (и невозможность постичь её человеком) относится, на мой взгляд, только к данному произведению и не характеризует автора как агностика. Об этом можно косвенно судить по прочтении других стихов Валентина Баранова. Например, в стихотворении сборника «Когда пришлось коснуться дна…» напрямую утверждается, что «истина видна». И даже в рассматриваемом нами тексте читаем, что «мир…страшен», а, стало быть, по меньшей мере, реален, более того – пугающе реален.
Можно предположить, что на момент создания стихотворения видение мира лирическим героем было именно таким, и никаким иным. Автор и его лирический герой не во всём и не всегда друг другу тождественны.
И всё же, на мой взгляд, будет ошибкой видеть даже в этом, отдельно взятом, стихотворении отрицание реальности и познаваемости мира. Здесь выражение неимоверной глубины и сложности бытия, смыкающихся с иллюзией, где непросто, а порой и невозможно отличить одно от другого, расставить все точки над «и». Где бессилен разум и в прах рассыпается человеческая гордыня. Здесь мудрость сродни сократовской – я знаю лишь то, что я ничего не знаю – и немалый жизненный опыт автора, которым он готов делиться с читателем.
Подобное глубокое осмысление сущего прослеживается и в остальных текстах сборника. Даже в тех, которые сложно назвать философскими в точном значении этого слова. В них – проявление личности автора, без преувеличения, интересной и самобытной.