Анна Тугарева

Натурщица. Автопортрет


- Скажите прямо: не подхожу. Я свободна, да? Что зеркально?.. Ну,  давайте попробу… Это в другую сторону – так, да? А голову немного к  плечу… А взгляд? Куда я должна смотреть? В себя. Куда же ещё… А шапочку  куда?.. Надеть. И шубку?.. Ну, ладно… Наброшу… Застегнуть? Ещё? А корпус  свободней, поняла. Непринуждённей. Как бы задумалась… Угу…  
           Вчера зашла в комиссионный магазин. Просто согреться.  Редкостно убогий ассортимент: коньки,  треснутые тарелки, люстры с  подвесками,  дублёнки, комоды, шахматы.  Убойные цены на всё только  подчеркивают ущербность и скудость этого хлама – случайных ненужных  предметов, собранных в одном месте. Радиола  «Урал 110», катушечный  магнитофон «Астра» - «К 50-летию УА ССР» - какая прелесть! Одёжный шкаф  со стёкшим зеркалом во всю дверцу. Нечаянно увидела свое отражение… Ужас  – я здесь «своя». Жалкая, несуразная… Подержанная и траченная молью. На  каком языке они говорят?
- Невероятная натура!.. Сказочная головка!.. Одета необыкновенно  художественно!.. А какой поворот шеи! Исключительная постановка! У вас,  похоже, балетное прошлое? Можно спешить на сеанс к такой модели – она же  вся светится!...
Они с ума сошли. Они видят что-то другое, чем я о себе знаю. Почему  катятся слёзы? У меня есть слёзы??? Ничего особенного… Это всё  растворитель… Кто-то чистит палитру. Скипидар испаряется – роговица не  выдерживает. Всего-то пихтовый растворитель…  Растворяет на дне… что-то  нерастворимое…
- Надо проникнуться моделью, пропитаться. Слиться с ней! Перед Вами  натурщица, которую хочется писать изысканно, артистично... Вы занимались  чем-нибудь хореографическим? Она же танцовщица, подумайте! Это же  необыкновенный человек!  Всё время помните об этом перед холстом. О чём  она думает? Читайте натуру – она вам всё подскажет!  Ни мазка без  натуры!
           Подскажет, если читать между строк. Когда-то, в незапамятные  времена, в моей жизни  стряслась небольшая поломка… С тех пор ремонт -  неизменное мое состояние, но и опытнейшие мастера вынуждены признать,  что «строй держать не будет»…
- Возьми фон. Сразу задай фон – он тебе подскажет цвет лица.
           О чём думает перед мольбертом эта девочка? Её смелая кисть  вытанцовывает дорожку к холсту, прорезая иероглифы в воздухе – и, едва  коснувшись грунтовки, со свистом улетает прочь – ныряльщиком с  пружинящего трамплина… Неужели я была такой же… уверенной в каждом  движении?..
- Мне кажется, я впервые вижу твои глаза. Они… зелёные? Я не замечала за очками.
- У меня минус пять.
- Я буду твоей собакой-поводырём.
- Надолго?
- Навсегда!
……………..
           Дева на её портрете прозрела пока только на один глаз,  оставляя второй в мутной слепоте бельма, но этот одинокий зрячий уже  дышит вековой женской печалью.
- Лессировкой пройдись, как следует, по окружению.
Всегда стремишься к полному слиянию, получая взамен жалкое точечное  пересечение.
- Возьми локальный цвет и положи рядом. Добротный крепкий локальный цвет – слишком много суеты.
           А она всё ждала, ждала… Когда же радости плоти принесут заветные семена, из которых прорастает любовь.
- Может, удивлю тебя… Одним словом… Ты мне не подходишь! Ты слишком…  Слишком стара для меня – извини, мне всё равно не подобрать синоним,  который удовлетворит тебя в эту минуту. Даже нет, не стара, может быть, -  я ведь старше… Но ты слишком… большая! Дело не в сантиметрах – ты не  достаёшь мне до плеча, - а изнутри, что ли… Я не могу жить с горой – ты  давишь меня. Мне не по плечу ноша. Меня притягивает юность и лёгкость –  ты ведь должна понимать такие вещи, ты же умница!
- Удар – роспуск! Удар – роспуск! Только там, где столкнулись объёмы –  надбровная дуга, верхнее веко, - там и ударь. И отпусти потом. Мягко  уходи.
           Бедный! Как я тебя понимаю… Быть обласканным мною, что  выспаться в крапиве. Какой дохлый калорифер! Руки в варежках зябнут.   Это от неподвижности.
- Тугая форма. Плотные краски. Но холодно. Очень холодно.  Похрустывает пока от мороза. Попробуй светлую охру с фисташкой,  чуть-чуть неаполитанской – и вбивай в пятно краску!
           Что же делать… Я дала больше, чем ты способен нести.
- Можно глазки повыше? Взгляд не роняйте на пол…
           Мера моей руки оказалась больше размера твоей сути. Не  думай, что тебе удалось обидеть меня. Единственное, чем можно меня  уязвить, это амплитудой температур. Для меня, которой знакомы лишь огонь  и лед, несносна оскорбительная аморфность теплого: любезность,  вежливость, «умеренность и аккуратность» - все, кроме подлинного  чувства. То ли недогретый суп, то ли остывающие пальцы.
- Всё через закрытый глаз! Остаётся тон – цвет уходит. Тональность –  величина абсолютная. Прищурили глаз – всё, что отсеялось, - лишнее. Что  осталось – ваше! Это и есть ваш конструктив. Перерыв! Спасибо! Разомните  шею.
           Легко сказать – разомните. Шею, похоже, свело параличом – я  не могу развернуть её в другую сторону. Ой, что это, тоже я – с пурпуром  во всю скулу? И эта нимфа – без единой морщинки? И эта доярка  Краснознамённого совхоза – тоже? И ты, постаревшая Терпсихора в вязаной  шапочке на одно ухо… Не я ли ваш бледный оттиск, семиюродные сёстры по  детдому, тоскующие о встрече после долгой разлуки…
……………………..
           Растение, которое слишком часто пересаживают, не способно  прижиться уже нигде – корневая система обезвожена, обескровлена – и  уже  не способна проводить соки через тело к сердцу и мозгу. Вам кажется, я  всё ещё цветоносный объект? Носитель сложной колористической гаммы?  Высохший бессмертник тоже умеет сохранить краски и  потому вводит в  заблуждение глаз - кажется живым.
…………………..
- Верхнюю пуговичку? Пожалуйста… Ещё одну? Только ради графики. Во  вторую – смогу. По утрам – живопись, ещё неделю.  Обнажить плечо не  затруднит. Да-да, для рисунка, я понимаю, линия. Волосы со лба – не  жалко.  Можно и за уши... Спина прямая. Подбородок выше – так что ли? …И  голова резко влево?! О, нет! Можно в другую сторону? Я больше не смо…  Платьице полегче - найдётся. И непременно монохромное.
………………………..
           Если неверно выкроить хотя бы одну пройму, только для одного  рукава, скажем, левого, и то – только со стороны спинки – это платьице  носить не сможешь уже никогда. А если таким образом скроена целая жизнь…  Размашисто, дерзко - рукой, еще не боявшейся ножниц. Никакими  вытачками, ни блестящими пуговицами уже не спасти. Ношу, что скроила.  Снимайте стружку! Затачивайте пики стержней! Готовьте ристалище! Я  принимаю бой!
- Острее, резче. Острые черты лица, ахматовские. Ключицы острые. Шея, как у балерины.  Взгляд вдохновенный…
           Ого! В таком положении тела  удобнее всего прочувствовать, как медленно вытекает твой спинной мозг.
- Невероятно выразительное лицо! Надо передать суметь эту одухотворённость.
           Но-но!.. Терпение, Нефертити!  Держите свою шею в повороте,  будто Вам это не стоит ни шиша! И на нашей улице когда-нибудь грузовик с  печеньем перевернётся!
- Набросок – это репетиция. Рисунок – это уже спектакль. Ты же  режиссёр! Думай, что хочешь показать: мягкость, текучесть линий;  уязвимость и благородство формы… Египетская кошка на троне. Разве не  видно?..
.……………………………………
- И-и-и -дочка!.. – Первое, что он выдохнул, когда стянул с меня  последний лоскут. Блаженно прищурил всевидящие глаза слепца и в воздухе  стал повторять рукой какой-то видимый только ему контур. Я даже не стала  переспрашивать, кто из нас Идочка. Было ясно, что это восторженное    впечатление он вынес не из Русского музея.  Видимо, ослепительная  Рубинштейн жила не только в золочёной раме, в сочетании темперы и угля.   Похоже, он помнил в лицо обнажённую Саломею, застенчиво прикрытую  бусами.
- Скулу повело. И глаз потому запал правый, видишь?  Кончик носа  заостряй… Смотри, она у тебя курносая. Уголки губ опустил - и сразу  выражение лица  кисло-молочное.  Крылья носа подожми.  Лоб не такой  покатый. Столкновение конструктивных объёмов где? Везде чуть-чуть - и  утрачена микроатмосфера, психологический портрет модели.
           Всю жизнь он танцевал в балете, в прыжке его называли Нижинским,
но это было так давно, что сам он чудом ещё не забыл об этом. Артист  должен уходить в зените славы – тогда у него есть шанс на бессмертие.  Совсем иное дело к старости дотащиться до зловонного лазарета, печальной  усыпальницы ветеранов. Куда как не афишное место.
Но и старый король – всё же король…  
- Ухо открой подойди у модели  - и посмотри. Видишь, какая вытянутая раковина, заострённая, - у тебя пельмень пока получается.
- В масленицу по Конногвардейскому бульвару ездили вейки, розвальни… Это я еще застал.
- На глазном яблоке тень от века, от ресниц.
- Меня укусил соседский кот! Пробирался к моей кошечке… А у него на  спинке тут, под шерстью… Больной. Я не пускал – стал теснить его. И он  так осерчал на меня... И вот!.. Как будто тигр меня драл.
- Оживи ей лицо, не высушивай. Пока только маска. Взгляд надо  поймать. Думаешь, нарисовал зрачки – она и смотрит. Ничего подобного.  Ресничку…Толщину века…  Губы запёкшиеся. И шире пиши, шире…
- Девочка моя! Прости меня. Ты мне не подходишь. Ты слишком молода и  прекрасна для меня. Я почти ничего не вижу – только узкий луч прорезает  мою темноту, когда на пороге появляешься ты. Я не хочу, чтобы  когда-нибудь ты заметила яичницу у меня на усах. Я не могу представить,  чтобы ты меняла мне памперсы - руками, которые  я опоздал целовать на  полвека.
- Переносицу тоньше, изящней. Острее, острее пиши. Скула. Подбородок. Светораздел… С цилиндром шеи точней работай.
- Ты торопишься? Надо бежать? Ну, зови этих бабок повивальных. Пусть укладывают.
Я спросила, что принести завтра? Чего ты хочешь?
- Свободы! – завопил угасающий старик. И заплакал.
……………………
- Хорошо попал в цвет. Теперь с рисунком вырулить. Трудно! Ой, вижу, как трудно.
           Кисть его не пишет – она кусается: враждебно наносит колющий  удар и ловко уклоняется от ответа. Бедный китайский живописец. Он сходит  с ума, как ни бьётся, - вместо меня,  на полотне мой пьяный папа.
                      На носу-то крапины,
                      А глаза-то…
Все черты ассиметричны и десинхронизированы. Бедный хуацзя, он ведь не знает, сколько в этом портрете меня!..
- Пятном пишешь? Хорошо. Цветовая интрига – прекрасно! И волосы не  рыжие, и красный – деликатный…  Лёгкость, несделанность во всём…  Но при  этом предполагается безукоризненность рисунка.
           Как я любила этого алкоголика! Но мы с матерью, пожалуй, тоже  не подходили тебе. Ты оставлял нас много чаще, чем это положено деду  Морозу. Всегда театрально, с бутафорией и пиротехникой, сбором сорочек,  боксёрских перчаток и сберкнижек. Я цеплялась за брюки, рыдала, как  Дидона, и умирала всякий раз, когда прощальным крещендо за тобой  сотрясалась входная дверь. Так продолжалось вечность. Пока однажды…   слившись с зелёным плюшем вытертого дивана, вонзив коготки в острые  девичьи коленки, я услышала свой чужой голос, застрявший в гортани.
- Мама, пусть уходит.
Ты не уходил больше. Труднее всего даются самые простые уроки. Чтобы  удержать мужчину, достаточно его отпустить. Но где взять силы, чтобы  очевидную истину присвоить себе раз и навсегда? Все аксиомы так хороши в  теории - и разлетаются в тар-тара-ры всякий раз, когда «прощальным  крещендо сотрясается входная дверь».
- Ну, зачем такие глаза! Опять изюм в белке… Посмотри её глазницы. Где же там белое?
           Ты ушёл в белый-белый майский полдень. Совсем недавно – в  этот раз навсегда. Мой папа – и ад, и воскресенье, моя первая женская  мука и моё исцеление, мой бог, вылепивший меня по образу и подобию  своему, тебя искромсал поезд, не пощадив нашего с тобой - одного на  двоих - лица.
- Наклон головы  чуть-чуть… И немного в сторону.  Спасибо.
           В твоём  безупречно пустом холодильнике было больше смерти,  чем в издевательски роскошном гробу. В изувеченном лице оставалась  надежда на случайное мгновение, прихоть звёздных путей и путей  сообщения… В полости холодильника – длительное, осознанное, настойчивое  желание не  быть…
- Режешь. Режешь. Всё в обрезках. Одна площадка, другая…
Мягче переходы.  Пиши жидко!  Ты умеешь писать жидко.

- Что так скребёт по сердцу? А-а… Бедный хуацзя… Он столько раз  переписывал моё лицо, что оно давно стало горельефом от наслоения  красок. Единственное, что осталось, это соскоблить его начисто, чтобы  начать с пятна.
- А красный  подсвети! Прямо высвети его! Пусть пылает!
Ты ушёл из дома, как уходят коты, чувствуя свой конец. В полном  одиночестве и ощущении забвения всем миром. Элегантный, галантный,  эксцентричный, аристократичный – как понёсшего жеребца осадил свой  безудержный трагифарс, выдержав до конца эксклюзивность жанра.
- О, нет!!! Дыра.  Холст прошит насквозь. Скребок вышел наружу.  Бедный-бедный хуацзя. Он не выдержал сопротивления материала. Он должен  начать сначала.  
………………….
- Что?..  Барельеф лошади?.. Ну, это вряд ли. За лошадь я не смогу.  Хотя…  Лошадь - так лошадь! Только по вечерам, ладно?  Весь день  позирую.  Ха-ха… мой трон … вращается? Закружилось всё... Ой, а это чья  голова? Давид? Огромная!.. Микела-а-анджело?!? А-а… Гипс… Копия…  Красавец…
           В моей коммунальной комнате стоит старое немецкое фортепиано.  Как просто сказано. Стоит себе и стоит.  Кому не знакома груда барахла,  которое жалко выбросить.
           Сохлый, ободранный, бывший когда-то чёрным, - мой вековой  динозавр с германским титулом на изнанке! Ты проделал изрядный путь,  стоивший тебе безутешного расстройства, грузчикам - барышей, а мне   невосполнимых расходов.
- Это глина такая ? Шамо-от… Что для вас? Бюст?  Полуобнажёнка с драпировкой?    
- Плечевой  пояс, без рук:  грудь, лопатки и т.д.  А с другой стороны, игнорировать такие руки… Они бы легли тут, как крылья…
Да-да, крылья… Живёшь, поджидая в гости плотника с метром, а тут порхают  вокруг ангелы с циркулем да отвесом –  ширина грудной клетки,   подчелюстной угол, соотношение осей и хрена в ступе…
           Мой белозубый нубиец! Чтобы годами собирать тебе мою пыль,  прежде пришлось сколотить тебя по частям на омской свалке.  
- А вас когда лепишь, самому хочется спинку выпрямить…
Я работаю не натурщицей, а Музой. Милые, как им сказать, что это мне  хочется приосаниться, глядя на их глиняных зеленоватых богинь с  незрячими глазами и моей шеей. Я больше не знаю, кто из нас подражает – я  им или они мне. На меня это не похоже, но без меня было бы не возможно.  
- Подбородок не запрокидывайте… И не опускайте…
           …И одного водружения на 5-й этаж сибирской хрущёвки было бы  довольно, чтобы при дальнейшей трансплантации меня по жизни навсегда  проститься с трофеем. Но не тут-то было! А было ещё многое: спуски,  подъёмы, прыжки, падения, длительное путешествие ползком, новые надежды  подняться - и, наконец, снова 3 этажа вверх… И это при том, что грузчики  всякий раз поджимают губы, клацают языком, трясут щеками - дескать,  такое ещё никогда не поднимали, надо бы доплатить - и доплачивала  бесконечно, добыв из своих изнанок, и никому не могла объяснить, зачем,  ради чего…
- В хорошем каркасе должна угадываться форма будущей скульптуры.  Забыл спросить, Вы случайно балетом раньше не занимались? Шея у вас  какая-то…
Конечно, нашёлся бы специалист рациональных ответов: инструмент большой  цены, хотя бы ввиду древности и редкости исходных материалов – где  лиственница, где вишня, где кость слона, где мамонта, и т.д. Но  главный-то фокус в ином. При всей своей родовитости, прости, мой чёрный  кентавр, но ты совершенно бесполезен – на тебе некому играть!.. Я  закрыла тебя в последний раз тогда же, когда сквозняком захлопнулись и  мои створки. Вся уникальность твоя в том и состоит, что при бесспорных и  признанных достоинствах, занимая к тому же много места, ты никому не  нужен.
- Губы ей красишь не рановато? Может, сначала общим впечатлением  овладеть? Мы ведь, когда на улице встречаем знакомого – издалека узнаём:  это он! По какому признаку? Мы же не видим  ни формы ушной раковины, ни  разлёта ноздрей, ни цвета глаз, – а узнаём почему-то!  Вот это  «почему-то» надо прежде всего художнику схватывать. Это и есть целое.
           Может, у меня мания величия, но я – издали – усмотрела в  тебе своего двойника, с той только разницей, что места я занимаю  значительно меньше – и на квадратных метрах, и в искусстве, и в жизни  людей. Пылимся вдвоём. Пока вдвоём…
- Подиум поворачиваем по часовой.
           Быть может, когда-нибудь, мой тевтон, тебе повезёт больше – и  твои  клавиши снова запоют дивным  клавесинным арпеджио...
- И не лепитесь к модели! Отходите подальше, смотрите через неё на  свою головку. Большое видится…  А иначе – деталь вылепишь, а целое  поползёт и не заметишь.
……………………..
           Снова приходил во сне Бог любви – сыграть на мне, как на  арфе, свои несколько нот – и растворился в ночи - так и не открыв лица,  оставив по себе влажность губ и аромат мирры…
- Что, уже? Гризайль для женской фигуры во весь рост?  Пора  обнажаться?.. Совсем? Но только ночью – весь день занята! Предупреждаю,  грудь очень вислая и ещё шов от аппендицита -  вам это не понравится.!..  Стоя в развороте? С опорой на левую? Смогу, наверное. Шаг шире -  осилим… Ого! Это почти шестая позиция!.. Плечи развернуть? Левую руку на  бедро, так?... Голову – с оглядкой назад... Правильно? Так я лучше вижу  всё, что осталось у меня за спиной...
………………….
Настоящее влеченье неизменно содержит привкус смерти, и всякий раз оставляет осадок, как яблоко – черноту на лезвии ножа.
- Балетная стойка. Спина подтянута. Надо поймать пружину!
Сейчас эта тетива как взорвётся! от натяжения…  И покатятся красненькие  позвонки с моего эшафота. Выстаивая здесь свои часы, складывая их в  года, мне удалось сделать маленькое открытие: бег времени мы ощущаем  только на меже. Пластически это выглядит так: солнце, коснувшись  горизонта, закатывается в какие-нибудь 5-7 минут, которые мы в состоянии  ухватить зрением. На самом деле, это мы ускользаем от солнца в  неотвратимом порядке и с той же беспощадной скоростью. Даже в те  мгновения нашей жизни, когда солнце кажется нам неподвижно застывшим в  зените.
- Думайте о линии! Линия – это граница, - в контексте формы, в контексте освещения…
Время остановилось. Кто-нибудь следит за секундной стрелкой, кроме меня?
- Что, не штрихуется? Штрих формирует объёмы! А иначе - зачем он нужен!
Я живу со стеной спины и со спиной стены.
- Главное, создать образ. А будете копировать, сразу же врать начнёте.
Мы проходим друг друга насквозь, как геометрические плоскости.
Мы не смотрим в глаза друг другу, страшась увидеть своё отражение.
Мы забываем свои голоса, если подолгу остаёмся вдвоём.
И храним верность. Это сокровище, которое так остро необходимо, что  замечают его только там, где сокровища больше нет. Ах, так! Здесь была  верность! Она была моя! Где она!?!
………………….
- Такая выразительная форма, а ты её замял, зажевал… Ягодицы  - это, извините за выражение, деталь почти портретная!
- Милая, я должен купить для тебя мажитель. Меня угощали – это что-то  особенное! Ого!.. Стоит, как золотой. Может, что-нибудь другое хочешь?   Сушки подешевели – на 6 рублей, представляешь? Всё говорят, плохо живём!  Нам нужно масло? Ну, что ты, масло – это холестерин. Действительно  хочешь этот хлеб?.. С изюмом?? Как его можно есть – это же не хлеб, а  торт! Возьмём-ка вот этот. Подумай хорошенько, милая, что ты ещё хочешь.  Козинаки? 10 рублей 11 копеек? Да, но если мы решили брать кефир, то на  козинаки уже не хватает. Что-нибудь ещё, милая?
- Больше ничего!!! Милый!
           Ой, кто-то сейчас как рухнет – да хрясь! – и аккуратно на  выразительные формы! Из подмышечных впадин, полных тени и тайны, подло,  предательски, в два ручья стекают мои – казалось, давно пересохшие реки.  У меня, видимо, жар. Хотелось бы раздеться – да вот снять больше  нечего!  
- Ну, куда ты такой грудняк напластал ей! Лёгкие кита у неё,  по-твоему, да? На модель посмотри – бегло  хотя бы. Ступни отмахал…  какого размера? Подрезай эти ласты – пусть пешком ходит.
- Видишь ли, милая… Ты мне немного не подходишь. Ты не моего круга.
- Чтоооооо? Что-что-что-что? Ха-ха-ха-ха! Здрасьте, дорогая редакция!  Это после десяти лет щей-борщей, сотен перелицованных воротничков и  подшитых портков, тысячи прощёных обид и пяти не прощаемых абортов – не  подхожу!?! Да???
- Форма предполагает простоту и ясность. Начинаешь мудрить - разрушаешь форму, теряешь неповторимую индивидуальность натуры.
Если бы можно было удалить тебя из грудной клетки хирургическим путём, я  не задумалась бы ни на миг. Но нет – ты сидишь прочно, точно каркас,  спрятанный внутри скульптуры. Попробуй вынуть – всё поползёт. Ты  выел  мне душу и продолжаешь догрызать по краям.
……………………
- Обводка везде одинаковая. Выхолащиваешь, упрощаешь форму. Смотри,  как  ровно рисуешь. Мысли нет. Что для тебя главное – сразу должно быть  ясно. Второстепенное уйдёт на периферию зрения, чтобы выразительнее  прозвучала главная мысль.
...................
Кажется, я начинаю понимать главную мысль: браки, те самые, что  свершаются на небесах, дополнительно регистрируют в ЗАГСе именно для  того, чтобы потом – после любви – кто-то подал другому стакан горячего  молока от кашля.
- А можно мы посмотрим, как вы рисуете. Мы из Суриковского, на практике. Три девушки и двое парней.<
- Что скажет модель?

           О чём они говорят?
- Там пацаны из Сурка пришли, хотят посмотреть на Вас. Запускать?
- Я спиной стою – мне всё равно.
- Зовите мальчиков!

Видимо, я из тех, кто никогда! не смиряется с этой неизбежной брачной стадией. У меня кровь стынет в жилах от этого молока.  
- Форма – не приблизительность. Может быть недосказанность – но  приблизительности в искусстве быть не должно…
           Стоило не спать тысячу и одну ночь, умирать и рождаться с  новой надеждой,  снова гаснуть в неверии, чтобы сизым рассветным утром,  встретив тебя на перроне совершенно чужого, добраться  домой, раздеться и  лечь, как в могилу, рядом – не касаясь друг друга. Спугнутый однажды  Эрот не прилетает на одну ветку дважды.
- Локоть не опускайте… И колено опорное не сгибайте, ладно?
           Ну, всё – довольно месить глину! Здесь ничего не склеить.  Пора кончать этот кордебалет. Снимаю накладные перья! Женщина, как печь:  что получила – то отдала. На холодной печи спать не будешь. А дрова  твои вконец отсырели. Либо дрова сушить – либо вёсла!!!
           О, я уверена, что платят мне не за тазовые гребни, седьмой  шейный и капюшонную мышцу – и даже не за яремную впадину –  а за то, что  я молчу!!!  
           …И одного твоего шевеления навстречу оказалось довольно,  чтобы мой строго очерченный рот, который в эту секунду должен был  исторгать лавину проклятий, вдруг поцеловал тебя. Властно. Глубоко.  Требовательно. И заискрили обнажённые провода! И запылало всё. Что было  мёртвым, сгорело дотла. Живое оттаяло от пожара, полыхнуло новым светом.
……………………………..
- Мы можем сказать, что почти никогда поверхности освещённых тел не  бывают подлинного цвета этих тел. Если ты возьмёшь белую полоску,  поместишь её в тёмное место и направишь на неё свет из трёх щелей, т.е.  от солнца, от огня и от воздуха, такая полоска окажется трёхцветной.
- Хороша или нет, -  я такая, какой  отражаюсь в твоих глазах!  Я такая, какую лепишь ты своими словами! Своим дыханием!
- Художник всё время решает задачу переложения красок природы на  краски картины. Правила этого переложения определяются постановкой  глаза, палитрой и тем, как красочные пятна и слои взаимодействуют друг с  другом.
- Лелеющая  нежность или сочная ненависть, угли страсти, скользкая жаба презрения  – это твоя глина, дающая мне жизнь.
- Чисто жёлтый заключает в себе природу света, светлого, он вызывает радостное, бодрое чувство.
- Это твои краски, сражаясь, сливаясь, сплавляясь в алхимическое золото,  дают мне тот невыразимый оттенок, который прячется в блёклых волосах, в  потухшем взгляде, в моём глухом голосе...
- Синее сродни темноте, тени. Синий цвет – это соединение возбуждения и покоя. В синем – ощущение холода.
- А без тебя я просто ребро Адама. Камень с невыбранными глазницами!
- Балерина, никогда не вставшая на пуанты. Прошлогодняя трава!
- Жизель, никуда не взлетевшая в невесомом прыжке!  Не выпавший снег!
- Сопоставление с чёрным цветом увеличивает силу активных красок и  уменьшает силу пассивных. Синее ослабевает в сопоставлении с чёрным.
- Одетта, не обернувшая ни одного фуэте вокруг белоснежного стана! Облетевший жасмин!
- Сопоставление с белым противоположно по эффекту. Белое ослабляет силу жёлтого и красного.
- Без тебя я просто на-тур-щи-ца! Всего-то сырой подол природы! И только  твоя палитра способна угадать, какая гамма лежит на дне моих линялых  зрачков!  
- Непонимание искусного и сложного метода, каким природа соединяет  краски, делает цвет в искусстве живописи загадкой для всех веков.
- Слышишь, ты?! Зодчий моей судьбы! Ещё немного – и я буду такой, как ты  хочешь! Я – уже почти изваяние. Только терпение! Не торопись…  Надо  только научиться ждать. Нам обоим. О, здесь этому хорошо учат!
Сиди – и молчи!
Впереди ещё 2 часа!
Лежи – и молчи!  
Осталось целых 4 минуты!
Стой – и молчи!
Последние 30 секунд невыносимы!
- Художнику кажется, что то, как он видит, - это и есть истина. Единственная истина.
И только твоя тревожная кисть,
и только шуршащий графит,
и только измазанный глиной стек
способны услышать,
как исступлённо кричит
моё молчанье!!!
………………………..
21.02.11.
Подслушано: у Александра Кривоноса,  
Дарьи Коллеговой,
Леонардо Да Винчи,
В. Хогарта,
Николая Волкова,
Вольфганга Гёте
и мн. других.

К списку номеров журнала «ЧЕРНОВИК» | К содержанию номера