Фильм-предупреждение. Фильм-ностальгия. Фильм-эпитафия…
На экранах случился «Солнечный удар» Никиты Михалкова
Пожалуй, об этом отечественном кинособытии на столичных ресурсах не писал только ленивый, – посему обойдемся без фактологическо-прокатных вступлений. Казалось бы, обыкновенный пиар, который откровенно провальным «Утомленным солнцем-2» не помог. Однако Сергеич не был бы Сергеичем, если бы не выдавал попеременно худое и добротное. Снятый по мотивам рассказа Бунина (где от Бунина, правда, название, строчка в записке, атмосфера утренней комнаты да 10 рублей) «Солнечный удар» как магический кристалл поразительно точно отразил своими гранями и время прошлое, и момент текущий. Метафизика провидения отпечаталась и в «сакральном месте» премьеры – вновь российском Крыму – где нашли свое последнее пристанище тысячи солдат и офицеров барона Врангеля.
Рука Михалкова угадывается буквально во всём: философской беседе, в замедленном действии, бликах и полутонах, в комедийных зарисовках, а порой – и в не очень нужных шутках (например, с посетителем фотографа-француза). Отдельным критикам «Никита Сергеевич повсюду» не нравится, но что дурного в том, что Михалков-художник спорит с Михалковым-прагматиком в сотне экранных лиц? Ведь это мы сами – в вечном споре с собой об исторической судьбе России, ее особом пути и выборе… Режиссер лишь обводит контуры, делает акценты, заставляет работать мысли Достоевского и Толстого в заданных координатах. Живет Михалков и в деталях, где каждый предмет играет собственную роль и подсказывает ключ к постижению российского бытия – будь то перчатка на одной руке, бинокль, коляска с игрушками, потерянный крестик, вода из крана, карамелька, газовый платок или карманные часы с фотоаппаратом. Все это – символы времени, и часы, которые Егорка – Георгий Сергеевич – возвращает главному герою, рапортуют: круг замкнулся, время для былой России остановилось. Линза объектива – материальный эпиграф кольцевой сюжетной композиции устами чтеца говорит о том, что «человек стирается из истории. Его просто нет». Именно так и было стерто на многие лета поколение юнкеров и есаулов. Кстати, о них. И не только.
Актерский состав практически неизвестен массовому зрителю, но тем и прекрасен. Здесь тоже легко угадать авторскую страсть к густо расписанным характерам. Очаровательная изменница-незнакомка – как память о потерянных любви и родине. Истеричная Розалия Землячка, словно сбежавшая в бунинские «Окаянные дни» из шмелевского «Солнца мертвых». Фокусник, соблазняющий разговорами о загранице да Марксе. Принявший новую власть полковник с говорящей фамилией (или прозвищем?) Фамусов, мечтающий о тихом местечке в Саратове. Капитан с благородным греческим профилем, который не стал бы расстреливать лейтенанта Шмидта «и сейчас». Мятежный ротмистр – своеобразный «силовик» нашего времени, обвиняющий собратьев в «либеральной песне», которая, по его мнению, и привела к революции… Главный герой – латыш Калита – в озвучке «нельзя-не-угадать» Миронова чудесно передает контузию духа – рассеян, отстранен, опрокинут эпохой. «С чего все началось? Как это случилось?»; «Зачем?» – вторит ему голубоглазый есаул. А отвечает, по сути, серб Бикович – Кока, даже собака которого – запущенная после революции порода русских гончих: «Все сами сделали… Все своими руками сделали… Думали, обойдется. Не обошлось <…> Как теперь с этим жить?». А жить вы с этим и не будете…
Наиболее жестко столкновение идей, противоположных друг другу, показано в темпе и стилистике речи персонажей. Робкий вопрос Георгия Сергеевича о том, нет ли чего общего у марксистской идеологии и христианства, вызывает у Землячки целую словесную канонаду, где достается даже Блоку: «В белом венчике из роз впереди Иисус Христос»… Нет сил бороться – так примажемся!». Но именно в «лютой энергии» этого одиозного персонажа и заключено фатальное поражение белых. А ведь они, белые, уже понимают – рассуждают о том, что «учителя – французы, архитекторы – итальянцы, инженеры – немцы». Спрашивают у самих себя: «А мы-то – что?» И отвечают: «А может, у нас такая деятельность – исключительно умственная?»… Именно эта «умственная деятельность» и аристократии, и антибольшевистской интеллигенции стала предвестником катастрофы. И слезы поручика в далеком июле 1907-го – не просто плач от осознания навек потерянной любви – это плач по утраченной цивилизации. А о том, что не стоило отмахиваться от назойливых вопросов маленького Егория, православный мир которого рушился под молотом дарвиновской теории, сам режиссер говорил перед премьерой в передаче Соловьева. И пусть не покажется нравоучением то, что за любопытного Егорку и за инертного звонаря Евлампия – за две части души одного народа – нужно было бороться тогда, а не потом…
…И «Летучiй» Михалкова – такой волжский «Титаник», пассажиры которого вскоре столкнутся с айсбергом революции (а пароход превратится в обреченную крымскую баржу). Не верили, не хотели знать, охваченные сантиментами, а мальчик дошел до умозаключения, что и «царь – от обезьян», – и получили другую страну и другую историю, которую, как известно, пишут победители. И здесь не случайно вспоминается уже не Ленин на броневике, а Бутусов со своим «Титаником» 1993–1994 годов – с уходящей на дно уже не Царской, а Красной империей:
Но никто не хочет и думать о том,
пока «Титаник» плывет…
Потому-то «Солнечный удар» не столько ностальгическое кино, сколько предостережение нашему третьему проекту – России постсоветской. А то, глядишь, и посмотрит новый Егорий на затонувшую баржу, и едва не покрестит ее вослед – да вдруг опять ухватится за козырек фуражки.
