Алишер Киямов
Из сонетов Австрии, Германии, Швейцарии. Пер. с немецкого
Йоханн Буркхард Мэнккэ (1674 — 1732)
Не сонет
При Верности моей то нагоняет страх:
Я должен всё проговорить прозрачнейшим сонетом,
В четырнадцать вложив тут строк свой Дар,
рискнув при этом,
Пред тем достойный как предмет найду я впопыхах.
Что рифмовать у всех тут на глазах?
Ведь прежде чем к регистру рифм
прийти мне за советом
И смысл чрез алфавит прогнать духовным светом —
Осмеяна, быть может, будет, часть та, что в устах.
Теперь могу к тому ещё я шесть прибавить строчек,
Мне не дозволено цикадой мучить проволочек —
На что закручен каждый стих со всех сторон.
И хоть над воротом моим ещё так много почек,
Но не дозволено тянуть с последнею из точек —
При Верности моей и труд мой завершён.
Фридрих Хауг (1761 — 1829)
Мой первый Sonetto
Ну ладно! Дух мой! Пробуем Sonetto!
Божественный! Я мыслю, посягая,
Больше шампанского ещё, о, Benedetto!
Четыре строчки! Как и знал! Ой-ой! Строфа другая!
Любимая была Петрарке тож предмет (Oggetto),
Та слава, почести, что жду, изнемогая.
Второй каприз храню в груди (inPettо).
Как вкусно! Вот строка восьмая — вся нагая.
Теперь должны Вы мне возвышенную тему,
Фольклор и Мистика, приправить понемногу.
Хайль мне! Поспешно вносим в схему!
Творить так — время сокращать в пути к итогу:
Сие звучит, напоминая как бы не Поэму.
Конец четырнадцатой строчкой славен. Слава Богу!
Фридрих Готтлоб Вэтцэль
( 1779 — 1819)
Sonett
Издателю поэтического альманаха
Сонет ты хочешь? Обещал раз, и стучишь в придирке?
Так упоить тебя хочу я чередой сонетов:
Раз сквозь 14 колец лететь иных поэтов —
По нраву другу гнуть-крушить всё в этой заковырке!
Искусство знатно — обпиваться при пустой пробирке,
Под руку мысли, чтоб хватать среди эстетов,
Что из последней дырки задудят своих заветов —
Ах, apropos! поговорить даб о последней дырке:
Коль сам дужу оттоль — лечу я в Wasser (воду)
С мои дудостишком, а речь идёт о жизни —
Хватай за волосы, тяни, и помоги мне, боже...
Зришь ты, что будет? Ведь на Wasser –
Wasser рифма с ходу,
Рифмуется лишь Wasser с Wasser, хоть ты это сбрызни!
Так может ли глотать сонет воды тут столько всё же?
Хайнрих Зайдэль (1842 — 1906)
Сонет
По праву допустима всё ж для сложных до предела
И вычурных идей, чтоб каждая щипала,
Сонета форма так же как для фрачных зала,
Модерных мыслей, и она прекрасна знаньем дела.
И кто лишь зёрнышко склевал из мудрости надела,
И от идей идейку лишь пакует для начала,
Тот впихивает их со страстью всей запала
Всонета кожу, что в латаньях застарела.
И осчастливит сё латанье небывало,
И что своё Ничто собрал, пусть применив лекало,
И что, потея, гнувшись часом, сделал дело!
Но не поможет то, что и вдавил немало
В продукт искусства — человечество устало
Зевает и заснёт спокойно, ибо закоснело!
Роберт Гэрнхардт (1937)
Материалы к Критике известнейшей
поэтической формы итальянского
происхождения
Сонеты нахожу я, так что, мерзкими по сути:
столь узки, строги, как-то так нехороши —
то делает меня больным — об этой ведать мути,
что кто-то пишет их. Что кто-то тут в тиши
имеет смелость из дерьма тут строить башни жути,
один тот факт, что некий тип их сложит от души —
весь день мне может отравить, не применяя ртути.
И у меня барьер тут. И заносит гнев мой палаши
над тем, что столь заfuckанный засранец
меня посредством вакс блокировать тут рад,
агрессию во мне родив на делателя глянец.
Да я не тикаю на то, чем мотивирует твой зад.
Действительно. И не желаю знать про эти все заветы.
И нахожу невероятно мерзкими сонеты.
Фритц Вайглэ Бэрнштайн (1938)
Sonett-Sonett
Брались б красивые слова как балюстрада,
мешались б с рифмами, и в строфах на момент
оставленны бы были, смысл пока ни вступит в монумент.
Затем возможно то к прочтенью. Ах, досада,
что есть беспутные названья к милым столь вещам,
я думаю про «Шнитцель», «Тминник», «Швайц» в разлуке,
с другой же стороны «Наушник» мощно в звуке,
но прелести в нём мало. Коль сонет удастся должен нам,
и содержание и форма, смысл и звук, свой ранг
тут обретут, как: Рим, Гранада, Ульм, Луанг Прабанг
и городов иных названья — но не «Дришпэнштэдт».
Красивы «Овощи и Фрукты» звуком всей октавы:
и абрикосы, свёкла и приправы-травы —
теперь ещё глубинный смысл, затем готов сонет.
Минона (1871 — 1946)
Sonett № 1
Для нового вина не годен старый мех.
Поэт твори — Уитмен как, к примеру,
Душа всегда свой новый ритм творит как меру,
Кто ныне мастерит сонет — свинья для всех.
Отсюда, что храню себя от сих потех,
Спокоен, что, страдая, коли б сю химеру
Всё ж возжелал творить не в скачке, что за веру,
Всегда скажу сонетной форме: нет, то — грех!
Скачу, как мне диктуют мышцы, о, поэты!
Я не хочу в чужую форму заключённым быть,
Всвоей — своей я чувствую Свободу!
Всё к чёрту, доведись б марать сонеты,
Когда своих я лёгких развиваю прыть
И никогда Петрарки — им в угоду.
Сонет № 62
Жила раз в Капуе (как помню этим часом)
Уродка: горб, на костылях, к тому ж крива на бОк.
(Смещён был также ненормально и лобок.)
Мать умерла, отец был папуасом.
Не выговаривала р — так — «ягуа...» и басом,
А также собственное имя — ни разок,
Но всё ж любви хотела, и отец изрёк в свой срок:
Отныне ка Буа ты, и утешил плясом.
И девушкой-то не была, но раз под своды
Музея Анатомии, зазвав лишь на часок:
Гермафродит! — изрёк директор. Тут ему все оды!
Отныне юноша она — «красавец Гектор», годы
Помолвлена (слепа невеста и хрома, в чём прок!).
Отец сияет, оплатив все полностью расходы.
Фридрих Шлэгэль (1772 – 1829)
* * *
Подручный мельника толкает как отраду
На тачке жёрнов в гору, к мельнице, ведь он,
В паз жёрнова член впихнув, и сам, разгорячён,
Тому тем самым обеспечил в жаркий день прохладу.
Блондинка мельничиха, взор свой устремив под склон,
И хоть ужасная жара, лишь выйти за ограду,
Сбегает вниз, чтоб сю решить шараду,
И, взявшись, чует, что из плоти ног тот сотворён.
«Слышь, мальчик мой! — брутален зова пиетет, —
Что означает это свинство тут с твоим хвостом?
Мою проверку проведу я, дабы получить ответ:
Достойный пропуск у тебя в мою постель иль нет?»
И мальчик только заголовок кажет, что на том —
Как мельничиха: «Ах! — читает — Сей к Элизабет».
Юлиус Штиндэ
(1841 – 1905)
Косточка от вишни
Несчастье часто вдруг подступит и некстати
К таким Кругам, ценимым всеми столь,
Что от сочувствия глаза у многих выест соль,
Но не спасет ни вопль, ни плачь от этой тати.
В желудок косточка от вишни у дитяти
Падёт и, органу вредя, свою играет роль,
Засев в слепой кишке, и причиняя боль —
Так врач на крайности идёт в раздумьях у кровати.
И корчится дитя уже недели,
Ланиты нежные покрыла прочернь смол.
Ах, вот бы вишен мы совсем не ели!
И врач приносит средь стерильной бели,
Спасти чтоб, в ложке полной Vitriol...
И мёртвое дитя лежит в своей постели.
Франк Вэдэкинд(1864 — 1918)
Указатель Пути
Я не рождён с судьбою водохлёба,
Сё подтвердить моя вам может Муза,
Что за вином поёт, но молкнет как обуза,
Когда глоток последний вобралА утроба.
К воде во мне лежит заветом злоба,
Поскольку нет в ней чар духовного союза,
Что изойдут из кубка из-под будней груза,
Он — указатель мне пути, ведущего от нёба.
Он как смышлёный подмастерье кажет мне дорогу,
И в Храм приводит к сАмому порогу,
И все ворота открывает моему прозренью.
И я шатаюсь по священному чертогу,
Чья святость места служит озаренью.
И трюками не сбить меня, предамся коль творенью.
Фальстаф
Как юмор низость раздувает свой венец,
Твоею плотью нависая в туке.
Пасть великана с крохой Воли в пуке:
Поэт что мальчик с пальчик и велик Глупец.
Ты — дойче „Bel-Ami“ со сцены для сердец,
Лишь тишину твоя известность терпит в муке,
Твой ирокеза рёв в пивных в своей докуке
Восторгом полнит слух ослов по самый их крестец.
Пивных филистерам ты — гений, и наоборот:
Для гениев — пивных филистер. «Вот те нате, —
Они рекут, — он не Поэт, Колбасник-Ханс в халате.
Регистры для Добра и Зла — во всём у нас охвате,
Но никогда не вьючь на нас, как тех, кто понесёт
Тебе и благосклонность нашу, милый Скот».
Фридрих Рюккэрт
(1788 — 1866)
Амара
Амара, в том, что ты вершишь — лишь горечь,
Коснёшься ль стоп или рукою что велишь,
Взор к выси или долу обратишь,
Раздвинешь губы ли, смежишь — лишь горечь.
В привете, с коим ты спешишь — лишь горечь.
В лобзанье горечь, коим ты не одарИшь,
В речах и думах, что ты в горечи таишь,
В том, в чём себя явИшь — лишь горечь.
И Горечь пред тобой идёт и вслед за ней
Две Горечи с тобой и та, томясь недугом,
Ступая по следам твоим среди теней.
И кто б подумал, что в глуби души моей,
О, ты, объятая их горшим кругом,
Столь сладостна мне горечью своей.
Ханс Магнус Энцэнбэргэр (1929)
Амара (Pidgin)
Амара, nix хорош, ты, делать nix хорош,
с твоей стопой, ты, nixхорош ходить, с руками nix хорош,
ты, на меня взглянуть так nix хорош, прочь глянуть nix хорош,
ты, мне сказать что nix хорош, сказать nixnix хорош.
Ты, ciao сказать, придут коль, nix хорош,
я nix лобзанье получить, так nix хорош,
ты, nixхорош что говорить, ты, думать nix хорош,
ты, nixхорош иметь, ты, nix хорош.
Коль ты прийти, я ведать, nix хорош,
ты, тут быть, слева nix хорош и справа nix хорош,
коль ты свалить, я nix хорош.
Ты, спереди и сзади nix хорош.
Я, знать nix почему всё nix хорош,
о nix но думать как Амара, я, Амара, всё ж хорош.
Райнер Мария Рильке
(1875 — 1926)
* * *
И девочка совсем – она, сиявшим днём
сквозь дымку вешней проступив своей вуали,
той негой голоса и лиры, что звучали,
в свой одр мой обратила слух, забывшись сном.
И спит во мне. И сон её – отныне всё кругом:
Деревья, что меня всегда так восхищали,
и, вея, луг, и осязаемые дали,
и изумленье от всего во мне самом.
И спит как мир. Поющий Бог, её такою ль с тем
ты сотворил, чтоб стало чуждо ей стремленье
лишь пробуждённой быть? Чтоб быть ей – лишь почив?
Где смерть её? Иль ты найдёшь ещё её мотив,
пред тем как Песнь твою охватит утомленье?
И из меня куда уйти ей?.. Девочке совсем.
* * *
Бог может это. Но скажи мне, как же смертным, нам,
сквозь лиру следовать за ним, не медля на пороге,
коль в нас разлад? Когда скрестились в сердце две дороги –
для Аполлона в нём нам не воздвигнуть храм.
Песнь – как ты учишь нас – не возжеланья тон,
не домоганья, чтоб достичь чего-то как итога.
Петь – значит быть. Что столь легко для Бога.
Но – нам? На наше бытие когда и землю он,
и звёзды расточает. Ощутив влеченье,
это – не то, что любишь ты, хоть вдохновенье
прорвёт, о, юноша, твои уста – его Ученье:
забыв, что ты запел, уст иссякать ключом.
На самом деле Песнь – иное дуновенье.
Ветр. Веяние в Боге. Вздох о ни о чём.
* * *
Не ставьте камня. Каждый год пусть только роза
цветёт во славу всех его грядущих дней.
Ведь он Орфей — его метаморфоза
и в том, и в том. Нам должно лишь по ней,
иных имён не называя, смысл постичь её итога:
во всём Орфей, когда оттоль его звучит напев!
Он вновь придёт и вновь уйдёт.
Иль пары дней уже не много,
коль он поёт, хотя распалась роза, облетев?
О, как он должен уходить, чтоб вам умом дойти,
что он ушёл бы, ощутив и страх, из мира.
Что, дабы Песнь смогла земное превзойти,
он там, откуда вам уж нет назад пути.
Что рук его своей решёткой не удержит лира.
И повинуется он с тем, чтоб, преступив, грясти.
Хуго фон Хофманнсталь
(1874 — 1929)
Мой сад
Прекрасен сад мой с золотыми деревами,
В чьих листьях шелест серебрится трепетной прохлады,
С брильянтовой росой, с гербами по витью ограды,
Со звуком гонга, св грёзах бронзовыми львами,
И тем меандром, коий густо вьётся по топазу
Вольеров, где сверкают опереньем цапли,
Что никогда из чаш-прудов не изопьют ни капли...
Прекрасен столь, что по другому я не тосковал ни разу,
Тому, в котором прежде был... в иную пору...
Не знаю где уже ... но рос его доносит запах,
Что на концах моих волос висели в лёгких крапах,
И запах грядок, теплых, влажных, коль с постели
Шёл ягоды искать я, что поспели,
В саду, который прежде открывался взору.
Оба
Она несла в руке фиал,
Чей край уста напоминал.
Легко и твёрдо шла она,
Ни капли не пролив вина.
Легко и гордо он скакал
И, не тревожа стремена,
Лишь взглядом, в коем власть видна,
Коня заставил, чтобы встал.
Но лишь из рук её фиал
Принять возможностью дана,
Обоих трепет так объял,
Что не находит ни одна
Рука другой, и тёмно-ал
На землю пал поток вина.
Йозэф Вайнхэбэр
(1892 — 1945)
Сигарета
Ох, всякий станет думать тут – чтоб посвящать сонет
какой-то маленькой и тонкой сигарете?
Не удивило б – МИми, ЛИлли иль Джульете:
те сами просятся в катрены иль хотя б в терцет.
И всё ж – её заслуги больше: ведь, взгляните, нет
из обещаний, что на пачке как её обете,
тех, что не сдержит, и была б за то душой в ответе.
И пыл так искренен её и чист уж столько лет.
И утешительница, коль ты омрачён – одна она,
и коли сладко ослеплён, а время всё морочит.
И жертва, коей вновь твоя искупится вина,
и та игра, твоя неловкость коей вновь подменена.
И до конца принадлежать она тебе лишь хочет,
подобно девушке, что беззаветно влюблена...
Ханс Адлэр
(1880 — 1957)
Sonett
Как счастлив на лугу домашний скот!
Бык, видя юную блондиночку-корову,
Кокетливо хвостом что машет, поддаётся зову,
И оба радостны, когда он на неё в любви взойдет,
Ведь опасения не рушат рандеву основу.
Однако муж в любовном гоне всё берёт в расчёт,
Мозг встреченной и потроха проверив как оплот,
Рагу из чувств готовя по рецепта слову.
В сетях из жути опасений бьётся он,
Всё приводя и «за» и «против» аргументы,
И философствует, на край уж ложа завлечён,
И в думах он в физиологии моменты:
Где отыскать врача, и чем грозит закон,
И что, в конце концов, возможны алименты.
Джесси Тоор(1905 — 1952)
Первый сонет
Я на волах, на двадцати, поля отца вспахал.
Смеётся лето, и мы оба в лепетах без меры,
коль на навозе самородком злата, что не мал,
сверкает тыква, иль плоды слетают со шпалеры.
С лихвой свершённого. Земли к покою лик склонён.
Роскошны в красках красоты деревьев своды.
День достаёт из сундука чудес свой первый сон,
и водят ранние впотьмах все звёзды хороводы.
Проходит вечер — батраки объяты забытьём.
Бдит месяц, свой пурпУрный плащ
набросив мне на руки,
и тени странствуют на край земли. И, маясь от разлуки,
я думаю о Джесси — младшем сыне неуёмнейшем моём.
Он сумасбродом вырос,
подтверждать Пророков дабы шумной мочью:
то было б для него ничто —
крутиться б солнцу доведись и ночью.
Сонет о греховном помысле
Ни как амфибии, и Камень, и «аминь» со всех сторон,
ни как мокрицы стен и все иные гари паразиты,
и шелудивый зверь, что нелюбим и в нимбе жабьей свиты
под кваканье в канаве сдохнуть обречён,
не быть! Со лба следы от уст Иуды смыты,
и охватила пустота, и в ней безмолвен он,
и от ничтожности и блёклой славы отрешён
кладёт на крест стопы и длани, что затем пробиты.
О мир, где ненависть, злодейства, гнусность дел,
ты лицемерья стол, усталых стул, зачахли чьи початки,
ты одр забот, чей развалиться предрешён удел,
в твоём дому успех лишь тем, кто и умны, и гладки,
крадётся ложь с пороком в браке, что осатанел,
мышей летучих лёт... теней засады... вой волков до хватки...
Второй дурдомовский сонет
Господь, пред тем как навсегда тут пребывать в недуге,
я был бродягой и пройдохой — и таков,
я ни рубахи не имел ни пары башмаков.
Смешно благодарить тебя при этакой услуге.
И было бы смешно, похоже, Боже,
коль и заботы о достатке и еде
я со стыдом перед тобою ложным оправдать хотел бы, де
я чистоту люблю с желудком полным очень всё же.
Столь часто в жизни должен я покорен быть у плошек.
А потому обереги меня от мандавошек,
клопов и тараканов, шершней жал,
и тех всех, кто меня щипал тут и терзал.
И от того — кто надо мной в беде смеялся, рьян.
Ты знаешь, презираем мною сей чурбан.
Катрен-послесловие
Но боле мандавошек сих — в их выходной обновке
я презираю этот сброд глазеющих, сей люд,
с тех пор как ощущаю зуд в моей головке.
Восславлен будь в моей головке зуд!
Перевел с немецкого Алишер Киямов