Ирина Рейс

Соловки. Очерк

Foto1

 

Ирина Рейс (псевдоним Надежды Шацкой). Родилась в  Подмосковье, где и проживает. Работала на производстве, в НИИ,  иностранных компаниях. Кандидат технических наук. Печаталась в журналах,  в том числе отраслевых, и газетах, в сборнике «Ирония и юмор» книга  четвертая, ООО «Литературный клуб», 2012 год (Проза.ру), в  интернет-журналах «Сатирикон-бис», «Наша улица» Юрия Кувалдина.

 

 

 


 


«Путешествия избавляют от предрассудков».


Юлий Цезарь

 

Теплоход

 

Стоя на корме, Людмила наблюдала, как теплоход медленно пятится от  причала, и радовалась, оставляя на берегу неотложные дела и нескончаемые  заботы. Она любила путешествовать. Едва войдя в вагон, спешила  устроиться у окошка и с нетерпением ждала лёгкого толчка, дающего начало  плавному движению, а потом с удовольствием наблюдала, как удаляется  перрон, и вокзальная суета уступает уютному купейному бытию под стук  колёс, с чаепитиями и беседами. В самолёте, как только закрывались  входные люки, и пилоты начинали священнодействовать, готовя лайнер к  взлёту, прислушивалась к рёву набирающих силу моторов и старалась не  пропустить желанного мгновения отрыва от бетонной полосы, от земных  проблем…

Однообразие и застой в делах и отношениях тяготили. С годами пришло  понимание – ощущение свободы и полноты жизни можно получить лишь в  движении, переходя из одного состояния в другое, постигая новое и  неизведанное. Что обычно вспоминается, когда оглядываешься назад? Как  каждый день, едва разлепив глаза, выпивали чашку кофе и двигались на  работу? Как занимались служебными обязанностями, выполняя план выпуска,  или добычи, или продажи чего-нибудь очень-очень нужного? Нет, конечно  же, нет. В памяти остаются только самые яркие моменты: встреча с  интересным человеком, впечатление от хорошего спектакля, трепет перед  полотнами Ван-Гога, запах моря и изящные силуэты гондол на каналах  Венеции. Путешествия превращают бытиё в замечательный временной сгусток,  обогащают бесценным опытом самосознания, дают уникальную возможность  перенестись в иное измерение и открыть неизвестный доселе мир...

К этой поездке Людмила готовилась с особым нетерпением. Есть места,  притягивающие к себе магической силой – осенённые богатой на события  историей, или природой уникальной красоты, или аурой выдающихся  личностей, оставивших яркий след потомкам. Соловецкие острова обладали  всеми этими качествами и даже большим: впитав саму вечность, они стали  символом народной стойкости и терпения.

Суровая северная земля – далёкий российский форпост – во все времена  привлекала к себе странников. Добраться до островов можно по-разному.  Самый простой способ – на поезде до города Кемь, а оттуда всего два часа  на катере. Или самолётом через Архангельск. Людмила выбрала теплоход.  Несколько дней, отделявшие от московской суеты, давали возможность  познакомиться с самобытными местечками, полюбоваться скромной природой  русского севера, погрузиться в чтение путеводителей. Неспешный круиз по  рекам и каналам основательно подготавливал встречу с Соловками.

Ещё зимой, по счастливой случайности, она стала обладательницей  информации о грядущей навигации. Впервые появился беспересадочный круиз  до Соловков, предусматривающий стоянку на островах не день, как обычно, а  целых два. Заядлая путешественница решила не откладывать поездку. В  жизни островного посёлка произошли судьбоносные изменения – недавно  руководителем музея-заповедника назначили нового настоятеля монастыря, и  теперь одному богу было известно, что может произойти на Соловках в  ближайшем будущем, тем более, если принять во внимание настойчивость, с  которой активно внедряющаяся в светскую жизнь церковь заявляла свои  права на имущество и недвижимость… 

Узкий Беломорско-Балтийский канал не был приспособлен для прохода  огромных комфортабельных лайнеров, а небольшой двухпалубный теплоход  «Чернышевский», один из немногих судов класса «река-море», имел  возможность добраться от Москвы до Соловецких островов водным путём, без  пересадок. Судно было приписано к Нижнему Новгороду, там же собрал свою  команду симпатяга-капитан – нижегородский водник и моряк в третьем  поколении. Всю работу с пассажирами выполняла его жена Екатерина,  совмещавшая служебные обязанности с присмотром за мужем, находившимся в  опасной для семейной жизни поре, выраженной словами «седина в бороду,  бес в ребро».

Говорят, у круизов есть свои прелести. Людмиле только предстояло в  этом убедиться, а пока оставалось поверить на слово – многие попутчики  не скрывали, что являются завсегдатаями речных путешествий, и этот факт  говорил сам за себя. Путёвки были недёшевы даже по московским меркам, и  пассажиры, прогуливающиеся по палубе, выглядели вполне респектабельной  публикой, большую часть которой составляли пожилые супруги и одинокие  женщины.

Пятиконечная звезда на шпиле Северного речного вокзала постепенно  превратилась в едва различимую точку, и спустя час после отхода от  пристани городские кварталы сменились зеленью посадок, сквозь которую  проглядывали щедро разбросанные по берегам канала красавцы-коттеджи и  целые дворцы с причалами и катерами.

Обитатели «Чернышевского» с интересом разглядывали суда, бороздившие в  этот солнечный день подмосковную акваторию. Прогулочные катера, тесно  облепленные экскурсантами, создавали не менее напряжённое движение, чем  автомобили на московских улицах. Громадные круизные лайнеры, похожие на  мощные внедорожники, неспешно и важно проходили мимо, позволяя  рассмотреть себя со всех сторон; их пассажиры снисходительно поглядывали  с верхних палуб на мельтешащую внизу транспортную мелочь.

Назойливый стрёкот моторов издалека возвещал о приближении катеров и  яхт, изящество форм которых могло поспорить с изысканным дизайном  экзотических спортивных автомобилей. Шикарные атрибуты обеспеченной  жизни с возлежащими на баках полуодетыми девицами проносились мимо,  словно вихрь, уверенно рассекая водную гладь и неизменно вызывая интерес  у всезнающей молодёжи, которая обменивалась информацией о мощности  двигателей и цене этих роскошных игрушек.

Скоростные суда распоряжались речной трассой, не особенно считаясь с  остальными, их рискованные манёвры вызвали в памяти трагедию,  случившуюся где-то неподалёку. Обкатывая новую яхту, капитан уступил  место у руля её будущему хозяину. Судно лихо развернулось в пляжной  зоне, в опасной близости от пловцов, и лопасти мотора отрубили ноги  молоденькой девушке, вскоре скончавшейся от потери крови. Лишь благодаря  случайно снятым на камеру кадрам, попавшим в интернет, родственники  несчастной жертвы смогли дать делу ход. Иначе всё пошло бы по обычному,  как это бывало в последнее время, сценарию, точно переданному фразой из  басни Крылова: «У сильного всегда бессильный виноват…».

Корабельное радио выдало властный голос капитанши – первую смену  пассажиров приглашали на обед. Людмила познакомилась с соседками по  столу, которым на вид было прилично за шестьдесят. Подруги, сидевшие  возле окна, оказались весьма интересными собеседницами: игривая не по  годам брюнетка Вероника преподавала в Дипломатической академии  португальский язык, а Ольга учила итальянскому языку в Инязе. Пожилая  учительница биологии и простоватая на вид женщина, представившаяся  Раисой, показались скучными и манерными. Весь круиз Раиса надоедала  рассказами о своих обеспеченных сыновьях и их трёхэтажных особняках –  старалась вызвать зависть и восхищение у окружающих. Впрочем, без  особого успеха.

К вечеру показались первые шлюзы канала имени Москвы. Заходящее  солнце  окрасило в кроваво-красный цвет помпезное, в стиле сталинского  ампира, здание с табличкой: «Год окончания строительства 1937-ой».

– Вот, построили же такую махину! Какой в те годы был энтузиазм у  народа! – восторженно изрёк пожилой солидный мужчина, с почтением  оглядывая мощные стены шлюзовой камеры.

– Скорее, всё происходило под дулами винтовок, а энтузиазм тут ни при чём, – не удержалась от комментария Людмила.

– Ну да! Было и так! – согласился тот, и после паузы добавил. – И всё  же нашим теперешним руководителям нужно поучиться, как за короткий срок  превратить страну в индустриальную державу!

Людмила промолчала, предоставив собеседнику возможность высказаться.

– Разве можно припомнить что-нибудь значительное, созданное за  последние двадцать лет? – продолжал мужчина. – Чем смогут гордиться наши  дети? Самой крупной в мире яхтой Абрамовича? Что появилось, что  построено? Заводы закрыты или дышат на ладан. Гляньте, вон деревня: как и  сто лет назад, люди там живут рыбалкой да огородами, – рассказчик  кивнул в сторону нескольких покосившихся избушек на берегу. – Что  изменилось в провинции? Где дороги, газ, тёплые туалеты? Только Москва  растёт и жиреет, как гнойник, да заражает всё вокруг миазмами наживы и  беззакония. Вы вспомните шестидесятые годы, – мужчина покосился на  собеседницу, и, убедившись, что она по возрасту может помнить те годы,  продолжал, – прошло только шестнадцать лет после страшной войны, а  страна первая в мире запустила человека в космос! И пусть тогда ещё не  ели досыта, но радовались любому достижению, как своему собственному! А  сейчас у стариков, всё это создавших, нет достойной пенсии. И не только  это гнетёт – привыкли уж к умеренной-то жизни – а то обидно, что сытая  молодёжь, выросшая среди полных прилавков, занята одной только погоней  за тачками и шмотками. О стране-то кто переживает? Проглотили лёгкую  наживку потребительского отношения к жизни... совсем думать разучились. А  всё оттуда идёт! – мужчина выразительно показал пальцем вверх. – Жёлтая  пресса, гламур, глянец, «зомбоящик» – всё работает на растление!  Идеалов-то нет! И теперешняя власть, и младореформаторы-либерасты – все  накинулись на прошлое,  «совком» называют. А сами-то что сделали для  страны? Сейчас-то где мы живём? Каким словом можно назвать то, что  происходит? – раззадоренный своей речью оратор досадливо махнул рукой и  ушёл на бак встречать очередной шлюз.

 

 

Второй день путешествия

 

После обеда слева по берегу показались очертания городка со смешным  названием Мышкин. Недалеко от пристани, на огромной куче песка,  сваленной на берегу, резвились купальщики – жара выгнала жителей к реке,  явив туристам трогательный уголок местной «ривьеры».

Славное местечко с населением всего-то около шести тысяч уже на  подходе покоряло трогательными картинками милого провинциального бытия:  по крутому холмистому берегу живописно разбежались белые церквушки и  двухэтажные дома, сохранившие неповторимый колорит деревянной застройки  позапрошлого века.

Теплоход встречали ряженые в мышей местные актёры, устроив настоящее  представление с танцами, песнями и хороводами. Возле причала, на  площади, заставленной лотками с сувенирами, вяленой и копчёной рыбой,  туристов поджидала экскурсовод – ладная, крепконогая волжанка Валентина.

– По легенде русский князь с дружиной проезжал мимо этих мест и  прилёг отдохнуть в тени дерева. Неожиданно по лицу пробежала мышка и  потревожила его сон. Князь разгневался и хотел её убить, как вдруг  увидел рядом змею. Поняв, что мышка спасла его от гибели, повелел  заложить в этом месте поселение, – скороговоркой прострекотала гид и  жестом показала двигаться дальше.   

Небольшие музеи были той самой «изюминкой», делавшей Мышкин столь  привлекательным для туристов местом. Они размещались в старых, порой,  ветхих помещениях, сохранивших неповторимую атмосферу незатейливого  провинциального быта со скрипучими полами, стойким запахом деревенской  избы и неизменной геранью на окошках. Подобранные с любовью и со знанием  дела вещицы, размещённые в интерьере,  хотелось рассматривать долго и  внимательно. На полках и в шкафах уютно обитали прялки, гребешки,  льняные полотенца, всевозможных размеров и окрасок валенки, медные  самовары и безглазые куклы-обереги, и, казалось, каждый предмет ещё  помнил тепло человеческих рук и скучал по своему хозяину, словно  детдомовский ребёнок, мечтающий о собственном доме и семье.

Маленький городок покорял бережно хранимым духом русской старины.  Властям хватило мудрости разумно распорядиться историческим наследием,  оставив без изменения уникальную застройку: центральную площадь украшали  добротные купеческие и дворянские особняки, а администрация занимала  скромное здание, видневшееся за деревьями сквера.

С высокого берега открывались необозримые речные просторы, виднелась пристань, облепленная пароходами пейзажневольно вызывал в памяти эпизоды из жизни некогда богатых приволжских городов.

В роскошном, огромном по местным меркам Успенском соборе звучали  песнопения Бортнянского. Божественные звуки множились, отражаясь в  расписанных густой синей лазурью высоких сводах и сливаясь в полифонию  неземной красоты. Богато окрашенное гармоничное многоголосье казалось  чудом: его создавали всего лишь трое певцов. Рассчитывая на полученный  от выступления эффект, предприимчивые студенты Санкт-Петербургской  консерватории тут же предлагали диски с записями по пятьсот рублей за  штуку – волшебная музыка легко открывала не только сердца, но и  кошельки. 

Возле причала Людмила встретила Ольгу и Веронику. Подруги решили  пройтись по рыбному рынку. Всё, что только водилось в волжской воде,  было выставлено на прилавках в копчёном или вяленом виде: и поджарые  зубастые щуки, и костлявая простолюдинка чухонь, и благородный судак, и  речная элита – угри. Аппетитный вид и пьянящие запахи медно-золотистых  тушек парализовали волю, и москвички не удержались, чтобы не  полакомиться нежной рыбной мякотью, которой потчевали приветливые  продавцы, наперебой рассказывая красочные истории про каждый  выставленный экземпляр. Прислушавшись к голосу здравого смысла, от  покупки пришлось отказаться: державшаяся несколько дней жара явно не шла  на пользу скоропортящемуся товару. Сошлись на том, что хорошее пиво в  рыбе не нуждается.

– А вот и то, что нам нужно! – Вероника показала на ларёк «Живое пиво».

– Пиво, конечно же, не живое, но вполне приличное, не фильтрованное, –  прокомментировал парень с «Чернышевского», успевший пригубить напиток.

Послеполуденное пекло не оставляло выбора, и три дамы расположились за пластиковым столиком.

– Замечательное местечко! – поделилась Вероника. – Почему бы  руководителям небольших городков не перенять опыт Мышкина? Так и хочется  сказать нашим скороспелым нуворишам: оставьте хоть русскую глубинку в  покое, не разрушайте, не застраивайте своими безвкусными коттеджами!

– Мышкину повезло, он находится в стороне от больших дорог и нефтяных  вышек, – согласилась Людмила. – Слава богу, «эффективные менеджеры» ещё  не добрались до этих мест.

 

 

Край озёр и святых обителей

 

На следующий день теплоход миновал Рыбинское водохранилище, печально  известное с  советских времён, как огромный погост: в его водах  затоплено более семисот поселений и тысячи гектаров полей. И всё это –  ради электростанции, мощности которой теперь едва хватает для маленького  города Рыбинска…

После завтрака завсегдатаи прогулок по палубе обратили внимание на  зелёный холм, видневшийся справа – по легенде, именно с этой вершины  горы Мауры преподобный Кирилл обозревал окрестности, выбирая место для  строительства монастыря.

Через полчаса теплоход пришвартовался возле небольшой пристани. 

В этих исконно русских местах среди лесов и озёр затерялись село  Горицы и городок Кириллов. Отсюда до ближайшей железной дороги – более  ста километров. На землях, позднее вошедших в Московское княжество,  трудолюбивые монахи обосновали десятки обителей, служившие местным  жителям образовательными, культурными и медицинскими центрами.

Колыбель Руси. Русский Север.

Недалеко от причала виднелся небольшой, скромного вида Горицкий  Воскресенский женский монастырь, знаменитый своими затворницами – в его  стенах отбывали ссылку жёны Ивана Грозного, дочь Бориса Годунова. Во  времена расцвета здесь проживало до семисот монахинь, сейчас – лишь  двенадцать…

Немолодая послушница, закутанная в серый платок и с лицом того же  серого оттенка, нудно, без эмоций поведала о дореволюционной истории  обители. И заметно оживилась, перейдя к рассказу о событиях, связанных с  советским периодом. Новая власть жестоко расправилась с монахинями, а в  стенах монастыря открыла клуб с танцами.

– А пришествие антихриста, то бишь советской власти, и кощунство в  храме было предзнаменовано, – выдала не требующим возражения тоном. –  Перед революцией в монастыре жила дочь одной из монахинь-меценатов.  Молодая девушка являла собой пример самоотречения и смирения: молилась  больше других, плоть свою истязала трудом, по ночам колола дрова и  складывала их в поленницы. Но однажды напали на несчастную бесы –  вошедши в храм, монахиня вдруг разделась догола и стала плясать,  призывая подруг сделать то же самое: «Давайте танцевать, давайте  веселиться...».

История о «чуде предзнаменования» вместо священного трепета вызвала совсем иные ассоциации.

– Да, уж… против природы-то не попрёшь, рано или поздно молодой  организм всё равно своё возьмёт, – вполголоса прокомментировала  Вероника. – В юности нужно нагуляться, чтобы потом успокоиться, да  святость свою в пример ставить. Иначе может казус получиться, такой вот,  как с этой монашкой…

В стороне от толпы туристов Людмила приметила тёмнолицую девушку в  мешковатой одежде, с любопытством, в упор, разглядывающую приезжих. Было  в её глазах что-то от затравленного, но дерзкого зверька. Позднее,  когда все разошлись по территории, послушница опять попалась на глаза на  монастырском погосте: стояла, покорно опустив голову, выслушивая  наставления пожилой толстой монахини, убирающей могилу.

– Это грех... так могут вести себя только мирские. Монахини так себя  вести не должны… – выговаривала наставница своей подопечной.

Слова неприятно задели: в них слышалось и пренебрежительное отношение  к «мирским», и попытка подчеркнуть «самость» воцерковлённых, и желание  противопоставить одних другим.

«Для чего это девушке вбивается в голову? Неужели монахиням так важно  отделить себя от остальных, разве в этом желании нет элемента той самой  гордыни, что считается грехом? – рассуждала Людмила, задумчиво  разглядывая могильные плиты. –  Может быть, осознание своей избранности  здесь, на земле, служит затворницам одним из немногих утешений за то,  что многого себя лишают? А с другой стороны, порицая другую жизнь, ту,  что за монастырскими стенами, с её радостями, соблазнами и  неограниченной свободой, не разожгут ли наставники в юной душе  нездоровый интерес? Запретный плод – сладок. И вот, как результат взрыва  бурлящего естества – пляска в храме той, далёкой юной монахини,  протестующей против жёстких рамок. А сегодня – этот полу-осуждающий,  полу-восхищённый взгляд темноликой девушки, полный дерзости и дикого  любопытства, для которой мы – люди другой планеты, непонятные и грешные.  Но как явственно читалось в её глазах желание постичь эту незнакомую,  проходящую стороной, жизнь...».

– Выбор судьбы отшельника должен быть сделан человеком осознанно, без  давления  извне, – делилась впечатлениями Вероника по дороге к  автобусу. – Мне становится не по себе, когда вижу, как приводят в храм  совсем маленьких детей, полностью зависимых от воли взрослых. В одном из  суздальских монастырей наблюдала картину: на вечернюю молитву робкой  стайкой вошли девочки, одетые, как старушки. Молились, стараясь не  смотреть в сторону прихожан. На мой вопрос, не почувствуют ли дети себя  чем-то обделёнными, когда подрастут, одна из местных жительниц уверенно  ответила: «Так они ж детдомовские, здесь им лучше… а в миру они  пропадут… обдерут их, как липку, ведь ничего не знают и делать не  умеют». Вот и получается – сначала человека лишают возможности  адаптироваться в нормальном светском обществе, а потом объясняют  заточение в монастыре якобы благими намерениями.

Кирилло-Белозерский монастырь, когда-то считавшийся на Руси одним из  богатейших и влиятельных, раскинулся на берегу глубокого и рыбного  Сиверского озера.  Сейчас обитель выглядела заброшенной и печальной:  местность оживляли лишь небольшие группки туристов да несколько местных  прихожан, идущих со службы. За стенами Малого Ивановского монастыря,  вдали от любопытных глаз, несли послушание не более десятка монахов.  Сюда не дотянулись ни щедрая рука углеводородных меценатов, ни  благословенная длань Патриархии. Всемогущие законы рынка оказались  сильнее стремления к духовному очищению вдали от мирской суеты –  церковным иерархам важнее не те места, что ближе к Богу, а те, где  проживает больше обеспеченных прихожан, приносящих доход…

После обеда палубы теплохода обычно пустели: пассажиры дружно  укладывались на «тихий час», надышавшись чистейшим речным воздухом,  действовавшим, как снотворное, на отравленных смогом жителей мегаполиса.

Вечером миновали сиротливо возвышавшуюся из воды полуразрушенную  церковь. Свинцового цвета волны плескались возле руин, безжалостно,  неотвратимо, по кусочкам, слизывая остатки святыни. Печальные развалины  обозначали место, бывшее когда-то селом Крохино неподалёку от истока  Шексны – единственной реки, вытекающей из Белого озера. Ночью миновали и  само озеро, и Волго-Балтийский канал.

 

 

Кижи

 

В Кижах наблюдалось настоящее столпотворение. Громадные лайнеры с  иностранными туристами тесно облепили небольшой причал. «Чернышевский»,  сиротливо притулившийся у борта огромного теплохода, выглядел на их фоне  жалкой беспородной собачкой.

– Эй, вы чего такие маленькие? – озорно поддел матрос трёхпалубника, лихо поймав швартовы.

– Мы не маленькие, мы – коренастые, – беззлобно парировал боцман с «Чернышевского».

Суда обычно ходили группами, по двое-трое, собираясь вместе на шлюзах  и стоянках, и здесь, неподалёку причалил старый знакомый, теплоход  «Ленин», впервые повстречавшийся возле Гориц. Палубы лайнера гудели от  разноязычной речи, в которой доминировали эмоциональные возгласы на  итальянском языке.

Остров Кижи выглядел чистеньким и ухоженным туристским раем. Явно в  расчёте на иностранцев, ценящих удобства, болотистые низины у берега  были выстланы деревянными тротуарами, а дорожки в поле засыпаны шлаком.

Деревянные чудо-храмы парили на фоне ослепительно голубого неба и  изумрудной зелени полей, издали напоминая сказочные каравеллы с  раздутыми и посеревшими от солнца и дождей парусами. Их силуэты, слишком  изящные и хрупкие для этих суровых мест, смотрелись странно и  отрешённо, словно театральные декорации, созданные в угоду чьей-то  неуёмной фантазии. Когда-то это был обычный остров, где шумели леса,  плотники стучали топорами, крестьяне пахали плодородную землю, а по  воскресеньям молились в церквях неземной красоты...  

Вблизи всё оказалось прозаичным и безрадостным. Визитная карточка  Кижей –   измученная безжалостными северными ветрами Преображенская  Церковь, походила на  безнадёжного больного, умолявшего о милосердии и  спасении – впечатление усиливали  металлические подпорки, словно  чужеродные протезы, уродовавшие нежную деревянную плоть. Гроздья главок,  словно мшистые шапочки опят, облепили ветхий сруб, и он, казалось,  вот-вот развалится, как старый обречённый пень, разъеденный грибницей.  Храм выглядел хрупким и беззащитным макетом из спичек, который можно  разрушить одним неосторожным движением руки.

Впечатления от Кижей оказались полными грусти и боли, какими бывают воспоминания о чём-то безвозвратно утерянном…

 

 

Белые ночи

 

Приближение к северу давало о себе знать не только прохладной  погодой, но и нескончаемыми белыми ночами. Вечерами по небу разливалось  мощное, пробивающееся сквозь шторы, зеленовато-серое свечение. Оно  заполняло каюту, проникая в каждый уголок и вызывая необъяснимое  беспокойство, мешавшее уснуть. Две ночи Людмила безуспешно ворочалась в  постели, стараясь отвлечься от навязчивого света, и оба раза, не  выдержав пытки, выходила на палубу, где натыкалась на таких же  замученных бессонницей полуночников. Пассажиры шатались по теплоходу в  надежде досмотреть до конца длинное представление под названием «закат  на севере». На потребу любопытным зрителям солнце не спешило опуститься в  воду, щедро расписывало небо причудливыми красными и фиолетовыми  зигзагами, и только далеко за полночь, оставляя на волнах долго не  исчезающую золотистую дорожку, скрывалось за линией горизонта, чтобы  через два часа вновь высветлить небо первыми лучами.

Беломорско-Балтийский канал вызывал у пассажиров особый интерес –  лишь немногие из завсегдатаев теплоходных прогулок заходили так далеко  на север.

Капитанша Екатерина предупредила: делать снимки на шлюзах ББК строго запрещено.

– Я, честное слово, сама не понимаю, что там может быть такого  секретного, но таково положение. Нам по рации нередко приходят  сообщения, что кто-то из пассажиров нарушает запрет, и грозят штрафами.

Нужно ли говорить, что после этих слов, только завидев очередной шлюз, пассажиры дружно высыпали  на палубы, пытаясь рассмотреть что-нибудь интересное и сделать снимок  тайком от охранника, важно вышагивающего по бетонной дорожке вдоль  канала. Каждый заход «Чернышевского» в узкие шлюзовые камеры требовал от  матросов особого мастерства: механик заранее глушил моторы, и судно  двигалось осторожно, по инерции, стараясь не задеть пахнущие тиной,  скользкие от сырости стены.

Было невозможно оторвать глаз от дикой, нетронутой человеком красоты  проплывающих мимо карельских пейзажей – редкие островки низкорослых  берёз и сосен, причудливо изуродованных жестокими ветрами и тяжёлыми  снегами, сменялись красно-коричневыми, серыми и бурыми гранитными  валунами, разбросанными в живописном беспорядке, будто специально  созданном для съёмок оригинальных открыточных видов. Порой встречались  выпирающие из земли и покрытые мхом целые скалы. По берегам возвышались  ряжи – срубы-колодцы, заполненные камнями, которые на строительстве  канала служили основаниями столбов, а сейчас оберегали почву от  размывания.

Небольшие посёлки возле лесопильных заводов выглядели безлюдными и  заброшенными, и лишь кое-где по берегу неслись со всех ног вездесущие  мальчишки, отчаянно размахивая руками и громко приветствуя белоснежный  теплоход – суда такого класса в здешних местах были редкими гостями.

В двадцатые годы прошлого века шустрый одессит Нафталий Аронович  Френкель, проявивший себя в период НЭПа, как незаурядный коммерсант,  предложил свои услуги молодому советскому правительству в качестве  руководителя стройки. К тому времени на Соловецких островах и в Карелии  уже были созданы десятки лагерей, набитых «врагами народа», слонявшимися  без дела и даром проедавшими народный хлеб. Именно эту силищу Френкель  предложил задействовать на строительстве Беломорско-Балтийского канала,  доказав, что и каторга может приносить доход государству. На канале  работало до ста шестидесяти тысяч заключённых, использовался, в  основном, ручной труд. Помимо разнорабочих, стройка нуждалась в  квалифицированных кадрах, которых Лубянка оперативно поставляла, получая  разнарядку сверху. Необходимых специалистов  арестовывали по надуманным  причинам, и лишь немногие счастливчики освобождались по окончании  работ, получая новые «чистые» документы. К 1931 году чекисты полностью  контролировали строительство Беломорско-Балтийского канала, спустя два  года по нему пошли первые пароходы. Успешный опыт был повторён и на  других «стройках социализма»…

К полудню пятого дня «Чернышевский» прошёл десять шлюзов и поднялся к  Воицкому озеру – водоразделу Балтийского и Белого морей. После  одиннадцатого шлюза спустились на шестьдесят метров.

Ночью Людмила по привычке долго ворочалась – к назойливо льющемуся из  окна  белому свету добавилось волнение перед долгожданной встречей с  Соловками. В памяти  всплыл недавний разговор с капитаншей о  путеводителе, написанном Олегом Збуро.

– Мне понравилось, как излагает Збуро, – поделилась Людмила,  возвращая книгу. – Историю островов подал интересно и достоверно, без  религиозного крена.

– На Соловках сейчас настоящая война, – доверительно поделилась  Екатерина. – Монахи с Олегом за туристов воюют. Он ведёт экскурсии  по-своему, порой в пику Церкви. У нас как-то батюшки на теплоходе были, –  капитанша понизила голос, – кстати,  из бара не вылезали… так вот,  после экскурсии сильно жаловались на Збуро. Я потом Олегу высказала: «Ты  бы осторожнее себя вёл, разве не видел – попы перед тобой». А он:  «Откуда я знал, они же в гражданской одежде, ну, только что с  бородами…».

Людмила вспомнила о разговоре, случившемся после просмотра очередной  серии фильма о Соловках, который ежевечерне крутили в салоне.

– Фильм хороший, но только всё о религии и святых, будто у островов  другой истории не было, – высказала Вероника, сильно, по-мужски,  затянувшись сигаретой.

– И то правда... – согласилась Людмила. – Соловки – не только  монастырь, но и  кузница ремёсел, и культурный центр, и страшная  тюрьма... Несправедливо, если отдадут острова Церкви.  

 

 

Соловки

 

Утром, разбуженная будильником, Людмила кинулась к окну. На фоне  ясного неба чётко вырисовывался знакомый по картинкам силуэт Соловецкого  монастыря: в обрамлении мощных стен и башен белоснежными свечками  устремлялись ввысь стройные барабаны, увенчанные изящными луковками.  Сквозь лёгкие тучки робко проглядывало заспанное солнышко.  Тёмно-свинцовые волны мирно ласкали бурые от водорослей сваи Тамариного  причала.

Вот она – долгожданная цель путешествия!

            За завтраком Вероника сообщила:

– Нам крупно повезло, ещё вчера здесь лил дождь, и было холодно. Солнце на Соловках  – довольно редкий гость.

– В казематах можно замёрзнуть, – предупредила Раиса. – Капитанша  велела хорошенько одеться. И чтобы женщины обязательно были в юбках и  платках.

От причала вела дорога, покрытая уложенными вкривь и вкось бетонными  плитами, которые закончились где-то на полпути к монастырю. Дальше шёл  обычный грунтовый тракт, пыльный и ухабистый.

Приземистые бараки, отмытые дождями и высушенные ветрами до  серебристо-серого цвета, чахлые северные огороды за полусгнившими  заборами, ржавые остовы брошенных на берегу судов – всё в прибрежном  пейзаже переносило из привычного и понятного настоящего в пугающее  непостижимой убогостью прошлое. И вызывали чувство безысходности и  отчаяния следы буйного нрава жестокой приполярной стихии и неизменный  тлен людского равнодушия.

Солнечная погода, случившаяся на счастье гостей в день приезда,  немного сглаживала мрачную действительность – при большом желании можно  было найти свою прелесть и в живописных, проложенных без определённого  порядка, кривых улочках с заросшими лопухами и крапивой придорожными  канавами, и в дворах, застроенных покосившимися сараями, и в  водопроводных колонках, заботливо ограждённых корявыми железными  заборчиками.

Изредка, в клубах пыли, дребезжали по дороге разбитые «Жигули»,  проносился пацанчик на велосипеде, подскакивая на ухабах и отчаянно  дёргая за сиплый звонок – просто так, ради озорства – привлекал к себе  внимание.

Мощные валуны в основании башен и стен монастырской крепости  придавали ей  грозный и неприступный вид. Внутри обитель оказалась  довольно обжитой и многолюдной – территорию оживляли местные прихожане,  идущие со службы, работяги-строители и небольшие группы туристов.  Изредка через двор спешили по своим делам монахи, шагая размашисто,  по-деловому, один остановился и, отвернувшись от публики, чтобы не  попасть в объективы камер, разговаривал по мобильному телефону. Недалеко  от трапезной виднелись длинные, тщательно прополотые грядки с овощами,  возле келий – цветники с ирисами, очитками и совсем недавно отцветшими  тюльпанами. Слышался стук молотков, стрекотала «болгарка»:  восстановление святыни шло полным ходом.

В этих отдалённых местах Соловецкий монастырь во все времена служил   надёжным оплотом,  крепостью, сдерживающей натиск иноземцев, вместилищем  одной из самых страшных российских тюрем. И одновременно слыл крепким  хозяйственником, центром просвещения и духовной жизни региона. Советская  власть оставила за обителью лишь единственную функцию, превратив в  лагерь для заключённых, знаменитый С.Л.О.Н. После ухода в 1936 году  НКВД, архипелаг перешел в руки военных, и лишь в шестидесятые годы  реставраторы приступили к спасению уникального архитектурного ансамбля.

В девяностые годы монастырь возобновил свою деятельность, и теперь  его братия (монахи и послушники) составляла семьдесят человек.  Собственностью монастыря стали: Северный двор Соловецкого Кремля,  келейный корпус, храм на горе Секирной, Савватиевский скит. Остров Анзер  теперь можно посетить только с благословения настоятеля обители,  который принял руководство и Соловецким государственно-архивным и  природным музеем-заповедником. Местный народ заметно приуныл – музей был  настоящим «градообразующим» учреждением: из тысячи постоянных  обитателей острова более сотни числились в его штате, и теперь их участь  вызывала опасение, впрочем, так же, как и судьба остальных жителей...

По монастырю туристов водила женщина неопределённого возраста в  бесформенном платье и платке и с выражением хронической усталости на  лице. Подолгу задерживалась возле икон, уныло и невнятно, будто следуя  навязанной и порядком надоевшей инструкции, талдычила о церковной  истории обители и житии святых. И только на монастырской стене, возле  экспозиции, посвящённой осаде крепости, вполголоса проговорилась, что  сообщает исторические факты, о которых представители церкви упоминать не  рекомендовали. По-видимому, в тот момент самоуважение профессионала и  желание поделиться интересной информацией пересилило страх потерять  работу.

– А как местные жители восприняли нового настоятеля-директора музея? – не удержалась от вопроса Вероника.

– Вы знаете... страсти между музеем и церковью потихоньку улеглись, –  гид отвечала осторожно, обдумывая каждое слово. – Кто захотел – остался  в штате музея… Монастырь старается помогать жителям посёлка: кому-то  оплатит детский садик, кому-то коммунальные счета. С работой здесь  плохо, и люди рады любой помощи… и всё оказалось не так уж страшно, –  пролепетала вполголоса и добавила уже увереннее, – архимандрит  образованный и деятельный человек и проявил себя здесь, как хороший  хозяин.

Впечатление от экскурсии по монастырю было никаким.

К полудню погода окончательно разгулялась, и после обеда туристы на теплоходе переоделись в более лёгкую одежду.

На причале шесть УАЗиков ожидали желающих отправиться на экскурсию по  скитам. Едва скрылись с глаз последние поселковые домишки, соловецкий  тракт начал показывать свой норовистый характер, испытывая туристов на  прочность. В лесу тряска стала невыносимой. Казалось, внутренности  покинули свои законные места, перемешались в  произвольном порядке и  стали неосмотрительно подступать к самому горлу. На серьёзных колдобинах  пассажиры взлетали над сиденьями, на доли секунды застывали в состоянии  невесомости и приземлялись, испытывая облегчение от сознания: на этот  раз удалось избежать падения на пол. Молодёжь веселилась, мужчины  старались держаться стойко, и только Раиса тихонько поскуливала в углу,  намертво вцепившись в поручень кресла. Она вмиг превратилась в обычную  деревенскую старушку и с виноватым видом поглядывала на соседей, будто  извиняясь, что больше не в силах держать фасон.

– Эх, не зря Екатерина… ох!.. предупреждала… ой!.. насчёт дороги!  Видать, немало от пассажиров наслушалась! – путешественница пыталась  комментировать происходящее между прыжками.

– Да это только в этом году такая дорога, – отозвался водитель, – два года грейдер не проходил, говорят, нет денег – кризис.

– И что, помогает? – сердито поинтересовался кто-то из пассажиров.

– Грейдер-то? А как же! Он же ямы и ухабы сравнивает…

– Ну да, сравнивает... если только совсем немного… – успел съязвить  пожилой мужчина, взлетая вверх. – Первый раз о таких дорожных работах  слышу…

Минут через двадцать, показавшихся вечностью, путешественники прибыли на место.

– Мама родная! Печёнка точно отвалилась! – охала Вероника, почти ползком выбираясь  из машины.

Туристы потихоньку собирались возле мужчины лет сорока пяти. Гид  чем-то  неуловимо напоминал Владимира Высоцкого – та же спортивная,  натянутая, как струна, фигура, узкое лицо с острым подбородком, та же  манера говорить – раскованно, но на хорошем литературным языке. Он  притягивал какой-то внутренней силой и уверенностью настоящего мужика,  отвечающего за каждое своё слово.

– Так вот он какой, Олег Збуро... – не удержалась Вероника, с  интересом рассматривая мужчину. – Какой симпатяга и живчик – ни минуты  на месте!

– И умница – действительный член Географического общества, автор путеводителей, – отозвалась Людмила.

– Машины обогнут Секирку и подождут нас на другой стороне горы, – объявил Олег и повёл группу по дороге наверх.

Остановился возле большого каменного валуна с высеченным на нём текстом.

Гид покорил слушателей с первых же минут – подавал материал достойно и  профессионально, ссылаясь на источники. В каждой фразе чувствовалась  убеждённость знатока, хорошо ориентирующегося в естественной для него  среде архивов, книг, живых свидетелей событий. Олег не боялся излагать  своё собственное мнение, порой делая не всегда политкорректные выводы,  которые вряд ли пришлись по душе нынешней власти – и светской, и  церковной. Привёл доказательства исторического факта: ко времени прихода  монахов Соловецкие земли не были безлюдными, как это описывается в  «Житии Соловецких чудотворцев Савватия и Зосимы».

– На острове жили племена чуди, корелов и саамов, которые, по всей  видимости, тогда не рассматривались как население, что позволяло монахам  заявлять: мы первые! –  впервые услышанная информация невольно  заставляла задуматься. 

 – Что нужно для нормальной жизни в суровом климате? – продолжал он  возле сооружения, выложенного из валунов. – Тёплая баня да колодец!  Именно такие жилища строились первопроходцами в первую очередь.

Вершину Секирной горы венчала одноглавая церковь – действующий,  уникальный в своём роде храм-маяк – на луковке, чуть ниже креста,  виднелся фонарь, до сих пор подающий судам световой сигнал. В сталинские  времена храм служил тюрьмой, но не простой, а СИЗО строгого режима. У  узников не было шанса пережить этот рукотворный ад. Отсюда, из церкви  Вознесения, души мучеников возносились на небо, а все склоны Секирки  превратились в одно большое кладбище.

Отдали дань памяти страдальцам возле поклонного креста и двинулись к следующей пустыни.  Одна из машин неожиданно встала, перекрыв дорогу всей колонне:  спустилось колесо. Не теряя времени, Збуро предложил прогуляться в лес.  Похоже, здесь ему была известна каждая тропка – через пятьдесят метров  туристы вышли к берегу озера.

В самом конце Великой Отечественной войны Соловки служили базой для  подготовки юнг. Поздней осенью собрали несколько сотен мальчишек, в  основном сирот. Разместить всех в посёлке было невозможно, и ребята  прямо в лесу начали строить себе жильё. Землянки на тридцать-пятьдесят  человек оборудовали лежаками в несколько ярусов и здесь, на берегу  озера, перезимовали.

– Перед вами остатки жилища, – показал Олег на осыпавшийся и заросший  мелколесьем овраг. – Подростков, живших в таких условиях, спешно  обучали морской профессии. Многие потом погибли в боях. Каждый год  ветераны собираются на Соловках почтить память товарищей. Я как-то  поинтересовался, сколько сейчас приезжает на встречи, ответили: хорошо,  если с одной такой землянки осталось 2-3 человека…

Савватьевская пустынь – место самого первого поселения монахов на  острове – была отмечена капитальным зданием из красного кирпича,  возведенным ещё до революции.  Во времена С.Л.О.Н монашеский скит был  превращён в тюрьму.

– До сих пор архивы не раскрывают все секреты о той поре, но кое-что  удаётся найти, – начал Олег, судя по всему, тема лагерей была ему  особенно близка. – С 1923 по 1925-й год число арестантов на Соловках  увеличилось больше, чем в пять раз, не хватало средств на их содержание.  На уровне правительства было принято решение о создании специальных  лагерей, где зеки осуществляли бы хозяйственную деятельность, – гид  сопровождал рассказ показом фотографий лагеря. – Первые поселения  заключённых на Соловках считались показательными, даже немцы приезжали  сюда для обмена опытом – к тому времени они планировали создавать свои  концлагеря. Зеки сами себя обеспечивали всем необходимым, а на  лесоповалах зарабатывали валюту для государства. Выжить в тех условиях  могли только люди крепкой крестьянской закваски, привычные к физическому  труду. Самый сильный инстинкт для любого человека – инстинкт выживания.  Слабые здоровьем интеллигенты самой системой были поставлены в  положение, не дававшее выбора: они или становились «стукачами», или их  ждала неминуемая смерть. Именно отсюда и полезла по стране эта зараза –  доносы начальству друг на друга, сослуживцев, соседей. Не избежали этого  греха и известные впоследствии писатели и деятели культуры. Порой,  читая некоторые мемуары, находишь неточности и несостыковки с реальными  фактами, а иногда и явные противоречия с порядками, принятыми в лагере.

Живая речь Олега магически действовала на слушателей: даже водители,  расположившиеся в тени кустарника, с интересом внимали рассказчику.

– Саш, ты так внимательно слушаешь… – с удовольствием отметил Збуро,  обращаясь к молодому парню, наблюдавшему за ним с неподдельным  восхищением, – в десятый раз, наверное, всё это слышишь!

Тот только смущённо улыбнулся.

Припекало. Олег снял куртку, на футболке открылся необычный рисунок –  в красном перечёркнутом круге изображёно насекомое, а над ним –  двусмысленная надпись: «Долой богомольцев!».

– А какие у вас отношения с музеем? – поинтересовался кто-то из экскурсантов.

– Я вышел из штата и создал свою туристическую компанию, – спокойно  объяснил Олег. – Не считаю нужным озвучивать то, что велит начальство  сверху. Надоели мифы и легенды. Людям нужно знать правду!

Караван УАЗиков двинулся к месту водораздела многочисленных озёр.  Система каналов на Соловках создавалась с целью пополнения уровня  пресной воды в Святом озере, снабжающем крепость водой. Впоследствии  каналы стали служить и водными путями к отдалённым скитам.

В конце путешествия машины свернули к Исаковской пустыни. С  небольшого пригорка открывался живописный вид на соловецкие дали.  Приземистый, сложенный из валунов, скит на берегу тихого лесного озера  навевал воспоминания о пейзажах Нестерова и Левитана. Гид подтвердил:  это место вдохновило не одно поколение художников.

После экскурсии у Людмилы осталось радостное чувство невероятного  везения, как не раз бывало после встречи с неординарным человеком.  Потомственный помор, внук политзаключённого покорил независимым нравом и  обаянием настоящего мужика, но невольно примешивалась тревога – скорее  всего, бесстрашному рассказчику, имеющему своё мнение и умеющему его  отстаивать, недолго дадут возможность говорить правду о Соловках. И не  таких смельчаков перемалывал жестокий молох церковно-светской власти,  чутко реагирующей на любые поползновения на официальные мифы об истории  государства, раздуваемые в последнее время.

После ужина Людмила прогуливалась по палубе. Раиса подошла с явным намерением побеседовать.

– Вот раньше – все люди были набожными, не то, что сейчас, – начала  старушка наигранно-благочестивым тоном, видимо, под впечатлением от  поездки по святым местам.

– Раньше церковь была центром духовности и просвещения, и даже науки.  Слышали, как Олег рассказывал о каналах? Монахи делали настоящие  инженерные расчёты, чтобы вода пошла туда, куда нужно. Да и ремёсла в  монастыре были развиты на высоком для тех лет уровне. Мельницы,  солеварни, судостроение. А сейчас у людей есть другие возможности для  самореализации.

Раиса надолго замолчала, озадаченная ответом.

– А у нас в семье все верующие! – произнесла назидательно.

– Это хорошо…

– Я всегда посты соблюдаю…

– И это с вашим-то диабетом?

– Ну... я за сахаром слежу…– старушка немного смешалась.

– А разве суть веры в том, чтобы соблюдать посты и обязательно ходить в церковь?

– А как же! Так батюшка говорит! – Раиса задохнулась от возмущения. – И я, и невестка часто ходим в храм!

– Ну, вы – понятно, пенсионерка. А невестка работает?

– Нет… но у неё и так много дел – на фитнес она ходит, потом, нужно и  в магазин, и в салон красоты… – сбивчиво пролопотала Раиса,  почувствовав подвох в вопросе.

– Вот видите! Невестка может позволить себе дорогие и вкусные посты с  икоркой да креветочками, есть время приготовить овощи с грибочками. А  как поститься тем, кто работает по восемь-девять часов, да по три часа  на дорогу тратит? Когда им готовить вкусно и разнообразно? Не сидеть же  на одних макаронах и кашах? Если в церковь пойти – минимум полдня  потратишь, а в выходные нужно заняться домом, детьми – близким тоже  необходимо внимание, не только богу и собственной душе. Кстати, одна моя  воцерковлённая знакомая пост не соблюдает, хотя молодая и здоровьем не  обижена.

Раиса вопросительно подняла брови, а Людмила продолжала:

– Она служит референтом в монастыре и призналась: настоятель своим  сотрудникам в пост даёт специальное «послабление», по блату, только для  избранных…

Раиса промолчала, обиженно поджав губы, и потихонечку ретировалась подальше от богохульных разговоров.

Поздним вечером Людмила долго не уходила в каюту: белая ночь над  Соловками не отпускала, подарив незабываемое зрелище. Золотой диск  солнца надолго завис над горизонтом, щедро разливая по волнам залива  огненно-красные ручьи. Предзакатное небо напоминало лёгкий шёлковый  батик, на зеленовато-сером фоне которого разыгралась настоящая  вакханалия из рваных перистых облаков и причудливо, как в калейдоскопе,  менялись узоры нежных пастельных оттенков:  розовых, голубых, сиреневых.

На следующий день теплоход отходил в четыре часа пополудни. Времени для изучения острова оставалось предостаточно.

Людмила и Ольга намеревались посетить ботанический сад. Веронике  пришлось отправиться катером на Заяцкий остров – из-за больной ноги не  могла позволить себе пешую прогулку. 

В то лето мощный антициклон на два месяца накрыл европейскую часть  России небывалым по силе зноем, задев краешком даже северные территории.  Непривычно безветренные, солнечные дни начались на Соловках как раз в  то время, когда сюда пришёл «Чернышевский».

– Как нам повезло, – радовалась Ольга, вышагивая по пыльной каменистой дороге. – Погода – просто чудо!

– Всё замечательно! – отозвалась Людмила. – Да и ноги полезно размять. До сада километра четыре, за час доберёмся.

В лесу, плотно обступившем дорогу, ничто не напоминало о близости  полярного круга – беспечно щебетали птицы, папоротники радовали глаз  пышными розетками, сплошным ковром расстилался по земле цветущий  черничник, обещая щедрый урожай. По мере удаления от берега, мелкие,  искорёженные ветром деревца и кустарники, сменились высокими и статными  елями и берёзами. Дорога раздвоилась. Следуя указателю, путницы свернули  правее и вскоре вышли к деревянной изгороди. Небольшой домик у входа на  территорию, по-видимому, служивший кассой, был закрыт. Обошли вокруг,  постучали в окошко – тишина.

Место для ботанического сада было выбрано не случайно – лесистые  холмы закрывали путь холодным прибрежным ветрам, здесь было спокойно и  уютно. Женщины невольно замедлили шаг, любуясь живописным видом. Справа  за деревьями поблескивало озеро с причалом для лодок, влево уходила  лиственничная аллея. Дорожка, усыпанная мягким ковром прошлогоднего  опада, привела к сложенным из валунов хозяйственным постройкам – колодцу  и леднику.

В рукотворном саду соседствовали привезённые издалека тополя с  серебристой листвой, японские спиреи, декоративные яблони. В цветнике в  эту пору можно было полюбоваться изящными стрелками ирисов, голубой  россыпью незабудок, пёстрым ковром маргариток. Огромные сочные листья и  мясистые кроваво-розовые соцветия бадана не оставляли сомнений – здешний  климат растению подходил идеально.

По тропинке, заросшей розовой «кашкой» и люпинами, поднялись в гору,  не уставая удивляться разнообразию и пышности растений. Сердца  путешественниц окончательно растопили кусты розы-ругозы, усеянные  пахучими цветами, похожими на больших розовых бабочек. Удивительно –  всего в нескольких километрах от студёного моря, существовал в своей  трогательной ипостаси цветущий уголок, полный летних ароматов,  совершенно не похожий на суровый и аскетичный прибрежный ландшафт. 

– Не могу представить, что мы где-то далеко, на севере, на самом краю  земли, –  не удержалась Ольга, восхищённо оглядывая окрестности с  пригорка. – Здесь так тепло и благостно, настоящая Соловецкая Швейцария…

За поворотом, на самой вершине холма, показался старый двухэтажный  дом с мансардой и маленьким балконом, служивший когда-то настоятелю  монастыря летней резиденцией, а в советское время – дачей для лагерной  администрации. Ветхое строение напоминало чудом сохранившуюся небогатую  усадьбу, словно сошедшую со страниц тургеневских или чеховских  произведений. Наличники и маленькая терраса-тамбур, выкрашенные голубой  краской, оживляли бурые, потемневшие от времени, бревенчатые стены.  Тёмно-рыжий цвет проржавевшего железа на крыше привносил в общий колорит  усадьбы тёплое живописное пятно. И этот старый дом, и могучие ели  вокруг, и раскидистые яблони, и цветущие кусты, от которых исходил  пьянящий аромат, и клумбы с бархатцами и петуниями – всё трогало,  напоминая о русской деревне.

Позади дома хлопотала худенькая женщина средних лет.

– Скажите, пожалуйста, где можно купить билеты? – обратилась к ней Ольга. – Домик у входа был закрыт.

– А… это значит, автобус не пошёл, и Валя не приехала. Если её не  будет, ничего, и так погуляйте… – оторвавшись от горшков с рассадой,  сотрудница доброжелательно оглядела посетительниц.  

– А в дом заглянуть можно?

– Нет, к сожалению. В усадьбу туристов не пускаем, здание слишком  старое, да и мы скоро переберёмся в другое место, – женщина махнула  рукой в сторону  видневшегося среди елей свежесрубленного дома.

Подуставшие от ходьбы и впечатлений, путницы медленно поднялись по  узкой лесной тропинке к часовне Александра Невского. С высоты холма  открывался вид на озеро и склоны, покрытые кустарником, грядками с  овощами и цветами. Снизу в гору поднимались туристы с какого-то чужого  теплохода. Очарование безлюдного места моментально исчезло. Ольга  пожаловалась на боль в ногах и, чтобы сэкономить драгоценное время,  предложила вернуться в посёлок на машине.

Кассирша Валя на этот раз оказалась на месте и любезно согласилась  отыскать мобильный телефон таксиста. Аппарат Людмилы сигнал не принимал,  сработал только МТС Ольги. «Буханка» примчалась минут через  пятнадцать. 

– А в посёлке есть памятник узникам? – поинтересовалась Людмила у водителя. –  Как-никак, сорок тысяч здесь полегло…

– Есть такой, – охотно пояснил парень, – правда, небольшой…

УАЗик быстро доставил до места, минуя монастырь, сухой док, Святое озеро.

Центр посёлка немногим отличался от окраин – несколько обветшавших от  времени деревянных коттеджей и десяток кирпичных домов не меняли общего  впечатления – в глаза бросались всё те же чёрные покосившиеся сараи во  дворах да разбитые пыльные дороги.

– Как-то неблагоустроенно у вас здесь, – глядя в окно, разочарованно протянула  Ольга.

– После визита президента все надеялись, что денег подкинут, но  ничего не изменилось. Всё, что видите – построено ещё в советское время,  за двадцать лет появились только пара частных гостиниц да здание МЧС. И  ни одного метра жилья… – откликнулся водитель.

В окружении жилых домов, на огороженном пятачке, выложенном  тротуарной плиткой, высился деревянный поминальный крест, такой же, как и  остальные на Соловках. Рядом – гранитный валун с надписью «Соловецким  заключённым»…

За поездку водитель попросил шестьсот рублей.

– Дороговато за пять километров, прямо как в Москве…– заметила Ольга.

–  Мы же только летом работаем, зимой туристов почти нет. Зимой даже самолёты редко летают… – оправдался парень.

До отхода теплохода оставалась куча времени, и путешественницы решили  подкрепиться. Неподалёку от монастыря обнаружили домик с трогательной  вывеской «Чайная бухта». В маленьком кафе, украшенном искусственными  цветами, предлагали нехитрую еду, выпечку, чай из корней бадана и  традиционные напитки. За соседним столиком женщина ела простую гречневую  кашу, видимо, пришла на обед. Вбежали шумные иностранцы – парень и  девушка, увидели на витрине аппетитно выглядевшие пирожки, радостно  залопотали и, набрав снеди, ушли. 

Цены в заведении были сродни столичным, явно рассчитанным на туристов.

– Вы случайно не знаете, здесь централизованная канализация? – поинтересовалась Людмила у буфетчицы после посещения туалета.

– Не знаю, – смущённо ответила та, переглянувшись с помощницей. – Мы здесь не местные, только летом работаем.

– Судя по акценту, хохлушки, – определила Ольга, когда вышли из кафе.  – А вот и канализация, – показала она на дощатый щит среди травы, – всё  ясно, откачивают из ямы…

– Надо же, не ожидала увидеть здесь столько иностранцев, – поделилась Людмила.

– Судя по разговорам, больше всего финнов и немцев. Утром на причале  металась одна старушка, божий одуванчик с рюкзаком, по виду явно  иностранка. Я спросила по-английски, чем ей помочь, она только рукой  махнула и продолжала стучать в окошко кассы, повторяя на ломанном  русском: «Бьилет, бьилет».

– И как они не боятся здесь ходить в одиночку? – Людмила вспомнила  молодую пару в кафе: рюкзаки и грубые ботинки выдавали в них пеших  туристов.

– Да, некоторая доля наивности имеется, – согласилась Ольга. –  Европейцы всё вокруг воспринимают через своё мироощущение здравого  смысла и справедливости. Пока не наткнутся на что-нибудь дикое и  мерзкое. Хотя… некоторые специально ищут острых ощущений, чтобы  встряхнуться от пресной благополучной жизни, и потом, дома, среди  друзей, предстать настоящим героем и, сидя у камина долгими зимними  вечерами, рассказывать необыкновенные истории о дикой России и  непредсказуемых аборигенах сурового края…

Возле теплохода наблюдалась заметная суета – на пирсе и палубах  пассажиры сбивались в кучки и о чём-то тревожно переговаривались. Как  оказалось, причина для беспокойства была достаточно серьёзной – до  отхода оставалось всего полчаса, а один из катеров с туристами до сих  пор не вернулся. Раиса после архипелага Кузова была на  месте, значит, задерживались туристы с Заяцкого острова. Народ  напряжённо вглядывался в море, обсуждая причины возможной задержки.

Наконец долгожданный катер показался на горизонте и, спустя несколько  минут, под аплодисменты публики, приветствовавшей его, как героя,  пришвартовался к «Чернышевскому». Вероника стояла возле закопченной  рубки. Отыскала знакомых в толпе пассажиров, радостно замахала руками.

– Представьте себе, – не успев отдышаться, начала отважная  путешественница, с трудом поднявшись по трапу, – нас выгрузили на  острове, и катер ушёл назад. Вскоре гид сообщила: катер сломался… и  вместо двух часов мы бродили по острову почти пять! Хорошо, что кто-то  взял с собой еду и питьё – всё по-братски поделили. На всякий случай  начали присматриваться к часовне Святого Андрея – нужно же где-то  укрыться, если вдруг дождь пойдёт! А разбросанную по берегу ламинарию  стали пробовать на зуб, мало ли что… известий никаких… шутили, конечно,  но как-то вяло. С нами была старушка-немка, вот уж кто не унывал!..  Кстати, она неплохо говорила по-русски...

– Да, я видела её утром на пирсе, – откликнулась Ольга. – Отчаянная туристка.

Пассажиров пропустили через «рецепцию» и, убедившись, что все на  месте,  убрали трап. До отхода теплохода оставались считанные минуты.  Публика заполнила палубы, чтобы попрощаться с Соловками.

По пирсу степенно, будто по важному делу, прогуливался местный дедок –  со своим, одному ему ведомым, интересом. Подошёл к борту и стал  поглядывать наверх.

– А вы откуда пришли? – как бы между прочим, окликнул туристов.

– Из Москвы.

– А сейчас куда? Прямиком в Москву? – переспросил недоверчиво.

– Да, прямо в Москву. Через пять дней там будем…

Дед постоял минуту, будто раздумывая, и медленно пошёл прочь.

Он уходил в свою окраинную Россию с холодными ветрами и штормами, с  разбитыми дорогами и тёмными от дождей бараками, беспросветными буднями,  изредка скрашенными радостью от удачного улова, похода за грибами да  ягодами или от случайного заработка в короткую туристическую пору. Если  повезёт...

А красавец белый теплоход величественно отчалил совсем в другую  страну, которую дед видел только по телевизору. В том краю люди живут в  роскошных загородных особняках, за которыми ухаживают горничные и  садовники, а в больших городах сверкают стеклом и сталью небоскрёбы, и  чистые зелёные улицы радуют глаз цветами на огромных клумбах. Там редко  встретишь «Жигули» – по дорогам тихо шуршат шикарные иномарки с важными  парнями за рулём, одетыми по последнему слову моды и   предпочитающими  видеть рядом с собой девушек с внешностью героинь глянцевых журналов.  Там процветают рестораны, где можно пообедать, оставив месячную зарплату  соловецкого учителя.  

И отделяли эти две страны, казалось бы, всего-то пять дней ходу по  озёрам и каналам, да ещё сумма, неподъёмная для обычного жителя Соловков  – шестьдесят тысяч рублей.

Дед обречённо шёл к своему берегу и, наверное, в который раз  размышлял, почему так случилось, что между ним и этими беспечными  пассажирами, которых ждал вкусный обед и отдых после полученных  впечатлений, образовалась такая огромная, непреодолимая пропасть?

Вроде граждане одного государства…


 


 


Зона

 

На следующий день прошли Беломорско-Балтийский канал и встали на  стоянку в  маленьком посёлке Надвоицы, известном двумя интересными  объектами.

Один из них – зона строгого режима с вышками и автоматчиками по углам  высокого забора. Капитанша запретила даже близко подходить к тюрьме,  тем более, фотографировать, напугав: часовые могут открыть стрельбу.

А в двух километрах от посёлка, среди живописного хвойного бора  гремела неуправляемая водная стихия, стремительно мчавшаяся по  каменистым порогам и завораживая дикой первобытной мощью. На мелководье  поток чистейшей воды терял силу и становился совершенно прозрачным, и  под его искристыми струями гранитные валуны выглядели настоящими  камнями-самоцветами.

Такое вот случилось в карельском местечке странное соседство.

Слух о прибывшем теплоходе собрал на пристани местных подростков,  разложивших свой нехитрый товар прямо на земле. У девушки охотно скупали  коллажи из разноцветных лоскутков. Шустрый говорливый парень лет  четырнадцати небезуспешно убеждал каждого, проявившего интерес к  кусочкам горных пород, что это – самоцветы.

В стороне от места серьёзной распродажи скромно стояли два мальчика.  Один,  судя по чёрной шевелюре, южанин, предлагал скромный урожай с  огорода: пучки зелени, редиску и букет садовых цветов. Его белобрысый  товарищ высыпал из пакета сокровища, честно добытые со дна реки – мелкие камешки, похожие на хрусталь, голубые створки ракушек.

Покупатели к ним не подходили, никчёмный товар никого не заинтересовал.

Глядя на мальчишек, Людмила вспомнила историю, рассказанную возле  водопада Екатериной. Однажды несколько туристов решили развлечься,  великодушно предложив местным пацанам за купюру в сто рублей прыгнуть со  скалы в бурлящий поток. И те, не раздумывая, рисковали жизнями…

– Наверное, обладатели денежных знаков чувствовали себя в тот момент  этакими цивилизованными Джеймсами Куками среди папуасов, – с горечью  прокомментировала Вероника. И уже тише добавила, обращаясь к подругам. –  Постоянно наблюдаю, как внезапно свалившееся благополучие превращает  людей в закоренелых циников. Нувориши убеждены, что за деньги всё можно  купить, и делят окружающих на платёжеспособных и «лузеров», которых не  грех и унизить.

Поторговавшись для вида, Людмила купила у паренька кучку камешков и  ракушек. Потом долго, до самого отхода, стояла на палубе, наблюдая, как  пассажиры неспешно возвращаются на теплоход, а продавцы собирают остатки  товара. У мальчиков больше никто ничего не купил. Разочарованные, они  поплелись домой.

– Зачем вам эти камни? Их и в наших речках полно! – поинтересовалась Раиса.

– Чтобы дать мальчишке денег.

 

 


Вытегра. Белозёрск

 

На девятый день прошли по Онежскому озеру и Волго-Балтийскому каналу.  Смекалистый глава администрации небольшого городка Вытегра, служивший  когда-то на флоте, подогнал на понтонах списанную подводную лодку, и вот  уже пять лет судно исправно пополняло городской бюджет – почти каждый   проходящий мимо теплоход с туристами делал в этом месте стоянку. Как и  многие прибрежные городки в этих местах, Вытегра служила грузовой  пристанью до той поры, пока не были построены сухопутные дороги. С  достопримечательностями здесь было негусто – кроме подлодки, гостям  предлагали осмотреть мемориал воинской славы да Сретенский собор  девятнадцатого века.

Впрочем, по совету Екатерины, подруги посетили ещё одно, приятно  удивившее место – краеведческий музей. Здесь было тепло и уютно, как в  ухоженном и любимом хозяевами доме. В провинциальных, не испорченных  цивилизацией, местечках ещё можно встретить добросовестных служащих, с  трудом выживающих на нищенскую зарплату, но трепетно относящихся к  своему делу.

К вечеру теплоход подошёл к Новинкинскому гидроузлу и тремя шлюзами,  расположенными один за другим, поднялся на тридцать восемь метров.  Пассажиры долго не уходили с палуб, любуясь уходящими за горизонт  далями, прочерченными серебристой лентой каналов. Уже в сумерках  миновали самую глубокую, семнадцатиметровую шлюзовую камеру.

На следующий день капитанша обрадовала – «Чернышевский» зайдёт-таки в  Белозёрск. Помешать этому вполне мог плохой метеопрогноз. Высокие волны  – частое явление на Белом озере – были опасны даже для современного  теплохода, а в народе до сих пор жива невероятная история о том, как в  этих местах в XIX веке жертвами осенней бури стали шестьдесят два судна.

С трудом развернувшись в узком обводном канале, теплоход встал на  якорь возле городской пристани. Ветхие деревянные дома, жалкие остатки  асфальта на мостовой красноречиво говорили о царящем в городке  запустении. Туристы поплелись по пыльным улицам за девушкой-гидом, не  особенно надеясь получить яркие впечатления от местных  достопримечательностей – сначала к деревянной Ильинской церкви, затем к  остаткам земляного вала, сооружённого аж во времена Ивана Третьего.

«Реша русь, чудь, словене, и кривичи, и вся весь: «Земля наша велика и  обильна, а наряда в ней нет. Да поидеть княжить и володети нами». И  избрашися три братья с родами своими, и пояша по себе всю русь, и  придоша, старейший Рюрик седе в Новгороде, другий Синеус на Белеозере, а  третий в Изборске Трувор…», – так город впервые упомянули в летописи  862 года. Первоначально Белозёрск принадлежал киевским князьям и лишь в  четырнадцатом столетии присоединился к Московскому княжеству. Хлеб в  этих суровых северных краях не родился, зато рыбы, зверья и мёда было  достаточно…

На стенах полуразвалившихся домов, стыдливо прячущихся за ветхим  штакетником и буйными зарослями палисадников, виднелись таблички с  названиями улиц: Коммунистическая, Пионерская, 50 лет ВЛКСМ. Ещё  четверть века назад пафосные слова казались вполне уместными, теперь же  смотрелись жалко и трагично, словно немой укор поколению, сдавшему  революционные идеалы, а с ними и надежду на построение светлого  будущего. По правде сказать, следов советской эпохи в городке  встречалось немного, самым заметным и выглядевшим инородным телом, было  типовое здание торгового центра, прозванное местными «стекляшкой».

Город на берегу Белого озера почти в неприкосновенности сохранил свой  старинный облик. «Богатые», вычурной архитектуры усадебные дома с  облупленной штукатуркой; купеческие лавки на главной улице; виднеющиеся  отовсюду шатровые купола и церковные главы, увенчанные крестами; прудики  с гусями и утками – всё создавало атмосферу доброй провинциальной  старины. В Белозёрск, расположенный на Онежском торговом пути, купцы  привозили хлеб, железо, ткани, а вывозили отсюда, главным образом, рыбу.  Особенно славились белозёрские стерлядь, снетки и судаки. Город всегда  слыл рыбацким, купеческим, набожным.

Главной достопримечательностью местечка считался кремль и его  Спасо-Преображенский собор семнадцатого века. Выполненный в  традиционно-русском стиле, внешний облик храма совершенно не вязался с  его внутренним убранством, оформленным позднее в новомодном стиле  барокко. Иконостас походил на триумфальную арку с колоннами, витиеватыми  портиками коринфского ордера, скульптурой и пышной лепниной, и в  православном храме смотрелся чуждой, неуместной эклектикой.

– У меня полное ощущение, будто нахожусь в католическом соборе, – не удержалась Ольга.

Отход «Чернышевского» всколыхнул весь Белозёрск: редкого гостя  провожали и жители, отдыхавшие на песчаной косе, и ребятня, сбежавшаяся  на берег. Капитанша врубила «Прощание славянки» и, под бравурную музыку,  через специальный проём в дамбе, теплоход гордо проследовал на волю, в  Белое озеро.

 

 

Углич

 

Утро следующего дня порадовало отличной погодой – свежий ветерок  колыхал занавески в каюте, сияла на солнце гладкая, как зеркало, водная  гладь ультрамаринового цвета. Приближались к Угличу.

Город особенно выигрышно смотрелся с воды – отсюда можно было в  полной мере оценить красоту его парадного, узнаваемого фасада:  подновлённые яркой краской дворцы и храмы, похожие на сказочный лубок,  их отражения, дробившиеся в прозрачной воде разноцветным калейдоскопом. В  панораму волжских просторов гармонично вписывались и современные  мульти-звёздные гостиницы на изумрудном холме, и арки  гидроэлектростанции, и низкие берега, поросшие лесом.

– Надо же, как изменился Углич, – не удержалась Ольга, любуясь  открывшимся видом. – Всего три года назад я поднималась на этот берег по  каким-то деревянным сходням.

Огромные трёхпалубные теплоходы теснились у пристани и, словно  большие рыбы – икру, выпускали из себя нескончаемые толпы иностранцев.

Екатерина объявила двухчасовую стоянку.

– В какой-то Вытегре стояли четыре часа! Больно нужна была их  подводная лодка, там смотреть нечего, а в Угличе всего два часа! –  сердито проворчал пассажир, пробираясь к выходу.

– Наверное, стоянка денег стоит, – предположил другой. – Там было дёшево, а здесь, ближе к Москве, дороже…

Делать нечего, туристы почти бегом двинулись в сторону Кремля, минуя   палатки с матрёшками и ушанками – желанными сувенирами для хозяев  валютных кошельков.

– Не отставайте, – подстегнула группу местный гид. – Попробуем оторваться от иностранцев.

Все понятливо покосились на толпу шустрых то ли корейцев, то ли  японцев, напиравших сзади, и прибавили шагу. Рассматривать кремлёвские  соборы пришлось в перерывах между короткими перебежками. Не было лишней  минуты, чтобы как следует рассмотреть настенные фрески в церкви,  возведённой на месте гибели несчастного царевича Дмитрия – в соседнем  помещении уже галдели вездесущие азиаты.

Гид скороговоркой прострекотала положенный текст и предложила  самостоятельно посетить городские музеи: тюрьмы, водки, часов, игрушек –  все они располагались неподалёку от пристани.

Людмила недолго размышляла над выбором: ни часами, ни игрушками  Россия похвастать не могла. Водка – это скучно. Зато тюремная тема до  сих пор не потеряла актуальности…

Музей располагался в старом тесном помещении.

Женщина в костюме тюремного надзирателя пригласила посидеть в камере в  компании вора и денежного махинатора – восковые персонажи были  вылеплены с реальных людей.

– Очень полезно прочувствовать, что такое настоящая тюрьма, особенно  мальчишкам-озорникам, – назидательно произнесла смотритель, с лязгом  захлопывая железную дверь за добровольными узниками. В холодной серой  камере и впрямь стало не по себе: угнетала и убогая обстановка, и  ощущение замкнутого пространства, и неприятное соседство.

Вскользь осмотрев витрины с поделками зеков, Людмила остановилась возле книг – заинтересовал толковый словарь тюремной «фени». 

– Зачем нужен этот словарь в обычной жизни? – раздумчиво произнесла вполголоса, листая книгу. – Я же не учёный-лингвист…

– Не скажите, – многозначительно подхватила смотритель. – У нас такая  жизнь – не знаешь, что завтра случится, и где мы с вами будем… от  тюрьмы и от сумы, как говорится...

Слова, произнесённые просто так, походя, стали последней каплей –  Людмила пулей вылетела из мрачного помещения, ругаясь про себя: «Типун  тебе на язык... ишь, вошла в роль, тюремщица».

Полюбовавшись на красочные витрины музея игрушек, куда уже не  успевала, спустилась по залитой солнцем улице к набережной. «Что делать,  какая жизнь у нас, такие и шутки...», – подумала уже спокойнее.

Возле пристани, в тени деревьев стояла интеллигентного вида старушка с  букетиком пахучих оранжевых «ноготков». Судя по виноватому и  испуганному виду, ей была непривычна роль продавца: в грустном покорном  взгляде не было ни тени призыва к покупателю, а только стыд и  неловкость.

Воспоминания о незадачливой продавщице потом долго не давали покоя. Людмила корила себя за то, что прошла мимо, не купив цветы.

После Углича последней достопримечательностью оставалась только  Калязинская колокольня. Грустно возвышаясь над водой, башня слегка  наклонилась, словно   прислушиваясь к тайным, одной ей понятным  процессам, протекающим в каменных недрах и отмеривающим срок её земной  жизни. Останки обречённого сооружения, готового в любой момент навсегда  исчезнуть под водой, пассажиры созерцали в молчаливом почтении.

 

 


В Москву, в Москву!

 

Утром двенадцатого дня «Чернышевский» подошёл к Северному речному  вокзалу. Пока отдавали швартовы, путешественники облепили палубы,  отыскивая в толпе встречающих знакомые лица. По причалу, заставленному  шикарными иномарками, прогуливалась хорошо одетая, уверенная в себе  публика, казавшаяся гражданами какой-то незнакомой страны, совсем не  той, что видели пассажиры всего сутки назад, на других берегах и  пристанях – убогих и заброшенных. И невозможно было представить, чтобы  где-нибудь здесь стояла жалкая старушка с букетиком «ноготков»...

Из машины выпорхнула девушка, стриженная ёжиком и одетая по какой-то  дурацкой моде в лёгкий сарафан и сапоги, в голенищах которых болтались  худенькие ножки. Попыталась докричаться до матери на палубе – сообщить  что-то важное. Услужливый молодой человек в хорошем костюме подхватил  чемодан того самого мужчины, который в первый день круиза  разглагольствовал на шлюзе о советских временах, почтительно усадил его в  «Ауди» последней модели.

Сын Раисы приехал на пристань самым первым: боялся опоздать из-за  «пробок» и почти час томился в ожидании теплохода; рядом с ним стояла  жена,  вымученно улыбаясь свекрови.

За Вероникой заехал импозантный мужчина. Ольга взяла такси. Обе тепло простились с Людмилой, обещая поддерживать связь.

 

 


* * *


 

Поздней осенью Людмила просматривала газеты. Взгляд наткнулся на  фотографию крепости, которую после круиза могла узнать даже по  маленькому фрагменту. Соловки! Обожгли, взволновали воспоминания. Статья  кричала о спасении островов. Воспользовавшись кризисом государственных  институтов и безволием марионеточного министра культуры, Церковь стала  заявлять свои права не только на отдельные объекты Соловецкого  архипелага, но и на всю территорию. И тогда, чтобы попасть на острова,  светскому туристу нужно будет купить паломническую путёвку, внимать лишь  патриаршим «экскурсоводам» и осматривать только то, что рекомендуют  воцерковлённые – наместник святой обители подписал сам с собою акты о  передаче монастырю более сотни объектов из собственности музея.

– Опять раскол! Опять деление на «тех» и «этих», – огорчилась Людмила. – Ну

почему церковные начальники, не понимают, что такими поступками только отталкивают от себя людей?

Позвонила Ольге, та тоже возмутилась произволу.

Отсюда, из благополучной суетной Москвы, Соловки казались  заброшенными, беззащитными и жалкими, как бедный, но любимый  родственник.

Через десять дней газета напечатала ответ Московской патриархии. С  нарочито-трагической интонацией автор взывал к справедливости:  «…Появится ли на месте гибели жертв Соловецкого концлагеря музейный,  научный и учебно-просветительский центр их памяти, на чём настаивает  Патриарх? Либо же бизнес создаст здесь международный рекреационный центр  «а-ля-рюс» для ищущих отдыха и развлечения туристов».

На этот раз Ольга первая связалась с Людмилой.

– Читала ответ? Как хитро вывернулись! Патриарх настаивает! А в музее  до появления монахов, выходит, ничем не занимались? И посмотри, не  пишут, как будут расширять свои полномочия. О своих церковных  перспективах – молчок! Типа – это их внутренние дела, зато спекулируют  на больной теме, делая акцент на жертвах репрессий! А какова, по их  мнению, альтернатива? Или святая Церковь, или грязный бизнес – будто  остальное и не существует вовсе…

– Оль, я согласна с тобой, разве дело Церкви заниматься историей  лагеря и политических жертв? Она свои интересы блюсти будет! И про  узников станет излагать только в своём, церковном ключе. Ей не выгодно  разоблачать ужасы, совершённые государственной машиной. Церковь сейчас у  государства на посылках и делает всё, чтобы воспитать граждан в  повиновении властям. И это – притом, что государство у нас светское и  многоконфессиональное. Если Соловки принадлежат истории, всему народу,  почему именно Православная Церковь будет их собственником?

– Ты смотри, как по бизнесу прошлись! Хотя в земной-то жизни попы  предпочитают бизнесменов нищим бабулькам, да и сама Церковь бизнесом  вовсю занимается… какие же ханжи эти батюшки-менеджеры…

– Особенно возмутило: «Далеко не все работники музеев готовы  профессионально решать современные задачи общенационального значения.  Церковь же только приступает к формированию комплексного долгосрочного  проекта сохранения и восстановления Соловков...», – зачитала Людмила. –  То есть, якобы у них есть план спасения святыни, а  музей не готов. Лихо  закручено! Да ещё сомневаются в профессионализме музейных  сотрудников...

– Печально, но государство всерьёз не занимается ни культурой, ни  историей – этим и пользуются православные идеологи, интерпретируя  отдельные факты исторического прошлого в своих целях. Церковь шаг за  шагом прибирает к рукам культурные ценности, и практика показывает – со  временем, даже если не может обеспечить их сохранность, хрен у неё  что-то отберёшь, просто-напросто не допустит общественность до объектов,  отговорится «святыми тайнами».

– Соловки жалко. Обездоленная российская глубинка. Во все времена им не хватало внимания…

– И правды… как, впрочем, и всей России… 

 

 


* * *


 

Ровно через год на Волге затонул двухпалубный теплоход такого же года  рождения, что и «Чернышевский», только местом создания судна была не  Германия, а Чехословакия, впрочем, тоже вполне приличная страна. Тому  теплоходу повезло меньше: посудина тридцать лет не проходила  капитального ремонта, работая на износ, на прибыль, и унесла за собой на  дно сто двадцать жизней.

Одна трагедия за другой сотрясают страну, всё дальше отдаляются друг  от друга две России – центральная и окраинная. И не только расстояния и  отсутствие дорог тому причиной, но и чудовищная социальная пропасть –  результат воровства, лжи и лицемерия власть предержащих.

Больно за страну, в которой не о чем поговорить двум пожилым женщинам  – москвичке Раисе и старушке из Углича, пытавшейся продать букетик  «ноготков». Обе честно отработали на своём веку, но одна волей случая  попала в «успешную Россию» и отдыхает в круизах, а другая прожила на  окраине и потому еле-еле перебивается на пенсию.

Они не поймут друг друга. И нет у них общих тем для разговора...

Что с тобой, Россия? Очнись. Вспомни о святынях, принадлежащих всему  народу. Помоги выжить российской глубинке. Сбереги главную свою ценность  – людей.