Борис Сандлер

Катафалк. Пер. с идиша Юлия Рец

                                                                   1

Эта история началась в начале шестидесятых, в самый разгар войны, которую Никита Хрущев развязал против Всевышнего.  Не вдаваясь в политику, можно лишь гадать, раздосадовал ли Всемогущий первого человека Московского Кремля лично, но так или иначе, из Кремля были спущены все злобные псы, которые накинулись на преданных служителей господа и на святые места по всей стране. 

Само собой, наш городок, обозначенный на административной карте Советского союза именем Холуевка, тоже был втянут в водоворот антирелигиозной кампании.

Помимо общепризнанного административного названия, еврейские жители городка унаследовали от предков еврейское имя Халоймевка, которое некогда носил старый бессарабский штетл. Поэтому можно было услышать как официальное, так и еврейское название, а иногда и оба вместе – Холуевка-Халоймевка.

Первыми жертвами на поле боя стали две церкви и единственная синагога.

Вскоре после ликвидации зримых пережитков прошлого, местные обитатели заметили, что по разбитым, ухабистым, улочкам и переулкам нашей Холуевки-Халоймевки колесит странный автоагрегат, невиданная помесь грузовой машины с автобусом. Техническая диковина привлекла внимание местных зевак не только необычной формой, но и цветом – была она черной, как гуталин, и отполированной до блеска. Весенние солнечные зайчики бесстрашно танцевали на крыше черного монстра, не опасаясь соскользнуть вниз и, упаси боже, упасть под колеса. Четыре узких оконца по обеим сторонам странной машины изнутри были задернуты черными шторками, чтобы снаружи не проник ни один живой лучик. Два передних стекла почти скрывaли темную фигуру, которая дергалась и кивала в такт, повинуясь воле разбитой мостовой.

Немногочисленные собаки, которых голод выгнал на дорогу в погоню за оброненным куском, в ужасе от дикого вида огромного железного пугала с двумя выпученными глазищами-фарами, горящими средь бела дня, с визгом отскакивали в сторону, как казалось, даже не успев испытать страх быть раздавленными.

Возможно, фары горели потому, что шофер просто забыл их выключить, а возможно, наоборот, так они посылали сигнал миру и далекому темному космосу.

           Местные бездельники, от мала до велика, облепили странную штуковину и сопровождали ее, что-то выкрикивая и размахивая руками – то ли стараясь в чем-то кого-то убедить соседа, то ли чтобы разогнать чад, который с грохотом выстреливался между задними колесами. 

В какой-то момент вся процессия замедлила ход, раздались громкие хлопки, выбросившие особенно черный дым, и вдруг наступила тишина.

Едкая немота улицы былa быстро нарушенa. Зло хлопнула дверца черного окаменевшего создания, и появился водитель. Дым все еще стоял стеной, и сквозь него прорезался хриплый низкий голос:

– Холера на твои железные внутренности!

Дым почти рассеялся, и народ вздохнул с облегчением. Очевидно, они ожидали увидеть беса с рогами, a нарисовалась всего лишь недовольная физиономия слесаря Захара. Про Захара Приблуду говорили, что в eгo руках любой кусок железа превращается в золото. Когда в селе стало известно, что в космос был запущен «спутник» и что спутник летает вокруг Земли и посылает сигналы «пи-пи-пи», это зацепило Захара до кишок. Он заперся в своей слесарне, и через неделю весь городок пришел в восторг. Наш Захар скрестил утюг с настенными часами, и этот утюг не только гладил, но и каждый час выкрикивал три раза «ку-ку».

Начальство нашей Халоймевки, узнав про такую диковинку, немедленно послало утюг-часы в Москву на всесоюзную Выставку Достижений Hародного Xозяйства. Понятное дело, что изобретение нашего Захара Приблуды стало бы лучшим, но нашелся другой народный умелец, который придумал соединить утюг с радио. И тот утюжок дважды в день, в 6 утра и в 12 ночи, играл гимн Советского Союза.

Когда эта весть достигла Халоймевки, наши евреи сразу сказали: «Как же! Дадут еврею быть первым!». Как бы там ни было, Захар, тем не менее, получил специальную почетную грамоту «Народный рационализатор».

Такое признание на высшем уровне его, очевидно,еще больше вдохновило. Он снова заперся в своей слесарне и через несколько недель выкатил оттуда свое новое изобретениe – велосипед с маленьким моторчиком между педалями, а вместо руля в строны торчали два острых длинных крыла. Да, и еще сзади из-под сидения выглядывала закрученная трубка.

Любопытствующие, тут же окружившие новое чудо техники, никак не могли взять в толк: мотор – это еще понятно, но для чего здесь крылья? Да еще и словно в насмешку закрученная в поросячий хвост трубка! К тому же, в нашем городке некуда было лететь, разве что, с одной крыши на другую, чтобы пересечь улицу, которая во время дождя превращалась в болото…

Захара разговоры местных остряков трогали мало.

Не теряя времени, он вытащил противогаз из перекинутой через плечо темно-зеленой торбы и нахлобучил его себе на голову.

Из толпы послышался голос:

– Захар, ты думаешь, тебе в небе не хватит воздуха?

Несколько минут смешки перекатывались над площадью – кусочком асфальтированой площадки в центре Халоймевки-Холуевки, прямо напротив сельсовета, которую наш народный рационализатор избрал для испытания своего уникального аппарата, даже названия еще не имевшего. Ржание мгновенно прекратилось, когда Захар что-то крутанул под сиденьем. Раздались короткие щелчки, и из трубки вырвался розово-фиолетовый огненный столб.

Захар лихо вскочил на сиденье, как будто в лучшие свои годы служил в дивизии легендарного маршала Буденого. Он снова что-то дернул, теперь уже на руле, и оттолкнулся ногами от земли. Велосипед-аэроплан помчался по площади, разгоняя перепуганных зевак. Однако было ясно, что гипсовый бюст Ленина, который, никого не трогая, задумчиво стоял  себе в центре площади, дорогу Захару не уступит. Оба были на волосок от катастрофы. Над площадью повисла тишина безысходности. Все, кто там находились, в том числе, два подбежавших милиционера, так и вросли в растрескавшийся черный асфальт…

Но чудо всё-таки случилось. Удивительный  аппарат, вместе с его изобретателем, подпрыгнул, перескочил через монумент и понесся над крышами и улочками нашего городка…  

Вскоре на центральной площади собрался чуть ли не весь городок. Сам собой образовался митинг. Возле трибуны, принесенной из исполкома, опираясь на свой велосипед-аэроплан, стоял Захар Приблуда собственной персоной, понятно, уже без противогаза. Его молчаливое лицо сияло, и сияние это отражало радость и гордость народа.

С трибуны несся полный важности голос председателя исполкома, товарища Фарцелаке. «Теперь, – выкрикивал он, – наш городок получит, наконец, статус районного центра!... (Бурные аплодисменты).  Более того, мы станем центром для всех рационализаторов нашей большой страны!   (Бурные аплодисменты, прерываемые  громкими криками «ура!!»).

О получении административного статуса районного центра мечтало не только начальство во главе с председателем Фарцелаке и главным бухгалтером товарищем Цедербаумом. Все жители, независимо от национальности и веры, уповали на этот жизненно важный статус как на залог лучезарного завтра. Ведь тогда этот забытый богом уголок получил бы детский сад, дa и ученикам по окончании начальной школы не пришлось бы каждый день ездить за двадцать с лишним километров в среднюю школу районнoгo центрa. И на полках единственного магазина, уставленных лишь банками с березовым соком, прозванным жителями «здравствуй, Русь», появятся и другие продукты питания, и товары для дома и хозяйства, не говоря уже об одежде и обуви. Совсем уж пламенные оптимисты надеялись, что благодаря изобретению Захара в дома теперь уж точно проведут воду и даже не будут по ночам отключать электричество….

Возможно, эта мечта моих земляков исполнилась бы, ведь изобретение Захара было не только сугубо гражданского свойства, но также военно-стратегического масштаба! Ведь такими велосипедами-аэропланами можно было бы вооружить всю советскую армию! Однако за кулисами Кремля приняли совсем другое решение: началась печально известная борьба с внутренним врагом – религией и ее проповедниками, потому что именно они сдерживали прогресс и движение к светлому завтра.

Наша администрация получила сверху прямое указание и четкие инструкции, каким именно образом нужно проводить партийные акции. Так, в один день были закрыты две церкви и единственная синагога, которая была построена сразу после войны, точнее – перестроена из полусгоревшего во время войны еврейского дома.

С одной стороны, действия власти, конечно, задевали религиозные чувства части населения, но это была небольшая, отсталая и к тому же пожилая часть. С другой стороны, в одной церкви открыли спортивную школу, в которой так нуждалась наша молодежь, в другой церкви планировали сделать планетарий, где жители нашей Халоймевки-Холуевки смогли бы вечерами ближе знакомиться с космосом и, глядя в телескоп, своими глазами убедиться, что никакого Бога не существует.

Синагога тоже не была забыта и из «места мрака» превратилась в «место света» - в детскую библиотеку, носящую имя молдавского классика Иона Крянгэ. 

Разве в такое судьбоносное время было до чуда-велосипеда Захара Приблуды?! Но народного рационализатора не забыли. Точнее, о нем вспомнили, когда во время обсуждения первых итогов антирелигиозной кампании на закрытом заседании исполкомa вдруг спохватились, что один пункт московской директивы все же остался торчать ни туда, ни сюда. А именно – похороны.

Чтобы похоронить покойника, будь он христианином или евреем, нужно его предать земле. До сих пор это делалось на старый манер. Христиане несли покойного в гробу, с дьяконом и священником во главе процессии. Священник, одетый в свои золотые одежды, всю дорогу до кладбища махал своим чадящим кадилом и что-то бормотал себе под нос. Большой деревянный крест, обмотанный полотенцем, в котором, качаясь, висел, белый плетеный хлеб, двигался поверх непокрытых печальных голов.

Еврейского покойника, в сопровождении скорбящих близких, друзей и соседей, везли к кладбищу на носилках, покрытых черным покрывалом. Похороны всегда были событием. И размах похорон свидетельствовал о том, насколько важной персоной человек был при жизни. 

Христианское и еврейское кладбище находились в разных концах городка. Еврейское кладбище – в восточной стороне, а христианское – в западной, потому что, как говорится в Писании, Восток с Западом никогда не сойдутся…

Захара вызвали в исполком, где он провел без малого три часа. Оказалось, что никто, кроме главбуха Цедербаума, в жизни не видел настоящего катафалка. Уже само название звучало странно, и даже устрашающе. Товарищ Цедербаум все Захару объяснил и даже художественно изобразил на бумаге диковинную машину, которую он, товарищ Цедербаум, будучи студентом, видел когда-то в румынском городе Яссы.

Так, опираясь на бухгалтерский рисунок, утвержденный председателем Фарцелаке и пятью другими членами, начал Захар свою работу. Но прежде, чем он взялся за дело, ему велели подписать бумагу «о неразглашении тайны». «Мало ли что», – решило  начальство, – «враги страны в целом, и враги городка, в частности, только и ищут щель в «нашем плетне», чтобы сунуть туда свой вражеский нос. С другой стороны, лучше было пока хранить молчание, чтобы не вызвать лишних разговоров или, упаси боже, паники среди местного населения.

Времени у Захара было немного. Последние слова, с которыми его проводил к двери товарищ Фарцелаке, звенели у него в голове, придавая мужества, когда он днями и ночами сидел в заточении в главном гараже села: «Помни, Захар, покойник не может ждать!»

Через три недели Захар начал испытывать свое новое изобретение на улицах Холуевки-Халоймевки.

 

                                                                   2

Выдохнув все ругательства на одном дыхании, как будто слова были нанизаны на колючую проволоку, наш народный изобретатель и рационализатор окинул взглядом озадаченную толпу.

– Нууу, – протянул Захар, делая широкий жест, которым матерый гармонист растягивает мех своей гармошки, – как вам нравится мое новое изобретение?

На растерянных лицах зевак отпечаталось больше вопросов, чем ответов. И вопросы посыпались:

– Это что за черная зверюга?

– Чего она рыщет здесь? Что высматривает?

– Она только ездит или еще и летает?

– Уж не новая ли это напасть на наши головы, упаси боже?

Вопросы продолжали падать на болотистую Халоймевскую землю. Они напомнили Захару ворованные недозрелые яблоки, которые он в детстве с удовольствием тряс с дерева в соседском саду, а сегодня сводившие ему челюсти своим терпко-липким вкусом. Cплюнув в сторону, Захар ответил на все вопросы короткo: «Катафалк!».

Услышав такое название, оторопевшая толпа сначала должна была его переварить.

– Ката... что? – послышался тоненький дрожащий голосок.

Захар лишь высморкался на землю и, махнув рукой, пошел продолжать свою ответственную работу – завет товарища Фарцелаке «Покойник не может ждать!» подгонял его, не позволяя терять ни минуты.

В конце недели, теперь уже организованно, был произведен «торжественный выезд катафалка на улицы Холуевки-Халоймевки». Маленькая площадь была затоплена людьми, одетыми как на первомайскую демонстрацию. Катафалк с покойником стоял прямо напротив наспех сколоченной сцены, украшенной венками. На сцене была вся администрация исполкома, а также важный гость, делигированный из районного центра. Над их головами, на двух жердях, прикрепленных по обеим сторонам сцены, колыхался транспарант с большими белыми буквами на красном фоне «Коммунизм – наша конечная цель!»

У самого края сцены на скамеечке сидела пожилая женщина в черном и с черным платком на голове. Весь городок ее знал, потому что Галина Павловна Гнатюк, вдова покойного, была учительницей нашей начальной школы.

Нужно сказать, что, пока Захар Приблуда испытывал свой катафалк, администрация села тоже не сидела сложа руки. Ведь успешную антирелигиозную кампанию надо было и закончить не абы как, не обыденно, а на высокой партийной ноте. В качестве кульминации нужно было устроить образцовые похороны на новый манер.

A для такого ответственного и торжественного мероприятия, понятное дело, требовалась и важная персона, чья биография отвечала бы всем московским инструкциям и требованиям. Обсуждались три кандидатуры тех, кого к тому моменту требовалось похоронить. Кандидатура габая синагоги сразу отпадала, конечно же, упаси боже, не потому что он был евреем. Реб Мовше, бедняга, пал жертвой антирелигиозной кампании. Он так перепугался, что нe сегодня-завтра его придут арестовывать, что его хватил апоплексический удар. Месяц он пролежал прикованным к постели и прямо накануне торжественного митинга умер.

Вторая кандидатура была подходящей по всем параметрам. Это был порядочный человек, отец троих детей, почти не пил, на работе его характеризовали положительно. Но был один, но важный недостаток – он не был членом партии.

Третий кандидат, товарищ Гнатюк, имел все достоинства: коммунист ленинского призыва, то есть, с 1924 года, когда умер вождь мирового пролетариата, ветеран войны и многолетний директор автопарка. Было, правда, одно «но», которое, возможно, могло помешать тому, чтобы его имя навсегда было вписано в историю Холуевки-Халоймевки. По поводу его смерти по городку ходили «ужасные слухи». Что именно? Что умер oн не в своей постели, и даже xyжe – не в постели жены! К тому же, несчастье случилось не в самом городке, а в санатории, куда его послал профсоюз подлечить сердце. Человек в его возрасте и с его положением в холуевском обществе должен был вести себя прилично. Словом, нашим сплетникам было о чем посудачить. При других обстоятельствах этот аморальный акт товарища Гнатюка, несомненно, обсуждался бы на партийном собрании, но, как сказал председатель, товарищ Фарцелаке, «покойник не может ждать!»

Торжественный митинг на центральной площади начался, и, как подчеркнул представитель районного центра, вместе с ним стартовала «новая эра в социальной жизни Холуевки-Халоймевки, в частности, и всего Советского Союза в целом». Про самого покойника начальство особенно не распространялось, только упомянуло, что товарищ Гнатюк всегда был предан своей работе и сражался за светлое завтра. К концу было подчеркнуто, что он ушел из жизни как настоящий коммунист –  «на поле брани». При этих словах вдова вздрогнула и зарыдала.

Администрация и вдова сели в катафалк, и в насыщенной печалью атмосфере Холуевки-Халоймевки раздались первые звуки траурного марша Шопенa . Играл любительский духовой оркестр местного Дома культуры. Народ тяжело двинулся за черным катафалком, честь вести который доверили изобретателю Захару Приблуде.

           ...Жизнь в нашем городке с ее заботами пошла дальше своим чередом. «Черная зверюга», как халоймевские шутники окрестили изобретение Захара, перестала вызывать недоверие. Народ уже сжился с разного рода переменами в жизненном устройстве, который время от времени нарушался очередным приказом или директивой, «спущенной сверху».

Hесмотря на такую успешную антирелигиозную кампанию, статус районного центра наш городок так и не обрел. Поэтому жители вынуждены были и дальше влачить свое существование без особенных льгот и привелегий. Кому все это действительно сыграло на руку, так это Захару Приблуде. Он по праву был назначен директором автопарка и занял место ушедшего товарища Гнатюка. Теперь ему было не до изобретений. День и ночь он был поглощен своей новой работой. Как выяснилось, предыдущего директора автохозяйство городка заботило мало.

Кто знает, как повернулось бы колесо судьбы Захара Приблуды, если бы  не  так называемый израильско-арабский конфликт. Репродуктор на центральной площади в те летние дни едва не лопался от гнева и злобы. Сочетание слов «израильско-арабский» нависло над Халоймевкой, как темная туча, грозящая выстрелить градом, от которого побьются все стекла и продырявятся крыши еврейских домов. Халоймевские евреи бормотали, как в горячке: «Как же так, где мы, и где агрессор… Почему мы должны страдать из-за них?!» - слышалось с одной стороны. С другой стороны шепотом и осторожно: «Наши братья и сестры проливают кровь, а мы сидим здесь и мечтаем о светлом завтра!?»

Захар, упаси боже, глухим не был, и его уши тоже улавливали и истерические вопли репродуктора, и душно-беспомощные ссоры его земляков. A eщё он вслушивался в короткие сигналы, перемешанные с шумом и треском. В армии, где Захар отслужил три года радистом, ему самому приходилось выполнять такого рода работу – глушить  вражеские радиоволны . Поэтому сейчас ему не трудно было найти средство, чтобы очистить голос Израиля от зловредного треска. Его новое изобретение напоминало  сделанный из проволоки веник, который опускался в дымовую трубу. Халоймевские остряки снова нашли бы над чем посмеяться: «Теперь Захар скрестил антенну с веником!» Если бы только знали...

До поздней ночи, в темноте Захар сидел у своего «ящичка» и вслушивался в далекий, но от этого ставший еще более дорогим голос незнакомого диктора. Тот на идише вверял истинную правду о том, что происходит сейчас в еврейской земле. Захар поймал себя на мысли, что до сих пор его мало беспокоило, что там происходит, в этой маленькой стране, которую кучка упертых упрямцев выклянчила у мира... Среди «настырных попрошаек» была и его собственная сестра Мириам. Он был еще ребенком, когда она покинула дом и отправилась с женихом, как говорил отец, «в пустыню» –   строить «еврейскую страну». Захар даже не помнил ее лица. Война и собственные невзгоды вычеркнули и стерли из его памяти этот кусок жизни... Не вычеркнутым и не стертым осталось только то сокровенное, что было спрятано от злого глаза и злобных слов.

Спор между двумя сторонами Халоймевских евреев продолжался не больше и не меньше, чем шесть дней – ровно столько, сколько длился «конфликт» между пятью большими арабскими странами и маленькой еврейской страной. Потом местная суета отвлекла евреев от мировых проблем, и они снова погрузились в собственное болото. Тем не менее, репродуктор на центральной площади Холуевки-Халоймевки продолжал разрываться, посылая гром и молнии в адрес израильского агрессора, но к злобным речам даже среди нееврейского населения уже мало кто прислушивался. Более того, теперь на рынке можно было услышать: «Ты только посмотри, Мойша-то тоже может сдачи дать!»

           Захар Приблуда продолжал жить обыкновенной жизнью старого холостяка, которая особого внимания односельчан не привлекала. Даже свахи на него махнули рукой: «Ай, совсем пропащий!». Действительно, Захар, как и раньше, пропадал на работе, но никому, даже умнейшему в Халоймевке еврею, главбуху Цедербауму, не могло прийти в голову, чем это директор автопарка так занят, что пропадает на своей работе круглосуточно. Быть может, он обдумывает новое техническое чудо, которое принесет Холуевке-Халоймевке такую славу, что будет уже просто стыдно не наделить городок статусом районного центра?  

Очевидно, размышляя подобным образом, главбух был прав. Но не совсем. Всей правды ни одна живая душа не должна была знать и не знала. Захар сам иногда сомневался, стоит ли вообще реализовывать его план, и не приведет ли эта затея на путь, который может окончиться очень горько. И не только для него одного, но для всех евреев городка?!

Говорят, что у тайны хромые ноги, и рано или поздно она попадает в свою собственную  западню. Так и случилось с нашим изобретателем и народным рационализатором. Его тайна так его захватила, что освободиться от нее Захар уже не мог. После работы, запершись в гараже автопарка, он все ночи напролет колдовал над своим новым изобретением. И день испытания настал. В последнее воскресенье лета, на рассвете, когда все жители Холуевки-Халоймевки еще смотрели прекрасные сны, из гаража выехала всем известная «черная зверюга». За рулем сидел единственный пассажир и шофер – изобретатель Захар Приблуда. Покружив по извилистым улицам родного городка, как бы  прощаясь с ними, катафалк отправился не своим обычным маршрутом, а повернул на широкую догогу, ведущую к румынской границе….

 

                                                                     3

Два года назад, когда в Израиле отмечали 50-летие Шестидневной войны, в Доме евреев Бессарабии «Бейт-Егудей-Бессарабия» в Тель-Авиве проводилось праздничное мероприятие, посвященное этой дате. Мой друг, входивший в администрацию, пригласил меня на праздник. Он сказал, что среди почетных гостей будет и мой земляк, видная персона в израильской военной индустрии. Он уже давно на пенсии, но «такие головы»  (друг сделал многозначительное лицо) на произвол судьбы не оставляют даже в весьма солидном возрасте. «Я тебя с ним познакомлю» . 

Мой друг назвал имя важной персоны, но в моей памяти оно воспоминаний не вызвало. Тем не менее, во время мероприятия я напомнил моему другу о его обещании.

– Да, конечно, – спохватился он, – пойдем, я тебя представлю.

Он подвел меня к столику, за которым сидел старый худощавый еврей, и рядом с ним женщина, намного моложе его. Как вскоре выяснилось, это была его жена. Услышав, что я родился в Халоймевке, он рассмеялся и с заинтересованностью в голосе повторил:

– Халоймевка?! A женщина бросила на нас странный взгляд, каким смотрят сабры на отсталых евреев галута.

Его полное имя было Захария Дрор, но меня он попросил называть его так, как звали в нашем городке – Захар.

–  Ты не против, Диночка, – обратился он к жене, – если мы пройдем с молодым человеком на веранду? Здесь шумно…

Он довольно легко для своих лет поднялся со скамейки, так что теперь я мог видеть его в полный рост. Маленький, он был одет в легкую куртку, из-под которой, как ещё носят здесь старые кибуцники, выглядывал воротничок голубой рубашки. Коротко стриженный седой ежик волос шел его загорелому лицу, иссеченному глубокими морщинами на лбу и по обеим сторонам чуть приплюснутого носа.

Как только мы остались на веранде одни, господин Дрор торопливо вытащил из кармана пачку сигарет с зажигалкой, закурил и вместе с клубом дыма выдохнул:

– Что же вы молчите, дорогой, рассказывайте, рассказывайте, я не был в Халоймевке уже полвека!

– Халоймевки уже давно нет, – заметил я, – остался только районный центр Холуевка…

– Наконец-то!  – неожиданно обрадовался он, – получили-таки долгожданный статус.

– Да, в середине 70х. Но к тому времени халоймевские евреи потихоньку начали покидать городок – молодежь перебралась в города, старики – на кладбище…

Господин Дрор нетерпеливо перебил меня:

– А памятник Ленину стоит еще на центральной площади?

По правде говоря, его интерес к скульптурному шедевру меня несколько смутил и обескуражил.

– Сейчас не знаю… В начале 80-х, когда мои родители покидали село, он еще стоял… Но почему вы об этом спрашиваете?

Старик посмотрел на меня снизу вверх, и в тот момент маленьким себя почувствовал я. Он рассмеялся:

– Еще секунда, и я столкнулся бы с вождем мирового пролетариата!.. – он закашлялся. Отдышавшись, принялся вспоминать дальше:

– Мой велосипед-аэроплан спас нас обоих …

При последних его словах в моей памяти шевельнулась тень воспоминаний детских лет. Я осторожно спросил:

– Простите, господин Дрор, может, я не должен спрашивать… Какая прежде у вас была фамилия?

Он усмехнулся, как бы вглядываясь в себя.

–  Захар Приблуда…

...В те далекие годы весть о том, что директор автопарка вдруг исчез вместе со своим великим изобретением – катафалком, вызвала в Холуевке-Халоймевке настоящий переполох. Из районного центра тут же приехала комиссия. Всех трясло – вот так дела! Ведь Захар Приблуда был не просто жителeм нашего городка, но изобретателeм, народным рационализаторoм, признанным в Москве. К тому же, он стоял во главе важного хозяйственного объекта. Можно сказать, стратегического объекта нашего хозяйства. И разве это не провокация – оставить село без катафалка?!

В исполкоме сидел человек, специально прибывший аж из Кишенева, и с раннего утра до поздней ночи допрашивал всех взрослых жителей Холуевки-Халоймевки. И хотя он был одет в штатский костюм с галстуком, все знали, кто он такой.

В те дни слова председателя звучали уже как приговор суда: «Покойник не может ждать!»

Обо всем этом я рассказал моему земляку на веранде Дома евреев Бессарабии и теперь надеялся услышать, что же произошло с ним после его исчезновения из городка.

– Об этой авантюре, –  раздался его низкий голос, – куда лучше рассказал бы знаменитый барон Мюнхгаузен!

Господин Дрор выдержал паузу, как будто ему нужно было перелистать страницы в истрепанной книге его воспоминаний, и продолжил:

– Как вы знаете, сразу после того, как Израиль разгромил арабские войска, Советы разорвали дипломатиеческие отношения со страной. Более того, весь так называемый социалистический лагерь последовал за Советами, чтобы угодить московскому хозяину. Но Румыния Чаушеску отношения не разорвала. Я об этом помнил, потому что именно Румыния стала моей единственной дверкой, чтобы бежать в Израиль. Тем более, что из Халоймевки до румынской границы не дальше кошачьего прыжка.  Попасть на другой берег было cамым трудным пунктом моегo планa. Граница, как вы знаете, проходит прямо по реке Прут. Плавать я тогда не умел и до сих пор не умею. Но я же был народным рационализаторoм Советского Cоюза! Я положился на свою смекалку, решив, что, благодаря ей я благополучно переправлюсь через реку…

В эту минуту к моему земляку подошел молодой человек, и по его внешности нетрудно было догадаться, кто он такой. Господина Дрора охраняли по сей день.

– Дорогой, – недовольно, но мягко сказал ему мой земляк, –  скажи, пожалуйста, Диночке, что через несколько минут…

Молодой человек кивнул и покинул нас.

– К месту, где я планировал пересечь границу, прибыл к вечеру. Укрывшись в лесочке, я ждал полной темноты...

Прорвавшись через кордон, я приготовился форсировать реку. Тут на меня напал страх: а что, если мое изобретение не оправдает себя? У меня же не было возможности его испытать… И я въехал в реку… И, представьте себе мою радость, когда я почувствовал, что катафалк медленно поднимается над водой, как будто с четырех сторон его подняли домкратaми. Это надулись специально приделанные к моей «черной зверюге» резиновые баллоны, и она, как настоящий корабль, понеслась над водой к румынскому берегу…

Господнин Дрор протянул мне руку и прибавил с юношеским жаром в глазах:

– Дальше уже не столь захватывающе, но, в любом случае, Спилбергу моя история понравилась бы, скажите, а?

Я вернулся к моему другу:

–  Ну, и как тебе нравится твой земляк?

 – Фантастика!

Мой друг склонился ко мне, и как раньше, когда он дал мне понять, с какого рода изобретениями связан мой земляк, тихо сказал:

– Я слышал, что господин Дрор и к «Железному куполу» тоже свой ум приложил. И что систему даже хотели в его честь назвать «Купат Захария», но… Завистников у нас тоже хватает…

Уже позже я подумал, почему наш Захар Приблуда выбрал себе такое странное израильское имя? Ведь «дрор» на иврите означает «воробышек»... Cерая птичка... И тут же спохватился: ведь «дрор» также означает желание быть свободным. Свобода!

 

                                                                                     Перевела с идиша Юлия Рец

 

Борис Сандлер, известный еврейский прозаик, родился в 1950 году в молдавском городе Бельцы. Был профессиональным музыкан­том,а после окончания Высших литературных курсов при Литин­ституте им. Горького (Москва, 1981-1983), работал на молдавском телевидении, где вел программу на идише «На еврейской улице».

В 1992 году Б.Сандлер репатриируется с семьей в Израиль. Ра­ботает в Еврейском Университете (Иерусалим); возглавляет изда­тельство «Лейвик-фарлаг» и издает единственный в мире детский журнал «Кинд-ун-кейт».

С 1998 г. по 2016 главный редактор старейшей еврейской (идиш) газеты «Форвертс».

Издал 15 книг прозы и стихов. Книги и отдельные произведе­ния писателя переведены на русский, английский, немецкий, фран­цузский, иврит и другие языки. Лауреат ряда престижных премий в Израиле, Канаде и США.

Живет в Нью-Йорке.