Юрий Гундарев

Спас. Стихотворения

Ода радости

 

Солнечный‚ райский оттенок: ра-дость.
Я просто так‚ первобытно и беспричинно
с воистину волчьим аппетитом Сократа
мир поглощаю: мчащиеся машины‚
запаздывающую маршрутку даже‚
всех женщин старше набоковской героини‚
немое тысячеглазие многоэтажек‚
вытянувшихся мостов синие линии‚
графику неба‚ разрисованного ветками‚
воспитательницу‚ переходящую дорогу
с флажками и розовощёкими детками‚ —
радуюсь истово‚ слава Господу Богу!
Я — профессор‚ преуспевающий‚ бодрый‚
превративший цветочницу в прекрасную леди‚
с упрямым постоянством влюбляюсь в Одри‚
загоняя себя добровольно в сети.
Чувство преодоления мировой стихии
распирает до апофеоза малеровских симфоний‚
хочется бежать под дождём‚ читать стихи и
не бояться ни смерти‚ ни грома‚ ни молний.
Хочется свершить геронтологический переворот:
любить до самой глубокой старости.
Стало быть‚ не оборачиваясь‚ только вперёд – к радости!

 

 


Возрадуйся снегу!

 

Возрадуйся летящему в воздухе снегу,
касанию его детского поцелуя,
встречай долгожданного вестника с неба
стоя, как Генделево «Аллилуйя!»


Возрадуйся звенящему в воздухе смеху,
бесшумному скольжению лыж,
блаженству куда-то бесцельно ехать,
как едет на санках малыш.


Возрадуйся ниспосланному свыше свету,
прощению грехов и обид.
Возрадуйся доброму, от души, совету,
возрадуйся жажде любить.


Возрадуйся грядущему и оному,
и, самое главное, — тому, что есть.
Каждому, как монаху Петра Мамонова,
собственный крест несть.


Возрадуйся несущемуся в воздухе бегу
тающих на ладони минут.
Возрадуйся снегу!
Возрадуйся снегу!
Возрадуйся, что тебя ждут.

 

 


Пятистрофие

 

Я на коленях попрошу Святых,
чтоб были близкие здоровы,
чтоб были помыслы, как снег, чисты,
а чувства — первозданно новы.


Я на коленях попрошу Святых,
чтоб никогда не умирали дети
и у надгробной маленькой плиты
не мокли под дождём конфеты.


Я на коленях попрошу Святых,
чтоб навещал бездетных аист
и чтоб уроки доброты
лечили нас от зависти.


Я на коленях попрошу Святых,
чтоб Баху открывались уши
и чтоб светили Врубеля холсты,
и жёг сердца глаголом Пушкин.


Я на коленях попрошу Святых,
чтоб мне любви и сил достало
дойти достойно до отмеренной черты —
той, за которой есть начало.

 

 


Пустыня

 


Господи, Боже наш,
еже согреших во дни сем словом,
делом и помышлением,
яко Благ и Человеколюбец,
прости мя
 (Молитва)


 

И, оказавшись в пустыне,

занесённой песком,
под солнца раскалённого
жалящим жалом,
я обезвоженным, онемевшим ртом,
превозмогая жажду, одиночество
и усталость,


лишь одного попрошу
у милосердного Бога,
смахивая слeзы с потресканных век:
Господи, не суди строго —
слаб человек!


Но если падёт
неподъёмная кара,
вонзая меня в песок с головой,
Отче,
я буду Тебе благодарен,
суди, как знаешь,
я — твой.

 

 


Твой путь

 

С тяжёлым посохом, сумой цвета хаки
иду по пустыне в сандалиях ветхих.
Проносятся мимо бизоны и яки,
взрывая безмолвие многократным эхом.


Крылами взбивая облаков пену,
парит орёл одинокой точкой,
бредёт носорог иноходью степенной,
ступая осторожно через колючие кочки.


Вдыхаю воздух глубоко, всей грудью,
вбираю все составные, все части…
О, как далёк, светел и труден
Мой путь — рождённого под звездой
Счастья!

 

 


Благословение

 

Храм не построить на слезах и крови,
влагой окропи лежащего плашмя.
Господи, благослови
мя.


Нерв оголи, на ход провидь,
встань, даже если смят.
Господи, благослови
мя.


Я в ожидании вечном любви,
руки воздев, стою стоймя.
Господи, благослови
мя.

 

 


Спас

 

Уж поздний август. Утро. Моросит.
Набрякшая тяжелая дорога
сквозь строй озябших сосен и осин
ведет тебя вперед на встречу с Богом.


И монотонный монолог дождя
прорезывает редкий крик трамвая.
Лишь кошки равнодушно вдаль глядят
в проемах окон, изредка зевая.


Вот появился деревянный храм,
омытый влагою небесно-чистой.
Оставь ненужный за порогом хлам —
приклеившиеся к кроссовкам листья,


страстей давно погасшие угли
и тихо дотлевающую зависть…
О Господи, прости и помоги
сей путь преодолеть греша и каясь!


Под сводами так дышится легко.
Я две свечи, как водится, поставлю:
за здравие, потом — за упокой…
Струится лучик света в щели ставен.

 

 


Князь Мышкин

 

Спешим, торопимся,
не поднимая глаз,
забыв задуматься
и помолиться...
Князь Мышкин
бредет среди нас,
всматриваясь
в наши лица.


И важное что-то теряем подчас,
а что понапрасну злиться?..
Князь Мышкин
бредет среди нас,
всматриваясь
в наши лица.


Опять проморгали,
в который раз,
как осень роняет
последние листья...
Князь Мышкин
бредет среди нас,
всматриваясь
в наши лица.


Спешим, торопимся,
не поднимая глаз,
забыв задуматься
и помолиться...

 

 


Владимирский собор

 


Львиная доля росписей
интерьера Владимирского собора
в Киеве принадлежит кисти
Виктора Васнецова

 


Старый ботанический. Звон колоколов. 

Сани высекают искры на снегу.
Кажется, из храма выйдет Васнецов,
спину занемевшую вытянет в дугу.


Солнцу улыбнется, кудрями тряхнет,
бороду огладит сильною рукой,
бросится с разбега на прозрачный лёд,
ногу выставляя, заскользит легко.


Вязкую усталость, как рукой, сняло,
час спустя — за кисти, через не могу…
Старый ботанический. Звон колоколов.
Сани высекают искры на снегу.

 

 


Площадь Богдана

 

Тебя приветствует заснеженной булавой
Богдан на площади январским вечером.
Сияют золотом прямо над головой
Софии куполов зажжённые свечи.


Снежинок поцелуи ловишь губами.
Ресницы бьются, как крыльями мотыльки.
И легким дыханием прадревняя память
касается озябшей до боли щеки.


Ты — счастлив.
Ты — вечен.
Ты — светел, как снег.
Мгновение останавливается, почти
как у Гёте.
И снова время продолжает свой бег
по писанным Богом нотам.

 

 


Благовест

 

Бьют нараспев колокола.
Воскресный благовест.
Горят на солнце купола,
на каждом светит крест.

 

На санках мчится детвора,
старушки бьют поклон…
И кажется, что каждый рад
И чуточку влюблен.


Дрожат в такт звону тополя,
а снег, как лунный свет…
Звенят взахлeб колокола.
Воскресный благовест.

 

 


Бабочка

 

Мы сожалеем
и о том,
что будет после,
как сожалеем
и о том,
что было до,
не замечая
впопыхах (сейчас!),
как осень
садится
бабочкой багряной
на ладонь.

 
Как сонный ветер
эту бабочку
уносит
под неба
вечный свод
монетой золотой…
И будет все
без нас,
но будет это после,
как было
все без нас,
 и было это до.