Владимир Френкель

Уроки Жаботинского

Есть общественные мифы, неколебимые в своей устойчивости. Они бывают опасны, бывают и просто смешны. Один из таких смешных мифов, бытующих в Израиле, - бесконечно повторяемый и варьируемый сказ о том, что некие израильские отцы-основатели «мечтали» о государстве «со своими ворами и проститутками». Причем рассказ об этом повторяют сейчас с саркастической усмешкой: дескать, дождались! В качестве автора этой «мечты» чаще всего называют Бен-Гуриона, но я слышал (читал) и другие варианты: Герцль, Бялик и даже Голда Меир. Наиболее осторожные говорят вообще об «отцах-основателях», имени не называя.

И никто при этом не делает попыток проверить: кто это сказал, когда, где это было зафиксировано - в статье, в речи, в воспоминаниях? На самом деле это легенда, никогда такого не было, никто о таком не мечтал и не говорил. И то, что это легенда, очень легко понять, если вдуматься в суть легенды, а не повторять ее, упиваясь модным сарказмом и ерничаньем.

Разумеется, никто подобной глупости сказать не мог. Вернее, бессмыслицы. Потому что были у евреев, как и у любого другого народа, свои воры и проститутки с древнейших времен, были они, конечно, и во время возникновения сионистского движения, были они и среди евреев, живших тогда в Палестине, т.е. на территории будущего государства. И не знать этого было невозможно. Да б?льшая часть одесского воровского жаргона происходит от древнееврейских слов! И понятно, почему: в Одессе даже городовые понимали идиш, и если «воры» хотели сказать что-то не для чужих ушей, то и употребляли знакомые им с хедера слова на иврите.

Казалось бы, проще простого догадаться, что с этой легендой об «отцах-основателях» что-то не то, ан нет - привычка к непременной иронии и ерничанью мешает мыслить здраво. Как мы далее увидим, здравомыслие, как ни удивительно, вообще редкий дар. Но тем не менее: все же был какой-то повод для возникновения этой легенды? Я полагаю, что да. По-видимому, поводом были следующие слова Владимира (Зеева) Жаботинского:

«Нам не в чем извиняться. Мы народ, как все народы; не имеем никакого притязания быть лучше. В качестве одного из первых условий равноправия, требуем признать за нами право иметь своих мерзавцев, точно так же, как имеют их и другие народы».

Это из статьи «Вместо апологии», написанной еще в 1911 году. Понятно, что там нет ни слова о будущем еврейском государстве. Разумеется, Жаботинский не «мечтает» о собственных преступниках - он просто признает возможность их наличия в своем народе, как и в любом другом народе, и не считает, что это трагедия, что надо из-за этого перед кем-то оправдываться. Вообще-то статья была посвящена «делу Бейлиса» и «кровавому навету», но проблематика ее куда шире, и потому она интересна и актуальна для нас и сейчас.

Жаботинский ставит вопрос: а почему, собственно, мы, евреи, так странно себя ведем? Он пишет:  

«Вот уже несколько лет, как евреи в России плотно сидят на скамье подсудимых. Это не их вина. Но вот что бесспорно их вина: они себя держат как подсудимые. Мы все время и во все горло оправдываемся. ... Скажите, друзья, неужели вам эта канитель еще не надоела? ... Кто мы такие, чтобы пред ними оправдываться, кто они такие, чтобы нас допрашивать? Какой смысл во всей этой комедии суда над целым народом, где приговор заранее известен? С какой радости нам по доброй воле участвовать в этой комедии, освящать гнусную процедуру издевательства нашими защитительными речами? Наша защита бесполезна и безнадежна, враги не поверят, равнодушные не вслушаются. Апологии отжили свой век».

Полезно перечитывать Жаботинского. Как будто сейчас написано. Полезно и печально. По той же причине. И не столько в том дело, что мир не изменился по отношению к евреям: по-прежнему судят целый народ, теперь уже целое государство, судят уже не в переносном смысле, а взаправду - настолько далеко зашло бесстыдство. Но не в том дело. Этого-то следовало ожидать. Дело в том, что не изменились сами евреи. Жаботинский писал о том, что вместо оправданий необходимо как минимум презрение. Иначе не избежать беды.

«Наша привычка постоянно и усердно отчитываться перед всяким сбродом принесла нам уже огромный вред и принесет еще больший».

Теперь у евреев есть государство. Но привычка осталась. Я бы все же сформулировал эту привычку иначе: неуемное и неумное стремление представать перед всем светом «хорошими» и боязнь прослыть «плохими». Общим местом стало утверждение, что Израиль почти не ведет разъяснительной работы в мировых средствах массовой информации, что мы проиграли информационную войну, даже не начав ее. Что, в общем, верно. Уже менее бесспорно утверждение, что именно этим, т.е. неосведомленностью, и объясняется враждебное отношение к Израилю в европейских странах. Но не будем наивны.

Взрослый человек вполне способен сам отличить террор от обороны, бандитов - от солдат и тем более от мирного населения, погромщиков – от демонстрантов. Не может - значит не хочет. Так стоит ли ему что-то «разъяснять»?

Беда в том, что когда евреи все же что-то начинают разъяснять, они по-прежнему, как во времена Жаботинского, не столько разъясняют, сколько оправдываются: нет, мы не нацисты, нет, у нас нет освенцимов. Да какого черта! Когда человек говорит гнусности в адрес Израиля, он это делает не от «незнания», а от того, что ему хочется сказать мерзость, т.е. от ненависти. «Нас не любят не потому, что на нас возведены всяческие обвинения: на нас возводят обвинения потому, что не любят», - эта четко сформулированная Жаботинским мысль должна бы стать эталоном нашего отношения ко всем, кто любит развязать язык, будь то общественные деятели, министры иностранных дел или потерявшие совесть нобелевские лауреаты.

Не оправдываться там, где нужно власть употребить: во времена Жаботинского у нас еще не было такой возможности. Какую власть? Ну хотя бы персонально запретить этим господам въезд в Израиль до конца их жизни. Лучше они от этого не станут, но хотя бы другие попридержат языки. Но нет, мы этого не можем, мы гуманисты, т.е., как писал Жаботинский, заискиваем перед всяким сбродом.

Вот первый урок Жаботинского: горестное сознание, что у еврейского народа отсутствует элементарное чувство собственного достоинства. Конечно, можно понять, что непреодолимое желание выглядеть «хорошими» перед всем миром утвердилось у евреев в диаспоре, за века, когда евреи везде и всюду были в меньшинстве, ненавистном и часто преследуемым. Всё так. Но печально то, что эта же психология сохранилась и в своей воссозданной стране, и даже не у репатриантов, а у коренных израильтян.

Вот лидер некоей исламской страны (да, уже исламской, хотя не так давно – светской), с которой у Израиля есть дипотношения, только и делает, что оскорбляет Израиль. А что же Израиль? А ничего – хотя любая другая страна как минимум отозвала бы своего посла «для консультаций».

Так иногда и думаешь, что если легче вывезти девушку из деревни, чем деревню из девушки, то так же легче вывезти еврея из галута, чем галутную психологию – даже из его потомков на своей земле. Возможно, эта психология – угождение всем – и защищала евреев в диаспоре, хотя бы иногда, но в своем государстве она смертельно опасна. Кажется, Жаботинский это предвидел. И именно за это заслужил нелюбовь своих современников, своего народа.

А в самом деле, почему Жаботинского так ненавидели люди, отнюдь не глупые и не злые? Почему и сейчас еще одно его имя вызывает несообразно нервную реакцию? Если говорить о его взглядах - он был несомненным либералом европейского толка, сторонником всех мыслимых прав и свобод, даже, пожалуй, левым либералом. Он даже разделял иные заблуждения своего времени, скажем, социалистические, да в то время человеку «прогрессивного» лагеря и невозможно было относиться отрицательно к социалистическим идеям. Ведь нужно было быть профессиональным экономистом, как Борис Бруцкус, чтобы увидеть уже тогда губительность идей социализма именно для экономики.

Жаботинский был против вытеснения арабов из Палестины, он считал, что здесь всегда будут жить два народа, при еврейском большинстве. Как и его современники, он плохо знал Восток, ислам, потому и считал, что в конечном счете арабы примирятся с существованием еврейского государства, правда, примирятся недобровольно. То, что с арабами просто нельзя жить в одном государстве, - нет, этого он представить не мог. А теперь это понимают даже наши левые: речь идет лишь о том, где провести линию раздела. Не так уж чужд был Жаботинский и революции, во всяком случае, признавал ее справедливость, считая лишь, что евреям нечего делать в русской революции, равно как в русской культуре, и т.д.

Так что же, собственно, разделяло и разделяет Жаботинского и современных ему, да и нам, людей прогрессивных, так сказать, убеждений? А вот послушайте:

«О добровольном примирении между палестинскими арабами и нами не может быть никакой речи, ни теперь, ни в пределах обозримого будущего. Высказываю такое убеждение в такой резкой форме не потому, что мне нравится огорчать добрых людей, а просто потому, что они не огорчатся: все эти добрые люди, за исключением слепорожденных, уже давно сами поняли полную невозможность получить добровольное согласие арабов Палестины на превращение этой самой Палестины из арабской страны в страну с еврейским большинством» («О железной стене»).

Пожалуй, Жаботинский все же преувеличил способность «добрых людей» не быть слепыми. Приведенные выше строки написаны в 1924 году, но до сих пор добрые люди «...все еще наивно думают, будто произошло какое-то недоразумение, арабы нас не поняли, и только потому они против нас; а вот если бы им можно было растолковать про то, какие у нас скромные намерения, то они протянули бы нам руку». Цитата из той же статьи, но до сих пор много «добрых людей» так думает.

Я хотел бы заранее отвести мысль, что Жаботинский «не любил» арабов, будучи «правым националистом». Любой, кто непредвзято читал статьи Жаботинского, увидит другое: будучи левым либералом, он даже идеализировал арабов, предполагая в них стойкость, непродажность и привязанность к родной земле. Дело не в нелюбви к кому бы то ни было. Дело в том, что непредвзято анализируя ситуацию, Жаботинский ясно видел совершенное несовпадение интересов евреев и арабов в Палестине, и отсюда невозможность добровольного примирения, вообще переговоров - до тех пор, пока одна сторона не признает свое поражение и вынужденно попросит мира.

Дело не в том, кто «хороший», а кто «плохой», дело в самой ситуации, которую надо видеть такой, какая она есть на самом деле, не предаваясь иллюзиям, какими бы «хорошими» словами эти иллюзии не были окружены. Вот этого Жаботинскому и не прощали: разрушения иллюзий. Потому его так и ненавидели: он отнимал любимые игрушки: «солидарность трудящихся», «надо объяснить, что мы, евреи, хорошие», и т.д.

«Политическая наивность еврея баснословна и невероятна, - писал Жаботинский, - он не понимает того простого правила, что никогда нельзя «идти навстречу» тому, кто не хочет идти навстречу тебе». Подозреваю, что слово «наивность» здесь было употреблено Жаботинским из интеллигентской вежливости, лучше было бы сказать – глупость.

В этом - еще один урок Жаботинского: видеть вещи такими, какие они есть, не предаваясь иллюзиям. Казалось бы, просто, но это, тем не менее, труднее всего. О чем бы не писал Жаботинский, он боролся с доводившей его до отчаяния способностью евреев создавать иллюзии и ни за что не отказываться от них, даже ценой национального и личного самоунижения. Иллюзии, что нас полюбят: надо просто лучше объяснить, что мы хорошие. Иллюзии, что кто-то будет защищать наши интересы, пока мы защищаем чужие, и т.д.

Мне кажется, Жаботинский подозревал, что есть в еврейском народе какой-то скрытый порок, который просто не позволит этому народу возродить свою страну и свое государство. Любил ли Жаботинский свой народ? Не уверен. И это не в осуждение Жаботинского.

Я сейчас выскажу одну спорную мысль, которая к тому же вызовет всеобщее возмущение. Мне кажется, что века талмудической культуры, отточившие еврейский ум, приучившие евреев к изощренности мышления (и это положительно отразилось на способности евреев к точным наукам, юриспруденции, дипломатии, ко всему, где необходима эта изощренность), привели и к не очень хорошим последствиям. А именно: любой вопрос рассматривать «со всех» сторон, все на свете обсуждать до бесконечности, все и всех «понимать». Это и лишило еврейский ум способности видеть то, что есть, а не то, что может быть или хочется, чтобы было, т.е. лишило здравого смысла.

В этом главный урок Жаботинского, об этом его публицистика: утверждение презумпции здравого смысла, – о чем бы он не писал. Жаботинский практически применяет принцип Оккама: не умножайте сущностей! Не рассуждайте о том, чего нет, еврейский народ не может позволить себе такой роскоши: мечтать, ибо речь идет о самом существовании этого народа. Видеть вещи не такими, как они есть, для нас, евреев, смертельно опасно. В этом была миссия Жаботинского: он был человеком со здравым смыслом среди мечтателей, и в этом было его несчастье, потому что только в сказках стоит мальчику сказать, что король гол, и все тут же прозревают. Но это сказка. Во всяком случае, в родном Жаботинскому народе такого не случалось. Недаром он любил англичан: за здравый смысл и за неуклонное следование своим национальным интересам. Но для нас статьи Жаботинского кажутся написанными прямо сейчас.

Мне всегда было неприятно восторженное придыхание, когда речь заходит о собственно литературном наследии Жаботинского: дескать, какое огромное дарование у него было, какой мог бы состояться большой писатель, а вместо этого всё отдал на служение своему народу. Будь это так, в этом бы не было ничего хорошего: в любом случае лучше состояться большому писателю, чем какому бы то ни было публицисту и политику, и если большой писатель не состоялся, радоваться тут нечему.

Но в случае с Жаботинским это, к счастью, не так: большим писателем он не был и не стал бы никогда. Обидного тут ничего нет. Юношеские стихи его были слабы, проза... ну, на уровне, что называется, но и только. «Пятеро» - почти Куприн, «Самсон Назорей» - почти Фейхтвангер, однако не более. Жаботинский не стал бы великим писателем хотя бы потому, что литература не была для него всем, и еще потому, что был он человеком одной идеи, а это хорошо для политика и публициста, но плохо для писателя. Я это говорю к тому, что не следует из Жаботинского делать кумира, как и ни из кого не следует. Он бывал и неправ, и заблуждался, и даже  безупречная формальная логика его подводила: именно тогда, когда он начинал оперировать словами вместо реальных понятий.

Но главным в нем было - ясность взгляда, умение белое называть белым, черное - черным, умение не поддаваться иллюзиям и верность здравому смыслу. Качества, как оказалось, редкие и вызывающие нешуточное раздражение. Вряд ли Жаботинского обрадовало бы, что его статьи и сейчас актуальны, что и сейчас надо объяснять, что не следует идти навстречу тому, кто не хочет идти навстречу тебе. И что все равно этого не желают понимать. Скорее это вызвало бы у него отчаяние. И это чувство мы могли бы с ним разделить.

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера