Богиня и юродивый. Окончание

Родился 13 марта 1966 года в Киеве. Учился в художественно-промышленном техникуме и институте иностранных языков. Два года отслужил в армии, на Дальнем Востоке. С 1989 года – свободный художник. Первую книгу («Приключения Торпа и Турпа») написал в соавторстве с Михаилом Валигурой. Книга была издана в 1992 году в издательстве «Эссе».

В том же 1992 году переехал в Германию (город Франкенталь). Долгое время писал для себя, не участвуя в литературной жизни, не пытаясь публиковаться и выставляя свои живописные работы – в странах СНГ, Европы и Америки.

В 2009 году в Украине вышла книга М. Юдовского «Поэмы и стихи». Поэзию и прозу автора опубликовали литературные журналы и альманахи в Украине, России, Германии, Великобритании, Финляндии, Израиле, Австралии и США. В 2013 году издательство АСТ (Москва) выпустило книгу прозы М. Юдовского «Воздушный шарик со свинцовым грузом», в апреле того же года американское издательство «POEZIA.US» опубликовало поэтический сборник автора «Тела и тени», а в 2014 году в издательстве «Петит» (Латвия) вышла книга стихов «Полусредние века».

Юдовский является лауретом нескольких литературных премий, его живописные работы находятся в музеях, а также частных коллекциях пятнадцати стран мира. Пишет как на русском, так и на украинском языке. В 2015 году закончил работу над переводом на русский и украинский языки всех сонетов Шекспира.

Начало в  номере «Витражи» 2016

На следующий день Илья Наумович всё в том же сером пиджаке с отдельно доживающей пуговицей, но с огромным букетом пунцовых роз в руках объявился во дворе семейства Горемыко, каждый из членов которого встретил его по-своему: Дунечка попунцовела не хуже букета, невнятный отец Петро Васильевич пробормотал что-то вроде «дуже радый, дуже радый», а необъятная и скандальная Алена Тарасовна с присущей ей откровенностью нрава гаркнула:

– Дуню, це шо за прыщ?

– Драгоценная Алена Тарасовна, – спокойно ответил за Дуню Илья Наумович, – я так понимаю, что вы хотели сказать «прынц», а «прыщ» у вас вырвалось от волнения. Совладайте с собою, пригласите меня за стол и угостите вашим знаменитым борщом, о котором говорит весь город.

– Ця божевильна  падлюка знае, як подступиться до людей, – буркнула Алена Тарасовна. – Ну, милости прошу у хату. Я б вам, конечно, цей борщ з прывэлыкым удовольствием вылыла б на голову, так жалко ж борща. Дуню, сунь его веник у вазу и скажи своему нэдоразумению, шоб воно сидало за стол.

Илью Наумовича, судя по всему, ждали, поскольку стол уже был накрыт, на белой льняной скатерти стояли тарелки и рюмки, в мисках алели помидоры, нежно зеленели огурчики, меж кольцами домашней колбасы бледно розовело сало, а в хрустальном графине таинственно и зовуще поблескивала водка. Петро Васильевич, Илья Нумович и Дуня сели за стол, а Алена Тарасовна отправилась на кухню и вернулась оттуда с огромной кастрюлей, в пузатом чреве которой багрово и тяжело дышал борщ. Петро Васильевич робко глянул на жену и, получив от нее снисходительный кивок, предвкущающе потянулся к графину и разлил водку по рюмкам.

– Ну шо, будэм здорови, – провозгласил он и выпил, чуть ли не крякнув от запретного удовольствия.

– Будэм, будэм, – кивнула Алена Тарасовна. – Вы сальцем зайидайтэ, домашне, свиже... Чы, можэ, вам сала нельзя?

– Почему ж нельзя? – весело осведомился Илья Наумович, кладя тонко нарезанный ломтик сала на кусок ржаного хлеба.

– Ну, жидочкы... еврэи, то есть, воны ж сала не йидять?

– И давно вы в последний раз видели еврея, который не ест сала?

– Та я йих вообщэ никогда не видела.

– Ну, так у вас устаревшие сведенья. С тех пор, как Карл Маркс и житомирский райотдел народного образования отменили налог на добавленную стоимость, сало признано кошерным продуктом, если его употреблять с водкой. Наливайте еще, папа.

Петро Васильевич, с искренней симпатией глядя на гостя, налил по второй.

– Дорогая мама и уважаемый папа, – торжественно проговорил Илья Наумович, поднимая рюмку с переливающейся водкой, – предлагаю выпить за то, что я имею неслыханную наглость оказать вам немыслимую честь просить руки вашей дочери.

Алена Тарасовна, уже поднесшая рюмку к губам, едва не поперхнулась. Петро Васильевич принялся робко хлопать ее по спине.

– Убэры рукы, шо ты мэни там настукиваешь своей курячей лапкой, – рявкнула на него Алена Тарасовна. Затем она грозно повернулась к Илье Наумовичу.

– Слухай, ты, нахалюга, – сказала она. – Ты зовсим совесть потерял чы с глузду зъехал? Ты подывысь на мою богыню и на сэбэ в зэркало. Ты ж юродивый. Твоя ж бидна мама, якбы знала, шо з нэйи вылизэ, так всэ ж соби позашивала б.

– Так уж устроено на свете, – притворно вздохнул Илья Наумович, – что из одних вылупляются красавцы, а от других шарахается их собственная тень. Но моя мама, а также мой папа, были такие смешные люди, что нивроку гордились мною.

– Хотела б я подывытысь на тех родителей, шо гордилися б такым шибэныком.

– Увы, – ответил Илья Наумович. – Поглядеть на них вам не удастся. Мои родители, земля им пухом, уже несколько лет как умерли.

Петро Васильевич сочувственно покачал головой и по новой потянулся к графинчику, но супруга хлопнула его по руке своею мощной дланью.

– На их месте я б тэж долго нэ зажилася бы, – бессердечно заметила она Илье Наумовичу.

– Мама, зачем вам их место, – пожал плечами Илья Наумович. – У вас теперь будет хороший шанс умереть на своем. Папа, не тушуйтесь, налейте нам еще водки.

– От токо попробуй налыты цьому выродку водки, – грозно предупредила мужа Алена Тарасовна. – Дуню, а ты чого молчышь? Твой отец – шо с него взяты? Вин вже давно нэ рэагирует, як всяки проходимцы обращаются с его женой. Пры ньому можно вылыты на его жену вэдро помоев, а вин будэ стояты и лыбытысь, як той сапог, шо просыть каши.

– Леночка, – вмешался в беседу Петро Васильевич, которому, видно, выпитая водка придала смелости, – шо ты на всих кидаешься, як больна на голову курыця? Такый хороший чоловек прыйшов... Водку пье, сало йисть, доню нашу любыть...

– А тоби шоб выпить було с кем, так уже и хороший чоловек... Ты бы хоч спытав, яка у цього хорошего чоловека фамилия.

– Альтшулер, – с удовольствием представился Илья Наумович. – Илья Наумович Альтшулер.

– Чув? – Алена Тарасовна повернула к мужу сделавшееся бурякового цвета лицо. – Хочэш, шоб твоя доня була Евдокия Пэтровна Альтшулер?

– Мама, – заверил ее Илья Наумович, – поверьте мне, нет ничего плохого в том, чтобы стать из Горемыки Альтшулером.

– Ты мэни щэ помамкай тут, – окрысилась на него Алена Тарасовна. – Я тоби таку мамку дам... Дунэчко, богыня моя, – она чуть ли не слёзно обратилась за последней поддержкой к дочери, – скажи хоч ты що-нэбудь.

Дуня вышла из комнаты.

– От! – обрадованно заявила Алена Тарасовна. – Зрозумив, байстрюк? Нэ хочэ вона с тобою розмовляты...

В комнату снова вошла Дуня. В руках она держала иголку и нитку.

– Давайтэ я вам пуговицу прышью, – сказала она, подходя к Илье Наумовичу. – А то вона у вас болтается.

Она оторвала от пиджака Ильи Наумовича болтавшуюся на нитке пуговицу и, чуть прижавшись к гостю, принялась неторопливо пришивать ее обратно.

– Рятуйтэ , – только и проговорила Алена Тарасовна. – Ой, люды рятуйтэ, мэни плохо... Дайтэ мэни вальерьянки чы я зараз всех повбываю...

– Мама, зачем вам валерьянка, когда есть водка, – улыбнулся Илья Наумович. – Папа, налейте ей. Мама, выпейте и успокойтесь.

Алена Тарасовна не то, чтобы успокоилась, но залпом опрокинула свою рюмку.

– Выпейте еще, не мелочитесь, – улыбнулся Илья Наумович. – Давайте пить и радоваться. Я же вижу, какая у вас огромная душа.

– С чого ты взяв, опудало , шо у меня огромная душа?

– Ну, не может же такое роскошное тело совсем пустовать. Чем-то ж вы его заполняете помимо борща. Ваше ж сердце должно прыгать от восторга при виде нас с Дунечкой. – Он нежно прильнул к своей избраннице, которая привычно зарделась, но даже не подумала от него отстраниться. – Вы мне лучше скажите, где вы еще видели такое счастье?

– В гробу, – ответила Алена Тарасовна. – В гробу я бачыла такое щастя.

– Мама, не спешите в свой гроб, пожалейте землекопов. В этом маленьком городке на вас не хватит скорбной земли. Лучше послушайте свое сердце. Что оно вам говорит?

– Воно мэни говорыть взяты дрын и отдубасить тебя поперек твоейи наглойи спыны! Дунэчко, богыня моя, – Алена Тарасовна с последней надеждой глянула на дочь, – он жэ старый, нэкрасывый еврэй. Якбы щэ еврэй як еврэй був, а то ж юродивый! Дарма шо Альтшулер, а жывэ в грымерной пры клубе.

– И я там жыты буду, – тихо сказала Дуня.

Алена Тарасовна охнула и схватилась за сердце.

– А знаете, мама, вы таки правы, – проговорил Илья Наумович, с изумлением разглядывая Дуню. – Ваша дочь действительно богиня.

Свадьбу сыграли через полтора месяца всё в том же обеденном зале санатория. На Илье Наумовиче был новый черный костюм, где все пуговицы были соблюдены в строгости, Дуня в белом свадебном платье и фате казалась если не богинею, то очень весомым воплощением небесного на земле, отец Петро Васильевич был торжественен и решителен до непривычности, зато Алена Тарасовна выглядела бледной тенью самой себя. За короткий этот срок она почти совершенно лишилась власти над дочерью, и даже муж ее, безвольный и безропотный, вдруг точно ожил и встрепенулся, стал временами позволять себе несогласие и уж Бог весь откуда завел моду стучать на нее по столу своей курячьей лапкой. Оживленнее всех выглядел Павлуша, которого Илья Наумович взял в свидетели. Страшно гордый доверенной ему ролью, Павлуша важничал, раздувал щеки и смертельно надоедал гостям, на все лады расхваливая жениха.

– Бэспрэдельно культурна людына, – говорил он. – Даже як по морди тоби хлопнэ, так нэ абы як, з усиейи дури, а интеллегэнтно, з пониманием.

Илья Наумович меж тем отыскал в толпе гостей солидную фигуру главы городского руководства, извинившись перед остальными, отвел того в сторонку и не без лукавства заметил:

– Вот ведь, Иван Данилович, как оно бывает – приезжаешь нести культурное, а взамен находишь божественное.

– Це вы про шо, Илья Наумович? – удивился глава.

– Да про жену мою, про Дунечку.

– А, це так, – согласился глава.

– Значит, одобряете?

– Кого?

– Да женитьбу нашу.

– Дуже своеврэменное решение, – кивнул Иван Данилович.

– А раз так, то надо бы поддержать божественное и культурное материальным.

– Илья Наумович, – взмолилось первое лицо, – вы щось такэ кажетэ, шо у мэнэ голова скрыпыть от ваших слов. Вы чого хочэтэ?

– Да пустяка. Маленького ключика от дверцы в счастливую жизнь. Согласитесь, не может же молодая советская семья ютиться в гримерке при Доме Культуры.

– Ага! – Иван Данилович прищурился. – А от у мэнэ до вас встрэчный вопрос: комиссия когда прыйидэ?

– Какая комиссия? – удивился Илья Наумович.

– С Киева. От министерства культуры.

– А на шо она вам?

– Та мэни она нэ на шо. Це ж вы мэнэ всё врэмя ею лякалы, колы деньги на клуб выколачувалы.

– А при чем тут квартира?

– З одного боку як бы и нэ пры чем. А з другого так пры чем, шо я и нэ знаю...

– Иван Данилович, – Илья Наумович прижал руки к груди, – даю вам слово, что когда у нас с Дунечкой родится сын, мы назовем его Иваном, в вашу честь.

– А хоч Мао Цзэдуном назовите, – ответил глава. – Нэмае квартыр.

– А в хрущевке?

– Нэмае. А на шо вам квартыра? У тещи с тестем живить. Он у ных цила хата.

– А вы бы, Иван Данилович, захотели с такой тещей жить?

– А на шо мэни хотеть з нэю жить? У мэнэ своя теща е – дай йий Бог здоровья у Чорнигивський области.

– А вы представьте, что вас перевели в Черниговскую область и к теще подселили.

– Знаетэ шо, – обиделся Иван Данилович, – якщо у вас така больна фантазия, так вы соби нафантазируйте квартыру и живить в ней. А мэни писля отакых выших слов водкы трэба выпыты.

Иван Данилович в тот вечер и в самом деле крепко приударил за водкой, но многолетний партийный и руководящий стаж до того закалили его организм, что Илья Наумович, подкативший к нему по новой насчет квартиры, напоролся на категорический отказ, сделанный на сей раз в форме фамильярной до грубости, и напоследок к полному своему изумлению услышал, что с ним, Иваном Даниловичем, «оци кацапськи штучкы нэ пройдуть».

– Это вы мне? – на всякий случай переспросил Илья Наумович.

– А будь кому, – щедро ответил глава, закусывая маринованным грибочком. – У нас, слава Богу, уси нацийи равни.

Илья Наумович, погрустневший и совершенно ошеломленный, покинул Ивана Даниловича и вышел на длинный, идущий вдоль всего этажа балкон. На балконе, опершись о колонну, стоял его свидетель Павлуша и с философским спокойствием лузгал семечки.

– Павлуша, – сказал Илья Наумович, – у тебя закурить есть?

– А вы хиба курытэ? – удивился Павлуша.

– Якбы курыв, свои булы б. Так есть у тебя сигареты?

– Нэма, Илья Наумовыч. Я оцю пакость николы до рота нэ совав. Семочек хочэтэ?

– Нет, Павлуша, семочек не хочу.

– А чого цэ вы такый сумный, начэ у вас хата сгорила?

– А хоть бы и сгорела, Павлуша. Только вот гореть нечему. Не дают нам с Дуней хаты. Живите, говорят, в своем клубе. Или к теще переезжайте.

– Нэ дай Боже, – перекрестился полной жменей семечек Павлуша.

– Вот ты меня понимаешь. Это теперь она притихла, а как мы к ней переедем, и меня съест, и Дуню съест, и мужем Петром Васильевичем закусит.

– Вона така, – подтвердил Павлуша. – Аппэтыт добрый мае.

– А в гримерке клубной с молодой женой – как? – продолжал размышлять вслух Илья Наумович. – Невеста – одно дело, а жена... А дети пойдут...

– Дети – це хорошо, – сказал Павлуша.

– Кто ж спорит... Будут по клубу бегать и в гримерке на горшок ходить... Ладно, Павлуша, пойдем к гостям.

– Вы идить, – ответил Павлуша, – а я щэ трохы полузгаю.

Илья Наумович вернулся в зал. Гости продолжали угощаться и отплясывать, Дуня сидела печальная, а рядом с нею примостилась Алена Тарасовна и что-то яростно, делая страшные глаза, втолковывала дочери. Илья Наумович бросил на тещу такой свирепый взгляд, что та мгновенно осеклась, недовыплюнув отравленное слово, и на всякий случай ретировалась подальше.

– Скучаешь, богиня моя? – нежно спросил Илья Наумович у Дуни. – Бросил тебя пакостный муж, удрал куда-то и адреса не оставил?

– Та ну вас, Илья Наумовыч, – полуиспуганно–полужеманно ответила Дуня. – Скажэтэ такэ... Абы налякаты...

– Дунечка, – улыбнулся Илья Наумович, – ты так и будешь всю жизнь называть меня на «вы» и по имени-отчеству? Представь, родятся у нас детки, и ты при них станешь мне кричать: «Илья Наумович, идите кушать яичницу!» Они ж подумают, что я им посторонний.

– Та я щэ нэ звыкла, – покраснела Дуня.

– Ты меня, главное, сегодня ночью Ильей Наумовичем не назови. А то я так на брачном ложе подпрыгну, что весь наш Дом Культуры развалится.

При упоминании о брачном ложе Дуняша сделалась вовсе свекольной.

– А мама-то твоя неправа, – продолжал Илья Наумович. – Зря она меня юродивым называла. Юродивые чудеса творили, кровопролитья останавливали. А твой муж обычной квартиры вымолить для нас не сумел. Баран он вислоухий, а не юродивый.

– Може, нэ про то молился? – сказала Дуня.

– А про что надо было?

– Ну, я нэ знаю... Та ничого, Ильшенька, як-нэбудь проживэмо.

Илья Наумович на мгновение застыл, глядя на Дуню.

– Беру свои слова назад, – проговорил он. – Твоя мать была права. Нет, не про меня – про тебя. Ты не просто богиня, ты всем богиням богиня. А пойдем-ка потанцуем. Свадьба у нас или как...

– Та шо з мэнэ за танцюрыстка... Люды ж смиятыся будуть.

– И пусть смеются. Пусть смотрят на нас и смеются. На свадьбе должно быть весело.

Он взял Дуню за руку и повел ее в центр зала, где подвыпившее гости уже отплясывали какую-то фантастическую смесь гопака и черт знает чего под импровизации местного баяниста.

– Расступитесь-ка! – скомандовал Илья Наумович. – Молодые вальс танцевать будут. К слабонервным просьба удалиться. Маэстро, сделайте нам музыку.

Баянист, глянув на молодых, выпил рюмку водки, перекрестился и заиграл «Амурские волны». Еще ни на одной свадьбе не было такого удивительного вальса. Маленький жених, обхватив невероятную в благородном дородстве невесту, кружил ее по залу, как отважный муравей, несущий на себе нечто непомерное и невообразимое. Ноша выглядела неподатливой, казалось, что она вот-вот раздавит муравья. Полы белого свадебного платья развевались, смахивая в кружении тарелки и рюмки со столов, опрокидывая стулья и тех из гостей, кто и так уже не слишком твердо держался на ногах. А потом случилось чудо: муравей и ноша слились вдруг в одно целое и превратились в маленькую барку под огромным белым парусом, которая смело рассекала поднявшиеся волны, то ныряя в них, то взлетая на самый гребень.

– Илюшенька, посады мэнэ куды-нэбудь, – прошептала Дуня, – бо мы тут зараз усэ розтрощым...

Илья Наумович бережно подвел Дуню к стоявшему у балконного окна стулу, усадил на него, галантно поцеловал ей руку, а затем нежно в губы. В балконное стекло постучали. Илья Наумович поднял голову и увидел в окне перепачканную физиономию Павлуши.

– Тебе чего? – одними губами произнес Илья Наумович.

Павлуша энергично зажестикулировал, приглашая Илью Наумовича выйти к нему на балкон. Илья Наумович покачал головою. Павлуша повторил приглашение. Илья Наумович покрутил пальцем у виска.

– Дунечка, прости меня, – сказал он. – Я на секунду. Меня тут один сумасшедший в гости зовет.

– Хто? – испугалась Дуня. – Куды?

– Да Павлуша. На балкон. Неймется ему чего-то. Я ненадолго.

Он еще раз поцеловал Дуню и вышел на балкон к Павлуше.

– Ну, чего тебе? – сердито спросил он.

– Я это... За сыгарэткамы для вас збигав.

– Какими еще сигаретками?

– Так вы ж это...  курыты хотилы.

– Да какие ж теперь сигареты? Закрыто всё.

– Ага... всэ позакрывалы, куркули. Нэма сыгарэт, Илья Наумовыч. Може, семочек будете?

– Павлуша, дай тебе Бог здоровья, – покачал головой Илья Наумович. – Ладно, сыпь свои семечки. Ты где так перемазался?

– Так упав... колы за сыгарэтамы вам бигав, – ответил Павлуша, отсыпая Илье Наумовичу пригоршню семечек. – Така грязюка, така грязюка...

Они встали у балконных перил, лузгая семечки и сплевывая вниз шелуху. Небо над городком почернело и порябело от высыпавших на нем звезд. Тихо журчала извилистая речка, сонно шелестели деревья, а над их верхушками плыло красивое зарево.

– Это что там за огонь? – словно очнувшись, удивился Илья Наумович.

– Мабуть, горыть щось, – лениво ответил Павлуша.

– Так там же, вроде, наш Дом культуры стоит!

– Ну, знаычть, вин и горыть.

– Павлуша! – Илья Наумович строго глянул на молодого увальня. – Ну-ка, посмотри мне в глаза. Ты куда бегал?

– Так за сыгарэтамы ж вам.

– Какие еще к черту сигареты! Это ты клуб поджег?

– Скажетэ тоже... Чого це я клубы должен жечь? Шо я, зовсим дурный? Зато тэпэр вам квартыру дадуть. Нэ можна ж так, шоб вы на вулыци жилы.

– Ты хоть понимаешь, что тебя посадят?

– Не, нэ посадять, – лицо Павлуши расплылось в улыбке. – У мэнэ це... алиби есть.

– Что еще за алиби?

– Так я ж у вас тут свидетель на свадьбе. Я ж нэ можу одною рукою буты свидетелем, а другою клуб жечь. Ой! – Павлуша внезапно сделал большие глаза и хлопнул себя огромной ладонью по губам. – А у вас там ничого ценного нэ було?

– Да ничего особенного, – усмехнулся Илья Наумович. – Зубная щетка, немного денег и моя сегодняшняя брачная ночь.

Павлуша убито покачал головой.

– Щетку я вам куплю, – сказал он.

– Обязательно, – кивнул Илья Наумович. – Павлуша, Павлуша... Даже не знаю, что мне делать – плакать, смеяться, назвать тебя идиотом, расцеловать тебя... Пойдем, Павлуша, позвоним в пожарную часть.

– Думаетэ, вже можна?

– Думаю, уже можно. – Он с нежностью глянул на Павлушу. – Счастлива земля, имеющая таких людей. Конечно, по-своему, но счастлива.

Историю с клубным пожаром удалось замять. Никому особо не хотелось расследовать это темное дело, и пожар приписали самовозгоранию от молнии и летней засухи, хотя на дворе стоял октябрь и никаких гроз не наблюдалось. Глава руководства, в очередной раз изыскав внутренние резервы, выделил Илье Наумовичу и Дуне однокомнатную квартиру в хрущевской пятиэтажке. Через девять месяцев у них родился мальчик, которого, вопреки слову, данному когда-то Ивану Даниловичу, супруги Альтшулеры назвали вовсе не Ваней, а Павлушей. А когда глава обиженно попенял на это Илье Наумовичу, тот ответил, что, когда у них с Дуней родится дочка и потребуется дополнительная жилплощадь, они обязательно назовут девочку не иначе как в его, Ивана Даниловича, честь.