Страдания молодого Керхера

ПРЕДВАРЕНИЕ СТРАДАНИЙ

 

Вот взялся практически ниоткуда этот Керхер. Сидел-дожидался я на вокзале великоскоростной электрички «Новосибирск–Томск» и старательно попивал минеральную очистительную воду «Карачинскую». Иные ее называют «Корячинская», но это уже не вода, а водка. Уезжая в Томск, непременно пейте «Карачинскую», и чем больше, тем лучше, потому что каждого, кто бесстрашно направляется в этот город, ждут великие испытания организма. А я допивал уже третью полторашку спасительной воды и наблюдал, как вокруг моей лавки все кружит, кружит майским жуком (а был март) этот Керхер на очистительной машине и чистит-начищает пол плиточный, отчего каждая плитка его сверкает как котовы яйца и больно уже глазам смотреть на это благообразие. Как вдруг с матами соскакивает этот мартовский Керхер с половой машины, трескает оземь фирменную синюю кепку, увлекает за собой деву полногрудую турникетчицу (а слово это я впервые там и услышал, когда еще только первую прихлебывал полторашку восстановительной водички) и бежит с нею вон, вон из вокзала на проспект. Ну а что было дальше, все в «Страдании двадцатом боярышниковом» описано. А машина его половая, урча и продолжая чистить все вокруг, натыкается на стену и елозит и буровит ее, на страх пассажирам и на радость мне, допивающему четвертую уже полторашку волшебной водицы. И прибегает тоже с матами и выключает ее какой-то чин железнодорожный с синими остроконечными звездами на погонах, вылитый командир роты клонов из «Звездных войн». А к этому Керхеру, когда ясно стало, что он там учудил, слетелись одномоментно еще девятнадцать стихотворений из неизданной нашей книжки про Ивана Петровича и образовали «Страдания молодого Керхера», которые Евгений Линов взял и опубликовал в «Квадриге Аполлона», за что ему респект и уважуха. А как опубликовал он эти тексты, так они мигом обратно запрятались в неизданную нашу книжку про Ивана Петровича. Сидят и не высовываются. Не сдаются и не издаются. И Керхера с его бабой турникетчицей к себе забрали, все равно на вокзале новосибирском ловить им больше нечего. Пейте, пейте очистительную минеральную воду «Карачинскую», когда направляетесь бесстрашно в город Томск.

 

 

 

СТРАДАНИЕ ПЕРВОЕ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЕ

 

Я в поезде еду какой уже день.

Устал я сидеть, и лежать мне лень.

И чтобы в суставах размять свинец,

Хожу по составу в начало, в конец.

 

Забавно ходить из вагона в вагон.

В одном едет жаба, в другом едет слон.

Я сам на животное чем-то похож.

И может, я крыса, а может быть, еж.

 

А в центре состава вагон-ресторан.

Вагон этот видывал множество стран.

Во многих вагон обитал временах.

В различных эпохах бывал и мирах.

 

В нем пиво пил Будда и водку пил Маркс.

В нем ели котлеты Гагарин и Брамс.

А нынче в нем жаба сидит со слоном.

И я с ними рядом за общим столом.

 

Не путь наш не долог, стакан не глубок.

И трапезный стол наш и сир и убог.

Назавтра под утро сойдем все мы вон,

И крыса с ежом, и жаба, и слон.

 

И вот на перроне мы молча стоим.

Не то наяву, а не то еще спим.

Не то вчетвером, а не то втроем.

А поезд уходит наш за окоем.

 

И по небу наш ресторан колесит.

И Будда под деревом в нем сидит.

Внимает Гагарин премудрым речам.

А Маркс и Брамс на ситарах бренчат.

 

И четверо наших втроем стоят

И грусти- печали своей не таят.

Отправился к солнцу чудесный вагон,

И точкой далекой исчез перрон.                       

 

 

СТРАДАНИЕ ВТОРОЕ ОТ ОДИНОЧЕСТВА

 

Вчера круглый день ко мне наведывались гости.

Приходили, т.е. приползали дождевые черви.

Залетали в форточку мухи и сыпались листья.

 

Какие-то сломанные в дверях топтались комоды.

Растерянные прыгали по лестнице мелкие монеты. 

Танцующие были старики и ненаписанные письма.

 

И всех я потчевал чаем с клубничным вареньем.

Водил разговоры, и конфеты давал и баранки.

И так продолжалось до двенадцати часов ночи.

 

А потом я лег спать в опустевшей темной квартире.

И долго не мог заснуть, потому что крутились

В голове моей гости, баранки и все разговоры.

 

А сегодня ко мне никто не пришел, даже сам я.

Хорошо стало в доме и тихо и совсем никого.

 

 

 

СТРАДАНИЕ ТРЕТЬЕ У МУСОРКИ

 

Пустые консервные банки

На проволочные надел прутья.

Отличные получились руки.

Чугунная радиаторная решетка,

Выброшенная после ремонта,

Для груди послужила основой.

Из обломков трубы водосточной

Вполне себе вышли ноги.

Немного громоздкие, правда.

Колесная ось проржавевшая

Сгодилась для позвоночника.

Осанка на зависть гвардейцам.

Проводами от электромотора

Обмотал конструкцию крепко.

Ведь телу необходимы жилы.

А старая медицинская груша,

Вдохнувши воздушного жара,

Сердцем в груди забилась.

Но что подобрать для верха?

Дырявую суповую кастрюлю?

Но дыр в этом теле хватает.

Разбитый в хлам телевизор?

А потом круглый день реклама,

Политика, боевики? Увольте!

Уж лучше без головы останусь.

И прочь отправлюсь со свалки.

Навстречу неведомому морю,

Что наполнит телесные трубы

Прохладной соленой кровью.

Навстречу неведомому ветру,

Что наполнит чугунные ребра

Свистом, а железо – жизнью.

Навстречу неведомому солнцу,

Что наполнит резиновое сердце

Неровным биением свободы.

Навстречу неведомому Богу.

 

 

 

СТРАДАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ ИЗ-ЗА БАБЫ

 

Милая, ты перестань, не плачь.

Хочешь, пальну из ружья в потолок?

Горькая известь припудрит лицо,

Пыль покроет глаза.

 

Милая, ты перестань, не плачь.

Глянь, у меня нунчаки в руках.

Крутнусь, взмахну поперек окна,

Брызнет на плечи стекло.

 

Ты перестань, перестань, не плачь!

Дай-ка подброшу пару гранат!

По полу черный дым поползет,

Горло зажмет в тиски.

 

Дым, стекло, штукатурка, гарь.

Милая, только не плачь.

 

 

 

СТРАДАНИЕ ПЯТОЕ ИНОПЛАНЕТНОЕ

 

В хозяйственный магазин пойди и купи

Фольги кулинарной рулон или два.

Дома по форме головы до ушей

Шапочку сделай. Но это не все.

Снова сходи в хозяйственный магазин.

Купи эмалированный горшок ночной

Размера приличного, чтобы поверх

Шапочки на голову твою налез.

Затем поплотнее защиту надень

И к челюсти скотчем ее примотай.

А после из шкафчика скалку достань

И бей что есть силы по дну горшка.

 

Рано или поздно на звон прилетят

Инопланетяне из странных дворов.

Смело вступай ты с ними в контакт.

Мысли свои при себе сбережешь.

Когда же тебя наверх заберут,

В тарелке летающей ты не робей.

Попроси там что-нибудь для себя

И про нас словечко сказать не забудь.

А мы-то давно уже готовы и ждем.

С горшками на головах в ряду стоим.

Фольга наши мысли держит в узде,

А скотч лишнего не дает сболтнуть.

 

 

 

СТРАДАНИЕ ШЕСТОЕ ОБ АСФАЛЬТ

 

Бывает, люди выбрасываются из окон.

Обычно из этого получается ерунда.

Человек, например, застревает в раме

Или запутывается в антеннах и проводах.

И висит как попугай вниз головою,

Разглядывая проходящих по улице дам.

Или зацепляется за удочку, которой

Сосед выуживает воробьев, ну беда.

Всех этих дураков собирают пожарные,

Поливают из шланга и отвозят в дурдом.

Но вот до приезда пожарной машины

Одному таки удалось долететь до

Земли и упасть, ну и кровь из носа.

Не каждому даровано разбиться, да.

 

 

 

СТРАДАНИЕ СЕДЬМОЕ ТОЖЕ, НАВЕРНОЕ, ПРО БАБУ

 

Сыграй со мной в ножички, в ножички.

Не буду, мне страшно, страшно.

Я боюсь попасть тебе в сердце.

Ты не бойся, моя очередь первая.

Не промажу, не бойся, не бойся.

И тебе не придется, придется

Кидать в меня ножичек, если

Я все-таки, все-таки промахнусь.

 

 

 

СТРАДАНИЕ ВОСЬМОЕ У ПАРОВОЗА

 

А я с утра пьяненький, из лавки с бутылочкой

Иду – не иду, а плыву, дрожат ноженьки.

Домой, по бурьяну-крапиве, по тропочке,

Задворками вдоль железнодорожной станции.

А в дальнем тупике вагонами заставленный

Стоит паровоз великосильный заброшенный.

И краска облупилась и стекла все повыбиты.

 

Пробираюсь к машине, корячусь по лесенке.

В кабину бы залезть да приборы и вентили

Покрутить – здорóво, мол, бычина железная!

Стоишь тут, ржавеешь на путях запасных ты,

А знаю, не мертвый, только дух горячий твой

В топке застывшей на шлаке каменном

Свернулся клубком и дремлет тихонечко.

 

Эх, было время – по стране, размахнувшейся

От Москвы до самых восточных окраин ее,

Гонял ты составы по пути транссибирскому,

Гудками распугивал зверье все таежное.

А в депо возвращался вразвалочку потный весь,

И постреливали глазками тебе паровозышни.

Широбокие, а губки мазутом густо мазаны.

 

Вот сейчас залезу в башку твою квадратную,

Распечатаю чекушку, да глоточками мелкими

Всю высосу и поглажу заснувшие манометры.

Пожалею-уважу существо твое механическое.

Да вдаль посмотрю из окошек разломанных,

Улыбнусь чему-то непонятному и светлому,

А после погорюю про косенькую жизнь свою.

 

Только взялся я лезть на верхотуру паровозную,

Да нога сорвалась со ступеньки крутенькой,

Повалился мешком, да бутылкой о поручень,

И осколком полоснуло мне руку неловкую,

И свалился на шпалы, весь в водке невыпитой.

И побрел так до дома, да слезы досадные

Утирал рукавом, в крови уже вымокшим.

 

 

СТРАДАНИЕ ДЕВЯТОЕ ВСЕ ВО ВКУСЕ

 

Мне все лезет в голову песенка про муси-пуси.

Я и так от нее, и этак, и включал телевизор,

И выключал его, и Бетховена слушал под пиво,

И еду свою фотал и постил ее в инстаграме.

Все равно – в ушах, во рту, в животе и ниже –

Муси-пуси, и еще раз муси, и пуси еще раз!

Что-то приторно сладкое, пакостно липкое что-то,

Как размякшая в заднем кармане штанов конфета.

Я пытаюсь вытащить, выбросить эту гадость.

Ухватил вроде, но – укушенную выдернул руку.

Окровавленный палец в ранках от острых зубок.

Вот ведь гадина муси-пуси! Я скидываю одежду,

Колочу по ней палкой – раз, и два, а на третий

Я чувствую резкую боль, как будто колотят

Меня по спине. И я ощериваюсь, обнажая

Острые зубки – ну-ка, попробуйте, троньте!

Я муси-пуси! Я сладкий, пакостный, липкий.

Я залезу вам в душу, а в инстаграме – в аккаунт.

Лейся пиво – рекой, а телевизор – работай!

Слышь, Бетховен, ты это, сбацай нам муси-пуси!

 

 

 

СТРАДАНИЕ ДЕСЯТОЕ НОВОГОДНЕЕ

 

Я ложкой полтазика съел оливье

И спрятавшуюся под шубою сельдь.

Потом навернул тарелку борща,

Горячего, темного как бычья кровь.

И ногу баранью зубами разгрыз

И сытный высосал костный мозг.

Затем отведал свиной колбасы

И с хреном говяжьего холодца.

Из банки соленых поел огурцов

И луковый с рыбой печеный пирог.

И водки я выпил стакан и другой,

И третьим закончил застолье свое.

А после, раздутый погладив живот,

Тебя, желанную, я отрыгнул.

И в сладостном блеске твоих очей

На кухне померк электрический свет.

И локоны выю обвили мою.

И перси прильнули к моим губам.

И в страсти я на пол тебя повалил.

Потом довольный пошел лег спать.

 

 

СТРАДАНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ В ПАЛЬТО

 

Ходил тут по улице один человек в пальто.

На улице было тепло, а человеку хорошо.

На сером асфальте прыгали серые воробьи.

А у человека сердце прыгало воробьем в груди.

 

И кто его знает, чему радовался этот человек.

В голову же ему не залезешь, чтобы узнать.

Может, в лотерею он выиграл много рублей.

А может, ему торжественно вручили медаль.

И разницы, ровным счетом, здесь нет никакой.

Ну хорошо человеку и все тут, и Бог с ним.

 

Но вот закружились воробьи и пальто и асфальт,

И в небо улетели, и человек улетел вслед.

А я ведь его предупреждал – не раз и не два:

По улице одним человеком в пальто не ходи!

 

 

 

СТРАДАНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ КАРТОФЕЛЬНОЕ

 

День был сентябрьский сыр и невесел.

Грядки мочил и накрапывал дождик.

А выкопать всю бы ее надо, картошку.

Грязную в мрачные побросать ведра.

После по скользкой делянке стаскать их

К мешкам рахитичным на край дороги.

И без ватника холодно, а в ватнике жарко.

Вот так и копал я картошку хмурый.

 

Вдруг, усталую расправив спину,

Вижу – лимузин прет прямо по полю.

Свадебный и неестественно длинный.

Подъезжает белый и встает рядом.

А за рулем-то нет никого в помине!

А в салоне всё визги дурные и топот.

Аж кузов дрожит и ходуном ходит.

И дым из трубы выхлапывает черный.

 

Отбросил лопату я и перекрестился.

Ступил к лимузину и открыл дверцу.

А тут к ногам моим валятся грудой

Из-под шампанского зеленые бутыли.

И в нос шибает спиртовым духом

И пряным женским горячим телом.

Гляжу – двенадцать невест в салоне

Горижоп энергично так упражняют.

 

А женихов ни одного! Ну, подумал,

Чем черт не шутит, иду к ним в гости!

Только нельзя вот так, без подарков.

Взял и приволок к лимузину картохи

Двенадцать мешков, по одному на девку.

А ничего, что мокрая и грязная. Дома

В гаражах или где по полу разложат,

Подсушат и в погреб. На зиму хватит.

 

Забираюсь с мешком я в салон было –

А из чрева из темного, с ног сбивая,

Бегут, разлетаются, валятся кучей

Овца, да коза колченогая, да ворона,

Да рябая свинья, да горбатая гусыня,

Да крыса размером с доброго зайца,

Да парочка змей, еще три каракатицы.

А последней упрыгала в поле жаба.

 

Постоял у мешков я такой обалдевший,

Затащил их потом в нутро машины,

Сел за руль и перекрестился еще раз,

И поехал по полю неспешно в деревню

И мешки по дворам раздал по бабкам.

Тоже ж когда-то, небось, отжигали.

А последний мешок как занес и вышел,

То и нет никакого вокруг лимузина.

 

 

 

СТРАДАНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ СТРАШНОЕ ЗЕЛО

 

Советский розовый вермут

С тошнотинкой приторно горькой.

Заправленный в огнетушитель

Из мутного бронестекла.

Пахучее пьяное зелье

С неправильной формулой счастья.

Жестокая радость ада.

Не пил я его никогда.

 

А выпил бы и обернулся

Ангелом четверодневным,

Что в грязной пивнухе небрито

Божию терпит любовь.

А выпил бы и вознесся,

Нелепо взмахнув крылами,

К похмельному серому небу.

А после упал на скамью.

 

 

 

СТРАДАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ХРЕН ПОЙМЕШЬ ЕГО

 

Бумажные люди живут среди нас незаметно.

Но я почему-то их вижу и слышу и даже

С некоторыми из них я знаком немного.

 

Вот один. Из старых и пыльных газет сделан.

Желтый и славный как деревенский китаец.

Марши танцует и криком кричит призывы.

 

Другой сделан из поэтического альманаха.

Он сизый от электричества рифм и метафор.

Колбасит его, беднягу, совсем не по-детски.

 

А третий сделан из мятой жалобной книги.

Той самой, что тихо лежит в углу магазина.

И что-то последнее в робких глазах застыло.

 

Люблю я вот этого третьего и принимаю.

И сам с удовольствием жалуюсь я на долю.

Непросто понять последнюю эту радость.

 

И расставаясь с компанией, чиркаю спичкой.

Ловите, ребята! Бумажные глупые люди

Ловят и вспыхивают и почему-то сгорают.

 

Но бумаги много. Назавтра приходят другие.

Жалко, не жалко, однако и сам я склеен

Из бутылочного стекла, голова из пробки.

 

Эх, бумажные робкие вы последние души,

Поймите вы сердце бутылочного человека!

И не судите строго, ну и летите уже прахом!

 

Но пламя все ближе, и мое стеклянное тело,

Звоном налившись, лопается вдруг на части,

И пробковая голова становится головешкой.

 

Вот такие-сякие дела. И лишь то утешает,

Что битого стекла вокруг не меньше бумаги.

А значит, новые наши встречи не-из-беж-ны.

 

 

 

СТРАДАНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ У МЕТРО

 

У метро прикуупишь

Водочки палееной.

За углом, забоором

Из горла да в гоорло.

Фу ты, пропасть, гоорько.

К донышку все слааще.

А потом тихоонько,

Как по половиичке,

Мимо полицейскогоо.

А в кармане куукиш!

 

 

СТРАДАНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ ОТ СМЕШЕНИЯ СУБСТАНЦИЙ

 

Много на свете московских кремлей

И немосковских – тоже.

Жить стало лучше и веселей.

Кто не согласен – по роже!

 

Снег лежит на земле сто лет.

Звезды в ночи не живы.

В тундре за Оймяконом стоит

Кремль под названьем Главпиво.

 

Главная башня огнями горит.

Грохочут полы весельем.

Призраком под потолком парит

Завтрашнее похмелье.

 

Пить стало лучше и веселей!

Водку мешаем с кровью!

Нет коктейля пьяней и злей,

До мути в глазах коровьей.

 

А в подземелье, не взаперти

Дует замерзшее пиво

И в ледяной бежит в сортир

Дежурный по башне терпила.

 

 

СТРАДАНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ ПАЦАНСКОЕ

 

Вот как был я маленький пацан,

То была у меня картонная труба,

Называлась она калейдоскоп.

 

Потрясешь ту трубу вверх-вниз,

Да покрутишь ее туда-сюда,

А потом посмотришь в глазок.

 

А на том конце сказочный мир.

Стекол разных цветной узор.

И куда-зачем в будущее путь.

 

А теперь вот бутылку допьешь,

Потрясешь над рюмкой пустой,

Ну, три капли выжмешь, и все.

 

После в горлышко поглядишь

И увидишь в последний раз

Тоже сказку, да только не ту.

 

 

СТРАДАНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ, ЯСЕН ПЕНЬ, БЕРЕЗОВСКОЕ

 

Березовскый всегда приходит ко мне под утро.

Глаза в полутьме зеленые едва различимы.

Глядит на меня с едва различимой надеждой

И грустными хлопает веками берестяными.

 

Ему и стоять тяжело и сидеть тоже неловко.

Не очень-то сучковатые слушаются колени.

Ветвистые руки его сухую клюку сжимают.

И силится рот дупляной вымолвить что-то.

 

Да я без слов понимаю, что от меня ему нужно.

Встаю и свет не включаю, нашариваю спички,

После распахиваю двери и выхожу из дома.

Пороги сбивая, следом бредет Березовскый.

 

Так приходим неспешно к березовой роще тихой.

И спичку горящую я спутнику в руки вставляю.

Мгновенно огнем запылав невидимым и тревожным,

В древесный покой родной Березовскый уходит.

 

И прыгает пламя с узловатой фигуры на ветви.

И занимаются жаром в лучах рассвета деревья.

Тут оборачивается Березовскый и машет прощально

Догорающей мне рукой. На удачу и счастье.

 

 

СТРАДАНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ НЕПРАВИЛЬНОЕ

 

Я неправильной иду дорогой.

Я в неправильную падаю яму.

Я неправильным стучу сердцем.

Я неправильного люблю Бога.

 

Меня неправильного не видно.

Меня неправильного не слышно.

Меня неправильного не жалко.

Это правильно, это правильно.

 

 

 

СТРАДАНИЕ ДВАДЦАТОЕ БОЯРЫШНИКОВОЕ

 

Тут оператор половой машины Керхер
(Фамилия его была такая), впрочем,
Его машину половую звали так же, 
Внезапно переставши драить пол вокзальный,
И турникетчицу под мышку подхвативши, 
Юдоль чужого ожидания покинул
И по проспекту городскому устремился 
К аптеке, что под фонарем одна скучала.
И, что б вы думали, искал там наш мужчина?
Пилюли-капли против гриппа иль подагры?

Вопросов нет, один ответ, купил он

Боярышника множество флаконов.
И медленно пошел мужчина с дамой
Тропой неровной к гаражам далеким.
Там у него за дверью неприметной 
Ракета межпланетная стояла.
Боярышником Керхер бак заправил
И, турникетчицу обняв руками крепко,
На газ нажал. И ойкнула красава.
То к звездам улетели эти люди.

 

 

 

 

НА ТОМ (ИЛИ НА ЭТОМ?) СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО КЕРХЕРА ЗАКАНЧИВАЮСЯ.