Апрель, полёт, жизнь. Тетка Тоня

                                                      Александру Григорьевичу Иванову

 

 

             На нашей улице красивые дома. С обеих сторон. Только одно место пустовало долго. Представьте – красивая улыбка, а спереди нет одного зуба!

            Новый хозяин появился как чёрт из рукава. Поначалу он рьяно взялся за дело – яму вырыл экскаватором, погреба вместительные затеял, похожие на бункер в фильме про фашистов, фундамент – бетоном залил. Кричал, бегал, руками махал, вроде  – руководил.

           Въедливый такой тип, как пенсионер со сдачей у кассы.

         Ходили соседи, гадали – что ж он там  удумал, с таким размахом. А его взяли и посадили. Хищения в особо крупных размерах. Говорили, что многие тысячи казённых рублей нахитил!

             Стройка осиротела. Жив дом, если в нём люди. Где люди – там и жизнь.

И все гадали, что же будет с заброшенной новостройкой.

          Нам же, пацанам, – радость. Свой штаб появился. Только радовались мы всего одно лето. Ранней весной следующего года привезли на участок бревна, синей краской, от руки, коряво пронумерованные с торцов. Выгрузили осторожно, стали складывать на прежнем фундаменте настоящую деревенскую избу. С ажурными наличниками, высокой кровлей, красивым коньком ручной работы над стропилами.

            Семья Галкиных поселилась тут же, во времянке, в углу участка. Спокойные, улыбчивые, работящие.

            Трудились все – хозяин, Григорий, хозяйка Анастасия, баушка, так и звали – баушка, баушка. А она вроде и не спешила, всё время стряпала, мыла, но успевала всюду и знала, что где лежит, а главное, в каком порядке надо делать работу – какую сейчас, а какая не к спеху.

            Ни разу не слыхал, чтобы она голос повысила. Лицо морщинистое, доброе, глаза детские, руки узловатые, а мягкие. Зинка и Шурик, детки – помогали, как могли, но их особенно не неволили. Жалели, но вслух не говорили.

            Соседи интересовались, но старались не мешать лишним советом – в каждой домушке свои погремушки.

            Дом получился как картинка из русской сказки – с синими наличниками, большой, светлый. Кораблём у причала возвышался над остальными постройками улицы. Только из-за угла выйдешь, и вот он – плывет в  глаза.

          Такое было ощущение, что у причала, если на резной конёк крыши снизу – глянуть.

            К осени управились, из времянки переселились, обуютились. Как ни зайдешь – тепло, рады гостю, кошка Мурка старательно умывается, «ванька мокрый», цветок бальзамин, на подоконниках фонарики развесил – празднично. И радио – всегда что-то рассказывает. Вроде и нет ничего особенного, а уходить не хочется.

            – Ну вот, свили Галкины гнездо! – смеялась моя бабушка.

            И я смеялся вместе с ней – понимал, о чём она хочет сказать.

            Люди они оказались простые, истинно деревенские, мне было очень любопытно у них бывать, баушкины вкусняшки пробовать и слушать диковинную речь домочадцев.

            Или вот ещё – баушка маленькую буханочку ржаного, «бородинского» хлеба, закопает в печную золу, достанет, руками разломит на несколько кусков, хоть и горячая. Духовито, слюнку сглотнешь, обжигаешься, спешишь укусить – ничего вкуснее я в жизни не ел.

              С Шуркой мы сразу подружились. Так бывает – проскочило какое-то улыбчивое ощущение, и кажется, всё время знал этого человека и жил он всегда на этом месте. Со всем скарбом, хозяйством, цветками, занавесками, кошкой дымчатой в тигриную полоску и шумной живностью в оградке.

        Ходили вместе за грибами, ягодами  – от нашей окраины до леса и реки было недалеко. Зинка всё время хвостом за нами бегала.

            Старались её не брать –  очень уж любопытная. Такая вот – лисонька востроносая, шустрая.

             Лето жаркое, речка обмелела в тот год, но была в этом месте широкой, вёрткой  и коварной на быстрине.

            Осень. Мы перешли вброд, пробуя глубину ногами, на ощупь, вслепую, по едва видимой мели переката, по плавной дуге  – на другую сторону.

            Сложность была в том, что, оступившись, можно было ухнуть в ямину, а речка подхватит коварно, словно только тебя и ждала, в момент унесёт. А там – сом грудь колесом, поджидает, чтобы съесть.

           Да и без этого – холодная вода. Хватило бы несколько минут, чтобы ноги на глубине свело судорогой.

            И поминай как звали. Про грибы и ягоды и не вспомнишь.

      Я – налегке, Шурка взял бидончик алюминиевый, трехлитровый, попримятый, неказистый.

       Побегали по лесу, устали, надышались осенней свежести до лёгкого головокружения. Пожухлые листья растёрли, завернули в газетную бумагу, покурили толстые «сигары». Тянули время, глянем на речку, и идти неохота.

            Уж и серым дымком наплыли первые сумерки, хоть устали и ни с чем, а пошли назад.

            Прозрачная, свинцового оттенка и тяжести вода местами поднималась под грудь, сжимала до озноба пупырчатую кожу в жесткую жменю. Одежду в узелке придерживали на голове одной рукой, шли опасливо, глядели пристально на скользящую быстрину, стараясь не ужаснуться, не думать о возможном.

            Я двигался вслед за Шуркой, с благодарностью глядел на его стриженый, крепкий, белобрысый затылок, надеялся без сомнений и был спокоен – он не ошибётся.

              На берегу скоренько оделись, а заодно и вытерлись одёжкой, побегали по пустынному пляжу, песком назойливым выпачкались, как не из реки вышли, но согрелись.

            – Эх, дурья моя башка – бидончик оставил на той стороне! Вот мне баушка накостыляет по хряпке! Говори быстро – кто пойдёт?

            Смотрел на меня – глаза зелёные, капельки влаги на лице, фиолетовый от холода. Ужасный, замечательный и вдруг – неприятный сейчас, в своей правоте.

            Я пожал плечами, подумал, что невелика потеря – старый бидон, а Шурка полез в воду.

            – Если что, рвану на выручку, – только и смог ему пообещать посиневшими губами, трясясь больше, чем надо.

            Я напряженно наблюдал, как осторожно двигался он по перекату, пытался вспомнить, как мы шли друг за дружкой, по какому невидимому, призрачному пунктиру, чтобы подсказать в случае опасности, но вода коварно уносила придуманную мной линию, и я молча переживал за Шурку. Понимал, что это бесполезно, и, если что-то случится, не успею я помочь, да и сил не хватит добежать, схватить, вытащить, и я позорно уползал, выкручивался из-под гнёта этой жуткой мысли.

            Вот он уже на противоположном берегу. Побегал, согрелся, бидоном помахал и полез в воду.

            Всё обошлось. Я чувствовал вину, вслух ничего не говорил, лишь молча и трусливо пытался убедить себя, что бидончик – не мой.

            Зимой мы бегали на лыжах по краю леса, был виден пристывший, неуютный пляж, перекат шумел укоризненно, не замерзала речка на быстрине, и я всякий раз досадовал на себя за то, что осенью за бидоном ходил Шурка, а не я. Никак меня это не отпускало.

            Значит, прав был Шурка. Это меня злило, потому что возразить было нечего.

            Мы учились в одной школе, я заходил за Шуркой перед занятиями.

            Он оказался умелым и хватким, на уроках труда его хвалили, но вот с русским языком была беда. Деревенский говор мешал правильному написанию, и грамматика хромала.

            – Тебе легче сделать, чем запомнить, что надо писать не тубаретка, а табуретка, – отчитывала его старейший педагог школы, учительница русского языка Ангелина Петровна.

            У меня же всё было наоборот. Я сходу мог не вспомнить правило, но писал практически без ошибок. Такой вот вроде ниоткуда – «абсолютный» слух.

            С Шуркой мы заключили соглашение: он делает за меня табуретки, вытачивает напильником из квадратной болванки бесполезные молотки, а я пишу за него сочинения.

            С этими рукописными опытами почерк я испортил на всю жизнь. Надо было за то же время успеть накатать в два раза больше! И не просто – текст, а добротное, полноценное  сочинение, грамотно и на определённую тему.

            Некоторые хитросплетения слов в моем сочинении  потом никто не мог распутать и перевести на русский язык, даже я сам, а он половину урока красиво «срисовывал» мой текст.

        У Шурки всё было строго на своих местах, в коробочках, промаркировано, а почерк – каллиграфический. Вообще он был необыкновенно аккуратен. Как будто не в деревне родился.

            В итоге я получал 5/4, а он – 5/5.

            Меня оценки не огорчали. Даже был какой-то необъяснимый кураж – успею вовремя или нет? И ни разу Шурку не подвёл.

             Всё было сообразно – мне нравилось сочинять, а ему – делать руками.

            Зима была суровая, выпадало короткое, как зимний день, счастье – несколько раз отменяли в школе занятия.

            Мне нравилась тихая, улыбчивая Зина и я всё время проводил у Галкиных. Беленькая, подсвеченная невесомым ореолом волос, сидела она напротив окна, смотрела в учебник, опустив глаза, чему-то легонько улыбалась и краснела – вдруг.

Первая, «телячья», влюблённость, когда за счастье – просто лизнуть руку и долго не засыпать, волнуясь и улыбаясь, наедине, вспоминая важные мелочи.

            Весна налетела наскоком, снег  исчез скоро. Мы начали говорить о каникулах, Шурка с Зиной должны были уехать на всё лето к родне, в деревню, меня увозили далеко – на юг.

            Нам не хотелось расставаться. Но нас не спрашивали.

            Тёплый апрель. Припекает, дремотная лень и уроки в тягость. Трава зелёная встрепенулась. В школу – во вторую смену. День располовинен расписанием – бестолково. Среда.

            Возле дома Галкиных столпились соседи – военный пенсионер Саночкин, в трофейных кожаных штанах от немецкого танкового комбинезона. Здесь же вездесущая, нестрашная, но безумная Полина в вывернутом тулупе, кривые зубы вырезаны из картошки, румяна на все щеки спелыми яблоками. Пожарник Майоров, по кличке Брандмайоров, хмурый, лицо кирпичного цвета.

            Столпились, молча слушают.

            Окна раскрыты настежь, ветер треплет лёгкие занавески, словно зовут – ну, что же ты, беги скорее к нам, не мешкай, поторопись, такого больше не будет.

            Издалека шум – что-то происходит необычное. Непроизвольно ускоряю шаг, потом бегу, смеюсь чему-то, ещё не зная причины, поддаваясь общему настроению...

            Меня обнимают, мутузят радостно по спине, кричат. Звучит торжественным баритоном громкий голос Левитана...  «выведен с человеком борту... летчик, майор Гагарин Юрий Алексеевич... Советский корабль «Восток» совершил благополучную посадку в заданном районе. Самочувствие – нормальное».

            Странно и непривычно отдаются во мне эти слова, радостные крики.

            В школу в тот день мы не пошли. Взрослые ходили по улицам, смеялись, словно не до конца верили, что такое возможно. Собирались большими группами, пели песни, были счастливы как никогда, оттого, что наконец-то все вместе.

            Шурка стал делать ракеты. Наверчивал на кусок трубы тонкую, прочную бумагу в несколько слоёв. Пропитывал её клеем «Бф». Получались цилиндрические корпуса. Легкие, надежные. Петельки из проволоки в трех местах по всей длине удерживали ракету на прочном стержне, и небо – высоченное, вот оно – рядом. Глубокое, как опрокинутый океан, на всех хватит – плыви в любую сторону.

            Новые слова появились в разговорах: «обтекатель», «стабилизаторы», «стартовый стол», «заданные параметры», «рабочий режим».

            Селитра, алюминиевый порошок, какие-то еще химикаты – всё было рассчитано Шуркой – до грамма. Ракеты стартовали с громким шипением, слегка виляли от изверженного, мощного напора, стремительно уносились вверх. Только белый, дымный след замирал, недолго держался в воздухе и уплывал к белому подбою летучих облаков.

            Улица Достоевского плавно стекала вниз, дальше – к крутому берегу реки. Туда падали наши мощные ракеты.

            Много позже я узнал, что в  романе «Братья Карамазовы» Иван Карамазов, словами черта, говорит: «Что станется в пространстве с топором?... Если куда попадёт подальше, то примется, я думаю, летать вокруг Земли, сам не зная зачем, в виде спутника».

            Впервые в мире слово «спутник», в смысле – искусственный.

            Последний роман Гения – 1880 год.

            Всё сошлось причудливым извивом жизни, в одной точке, на улочке небольшого городка.

             Взрослые гордились нами. Мы были космонавтами или реально могли ими стать. Почти как Гагарин. Только надо подрасти и выучиться.

            Вскоре в нашем городе открыли Школу юных космонавтов.

            Все мальчишки стали записываться, и конкурс был невероятный. Набирали всего один взвод – тридцать человек.

            Говорили, что в первую очередь примут тех, кого зовут Юра.

            Смеялись, а глаза – серьёзные, потому что эти разговоры прибавляли волнений.

            Было много Валериев, в честь Чкалова.

            С нашей улицы прошли только двое. Я и Володя Шанин.

            Синяя форма, курточка, пилотка, лётные эмблемы с «курицей». Учеба по программе первого курса лётного училища, тренажеры, физподготовка, морзянка, тренировки на выживаемость в экстремальной обстановке после приземления, участие в военных парадах, прыжки с парашютом в аэроклубе.

            Есть чему завидовать.

            Шурка не прошёл. Он не говорил – почему. Мы стояли с ним за домом, ворковали в загородке голуби, гомонил петух, замечал в нас угрозу, а Шурка ничего не видел, откровенно плакал от обиды и острой несправедливости, молчал.

            Мне казалось, я попал в школу космонавтов  легко, без усилий, особых волнений, но меня это расстраивало. Особенно когда смотрел на Шурку.

            «Почему я не утешаю его? Стою, молчу, а  он же – мой друг. Пойти  и отказаться – пусть останется он вместо меня. Ведь Шурка точно – сильнее, выносливее, достойнее, я это знаю лучше любой комиссии, сколько бы человек в ней ни заседало. Так будет честно!

            Мой праздник был омрачен, и, хотя я не чувствовал собственной вины, это не приносило радости.

            Я не стал ни летчиком, ни космонавтом.

            Шурка попал на срочную службу в РВСН – Ракетные войска стратегического назначения. Через год у него уже было несколько рацпредложений, позже серьёзные изобретения. Он остался в армии, окончил училище, академию. Где и преподает – генерал, доктор технических наук.

            Вот так и живут во мне деревенская изба, апрель, Шурка, запускающий ввысь – ракету...

            Мы – смотрим в небо, застыли от восторга. Среда. Теплынь, скоро каникулы, и что  делать на Земле целых три месяца после всего произошедшего?

            Улыбается в круглом скафандре наш – Юрий Гагарин.

             Чёрно-белое фото. Всем и – навсегда.

 

ТЁТКА ТОНЯ     

 

Бухтины деревенские  

 

                                                                                       Писателю Василию Белову                                                                                                                                                                                         

Кузнец Фёдор очень хотел, чтобы родился сын. Даже имя придумал. Его жена Акулина, напротив, мечтала, чтобы родилась дочь, и  тоже имя придумала – Нина. Каждый был уверен в реальности планов и твёрдо стоял на своём, а имена оба держали в тайне.

Фёдор жену-родительницу любил и берёг, не спорил, но в душе решил однозначно – будет сын, Антон.

Третьего в такой ситуации не бывает.

            Родилась дочь.          

            Акулина смеялась и плакала.

            Фёдор больше молчал, да он и так-то не знатный говорун.

            Ситуацию спасла бабушка жены – Прасковья. Предложила назвать девочку Антониной, чтобы и Фёдору в утешение, и Акулину порадовать.

            На том и порешили.

            И смирились и приняли. И растили в согласии и любви.

            Много времени прошло. Всю жизнь прожила в деревне Антонина. Постепенно стала – тётка Тоня.

            Похоронила родителей.

Вышла на пенсию.

 

***     

Рано утром пастух Митя был уже на крыльце у тётки Тони. Запыхался от быстрой ходьбы.

– Фураж нужен?

– Конечно! Ещё спрашиваешь! Скотину надо же кормить.

– Давай мешок и немного денег.

Тётка обрадовалась! Дала большой крепкий мешок, двадцать рублей, бутылку домашнего красного вина – в придачу.

Митя вышел за ворота, кинул мешок в кусты, в палисаднике.

Сел на лавочку, задумался – коротко.

Выпил одним махом из горла бутылку вина.

Упал.

Спал, улыбался во сне.

 

***

Тётка Тоня угостила соседку Любу вкусным обедом.

Люба пригласила её в гости.

Через два дня Тоня зашла под вечер к Любе.

Люба накрыла стол. Стала готовить ужин. Выставила миску с салатом.

Тоня решила попробовать, зачерпнула большую ложку. Слёзы брызнули из глаз.

– Я думала это редька, а тут оказывается – хрен.

Обе долго смеялись.

 

***

Тётка Тоня пришла в гости к свояку. Он как раз сел завтракать.

– Садись, тётка Тоня, поешь.

– Спасибо, Коля, я сыта.

– Тогда выйди на крылечко, посиди. Я покушаю – тебя позову. Расскажешь потом – зачем пришла.

Позавтракал. Вышел на крылечко, закурил.

– Ну, рассказывай, чего хотела?

– Тяпку дай мне, до вечера.

Николаю надоело за своей тяпкой каждый раз бегать к тётке. Он и говорит:

– Ты приходи в октябре. Я тебе тяпку дам аж до марта месяца.

– Зачем она мне в октябре? Мне счас нужна.

– Она и мне счас нужна, а вот в октябре – приходи.

 

***

Соседка часто прибегала к тётке Тоне с мелкой нуждой.

То масла растительного стакан, то соли, то спичками разжиться. И никогда ничего не возвращала. Пришла опять.

– Тоня, ты мне муки не дашь немного? Два стакана, на блины. Кончилась мука –  некстати.

– Поднимись на чердак, возьми сама.

Соседка юбку длинную подобрала, по лестнице поднялась, крышку откинула, осмотрела чердак:

– Так тут же нет ничего!

– Всё, что принесла, – твоё!

 

***

Тётка Тоня с ведром воды пошла, поить корову на выпасе, за огородом, потом подоить надумала её в тоже ведро.

Прибежали две внучки и внук.

– Бабушка, сплети нам венок.

– Счас. Только вот корову напою, подою. Подождите.

– Нам некогда! – говорит старшая внучка Лена.

– Ничего не случится, надо подождать.

Принесла ведро с молоком, поставила в погребе, в холодное место. Занялась хозяйством.

– Давайте ей отомстим! – говорит старшая внучка.

Накидали они камней в ведро с молоком и притаились.

Тоня принесла ведро, перелила в сепаратор. Позвала внуков:

– Идите сюда, холодного молочка налью!

Прибежали внуки, расселись за столом. Ждут.

Тоня кружки расставила.

И в каждую положила по камешку.

Молча.

Она внуков никогда не наказывала хворостиной.

 

***

 

Щенка подарила соседка тётке Тоне. Красивый, весёлый и

пёстрый от пятнышек.

Назвала его «Грей».

Внука маленького привезли на лето. Букву «р» не выговаривал. Ходит, кричит на всё село: «Гей, Гей».

Дочка услыхала и дала собаке новую кличку – «Ник».

 

***

 

Зерно убрали. Ворота на ток перестали закрывать.

Гуси забредали вперевалку, га-гакали деловито. Гусак подаст голос, и вся стая за ним.

В разных щелях зерна можно много отыскать, насытиться.

Однажды гуси не вернулись домой. Уже вечер крадётся.

Слышит тётка Тоня, возмущаются они громко, всей стаей.  Бегом на ток.

Они окружили гуся и кричат, гомонят беспокойно.

Смотрит, а у него лапы перебиты. И вся стая, ватагой, окружила товарища, заходится в крике. Пока не подошла хозяйка, не взяла раненого на руки.

Тётка Тоня пожалела гуся, в суп определила, чтобы не мучился.

– В прошлом году поклюют, и сразу домой, а в этом году наедятся и спят там, – сетовала тётка Тоня, – вот им лапы и ломают. Гусак переел, обленился. Надо менять руководство.

 

***

Тётка Тоня пошла в магазин.

Продавцов двое, работали по неделе и менялись.

Сегодня у прилавка была её племянница Рая.

            Поговорили немного. Днём людей нет, все на работе.

Тоня купила пряников к чаю.

Дома развернула кулёк, а на бумаге записка карандашом: «Рая, молоко в сметану не лей, я уже разбавила».

 

***

 

Свадьба была у племянника Володьки. Гостей больше сотни пригласили.

Регистрация. Потом прокатиться надо, перед долгим застольем.

У реки остановились. Места красивые. Лето, закат румяный.

Тамада розыгрыши затеял, народ нарядный веселит, призы приготовил.

Племянник объявляет:

– У кого сейчас найдётся в кармане одна копейка, получит главный приз! Мобильный телефон!

Тут все по карманам взялись дружно ревизию делать.

Нет ни у кого мелочи! Полные жмени – бумажные деньги, крупного достоинства.

Тётка Тоня нашла.

Кинулись поздравлять.

– Я копеечку с детства уважаю. Вот она меня и отблагодарила! – засмеялась тётка Тоня.