Семен Резник

Трофим Лысенко - второе пришествие?

 

История науки полна драматизма. Ведя наступление на незнаемое, отвоевывая у этого безбрежного моря крохотные плацдармы, ученые всех времен и народов нередко подвергали себя большому риску. Немало было таких, кто отдал жизнь «за малое в науке», как выразился однажды Н.И. Вавилов. Достаточно вспомнить отважных путешественников, умиравших от жажды в знойной пустыне, или замерзавших во льдах, или находивших упокоение на морском дне; бесстрашных охотников за микробами, проверявших на себе действие смертоносных бактерий; ученых-атомщиков, не знавших поначалу о смертоносном действии проникающей радиации…

Не меньшую опасность для науки и людей науки составляли общественные предрассудки и структуры власти, стоявшие на их страже. Открытия ученых нередко входили в конфликт с религиозными и иными предрассудками, в ответ на что общество ощетинивалось гонениями, изгнаниями, истязаниями в пыточных застенках. Сократа заставили выпить цикуту, Джордано Бруно – сожгли на костре, Спинозу предали анафеме, Галилея принудили к отречению от своих взглядов и покаянию…

На этом историческом фоне разгром генетики в СССР, гибель Н.И. Вавилова и его ближайших сотрудников, отлучение сотен других биологов от любимой науки не было чем-то уникальным. Уникальным было то, что разгром проводился именем самой науки. А самая уникальная фигура -- академик Трофим Денисович Лысенко – главарь банды «ученых» хоругвеносцев. 

Поддерживаемый Сталиным, а затем Хрущевым, Лысенко более тридцати лет носил личину «передового советского ученого». Ему приписывались крупнейший научные открытия, с их скорейшим внедрением в практику связывался небывалый подъем сельского хозяйства, - конечно, фиктивный. Каждое критическое замечание в его адрес приравнивалось к вылазке классового врага против завоеваний социализма.

Монополия Лысенко в биологической науке СССР закончилась в октябре 1964 года, со снятием Н.С. Хрущева с поста генсека.

На следующий день после того, как Хрущева «ушли» на пенсию, стало известно, что на закрытом пленуме ЦК, в числе десятка выдвинутых против него обвинений, был пункт об «односторонней поддержке академика Лысенко». В печать хлынул поток разоблачительных материалов, не оставивших камня на камне от всего «мичуринского» учения, как называл свою лженауку Трофим Денисович. Говорили, что Лысенко пытался запрудить этот поток привычным для него способом: с помощью власти. Он звонил премьеру Косыгину, но тот ответил:

— В печати идет дискуссия о биологии. Я слежу за ней с интересом. Вы тоже можете принять в ней участие.


Но без поддержки свыше Трофим Денисович дискутировать не умел. Он строчил политические доносы. Одно из его писем в инстанции привел в своей книге нынешний апологет Лысенко Н.В. Овчинников1:


«Я уверен, что вся эта злобная клевета организована какими-то злобными недругами не только нашей прогрессивной биологической науки, но и недругами всего советского строя».


Так и только так! Времена переменились, но Трофим Денисович остался тем же. Ничего не забыл, ничему не научился. Себя он продолжал отождествлять с передовой советской наукой, а всех несогласных – с реакционерами и врагами советского строя, социализма. «В общем, борьба в биологической науке – это в большей степени идеологическая борьба. В этом мы убедились, как говорится, на собственном опыте», писал Лысенко в том же письме, и был прав. Он умолчал о том, кто же перевел стрелку научного спора на рельсы идеологической борьбы и КГБистской расправы с противниками.

Брежневско-косыгинская оттепель оказалась очень короткой. Началась ползучая ресталинизация; правда о фаворитах Сталина, таких, как Лысенко, снова стала неуместной. Моя книга о Н.И. Вавилове в серии ЖЗЛ с огромным трудом пробилась в печать в 1968 году, но по пути усохла на сотню страниц. То, что было в ней сказано о Лысенко, цензура уполовинила, об аресте Вавилова и его гибели в Саратовской тюрьме не осталось ни слова. Но и в том, что осталось, было слишком много правды о Трофиме Денисовиче. По инспирированному им доносу в ЦК партии книгу признали идеологически вредной, часть тиража (90 процентов), еще не вывезенную из издательства, арестовали, около года шла борьба за выход книги в свет.

Лысенко оставался академиком, продолжал работать в своем экспериментальном хозяйстве в Горках Ленинских, прожил еще много лет и тихо умер в своей постели (1976). 

А как умер Вавилов? В ЖЗЛовской книге мне этого не дали сказать. 15 лет спустя, в первой своей книге, изданной в эмиграции (1983), я смог поместить то немногое, что было вырублено из советского издания. В России продолжали молчать. Даже в фильме о Вавилове, вышедшем на экран уже в перестроечное время, о его гибели говорилось скороговоркой, почти эзоповым языком. И только при обсуждении фильма в Политехническом музее на трибуну поднялся бесстрашный Владимир Павлович Эфроимсон, закаленный борец с лысенковщиной, отбывший два лагерных срока. Он сказал то, что у многих было на уме, но не на языке:

«Я не обвиняю авторов фильма в том, что они не смогли сказать прав­ду о гибели Вавилова. Они скромно сказали – «погиб в Саратовской тюрь­ме»… Он не погиб. Он – сдох! Сдох, как собака. Сдох он от пеллагры – это такая болезнь, которая вызывается абсолютным, запредельным истощением. Именно от этой болезни издыхают бездомные собаки… Наверное, многие из вас видели таких собак зимой на канализационных люках… Так вот: великий ученый, гений мирового ранга, гордость отечественной науки, академик Ни­колай Иванович Вавилов сдох как собака в саратовской тюрьме… И надо, чтобы все, кто собрался здесь, знали и помнили это…».

Такое забыть нельзя. Но если очень хочется, то можно!

В сегодняшней России, в ходе новой ресталинизации, снова возник спрос на Лысенко и его почитателей. И таковые не замедлили появиться. Некоторые наделены учеными званиями, преподают в вузах, воспитывают научную смену. Они работают в ведущих научных учреждениях страны, включая питерский ВИР им. Н.И. Вавилова, московский Институт общей генетики им. Н.И. Вавилова. Престижные органы широкой печати, как «Литературная газета», «Культура», щедро представляют им свои страницы; а вот тем, кто пытается возражать, снова ставят заслон.

Что это – возвращение в 30-е и 40-е? Очень похоже, но с небольшой поправкой. Тогда Лысенко выставляли передовым советским ученым, а Вавилова и его единомышленников – буржуазными специалистами и врагами социализма. Теперь же Лысенко – пламенный патриот России, а Вавилов – гражданин мира, космополит, для которого мировая известность была много важнее насущных нужд своей страны. Научный спор снова подменяется навешиванием политических ярлыков. 

Вернувшись к работе над биографией Н.И. Вавилова, я считаю своим нравственным долгом – противостоять этой тенденции. Но только одна из трех моих статей пробилась в печать в России, причем не в массовом издании, а в элитарном историко-научном журнале, так что широкому читателю она неведома.

Конечно, времена теперь другие: сейчас есть интернет. Статьи мои опубликованы на разных сайтах, при желании заинтересованный читатель может их найти. Здесь они собраны вместе.    

 

http://7iskusstv.com/2015/Nomer3_4/SReznik.jpgКак сказка снова стала былью

 

От автора:

В предлагаемой вниманию читателей статье обсуждаются некоторые аспекты истории российской биологической на-уки, изложенные профессором М. Анохиным в «Литературной газете» от 6 февраля 2015 года. Статья профессора столь тенденциозно освещала роль и место академика Н.И. Вавилова, с одной стороны, и его антипода Т.Д. Лысенко, с другой, что мне пришлось написать контрстатью, которую я направил в ту же газету, дабы ее читатели могли познакомиться с альтернативной точкой зрения на тот же предмет.

Так как в нынешней структуре редакции «Литгазеты», как обозначено на ее интернетсайте, Отдела науки не значится, то я направил ее шеф-редактору отдела «Политика и экономика» И.А. Серкову – он же заместитель главного редактора. Понимая, что для решения вопроса о публикации требуется время, я в сопроводительном письме просил для начала подтвердить получение моей статьи. Ответа не было.

Выждав неделю, я вторично послал письмо и статью – на имя главного редактора Ю.М. Полякова. Подтверждения снова не получил. Поскольку прошел уже месяц, то понятно, что никакого ответа не будет.

В глухую пору брежневского застоя, когда Литгазету возглавлял еще не всеми забытый литературный начальник А.Б. Чаковский, мне не раз приходилось предлагать редакции неудобоваримые для ее нежного желудка материалы. Они, конечно, не публиковались, но получение их редакция подтверждала, и отказ печатать пыталась как-то мотивировать. Переписка с тогдашней редакцией «Литгазеты» составила значительную часть моей книги «Непредсказуемое прошлое: Выбранные места из переписки с друзьями» (Спб., «Алетейя», 2010).

Полагаю, что глухое молчание нынешней редакции оглушительно красноречиво.

С плюрализмом мнений, появившимся на страницах «Литгазеты» во времена Горбачева и Ельцина, снова покончено.

С.Р.

 

11 марта 2015

-----------------

«Литературная газета»

Заместителю главного редактора

Шеф-редактору отдела «Политика, экономика»

Серкову Игорю Александровичу

 

Уважаемый Игорь Александрович!

К Вам обращается из Вашингтона Семен Ефимович Резник, писатель, журналист, историк русской науки и общественной мысли, автор 20 книг, член международного ПЭН-клуба, член СП Москвы.

Первая моя книга – научно-художественная биография Н.И. Вавилова – была издана в серии ЖЗЛ, согласно выходным данным, в 1968 году. На самом деле она вышла годом позже, потому что Т.Д. Лысенко инспирировал донос в ЦК партии, в результате чего книгу признали «идеологически вредной» и велели уничтожить. Вмешательство ведущих ученых спасло книгу, но стотысячный тираж почти год томился в типографии в опечатанной комнате. Так что я являюсь одной из жертв Лысенко, хотя и не с таким трагичным финалом, как у Н.И. Вавилова.

В США, где я живу с 1982 г., я издал еще одну книгу о Вавилове, был соредактором английского перевода книги Вавилова «Пять континентов», опубликовал о нем ряд статей и очерков. Вавилов является одним из персонажей других моих книг, издававшихся в США и России, в том числе в только что вышедшей книги об академике А.А. Ухтомском (Спб., «Алетейя», 2015). Сейчас я работаю над новой биографией Н.И. Вавилова, так что вавиловская тема – одна из основных для меня.

В ЛГ напечатана статья профессора, доктора медицинских наук М. Анохина «Накормившие ложью» (ЛГ, 6.2.2015). Не знаю, в какой области медицины специализируется автор, но ясно, что не в генетике. О Вавилове и Лысенко он мало что знает, а то, что ему все-таки известно, в статье искажено.

В прилагаемой статье изложена иная точка зрения на роль Н.И. Вавилова и Т.Д. Лысенко в российской и мировой науке. Надеюсь, что ЛГ ее напечатает.

Прошу уведомить о получении этого письма и прилагаемой статьи.

С уважением

Семен Резник

 

Пряник, пропитанный ядом

 

Статья профессора, доктора медицинских наук М. Анохина «Накормившие ложью», опубликованная в «Литературной газете» 6.2.2015, подается как рецензия на телефильм «Николай Вавилов. Накормивший человечество». Но статья написана не для того, чтобы рассказать о фильме, а чтобы очернить Н.И. Вавилова и поднять на щит его антипода Т.Д. Лысенко.

В последние годы такие попытки делались неоднократно, в том числе и профессором М. Анохиным. Но приоритет в этом важном деле по праву принадлежит корифею всех наук товарищу Сталину. Поскольку корифей был, как теперь выясняется, еще и эффективным менеджером, то его попытка увенчалась успехом. Лысенко стал создателем самого передового, самого мичуринского, самого сталинского учения, а ученый, накормивший человечество, был заморен голодом в Саратовской тюрьме.

Спор, который Лысенко навязал Вавилову и всем генетикам, не имел отношения к науке, ибо в науке он давно был решен. Это спор о том, можно ли путем «воспитания», т.е. воздействием внешних условий, целенаправленно изменять наследственную природу организмов, или надо искать другие пути. Не знаю, в какой области медицины специализируется профессор Анохин, но, судя по его статьям, генетика и растениеводство далеки от него, как от всех нас туманность Андромеды.

Поясню суть того спора примером, который должен быть особенно понятен доктору медицинских наук.

С тех пор как вид homo sapiens появился на нашей планете, сменилось много сотен людских поколений. При этом на протяжении всей истории человечества был ОДИН чудесный случай (допустим, что он действительно был!), когда младенца родила девственница. Один-единственный! Ибо так устроен организм женщины, что прежде чем зачать новую жизнь, она должна утратить девственность. Этот благоприобретаемый в каждом поколении признак НЕ передается от матерей дочерям, поэтому девочки рождаются девственницами.

Ну а тот необыкновенный младенец мужского пола, который был зачат Девой Марией? Он появился на свет в еврейской семье, и на седьмой день подвергся религиозному обряду обрезания. С этого великого события ведется современное летоисчисление, христианская эра; в этот день, 1 января, наступает Новый Год. Ко времени рождения Иисуса Христа религиозные евреи практиковали обрезание мальчиков полторы тысячи лет и продолжают практиковать до сих пор. Но еврейские мальчики рождаются с крайней плотью точно так же, как славянские, китайские, африканские… Приобретаемый признак НЕ передается по наследству и по мужской линии.

То, что наследственные изменения возникают совершенно иначе и не носят адаптивного характера, биологи установили задолго до появления Лысенко с его «мичуринским» учением. Больше ста лет выясняли, много копий было сломано, один умелец по наследственной передаче приобретенных признаков покончил с собой, когда был уличен в фальсификации. Так что вопрос был решен наукой вполне однозначно. Как вопрос о невозможности создания вечного двигателя или превращения свинца в золото, над чем несколько столетий бились алхимики.

Но алхимия «колхозного ученого» привлекала простотой и легкостью. Более того, она резонировала с настроем советских властителей и воспитываемого ими общества. Море им было по колено. Радиорепродукторы с утра до ночи разносили по стране бодрящие песни про то, как сказку сделать былью.

А вот на колхозных и совхозных полях, как и на опытных делянках, сказка былью не становилась. Виновато в том было не передовое учение, а происки классового врага. «И в ученом мире, и не в ученом мире, а классовый враг – всегда враг, ученый он или нет». Так говорил Заратустра с высоких трибун, под одобрительные реплики «эффективного менеджера», сидевшего в президиуме. Газеты это тиражировали.

Чем больше было провалов, тем агрессивнее становился Лысенко, тем активнее его поддерживала вертикаль власти, тем в большую немилость впадал Вавилов и другие ученые – все, кто не хотел или не умел плясать под дудку всепобеждаемого учения.

Вавилов по натуре был мягким, сговорчивым человеком. Но чем сильнее его травили, тем тверже он становился. Сказал с трибуны, что за свои убеждения пойдет на костер. И пошел. Генетика в СССР была разгромлена. Последствия не изжиты до сих пор.

Развал сельского хозяйства в стране победившего социализма был вызван многими факторами, больше всего – насильственной коллективизацией. Но немалую лепту в тот развал внесло и «передовое мичуринское учение, созданное Трофимом Денисовичем Лысенко» (сам слышал такую формулировку на лекции одного весьма известного «мичуринца»).

Что давало практике передовое учение, легко понять на примере гибридной кукурузы. Повышенную урожайность так называемых инцухт-гибридов кукурузы открыли ученые США. Это был дар небес: без дополнительных затрат – от 30 до 50 процентов прибавки урожая. Вавилов и «кукурузники» его института настаивали на внедрении этого метода в СССР. Но в передовое учение инцухт не укладывался. Лысенко заблокировал выход гибридной кукурузы на поля на десятилетия. Страна ежегодно недополучала миллионы пудов зерна, скотина дохла от бескормицы, люди недоедали.

Доктор Анохин пишет: «Определение “жулик” надо отнести к советской мифологии, в которой Лысенко оболган, причем академик Сахаров в Академии наук открыто обвинил Лысенко в убийстве Вавилова». Значит, не Сахаров, не Вавилов были жертвами советской мифологии, а Лысенко!?

Меня восхищает эта словесная эквилибристика. Высший пилотаж! Правда, он более уместен на цирковой арене или на сцене колхозного клуба.

 

Веселей играй, гармошка,

Мы с подружкою вдвоем

Академику Лысенко

Величальную поем.

Он мичуринской дорогой

Твердой поступью идет,

Морганистам, вейсманистам

Нас дурачить не дает.

Академиком Лысенко

Все колхозники горды.

Он во всех краях отчизны

Учит нас растить сады.

Перестраивать природу

Нам в стране своей пришлось,

Чтоб советскому народу

Благодатнее жилось.

 

Не правда ли, очень похоже на величальнуюпесню, сочиненную профессором Анохиным.

Вавиловский закон гомологических рядов, по его мнению, известен со времен Дарвина. Такой «аргумент» приводили лысенковцы, что не мешало им яростно бороться за русский приоритет. Клеймить закон как антидарвиновский это тоже им не мешало.

«300 тысяч образцов семян, собранных по всему миру Вавиловым, никакой пользы не принесли», утверждает д-р Анохин, тогда как «в США лишь в результате экспедиций Д.Г. Фэйрчайлда (зятя изобретателя телефона Александра Белла) внедрили более 200 000 (двести тысяч) культурных растений».

Если так, то зять изобретателя телефона явно перестарался. Ибо 200 000 внедренных сортов означало бы, что каждый сорт занимает площадь крохотной делянки, на полях царит чересполосица, на них не то, что трактору, ослику не развернуться. Не обязательно видеть поля американских фермеров, занятые до горизонта монокультурой, чтобы понять, какой это абсурд. Сорта, введенные в практику, ценны величиной занимаемой ими площади, на которой они превосходят по продуктивности все другие сорта. Множество сортов на карликовых участках практике не нужны, их возделывают на опытных делянках, чтобы выявить и отобрать наиболее перспективные для дальнейшей работы.

Самое замечательное в статье д-ра Анохина, это «объяснение» того, почему зять изобретателя телефона преуспел, а Вавилов провалился. Оказывается, «американцы заимствовали высокоурожайные сорта из стран с достаточно развитым сельским хозяйством, тогда как Вавилов, путешествуя по всем континентам, наибольший интерес проявлял к диким местам, вроде Эфиопии и джунглей Амазонки».

Что это за географические новости? Доктор меднаук слышал звон, да не знает где он.

Вавилов, рискуя жизнью, пробивался в малодоступные горные районы, где зарождалось земледелие и сосредотачивался наибольший генетический потенциал культурной флоры, еще не освоенный наукой. Что же касается передовых стран, то их он изъездил вдоль и поперек. Большинство специалистов знал лично, бывал на их опытных станциях, вел переписку, наладил обмен семенным материалом. Крепкие связи были у него с американскими учеными и научными учреждениями. Он трижды по многу месяцев бывал в США, ездил по стране, хорошо знал Фэйерчайлда, Харлана, отца и сына Куков, Шаповалова, Тейлора и других ведущих селекционеров – сотрудников Вашингтонского бюро растениеводства и десятков других учреждений. Они снабжали его как семенами американской селекции, так и теми, что американские охотники за растениями привозили из экспедиций – из той же Эфиопии, например. Собранные американцами семена в значительной части дублировались в коллекции ВИРа, а материалы ВИРовской коллекции дублировались в США. То же относится к селекционным учреждениям стран Европы, Японии, Тайваня, Северной Африки, Палестины...

Вавилов и его институт были неотделимой частью мировой науки (частью глобуса, как он говорил). И глобус признал его одним из крупнейших генетиков и растениеводов мира. Это лысенковцы отгораживали железным занавесом передовуюсоветскую мичуринскую науку от буржуазной, загнивающей, бесплодной науки Запада. Как напоминает аннотация к только что вышедшей книге одного из единомышленников д-ра Анохина, «“Два мира – две науки” – название одного из разделов доклада академика Т.Д. Лысенко на знаменитой сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года». Так смотрел на науку не только Лысенко, но и его покровитель – корифей всех наук и эффективный менеджер, лично редактировавший его доклад. Так же смотрит сегодня профессор Анохин. С Вавиловым все они несовместны, как гений и злодейство. Для Николая Ивановича мир науки был един.

Вавилов, прежде всего, был теоретиком, но вклад его школы в практику сельского хозяйства СССР переоценить невозможно. Добываемый им исходный селекционный материал изучался на опытных станциях и предоставлялся не только селекционерам-профессионалам, но всем желающим, от юных пионеров до пенсионеров. Миллионы гектаров занимали в довоенные годы сорта пшеницы ближайшего сотрудника Вавилова В.Е. Писарева. Другие миллионные площади занимали сорта другого пшеничника вавиловской школы В.В. Таланова. Звеном вавиловского института была государственная система сортоиспытания и семеноводства – ее создал тот же В.В. Таланов. Без такой системы селекционные сорта невозможно размножать и вводить в практику. Возглавлял ее Таланов до своего ареста в 1931 году. Через пять лет умер, ошельмованный и заклейменный.

Вавилов был энтузиастом продвижения сельского хозяйства на север, и даже на крайний север. Он основал опытную станцию под Мурманском, поставил во главе ее своего ученика И.Г. Эйхфельда, тот стал изучать и внедрять полевые и овощные культуры в советском Заполярье. Исходный материал ему поставлял Вавилов. Он начал работу под руководством Вавилова в 1923 году, когда о Лысенко никто не имел никакого понятия. В середине 1930-х, уловив перемену ветра, Эйхфельд заявил, будто всегда работал методами Лысенко. Вознагражден за это был знатно: при дележе вавиловского наследства стал директором ВИРа. Но это уже другая история.

Юг интересовал Вавилова не меньше, чем север. Мне довелось писать книгу о Г.С. Зайцеве, «короле» хлопчатника. Зайцев умер в 1929 году в возрасте 41 года, проработал в науке всего 14 лет, из коих пять лет было отнято борьбой за выживание. Используя семенной материал, добываемый Вавиловым, Зайцев вывел сорта, коими к 1929 году засевалась половина всех площадей под хлопчатником. Кстати, первые, еще не антинаучные, работы Лысенко проводились по методике Зайцева, на что он сам указывал в своей первой книге. Все это не помешало сделать Зайцева «вредителем в хлопководстве» – к счастью для него, посмертно. А в 1970-е он стал «гордостью узбекского народа», по словам тогдашнего «эффективного менеджера» Узбекистана.

Травля Вавилова глубоко беспокоила его коллег во всем мире. Слух об аресте Николая Ивановича в 1936 г. был расценен как «удар в лицо цивилизации» (американский генетик Давенпорт). Тогда слух оказался ложным. Удар был отсрочен на четыре года…

Статья д-ра Анохина – это новая попытка нанести удар в лицо цивилизации. Но на это она не тянет. Это ядовитый плевок в лицо читателям. Судя по отзывам на его статью в интернете, немало читателей восприняли ее как медовый пряник и со смаком сжевали, не заметив, что он пропитан ядом. Мне жаль этих читателей.

 

* * *

 

                     В царстве кривых зеркал

 

2 июля сего года в российской газете «Культура» (бывшая «Советская культура») появилась статья под названием: «Трофим Лысенко: гений или шарлатан?» Автор Нильс Иогансен. Хотя заголовок увенчан знаком вопроса, никаких вопросов для автора нет: Трофима Лысенко он величает гением.

Написана статья мастерски, это своего рода шедевр. Шедевр лысенковщины.

Всё или почти всё, что когда-то выходило из-под пера Трофима Лысенко или, например, его главного оруженосца Исая Презента, отражало реальность в кривом зеркале, как в комнате смеха. Такова же и эта статья.

Она начинается торжественным заявлением: «80 лет назад, 4 июля 1935 года, советский агроном Трофим Лысенко стал академиком».

Ну, а на деле?

В 1935 году решением советского правительства было учреждено звание академика ВАСХНИЛ. Тогда же 20 известных всей стране деятелей сельхознауки были назначены ее действительными членами, в их числе фаворит Сталина Т.Д. Лысенко. Между званием академик и званием академик ВАСХНИЛдве больше разницы, как говорили в Одессе, где тогда работал Лысенко.

Это жульничество сравнительно безобидное, но весьма характерное для литературных приемов автора статьи. Таким же нехитрым способом в ней подтасованы и другие факты, вовсе не безобидные.

Автор сообщает: «В 1920–1921 годах средняя урожайность пшеницы составляла всего 3-4 центнера с гектара, а через два десятилетия, в 1940-м – уже 7-8 центнеров. То есть эффективность земледелия выросла в два раза. И руководил этим процессом якобы безграмотный фантазер? Простите, но так не бывает».

Так действительно не бывает. И не было. В 1920 году на территории России еще бушевала гражданская война, по отвоеванным у белых районам рыскали продотряды, изымая так называемые «излишки» хлеба и обрекая на голод крестьянские семьи. Понятно, что «несознательные» крестьяне прятали зерно; те, у кого действительно были какие-то излишки, нелегально их продавали или обменивали. О надежном учете урожайности в таких условиях говорить не приходится, так что цифра 3-4 центнера применительно к 1920 году взята с потолка, а не с гектара. Ну, а в 1921 году на огромной территории разразилась небывалая засуха, погиб подчистую урожай зерновых в 39 губерниях, вымерло 10 миллионов человек. Справедливости ради надо сказать, что не все 10 миллионов умерли голодной смертью, заметная часть из них была убита и съедена обезумевшими родичами – после того, как были съедены все лошади, собаки, вороны, крысы, мыши, тараканы… Такая же участь ожидала минимум еще 10 миллионов человек. Их уберегли массированные поставки продовольствия с проклятого Запада, организованные в основном Американской администрацией помощи, руководимой будущим президентом США Гувером (American Relief Administration). Если средний урожай того страшного года был всего в два раза ниже собранного 20 лет спустя, то козырять такими достижениями «передовой мичуринской науки» можно только в насмешку.

Самое же курьезное то, что в те 20 лет, когда был достигнут столь замечательный, по словам Н. Иогансена, рост урожайности, во главе растениеводческой науки в стране стоял не Лысенко, а Николай Иванович Вавилов. В 1921 году он возглавил Отдел прикладной ботаники, который затем был преобразован во Всесоюзный Институт прикладной ботаники и новых культур, а в 1930 году во Всесоюзный институт растениеводства (ВИР). Вавилов установил тесные связи с десятками опытных учреждений мира, обменивался с ними сортовым материалом. Благодаря этому в его Институт широким потоком вливались лучшие селекционные сорта – из США и Северной Африки, Скандинавии и Ближнего Востока, Испании и Палестины, из Франции, Италии, Германии, Японии, Китая, стран Латинской Америки и многих других. Вавилов открыл центры происхождения культурных растений, объездил пять континентов планеты и собрал богатейшую в мире коллекцию культурной флоры (знаменитый банк генов). Его идеи лежали в основе работы не только возглавляемых им Институтов растениеводства и генетики, но сотен опытных и селекционных станций, то есть всего научного растениеводства СССР. Все положительное, что благодаря успехам науки было достигнуто в сельском хозяйстве страны, было связано с именем Н.И. Вавилова. Он и молодого агронома Лысенко поддерживал – в том, что заслуживало поддержки. А то, что не заслуживало, критиковал, хотя и очень деликатно, дабы не задеть самолюбия амбициозного «новатора» и не сильно сердить его покровителей. Лысенко, при поддержке Кремля и Лубянки, ответил войной на уничтожение. В августе 1940-го Вавилов был арестован, в январе 43-го умер в тюрьме от голода.

Если к 1940 году средняя урожайность пшеницы в СССР достигла всего лишь 7-8 центнеров на гектар (неизвестно, откуда Н. Иогансен взял эту цифру), то благодарить за это надо лично товарища Сталина. Это он подорвал сельское хозяйство страны и во много раз углубил пропасть, отделявшую широкую практику от науки.

После страшного 1921 года урожайность полей в стране медленно, но верно росла. К 1926 году она на 16 процентов превышала уровень последнего предвоенного года, 1913-го. Этому способствовали, во-первых, политика нэпа, при которой крестьяне были кровно заинтересованы в результатах своего труда, и, во-вторых, достижения агрономической на-уки, в особенности государственная система сортоиспытания и семеноводства, созданная на ее основе. Эта ступенчатая система позволяла размножать и вводить в широкую практику лучшие селекционные сорта, не снижая их качества, а позднее их заменять еще более урожайными сортами, которые выводили селекционеры, используя Вавиловский банк генов и методику, создаваемую учеными Института Вавилова. Сорта пшеницы В.Е. Писарева, Г.К. Мейстера, В.В. Таланова занимали миллионы гектаров и давали урожаи в полтора-два-три раза выше средних. Другими селекционерами столь же успешно создавались сорта плодовых, огородных, технических культур. Государственную систему сортоиспытания и семеноводства разработал выдающийся ученый и селекционер, большой энтузиаст этого дела В.В. Таланов, сотрудник Вавиловского института. На местах она внедрялась гораздо хуже, чем добивались Вавилов и Таланов, что объяснялось низким уровнем культуры земледельцев, а также приоритетами, так называемых, земельных органов, для которых чистота партийной линии была много важнее чистоты размножаемых сортов.

Когда был взят курс на ускоренную коллективизацию, Вавилов, будучи по натуре большим оптимистом, надеялся на то, что в крупных коллективных хозяйствах легче будет организовать работу на научной основе. Но ускоренная коллективизация превратилась в сплошную и насильственную. Миллионы крестьян были высланы в Сибирь или погибли от голодомора, более послушные стали колхозниками, утратившими интерес к результатам своего труда. Торжествовал всеобщий принцип социализма: они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем. Сортовые посевы были перепорчены, В.В. Таланов был объявлен вредителем и арестован.

Губительными для практики были «новаторские» начинания Лысенко. Без строгой научной проверки, зато с большой помпой, ударными темпами, они внедрялись в колхозную практику. Успехи таких начинаний измерялись их массовостью и величиной охваченных площадей. Эти показатели были блестящими. Вот с прибавками урожая не клеилось. Цифры либо замалчивались, либо были фиктивными. Тихо, без всякой помпы, практика о них забывала.

На других искривлениях пространства и времени, коими полна статья Н. Иогансена, останавливаться не буду. Большая их часть заимствована из недавней книги профессора Ф.П. Кононкова «Два мира – две идеологии» («Луч», 2014). Именно так был озаглавлен один из разделов доклада Т.Д. Лысенко на печально знаменитой августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года, на которой он «окончательно» разгромил генетику.

В этой короткой заметке нет места для обстоятельного анализа книги П.Ф. Кононкова, представляющей собой еще одно царство кривых зеркал. Глядя на ее обложку, невольно вспоминаешь мудрое заклинание Козьмы Пруткова: «Не верь глазам своим!» Книга написана не П.Ф. Кононковым. Хотя его имя стоит на обложке и на титульном листе (ему даже принадлежит copyright), уже из оглавления видно, что вторая половина книги – без малого 150 страниц из неполных трехсот – обозначена как редакционное дополнение, то есть она написана не титульным автором. Имя дополнителя не указано, но в выходных данных значится: редактор Н.В. Овчинников. Большая вступительная глава «Конфликт в советской биологии» (около сорока страниц) – это «предисловие редакции», то есть ее соорудил тот же Н.В. Овчинников. И названия многих глав книги снабжены примечаниями меленьким шрифтом: «Совместно с Н.В. Овчинниковым».

Так что книга, минимум на три четверти, написана не «известным ученым в области овощеводства», как характеризуется Н.Ф. Кононков на задней странице обложки, а безвестным литератором.

У книги есть и составитель: Герман Смирнов. В предисловии «От составителя» он сообщает, что «по роду занятий далек от понимания научной сути обсуждаемых биологических проблем». Но в царстве кривых зеркал он свой, ему там вольготно.

Я хорошо знаю журналиста Германа Смирнова – когда-то мы были приятелями. Он прилежный ученик главного редактора журнала «Техника – молодежи» В.Д. Захарченко. Захарченко считался поэтом, хотя стихов его никто не читал. Он прославился кинофильмом «Наш Никита Сергеевич», ко-торый был выпущен на экраны незадолго до свержения Н.С. Хрущева с российского престола. Когда это произошло, Захарченко спешно сменил вехи и остался неприкасаемым царьком в своей вотчине. Герман Смирнов лет тридцать прослужил заместителем Захарченко, и прекрасно освоил его главную науку – метеорологию: он хорошо знает, откуда и куда дует ветер, под который в данный исторический момент следует подставить свои паруса.

Заглавие составленной им книги («Два мира – две идеологии») эффектно контрастирует с названием главы о Н.И. Вавилове: «Гражданин мира». В царстве кривых зеркал это страшное ругательство. Как сказано в аннотации, в книге «рассказывается о подрывной деятельности в биологии, генетике, сельском хозяйстве страны национал-предателей и агентов враждебных России глобалистских структур». К национал-предателям и отнесен гражданин мира Н.И. Вавилов. Не зря, значит, ястребы его заклевали!

Это не комната смеха. Это камера ужасов.

Между тем, если в книге есть какая-то крупица правды, то она в названии главы о Вавилове. Да, он был гражданином мира. Он с молодости усвоил кредо своего учителя Р.Э. Регеля: «Наука не только аполитична и интернациональна, но даже интерпланетна, так как и на Луне и на Марсе господствуют те же законы природы, что и на Земле».

Только в Русском Мире кривых зеркал господствуют другие законы.

Другой мир – другая идеология.

 

                                *    *    *

 

Лев Анатольевич Животовский заведует лабораторией в Институте общей генетики им. Н.И. Вавилова Российской Академии Наук. Доктор  биологических и кандидат физико-математических наук. Заслуженный деятель науки, лауреат Государственной премии, лауреат премии им. И.И. Шмальгаузена в области эволюционной биологии, лауреат международного журнала The Lancet за лучшую статью года среди биологических и медико-биологических журналов мира за 2003 год, профессор кафедры генетики и селекции животных МСХА им. К.А. Тимирязева, профессор кафедры биологии Сахалинского государственного университета, приглашенный профессор Стэнфордского университета (США), приглашенный профессор Университета Тарту (Эстония), почетный профессор Университета штата Аляска, почетный профессор Университета им. Э. Кован (Зап. Австралия).

Так говорится на сайте его лаборатории.

В списке достижений Л.А. Животовского особенно показательна премия им. И.И. Шмальгаузена – выдающегося ученого-эволюциониста, одной из главных мишеней в погромном докладе Лысенко на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Показательна она потому, что Л.А. Животовский – автор книги «Неизвестный Лысенко», изданной в 2014 году. Впрочем, тот факт, что он возглавляет лабораторию в Институте им. Вавилова, не менее красноречив.

Книга Л.А. Животовского, восхваляющая Лысенко, поражает своей примитивностью. Во уважение к общепризнанным научным заслугам Л.А. Животовского коллеги избегали критиковать это творение, пытались его игнорировать. Но не тут-то было!  Животовский стал добиваться публичного обсуждения своей книги.

После нескольких неудачных попыток он нашел поддержку в Московском обществе испытателей природы.

Здесь уместно заметить, что 1950-е годы это Общество было чуть ли ни единственным учреждением – тогда его воз-главлял академик Сукачев, - в котором открыто критиковали Лысенко; журнал общества – был один из двух научным изданий, в котором публиковались критические статьи о теориях Лысенко. (Вторым таким изданием был «Ботанический журнал» - его главным редактором был тот же Сукачев).

Оказалось, что нынешнее Общество испытателей природы настроено иначе. Обсуждение книги Л.А. Животовского было назначено в МГУ на 25 ноября 2015 года. Сама дата символична: это день рождения Н.И. Вавилова.

Зная о предстоявшем обсуждении, я подготовил отзыв на книгу «Неизвестный Лысенко», мне обещали его там зачитать. В последний день оно было отменено. Однако в следующем месяце обсуждение состоялось: ему было посвящено заседание Ученого совета Института океанологии РАН. Животовского пригласили выступить с докладом, директор Института его тепло приветствовал, отметив, что ученый с таким высоким индексом цитирования всегда желательный гость Ученого совета.

Однако обсуждение доклада Л.А. Животовского пошло не по тому пути, как ожидали организаторы. Очень резко и убедительно выступил академик А.П. Лисицын, чей отец, выдающийся селекционер П.И. Лисицын в 1930-40-е годы мужественно противостоял лысенковщине. Выступила другая сотрудница Института океанологии, О.В. Максимова, внучка выдающегося физиолога растений академика Н.А. Максимова. Выступали сотрудники Института общей генетики, специально пришедшие на это обсуждение. Доктор биологических наук С.А. Боринская зачитала мой отзыв (за что ей сердечная благодарность), после чего он был помещен на сайте Института океанологии, а в доработанном виде – в

ж-ле «Историко-биологические исследования» (Главный ре-дактор Э.И. Колчинский).   

 

Фарс или трагедия:

о книге Л. Животовского «Неизвестный Лысенко»

 

Поначалу я считал невозможным участвовать в дискуссии по книге Л. Животовского «Неизвестный Лысенко». Автор книги – доктор биологических наук, сотрудник ведущего академического института, и его книга по внешним признакам (цитаты с точными ссылками, список использованной литературы и т. п.) носит характер историко-научного исследования; тогда как я не биолог и не историк, а только писатель. Моя миссия – создавать художественные образы, а не обсуждать научные труды.

Однако эти соображения вытеснило твёрдое чувство, что я морально обязан высказаться. История науки, биографии виднейших биологов – составная часть моих литературных интересов более пятидесяти лет. Моя первая книга– биография академика Николая Ивановича Вавилова (серия «Жизнь замечательных людей».1968). В ходе работы над ней я вынужден был погрузиться в конфликт между Вавиловым и Лысенко, исследовать его социальные, идеологические и психологические корни, роковую роль этого конфликта в судьбе Вавилова и всей советской генетики. С тех пор я не раз возвращался к этой теме, сейчас работаю над обновлённой биографией Н.И. Вавилова, и снова вынужден уделять много внимания Трофиму Лысенко. Хотя я никогда не претендовал и не претендую на какой-либо вклад в науку, я думаю, что ориентируюсь в данном материале не хуже профессиональных биологов и профессиональных историков.

Обсуждение книги «Неизвестный Лысенко» было назначено на 25 ноября – день рождения Н.И. Вавилова. Случайное это совпадение или намеренное – оно символично.

Название книги «Неизвестный Лысенко» ни в коей мере не соответствует её содержанию, ибо ничего ранее неизвестного о Т.Д. Лысенко в ней нет. Это поверхностная компиляция широкодоступных фактов и цитат, подобранных селективно и крайне тенденциозно.

Направленная селекция – могучий инструмент для выведения продуктивных сортов культурных растений и домашних животных, но исторической науке она противопоказана. Ещё на заре советской власти в России произошло массированное вторжение селекции в историческую науку. Ведущим историком в СССР считался Михаил Николаевич Покровский, основатель школы историков-марксистов. Ему принадлежала крылатая формула: «История – это политика, опрокинутая в прошлое». Этой формулой и руководствовалась марксистская историческая псевдонаука на протяжении всех десятилетий советской власти; она же остаётся руководящей для многих «историков» в нынешней России. Есть такие «историки» и на Западе, но здесь они не доминируют.

Опрокидывая в прошлое текущие политические и идеологические установки, царскую Россию изображали отсталой, феодальной «тюрьмой народов», а когда установки переменились, тюрьма превратилась в семью свободных и равных народов, добровольно объединившихся вокруг старшего брата – чуть более равного, чем все остальные.

Весьма характерны политико-идеологические метаморфозы при определении исторической роли евреев. Их многократно превращали из самого забитого и преследуемого племени в угнетателя и спаивателя бесхитростных россиян; из героев Гражданской и Второй мировой войны – в толпы, штурмующие Ташкент; из враждебных России и советской власти космополитов – в её главную опору; из террористов, стрелявших в вождя революции ядом кураре – в его верных друзей и последователей. Да и сам вождь из великого гения, рожденного русским народом, превращался в русофоба, инородца и почти еврея. Характерен в этом отношении двухтомник Александра Солженицына «Двести лет вместе». На его полях мне пришлось написать третий том (Резник, 2005).

Ныне самым русским из всех носителей русской идеи сно-ва стал Иосиф Джугашвили, а его подмастерью в биологической науке, Трофима Лысенко, снова отводят роль корифея самой передовой науки и самой передовой сельскохозяйственной практики, а также великим патриотом России. Этому не мешает его украинская фамилия, как Джугашвили-Сталину не мешает грузинская. (На фоне нынешней демонизации Украины и всего украинского возвеличивание Лысенко как патриота России – это феномен, заслуживающий особого исследования).

Такие метаморфозы происходили и происходят во всех сферах советской и постсоветской исторической «науки». Книга Л. Животовского «Неизвестный Лысенко» в этом смысле весьма репрезентативна.

Автор забывает, что история – наука точная. Не менее точная, чем математика, физика или молекулярная генетика. Что было – то было, тут ни убавить, ни прибавить, по слову поэта. Переделка прошлого по прямому или косвенному заказу властвующей идеологии – это материализация мрачной утопии Оруэлла.

Сказанное не означает, что сложившиеся представления о деятелях прошлого навеки незыблемы. Пересмотр возможен и необходим, когда обнаруживаются новые факты и документы, конфликтующие со сложившимися представлениями. В биографии Лысенко немало тёмных пятен, их прояснение, возможно, потребовало бы уточнить некоторые оценки.

К примеру, из какой семьи происходил Трофим Денисович? Сам он позиционировал себя сыном крестьянина. Но, согласно марксистской доктрине, для всех тогда обязательной, крестьянство делилось на классы эксплуататоров (кулаков) и эксплуатируемых (бедняков), между коими стелилась неудобная для классового сознания прослойка середняков. Кем же был отец Трофима Лысенко? Наверняка не бедняком, а то газеты трубили бы о сыне крестьянина-бедняка. Судя по тому, что земельный надел Дениса Лысенко вырос с двух гектаров до четырнадцати, вести дела он умел и без наёмного труда вряд ли мог обходиться.

Если так, то каким образом ему удалось избежать репрессий, обрушившихся в годы коллективизации на «кровопийцев-кулаков», а его сыну – поддерживать имидж «народного» и «колхозного» учёного? Насколько я знаю, местные архивы на этот предмет никто не исследовал, и г-н Животовский этим себя не утруждал. Денис Лысенко в книге лишь бегло упомянут. Даже о судьбоносном для Трофима опыте с посевом озимой пшеницы весной, произведённом Денисом Лысенко в своём хозяйстве в судьбоносном для них обоих 1929 г., в книге не упомянуто. А ведь вне этого события колхозный учёный не мог бы состояться.

Другой пример – средняя школа садоводства в Умани, где Трофим Лысенко учился с 1917 по 1920 г. У кого учился, чему учился, учился ли вообще? Это сплошное белое пятно в его биографии, или, если хотите – чёрная дыра. То были годы войны – Мировой, потом Гражданской, а Трофиму Лысенко было от 19 до 22 лет. Умань захватывали то красные, то белые, то различные банды. Всем требовались пополнения. Мужчины, способные носить оружие, подлежали мобилизации – добровольной, либо принудительной, либо добровольно-принудительной (гениальное, кстати, изобретение большевистских идеологов). Как Трофиму Лысенко удавалось многократно этого избегать? Или не всегда удавалось? Если так, то в чьих войсках и как долго он служил? (Наверняка не в Красной армии – иначе его сделали бы героем гражданской войны). Всего этого мы не знаем. Казалось бы, столько возможностей для исследователя НЕИЗВЕСТНОГО Лысенко! Но в книге Животовского обо всём этом ни полслова.

Кто был учителем Лысенко?

О Н.И. Вавилове мы знаем, кто были его учителя, чем он был обязан каждому из них. А о Лысенко? Своим учителем он называл И.В. Мичурина. Однажды он приезжал к Мичурину в Козлов, но по одним сведениям, после короткого разговора чем-то рассерженный Мичурин палкой выгнал его из своего кабинета, а по другим – Мичурин заперся и отказался его принимать, так что Трофиму Денисовичу пришлось уехать, не повидав «учителя». Интересно было бы проверить эти сведения по архивам Мичурина и Мичуринска. Однако автор книги о «неизвестном» Лысенко этим тоже себя не утруждал.

В книге читаем:

«Что касается особенностей влияния на растение светового режима, то эту сторону стадийного развития (фотопериодизм у растений) детально исследовал коллега Т.Д. Лысенко по Гандже Н.А. Максимов (Животовский, 2014, с. 17).

Так Т.Д. Лысенко открыл первый, ключевой в жизни растения этап развития, названный им стадией яровизации» (там же).

       Вот это действительно что-то новое! Но – неверное. По Животовскому, Лысенко – первооткрыватель и единственный исследователь стадии яровизации, а заодно и теории стадийного развития, тогда как «коллеге по Гандже» Н.А. Максимову отводится роль исследователя второй стадии – световой. Но Николай Александрович Максимов никогда не был «коллегой Лысенко по Гандже». Крупнейший физиолог растений того времени, он возглавлял отдел физиологии в ВИРе. С начала 1920-х гг. Максимов ставил эксперименты по холодному проращиванию растений, исследуя вслед за Г. Гаснером, воздействие низких температур на их рост и развитие. В ходе исследований было выявлено и задокументировано, что на ранней стадии развития некоторых видов и сортов воздействие холодом ускоряет их вегетацию.

Лысенко пришёл к аналогичным результатам позднее, хотя и вполне самостоятельно, ибо опубликованных работ Максимова не читал и лично с ним не был знаком. Новое слово Лысенко в значительной мере сводилось именно к слову, к простому и понятному термину – яровизация. Термин сразу попал в газеты, овладел массами, стал (по Марксу) материальной силой. Яровизация, а не какое-то холодное проращивание! Но суть была та же. Максимов отмечал совпадение результатов Лысенко со своими собственными и не без оснований оспаривал у него приоритет. В марте 1933 г. Максимов был арестован, сослан в Саратов, где работал в Институте зернового хозяйства. Тягаться с Лысенко он больше не пытался, а, напротив, высказывал похвалы «колхозному учёному», за что был щедро вознаграждён. Репрессиям больше не подвергался. Стал директором Института физиологии им. К.А. Тимирязева, академиком, был удостоен ордена. А для автора книги о «неизвестном» Лысенко Максимов – его коллега по Гандже, исследовавший световую стадию!

Явление фотопериодизма было открыто американцами Аллардом и Гарднером, а в России его изучал большой коллектив учёных под руководством Н.И. Вавилова, организовавшего географические посевы по всей стране. Эти опыты по системе Вавилова, а вовсе не лысенковская яровизация, позволили выявить сорта и культуры, которые ускоряют своё развитие при долгом световом дне и могут быть продвинуты далеко на север. Параллельно с этим Г.С. Зайцев в Средней Азии выявил формы египетского хлопчатника, которые ускоряли развитие при укороченном дне. Ему удалось вовлечь их в скрещивания и вывести сорта тонковокнистого хлопчатника, которые плодоносили в условиях Средней Азии. Это было стратегическое сырье: оно шло на изготовление парашютов.

Ну а кто был истинным – не коллегой, а руководителем Лысенко в Гандже? Имя Николая Фёдоровича Деревицкого – крупного учёного, одного из пионеров применения вариационностатистических методов в биологии – в книге не упомянуто. Между тем, именно Деревицкий поручил начинающему сотруднику опыты по возможному возделыванию бобовых культур зимой, для чего следовало выявить подходящие сорта и наилучшие сроки посева. Методику определения оптимальных сроков посева разработал Г.С. Зайцев, вавиловский «король» хлопчатника. Селекционная станция, которой руководил Зайцев, находилась под Ташкентом, но в Гандже, у Деревицкого, его друга детства, был её опорный пункт, Зайцев туда наезжал. Так что идея производить посевы одних и тех же сортов каждые десять дней пришла Лысенко отнюдь не «сама собой», как он утверждал впоследствии. Его опыты проводились под руководством Деревицкого по методике Зайцева. Обо всем этом в тщательно отселектированном изложении д-ра Животовского не упомянуто.

Теорию стадийного развития Животовский объявляет великим открытием, которое научные противники Лысенко замалчивали. Это неверно. Теорию стадийного развития никто не замалчивал. Особенно активно её пропагандировал Н.И. Вавилов – по очень простой причине: он лучше самого Лысенко понимал научный смысл этой теории и её значение для селекции. Вавилов подчёркивал, что теория стадийности позволяет выводить скороспелые сорта путём скрещивания форм, имеющих короткую стадию яровизации, с формами, имеющими короткую световую стадию. Для выявления таких форм требовалось «прогнать» через яровизацию тысячи сортов мировой коллекции, что и стало проводиться в ВИРе. Вавилов пытался вовлечь в эту работу самого Лысенко. Но тщетно. Вместо этого Лысенко, поддержанный наркомом земледелия Украины А.Г. Шлихтером, затем наркомом земледелия СССР Я.А. Яковлевым, а за ними и более высокими инстанциями, стал вводить яровизацию в широкую практику в качестве технического агроприема. Под яровизированные посевы отводились тысячи, потом десятки, сотни тысяч гектаров колхозных и совхозных полей; тысячи «передовиков» мочили семена в так называемых хатах-лабораториях. Массовые опыты проводились без должного контроля, потому их научная ценность равнялась нулю. Но Лысенко слал победные реляции властям, а стекавшиеся к нему данные массовых опытов подвергал селекционной обработке, точно так же, как теперь г-н Животовский селективно обработал исторический материал, дабы восславить «неизвестного Лысенко».

Практическая эффективность яровизации как агроприема была проверена профессорами Лисицыным и Константиновым. Опыты проводились в течение пяти лет (1932–1936) на 54 сортоучастках в разных регионах страны. Испытывались 35 сортов пшеницы и других зерновых культур. Как полагалось в научном опыте, яровизированные посевы сопоставлялись с контрольными. Оказалось, что в отдельные годы в отдельных районах отдельные яровизированные сорта приносят незначительную прибавку урожая (доли процента), в другие годы они дают убыль. Яровизированные посевы сильнее контрольных поражались твёрдой головнёй. Посевного материала для них требовалось в два раза больше, чтобы компенсировать потерю всхожести от перелопачивания «наклюнувшихся» семян. Вывод был ясен (Константинов, 1937, с. 12–17).

В книге Животовского об этом не упоминается, зато настойчиво проводится мысль, что Лысенко был нацелен на практику, тогда как его противники занимались теорией; он делал упор на развитие растений в конкретных условиях внешней среды, а его противники, сосредоточившись на зародышевой плазме, генах и т. п., условия среды игнорировали. Все это, мягко говоря, не имело ничего общего с реальностью. Ни один здравомыслящий биолог никогда и нигде не игнорировал и не мог игнорировать условий среды, в которой растет и развивается живой организм. Спор шёл о том, можно ли этими условиями переделать в нужном направлении наследственную природу или нет. Доказательств в пользу такой возможности не было, Лысенко ни одного нового доказательства не дал, но требовал, чтобы в его доктрину все верили без доказательств. Несогласных третировал как врагов народа, социализма, советской власти. В этом суть биологических «дискуссий» того времени.

Лысенко занимался расшатыванием наследственности и воспитанием растений в нужном направлении, тогда как генетики и растениеводы вавиловской школы собирали и исследовали в конкретных условиях среды, на десятках опытных станций, исходный материал для выведения новых сортов. Они широко использовали гибридизацию, в том числе отдалённую, полиплоидию, инцухт для перекрестноопылителей и другие методы генетики, которые давали практические результаты.

В отчаянном письме Сталину, посланном за две недели до «окончательного» разгрома генетики на Августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г., П.Н. Константинов перечислил имена крупнейших селекционеров классической школы (Лисицын, Шехурдин, Писарев и др.), чьими сортами было занято 90 процентов всех посевных площадей в стране (Глазко, Чешко, 2013).

Кто же больше давал практике – классические генетики, якобы увлекавшиеся чистой теорией, или нацеленные на практику лысенковцы? Ответ ясен, но селекционер Животовский об этом не упоминает.

По мнению автора книги, если Лысенко и допускал «ошибки», то именно из-за своей чрезмерной нацеленности на немедленную практическую пользу. В книге есть такое примечательное место:

«Сам же Т.Д. Лысенко, желая быстрее достичь новых практических результатов, но не имея на посту Президента ВАСХНИЛ времени на кропотливые научные исследования, которые двумя десятилетиями ранее возвели его на пьедестал научного успеха, стал делать стратегические ошибки. Так, например, им были разработаны невыполнимые рекомендации по выведению сорта за 2,5 года и даны предложения о расширении посевов ветвистой пшеницы с целью увеличения производства зерна» (Животовский, 2014, с. 84).

Правда здесь снова перемешана с неправдой. Никакой «разработкой рекомендаций» по выведению сортов в два с половиной года Лысенко не занимался. Он взял на себя невыполнимое обязательство вывести за два с половиной года сорт пшеницы, превосходящий по урожайности районированные сорта Одесской области, а затем доложил в сенсационной телеграмме, адресованной заву сельхозотделом ЦК партии Яковлеву, наркому земледелия Чернову и президенту ВАСХНИЛ Муралову, что обязательство выполнено. Так, с поощрения властей, Лысенко покорял пространство и время. Ведь для того, чтобы выявить, в каком районе новый сорт более эффективен, чем старый, требовалось проводить сравнительные испытания не менее трех лет. Так что абсурдность лысенковского обязательства с самого начала была очевидна для всех. Властям нужен был не улучшенный сорт, а победный рапорт. Партия требовала от учёных ускорить выведение сортов, учёные ничего определённого не обещали, а Лысенко пообещал и якобы сделал! В Кремле были довольны. Произошло это за много лет до того, как Лысенко стал президентом ВАСХНИЛ.

А завалить страну зерном ветвистой пшеницы он пообещал, когда давно уже был президентом. Специалисты знали, что ветвистая пшеница бесперспективна для широкой практики. Но она понравилась Сталину, потому Трофим Денисович и взялся за ещё одно заведомо провальное дело. Товарищ Сталин сказал, что нет таких крепостей, которые бы не могли взять большевики. Вот беспартийный большевик и ринулся штурмовать зияющие высоты.

По мнению Животовского (с. 26), «Т.Д. Лысенко обладал феноменальным “чувством растения”, и в этом он был сродни гениям практической селекции — Ивану Владимировичу Мичурину и Лютеру Бербанку».

Эта параллель кощунственна, ибо между двумя великими садоводами, с одной стороны, и Трофимом Лысенко, с другой, была большая разница. Две большие разницы, как говорят в Одессе. Незабываем для меня особый вкус мичуринских яблок – редкого деликатеса моего скупого на деликатесы послевоенного детства. Мичурин и Бербанк вывели большое число прекрасных сортов, неся витамины и радость жителям России, США и других стран. А Лысенко, вопреки громогласным обещаниям, не вывел ни одного сорта. Такова первая разница между ними. Вторая не менее существенна. Ни Бербанк, ни Мичурин никому не навязывали своих взглядов, не третировали несогласных как врагов народа и государственного строя своих стран, никого не доводили до тюрьмы, сумы или самоубийства.

Одним из главных козырей д-ра Животовского служат положительные высказывания о Лысенко некоторых мировых авторитетов генетики, таких как доктор Хаксли или доктор Ашби. В книге (c. 27) читаем:

«Вот что сказал о Т.Д. Лысенко австралийский ученый Э. Ашби, направленный правительством Австралии в конце 1940-х для изучения

организации науки в СССР: «Он крестьянин и понимает крестьян. <…> Он — лидер деревни. Что он говорит им — то претворяется в жизнь. И он олицетворяет диалектический материализм в действии; он даёт колхозам практическую философию» (Ashby, 1947).

Но вот другое высказывание того же учёного:

«Что касается положения советской генетики, то подтвердились наихудшие опасения иностранных ученых. Советских биологов, чьи взгляды были на подозрении, лишали работы. До Запада докатывалось эхо бурных собраний, на которых некоторые биологи, с подлинным героизмом, были готовы повторить в двадцатом веке бессмертные слова Галилея: «А все-таки она вертится!» (Manevich, 1990, p. iv).

Свидетелем контакта Ашби (Эшби) и Хаксли (Гексли) с Лысенко была известный генетик Раиса Львовна Берг:

«Гексли спросил Лысенко: «Если нет генов, как объяснить расщепление?» «Это объяснить трудно, но можно, – сказал Лысенко. – Нужно знать мою теорию оплодотворения. Оплодотворение – это взаимное пожирание. За поглощением идет переваривание, но оно совершается не полностью. И получается отрыжка. Отрыжка – это и есть расщепление». Элеонора Давидовна Маневич перевела <...> Эти слова Гексли привел в своей книжке (ссылка). После доклада два джентльмена, два немолодых сдержанных англичанина сперва в замешательстве посмотрели друг на друга, потом вдруг обернулись друг к другу, вскинули руки на плечи друг друга и захохотали. Первый акт представления позади» (Берг, 1983).

О том же эпизоде, независимо от Р.Л. Берг, рассказала и Э.Д. Маневич. Она же объяснила, почему ни Хаксли, ни Ашби не высмеяли лысенковскую отрыжку в западной печати, а даже написали о колхозном учёном что-то неопределённо-положительное. Элеонору Маневич, для которой английский язык был таким же родным, как русский, приставили к ним в качестве переводчицы. В один прекрасный момент она набралась храбрости и попросила Хаксли, а затем и Ашби быть осторожными при описании своих впечатлений о поездке в СССР, ибо советские генетики остаются в стране на положении заложников. Слишком резкие оценки того, что происходит в советской генетике, могут им отрыгнуться. Они это учли (Manevich, 1990, p. 50–52).

Что касается полемики между генетиками и лысенковцами, то, по мнению Животовского, те и другие были не в меру ожесточены друг против друга, были одинаково правы и неправы. А теперь, когда осела пыль века, следует признать, что позиции их были вовсе не противоположны, как им самим казалось, те и другие внесли позитивный вклад в науку, дополняли друг друга. Но если достижения генетиков признаются, то достижения Лысенко «замалчиваются». Эту несправедливость д-р Животовский и пытается устранить.

Мне вспоминается давняя газетная статья профессора А.Н. Студитского. В 1987 г., когда весь мир отмечал столетие Н.И. Вавилова и в некоторых публикациях недобрым словом поминался Трофим Денисович, Студитский выступил с голубиным воркованием: когда-то мы все не в меру горячились, а теперь давайте, ребята, жить дружно!

Это тот самый профессор Студитский, который после погрома на Августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г. настолько разгорячился, что опубликовал в самом массовом и популярном журнале «Огонёк» статью под убойным названием «Мухолюбы-человеконенавистники», а художник Борис Ефимов разукрасил её серией карикатур, коим позавидовал бы сам Юлиус Штрайхер, издатель гитлеровского «Штюрмера», если бы не был казнён по приговору Нюрнбергского трибунала (Студитский, 1949). Так, с улюлюканьем добивали поверженную генетику. Около трех тысяч учёных было уволено и на годы отлучено от любимой науки; другие, спасаясь от репрессий, униженно каялись в ошибках и клятвенно обещали «исправиться». Многие были арестованы, профессор физиологии растений МГУ Д.А. Сабинин покончил с собой. Это не считая Вавилова, Карпеченко, Фляксбергера, Левитского, Мальцева и других ведущих приверженцев классической генетики, репрессированных до войны и расстрелянных или умерших в заключении. Затем последовала «Павловская сессия» двух академий, участь генетиков разделили многие физиологи, медики, учёные смежных дисциплин.

Полезно сопоставить эту расправу с тем, как горячились противники Лысенко после снятия Хрущёва, когда «мичуринцы» лишились односторонней поддержки тоталитарной власти. Академия наук провела расследование деятельности лысенковского экспериментального хозяйства в Горках Ленинских и пришла к выводу, что научные и хозяйственные данные там систематически подтасовывались и фальсифицировались. Материалов одного этого расследования было более чем достаточно, чтобы возбудить уголовное дело против Лысенко и некоторых его сотрудников. Никто из них не был арестован, не был лишен учёных званий, не потерял работы. Более того, партия и цензура вскоре стали ограждать Лысенко от всякой критики. Мне это довелось испытать на себе. Рукопись моей книги о Вавилове для серии ЖЗЛ при подготовке к печати «усохла» на стостраниц: изымались наиболее острые фрагменты о травле Вавилова, Кольцова и других генетиков, главным тараном против которых служил Лысенко. Когда книга была подписана в свет и сигнальные экземпляры отправлены в соответствующие инстанции, по доносу Лысенко в ЦК партии почти весь тираж был арестован. Книгу выпустили на свободу лишь после новых цензурных изъятий – с годовым опозданием (Резник, 1968, 1983).

Животовский прав, что с конца 1960-х гг. до начала перестройки имя Лысенко почти не упоминалось в советской печати – общей и специальной. Но объяснялось это не тем, что генетики его «замалчивали», а тем, что в стране проводилась ползучая ресталинизация. На правду о лысенковщине был наложен запрет. В моих книгах, вышедших в СССР после «Николая Вавилова», но близких к вавиловской теме, даже упомянуть о художествах Трофима Денисовича было нельзя (Резник, 1976, 1981). Невозможность публиковать правду, которая не соответствовала политическим и идеологическим установкам власти, заставила меня эмигрировать.

Теперь, на новой волне ресталинизации, Лысенко усиленно делают «предсказателем» новейших достижений молекулярной биологии и генной инженерии. Книга д-ра Животовского о якобы неизвестном Лысенко – это всплеск той же волны.

Думаю, многим памятна овечка Долли, появившаяся на свет путём клонирования, и статья профессора М. Анохина в «Литературной газете», узревшего в безобидной овечке торжество лысенкоизма (Анохин, 2009). С тех пор поток публикаций во славу Трофима Денисовича множится методом клонирования, а параллельно, по неумолимым законам жанра, вгоняется кляп в глотку инакомыслящих.

Карл Маркс, ссылаясь на Гегеля, заметил, что история повторяется дважды: первый раз – как трагедия, а второй — как фарс. В реальной истории нередко бывает иначе. Гитлеризм поначалу был фарсом, но затем перерос в трагедию Второй мировой войны, во много раз превзошедшей по масштабу трагедию Первой мировой. Голодомор, организованный сталинским руководством в начале 1930-х гг., стал трагедией миллионов, почти столь же масштабной, как голод начала 1920-х гг. Лысенковщина, ставшая трагедией биологической науки в СССР, возрождается на наших глазах. Пока как фарс.

Полагаю, что моральный долг каждого, кому небезразличны судьбы науки, сделать всё возможное, чтобы этот фарс не стал новой трагедией.

 

Литература:

Анохин М. Академик Лысенко и бедная овечка Долли // Литературная газета. 18–24.03.2009. № 11 (6215).

Берг Р.Л. Суховей. Нью-Йорк: ChalidzePublications, 1983. 335 с.

Глазко В.И., Чешко В.Ф. Август-48: Феномен «пролетарской» науки (научное киллерство, к истории советской генетики, к феномену распада СССР). М.: НЕФТиГАЗ, 2013. 381 с.

Животовский Л. Неизвестный Лысенко. М.: КМК, 2014. 120 с.

Константинов П.Н. Уточнить яровизацию // Селекция и семеноводство. 1937. № 4. С. 12–17.

Н.В. Овчинников Н.В. Академик Трофим Денисович Лысенко, М.: Луч, 2010.

Резник С. Николай Вавилов, М.: Молодая гвардия, серия ЖЗЛ. 1968. 336 с.

Резник С. Раскрывшаяся тайна бытия: Эволюция и эволюционисты. М.: Знание, 1976. 160 с.

Резник С. Завещание Гавриила Зайцева. М.: Детская литература, 1981. 128 с.

Резник С. Дорога на эшафот. Нью-Йорк: Третья волна, 1983. 128 с.

Резник С. Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А.И. Солженицына. Издание второе. М.: Захаров, 2005. 704 с.

Резник С. Как сказка снова стала былью // Семь искусств. 2015. № 3–4. http://7iskusstv.com/2015/Nomer3_4/SReznik1.php (дата обращения 10.12.2015)

Резник С., Глазко В. Зияющие высоты лысенкизма // Заметки по еврейской истории. 2015. № 8–9 (186). http://berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer8_9/SReznik1.php (дата обращения 10.12.2015)

Студитский А.Н. Мухолюбы-человеконенавистники // Огонёк. 1949. №11. С. 14–16.

Manevich E.D. Such Were the Times: A Personal View of the Lysenko Era in the USSR. Northampton, MA: PittenbruachPress, 1990. 97 p.






1Письмо Т.Д. Лысенко в правительство. Цит. по: «Н.В. Овчинников. Академик Трофим Денисович Лысенко», М. 2010, с. 182. Автор публикации указывает, что письмо находится в Архиве РАН, ф. 1521, оп. 1, д. 128. Далее указано: «Письмо в архиве имеется в нескольких вариантах; предположительный адресат – правительство или ЦК КПСС. Дата письма неопределенна, вероятно, начало 1970-х годов». Попыхтел над ним Трофим Денисович! Ну, а вероятная дата, скорее всего, 1965 г. 



К списку номеров журнала «МОСТЫ» | К содержанию номера