Чаепитие в Овсянке. К 90-летию В. П. Астафьева

В мае восемьдесят четвёртого года прошлого века — по пути из  Москвы в Красноярск — я на пару дней приземлился в родной Казани, чтобы  отпраздновать с друзьями-однокашниками по суворовскому училищу День  Победы. Заглянул и в дом своего друга Диаса Назиховича Валеева,  писавшего на русском, члена Союза писателей СССР, автора повестей,  рассказов, эссе, но в те годы более известного как драматург. Его пьесы  шли на сценах многих театров Союза, а в Москве обжились в театре имени  Ермоловой.

С Диасом меня связывала дружба со студенческих лет, когда он  учился на геофаке университета, а я — на радиофаке авиационного  института. Познакомились осенью пятьдесят седьмого года на семинарах  республиканского литературного объединения при доме-музее М. Горького.  Тогда оба писали рассказы. А известный красноярцам как Роман Солнцев,  тогда девятнадцатилетний деревенский паренёк, на шесть лет моложе меня,  студент физмата университета Ренат Суфеев представлял на наш суд свои  юношеские стихи. Много лет спустя за скромную зарплату эти литературные  семинары с десяток лет возглавлял заматеревший газетчик и писатель,  геолог Диас Валеев, прошедший шлифовку на Высших литературных курсах при  московском Литинституте. Многие его ученики стали известными в  республике и за её пределами служителями пера.

В беседах за кирпичным чаем о днях минувших — спиртное мой друг  из-за аллергии на любой алкоголь никогда не употреблял — Диас,  подогретый, по-видимому, собственными воспоминаниями о трёхлетней  отработке после университета в геологических поисковых партиях в  Кемеровской области, в Горной Шории, а может, и моими рассказами о  красотах Саян, «Столбов» и Енисея, вдруг встрепенулся:

— А ты, Саша, не можешь достать мне две турпутёвки на пароход от  Красноярска до Диксона?.. Хотелось бы с младшей дочкой, Диной, по Енисею  прокатиться. Лучше на июль, после сессии в университете — она первый  курс на истфаке заканчивает.

В то время в Союзе экономикой правил заклятый враг социализма —  дефицит. Дефицит на всё — от мяса-рыбы-колбасы-сахара и до туалетной  бумаги, женских плавок и колготок. В том числе — и на дорогие для  рядовых граждан путёвки для отдыха за свой счёт. Доступ к ним решали  грошовые взятки и магический блат в профкомах и парткомах. Но я уже год  как утвердился на номенклатурной должности первого заместителя  гендиректора — главного инженера крупного научно-производственного  объединения «Сибцветметавтоматика» и — не без усилий, с привлечением  полезных связей, конечно,— путёвки обеспечил. Трудность, помню, состояла  ещё и в том, что для этого плавания требовалось разрешение от  вездесущего КГБ, поскольку остров Диксон и ныне находится в пограничной  зоне. Тогда чекисты, вероятно, опасались, что писатель с дочерью могли,  преодолев торосы и полыньи, использовать счастливый шанс раствориться в  капиталистическом мире близлежащих — за тысячи километров от Диксона —  стран. А теперь наличествует тревога обратного свойства: вероятность  набега шпионских полчищ кратчайшим путём из Америки — через Северный  полюс — прямиком в Россию...

Детали забылись, но какими-то ухищрениями и это бюрократическое  препятствие бдительных спецслужб гражданам автономного Татарстана  посчастливилось преодолеть. Впоследствии в красноярском журнале «День и  ночь» появился рассказ Диаса Валеева «Полуостров Диксон» об этом  занимательном путешествии. А реальным итогом вояжа явилось то, что  прелестную Диночку Валееву очаровал красноярец Виктор — красавец-диджей и  бард-гитарист из обслуги туристов: молодые поженились и увеличили  население крайцентра, народив сына и дочку.

Дней за пять до отплытия от енисейского причала четырёхпалубного  теплохода «Чехов» я встретил Диаса Назиховича и его дочку Дину на  перроне красноярского ж.-д. вокзала и доставил в свою трёхкомнатную  хрущёвку на собственных «Жигулях». Купил эту «копейку» в спецмагазине  «Берёзка» Новосибирска в октябре семьдесят восьмого года, не маясь  годами в очереди, поскольку на Кубе скопил советскую эрзац-валюту — чеки  с жёлтой полосой. Плата всего-то за полтора года инженерного труда  проектировщиком автоматики и электроснабжения в сернокислотной и  сероводородной атмосфере никелевого комбината в городке Моа.

«Копейка» позволила мне спокойно перемещаться — пробки тогда были  редкостью — с гостями по городу и его окрестностям. Погода выдалась  совсем не сибирская — в меру жаркая, солнечная. Показал Диасу и  машинописный сборник своих рассказов и повестей. Они ему понравились, и  он удивился, что я много лет пишу «в стол», не беспокоя редакции  журналов рассмотрением своих шедевров, поскольку, мол, они далеки от  соблюдения жёстких канонов соцреализма.

— А ты думаешь, я укладываюсь в это прокрустово ложе? Давай лучше  познакомлю тебя с Астафьевым — и дело сдвинется с мёртвой точки...

Поведал, что приятельские отношения между моим другом и признанным  классиком возникли года два-три назад, в Доме творчества в  Подмосковье — в Рузе или Малеевке. Виктор Петрович оставил казанскому  коллеге свой адрес с приглашением заглянуть к нему, если судьба занесёт  Диаса в Красноярск.

Однако Астафьева на его квартире в Академгородке мы не застали.  Благо соседи подсказали, что писатель с семьёй всё лето проводит в  Овсянке. Порулили туда по извилистой, узкой — с подъёмами и спусками —  таёжной дороге на Дивногорск. Отец и дочь восхищались красотами Енисея и  его живописных берегов, так не похожих на привычные для них, обитателей  средних широт России, более спокойные, величавые волжские и камские  просторы. По пути Диас, сидевший справа от меня, водителя, рассказал  несколько забавных эпизодов, связанных с его и Астафьева пребыванием в  Доме творчества. Там наряду с пишущей братией, в соседних корпусах, по  профсоюзным путёвкам расслаблялись всеми чакрами не озабоченные муками  творчества простые советские труженики. А Валеева, по его словам, с  Астафьевым тогда сблизило, в частности, одно обстоятельство: в  Московском драмтеатре имени Ермоловой одновременно шли спектакли по их  пьесам.

Теперь, когда меня навещают гости с российского запада — а  случалось, из США, Испании и Германии,— моя жена Нина везёт нас на  иномарке в Дивногорск, чтобы показать Красноярскую ГЭС и образованное её  плотиной море. Обязательно делаем остановку на торговой площади,  предваряющей подъём по широкой лестнице на смотровую площадку с  изваянной на ней в металле — уже после смерти писателя — кокетливой,  будто русалка, царь-рыбой. И мне всякий раз вспоминается, как и в той  поездке с Диасом и его дочкой мы взобрались по тропинке на скалистую  смотровую площадку, чтобы полюбоваться енисейскими далями. Вершина этой  скалы и при жизни Виктора Петровича была забетонирована, что он сурово  осудил в одном из своих произведений как надругательство над истинной  красотой природы. Да только во все времена разве кто-то прислушивался к  мнению пророков в своём отечестве?..

Я затормозил «Жигули» у ворот родовой избы Астафьевых: мне её  несколькими годами ранее показал приятель, гендиректор крупного  предприятия, построивший себе в Овсянке загородную домину с баней и  бассейном. По доносу завистников Гена попал под колпак советского ОБХСС,  где его подвергли моральным пыткам. Слава Богу, что злоупотреблений,  потянувших на тюремный срок, не выявили. Однако строгача по партийной  линии и снятия с должности посягатель на социалистическую собственность  не избежал...

Дина осталась в машине, а Диас и я постучались в калитку — её  открыла маленькая женщина со строгим взглядом. Назвалась Марией  Семёновной, женой писателя. Сказала, что Виктор Петрович с утра ушёл на  рыбалку. Скоро должен вернуться на обед. Услышав о том, что нас привело  сюда, приветливо позвала в избу, но мы смиренно предпочли подождать  хозяина на улице — на скамейке у калитки, рядом с палисадником.

Отсюда открывался вид на Енисей и его левый высокий берег. Река  отливала золотом под лучами щедрого солнца, а высокий противоположный  берег, покрытый лесом, манил в душистую прохладу. Какое-то время спустя  увидели, как от уреза сверкающей на послеполуденном солнце реки,  припадая на одну ногу, к нам устало приближается человек в рыбацких  ботфортах, с удочками в правой руке и кошёлкой — в левой. Весьма похожий  на персонажей из своих рассказов и повестей, знакомый по фотографиям и  телевидению человек.

При виде моего казанского друга морщинистое, обожжённое солнцем  лицо «весёлого солдата» мгновенно помолодело, светлые глаза засияли  радостью. Так что у меня пропали всякие сомнения, помнит ли он Диаса.

Пока Мария Семёновна накрывала стол для чая, Виктор Петрович  переоделся и пригласил показать нечаянным гостям свою скромную усадьбу.  Больше всего радовался недавно выстроенному для него летнему кабинету —  времянке, обитой свежим тёсом, с плоской крышей и большим окном,  обращённым в крохотный яблоневый сад с зарослями малины и смородины.  Внутреннее убранство кабинета было предельно скромным: перед окном  просторный стол с пишущей машинкой на нём и незастеклённый шкаф с  книгами. Сказал, что по распоряженью крайкома партии или крайисполкома  над ним, как Героем Социалистического Труда, шефствует Дивногорский  завод низковольтной аппаратуры — НВА, директор которого, Виктор  Прокопьевич Шаповалов, отнёсся к этому партийному поручению весьма  ответственно, и по его хотению кабинет и гараж построили работяги  столярного цеха завода.

Виктор Петрович провёл нас и к воротам гаража, приоткрыл их и  показал свою серую «Волгу». Легковушка, по его словам, тоже являлась  предметом постоянных забот Шаповалова. Сам Астафьев водительских прав не  имел, потому возил его шофёр, состоявший в штате заводского гаража. Но  водители, с горькой усмешкой сетовал Виктор Петрович, из-за низкой  зарплаты часто менялись. Автомашина то и дело мирно дремала в ремонте  якобы из-за отсутствия запасных частей. А шофёры, пользуясь  снисходительностью и технической некомпетентностью писателя,  пьянствовали и нагло его обманывали, требуя денег на покупку запчастей.  Использовали его «Волгу» для частного извоза, украденные детали  продавали налево — владельцам аналогичных престижных седанов. Так что  обладателю лимузина частенько приходилось, как, например, вчера, ездить в  крайцентр на рейсовом автобусе. Жаловаться же начальству на оборзевших  водил-земляков писателю, скорее всего, и в голову не приходило...

Директор НВА Виктор Прокопьевич Шаповалов мне был хорошо знаком.  Объединение «Сибцветметавтоматика», где я работал главным инженером, и  его завод оказывали друг для друга по договорам разного рода услуги. Мне  приходилось выезжать в Дивногорск, как правило, для ускорения получения  продукции завода — контакторов и автоматов — для установки их на  силовых панелях, используемых нашим объединением на предприятиях цветной  металлургии. Да и Шаповалов нередко наведывался к нам — как правило, к  концу рабочего дня. После деловой части встречи мы, как правило, втроём  удалялись в комнату отдыха гендиректора объединения для праздного трёпа,  подогреваемого содержимым из коньячной бутылки.

А сегодня за столом, кроме Виктора Петровича, сидели его жена и  внук. Ну и мы, гости,— Диас Назихович с дочерью и я. Признаюсь честно:  внука я вообще не помню — о нём мне напомнила Дина Диасовна, ныне  кандидат искусствоведческих наук, когда я попросил её, позвонив в  Казань, восполнить пробелы в подпорченной моим восьмидесятилетием  памяти.

За чаепитием больше других говорил хозяин. Вспомнил какие-то  весёлые эпизоды из их с Диасом пребывания в Доме творчества. А потом  рассказывал о вчерашней вылазке на рейсовом автобусе в Красноярск.  И очень красочно, в лицах, копировал невольно подслушанных им  деревенских баб и мужиков, ездивших на колхозный рынок продать овощи и  обзавестись дефицитами вроде сахара, крупы, макарон, синюшных бройлеров,  докторской и ливерной колбасы.

Мне подумалось тогда, что его живую речь следовало бы записывать  на диктофон и — без промедления и правок — трансформировать в прозу.  Только вряд ли бы бдительная цензура допустила эти путевые «затеси» в  печать, непременно уловив в их подоплёке злостную критику убогой  советской действительности. К завершению чаепития к нашей компании  примкнул и вышеупомянутый директор НВА Виктор Шаповалов, приехавший из  Дивногорска на своей, не служебной, машине. Я шепнул в ухо Диасу — он  сидел справа от меня — воздержаться от разговора о рукописи моих  рассказов, уложенной в скоросшиватель. Эти машинописные «нетленки»  покоились на его коленях, стыдливо прикрытые свисающим подолом  накрахмаленной скатерти. Не хотелось мне выдавать своё претенциозное  хобби собутыльнику моего шефа, запасного майора госбезопасности,  хвастающегося своей дружбой с лицами из местной гэбэшной охранки.  А Шаповалов мог без злого умысла выдать меня на нашем очередном  междусобойчике с участием моего гендиректора. В рассказах он представал  не в самом лучшем свете, пусть и под вымышленным именем. При случае он и  так за застольями с приближёнными любил принизить мою компетенцию как  технаря и производственника, называя меня, своего первого зама, то  поэтом, то переводчиком. И не ценил самовлюблённый фанфарон того, что  все его статейки в газеты, включая стенные, по его же просьбе взяв у  него интервью, приходилось писать мне как бессменному редактору  формально незарегистрированной многотиражки нашего  научно-производственного объединения.

На предупреждение о неразглашении моих опусов при Шаповалове Диас  вроде бы кивнул головой в знак согласия. Однако, выждав минуту-другую и  видя, что чаепитие подходит к завершающей стадии, прервал общий  разговор, снял с колен и подал Астафьеву злосчастный скоросшиватель  примерно со следующим комментарием:

— Вот Александр Васильевич книгу своих рассказов собрал. Может быть, вы посмотрите? Так, по-моему, ещё никто до него не писал.

Виктор Петрович взглянул на меня с интересом... или с досадой:  много, мол, вас таких, неповторимых, ко мне наведывается!.. И, вместо  застольной читки и обсуждения вслух творений «тайнописца», с улыбкой  отфутболил через стол белую пухлую папку в мои руки:

— Передайте это в редакцию альманаха «Енисей». Скажите, что я уже  просмотрел. Пусть они составят собственное мнение, а там редколлегия  решит...

В «Енисей» я рукопись не понёс — сдрейфил, по правде говоря.  Публикация грозила тем, что с тогдашней престижной и денежной работой  мне бы пришлось расстаться за девять лет до пенсии. Ибо в ряде  рассказов, кроме шефа, фигурировало много других легко узнаваемых  персонажей из моей фирмы, порой замешанных в неблаговидных делах.  Глядишь, и самогó незадачливого автора затаскали бы по партийным и  прокурорским инстанциям за клевету и очернение советской  действительности и подонков, пребывавших в белых одеждах обладателей  «хлебных карточек» — партбилетов... Короче говоря, не исключено, что  предоставленный мне шанс более раннего вхождения в литературу с подачи  Диаса Валеева и благословения Виктора Астафьева мной не был использован.

К тому же предупреждённый мной Виктор Шаповалов, к его чести,  данный им обет молчания не нарушил, тем более что сам вскоре уехал  переводом на работу директором подобного дивногорскому завода — поближе к  Москве. А некоторые рассказы из той папки в конце девяностых мной были  всё же опубликованы отдельной книгой. По рекомендации Диаса Валеева и  ещё двух казанских писателей — председателя Казанской городской  организации Союза российских писателей (СРП) Виля Мустафина и Александра  Воронина, впоследствии преемника Мустафина на председательском посту,—  меня приняли в этот Союз. К глубокому прискорбью, с двумя поручителями,  Вилем Мустафиным и Диасом Валеевым, мне и многим их почитателям пришлось  навсегда проститься уже после кончины Виктора Астафьева — в 2008 и  2009 годах соответственно... Тем не менее, считаю, что и Виктор Петрович  косвенно посодействовал тому, что написанное мной «в стол» я привёл в  порядок, сохранил и издал.

После знакомства в Овсянке мне доводилось ещё раза три видеться с  Виктором Петровичем в официальной обстановке. Он, правда, меня не узнал,  а напоминать ему о давнем чаепитии в его доме было бы смешно...

А в конце ноября 2001 года вместе с другими почитателями великого  таланта и мне пришлось пережить глубокую скорбь прощания с Виктором  Петровичем после долгого стояния под мокрым снегом в процессии, чтобы  задержаться на бесконечные мгновения у его гроба в зале краевого  краеведческого музея.