Константин Емельянов

Стойкий и не оловянный солдатик. Почти как люди. Рассказы

Foto7


 


Родился в Алматы (тогда – Алма-Ата, Казахстан) в 1966 году. Окончил факультет журналистики Казахского ГУ в 1989. Работал корреспондентом в газетах, телеграфном агентстве и на радио. В 1997 году переехал в США на ПМЖ. Работал переводчиком и преподавал русский язык для американцев. Публиковался в местных русскоязычных изданиях «Каскад», «Чайка», «Русский Глобус», «Новый Журнал», журнале «Кольцо А». Живет в Александрии (США, штат Вирджиния).

 

 

От отца Тиме достался курносый нос и русская фамилия. От матери-американки – имя Timothy (Тимоти), склонность к легким неврозам и изящные пальцы.

Родился он в Америке, на восточном побережье в одно из жарких и душных лет. В возрасте одного года семья переехала в Москву, следуя за карьерой матери-дипломата. Там его «пасли» сначала никак не находящий работу отец, а позже – переехавшая насовсем из Средней Азии его мама, русскоговорящая бабушка.

Так, с двумя языками, он и рос потихоньку. А когда на московском проспекте громко кричал из высокой и крепкой, как бронированный автомобиль, детской коляски по-английски: «Car! Car!» – показывая пальчиком на проезжающие автомобили, отец с бабушкой неловко ежились. Быть американцем, даже маленьким, в Москве, в том году, когда США воевали с Сербией, было опасно.

– О, твой тоже каркает? – добродушно поинтересовался проходящий мимо русский мужик, – мой-то уже всех ворон во дворе разогнал.

Пока родители отсутствовали, домашние дела, воспитание, готовку и уход взяла на себя бабушка - Баба. У нее маленький Тима научился правильно выговаривать русские слова и полюбил сытную русскую кухню. Борщ, плов, котлеты, гречневая каша, пельмени с варениками – всему был рад малец.

Появившиеся позже брат с сестрой, которые в Москве никогда не жили, маленькими ступнями по Красной площади не топали, - к русским блюдам относились равнодушно  и предпочитали гамбургеры или спагетти с мясными шариками борщу и котлетам.

Как вернулись обратно в Америку, русскую речь из лексикона мальчишки потихоньку вытеснила американская. Разве только изредка Тима напоминал Бабе, бегая по дому в одних шортах, что хочет «какить» или «кушить». Теперь уже сам пытался научить бабушку говорить по-английски, полагая, что чем медленнее он говорит с ней, тем легче ей будет его понять:

– Look, baba, le-eave pi-ile! – растягивал он по слогам показывая на прогулке на кучу листьев.

В средних классах Тим изменился. Из отличника и умницы, наизусть знающего названия всех вымерших когда-то динозавров и персонажей «Улицы Сезама», Тима вдруг превратился в мрачного, замкнутого в себе «середнячка». Еле-еле перешагивающего из класса в следующий.

Чаще по вечерам стали звонить домой учителя. И не для того чтобы похвалить, как когда-то, а совсем наоборот. Особенно активно звонил математик и классный руководитель мистер Матью. Советовал оставаться после школы для дополнительных занятий, предлагал позаниматься с ним лично и даже рекомендовал показать психологу с педиатром.

Родители, по отдельности и вместе пытались с Тимом поговорить и разобраться. На что он им отвечал:

– Школа – это такая лажа!

Не помогла даже отдельная комната, выделенная ему. Но он был рад избавиться от надоевшего брата и быть один. Закрывшись на задвижку изнутри, орал и хрипел зверским голосом «heavymetal» в наушниках или смотрел по компьютеру до одури всякие ужастики с расчлененкой.

Появились у Тима и новые друзья. С крашеными волосами, татуировками и серьгами в ушах, носах и губах. Даже звали их как-то странно, по-собачьи: Пирс, Рекс, Стелла. Встречались в огромном супермаркете и часами слонялись там, пока родители послушно не отвозили домой.

Как-то случайно в магазине Тим столкнулся с проходящим мужиком лет тридцати. Тот был не один, а с идущими чуть позади женой и маленькой дочкой.

– Куда прешь, наркоша? – грубо так рявкнул мужик, рисуясь перед женой. – Совсем ослеп, что ли, отморозок?

Ничего не ответил ему Тим. Улыбнулся великодушно и отошел.

– Забей, – сказал ему Пирс, догнав на выходе – хочешь, мы прямо здесь его накажем?

– Забей, – так же спокойно ответил Тим. Не в первый раз его уже называли то наркошей, то stoner, хотя он даже вкуса и запаха веществ не знал.

Однажды вечером домой позвонили. Оказалось - из местной полиции. Тима и его дружков-одноклассников взяли на какой-то квартире чуть ли не за «несанкционированное проникновение» со взломом. Хотя взлома никакого не было. Просто один из приятелей позаимствовал ключи от пустующего дома, которые знакомые оставили родителям.

Только старшеклассники расселись, открыли пиво и врубили музыку, как забеспокоились соседи. И вызвали полицию. На вызов примчались шесть полицейских машин с мигалками. Тима в тот вечер родителям отдали после долгих уговоров, да и то лишь потому, что был он в компании самый младший: еще не исполнилось и восемнадцати.

Всю дорогу домой ехали молча. Тим сидел на заднем сиденье и просто глазел в окно.

– Как жить-то дальше будем, сынок? – спросил, наконец, отец.

– Отец, – ответил сын, – школа, это такая лажа!

– Ну, вообще-то, да, – подумав, согласился отец. И осторожно добавил: – Вся жизнь как эта школа…

Прошло время. Друзья с кольцами в носу и ушах уже Тима не интересовали. Как и «heavymetal» с фильмами ужасов. Школа по-прежнему напрягала. Единственная для старшеклассников в городке, она была переполнена и состояла на одну треть из «мажоров», на другую – из «гангстеров» и на последнюю – из всех остальных. Идти туда по утрам отчаянно не хотелось.

И тут возникло новое увлечение – футбол. Не местный, американский – жестокий и похожий на регби, а европейский – с круглым мячом и без рук. Только его здесь называют как-то странно: soccer (соккер).

Как и всем страстям, Тима отдался футболу сердцем и душой. Тренировки два раза в день, игры за местный районный клуб по воскресеньям, а дома – просмотры чемпионатов Америки и Европы по телеку с отцом. Даже засыпал с мячом нередко.

Бабка Тимина крайне удивилась:

– Ну никак от него не ожидала, что будет в футбол играть! Думала, что пойдет в богему!

Школьный тренер намекнул на место в сборной в первенстве города, если улучшит оценки. В местной команде ребята даже избрали Тиму капитаном. Но тут опять не повезло – на одной из тренировок он сильно растянул ногу. Не то что играть – ходить было больно. Назначили восстановительные процедуры, массаж. Но про игру пришлось забыть. Да и оценки в школе за четверть вышли неудачные, так что тренер про сборную больше не заикался.

Все опять расплылось в тоскливом тумане, и вся будущая жизнь виделась лишь безрадостным продолжением школы…

Как-то на перемене в школьном коридоре Тим увидел новый стенд с брошюрками. Оказалось, пришли армейские рекрутеры на поиски будущих добровольцев, из которых и состоит вся американская армия. Она же им потом и оплачивает учебу, жилье, машину - так называемый GIBill. Тим покрутился возле стенда, полистал брошюрки, переговорил с сержантом.

И через неделю сообщил дома, что после школы идет служить.

– Ты шутишь? – спросил отец, который сам никогда не служил.

Из всей семьи обрадовался только дед по материнской линии, бывший морской пехотинец и ветеран вьетнамской войны.

– Ты пойми – объяснял он внуку, – сержанты об тебя будут подошвы вытирать. Но ты не обижайся и не принимай это лично. Они просто делают свою работу. Для тебя, кстати, тоже.

Еще один военный, дядька, женатый на сестре матери, был озабочен другой проблемой:

– Ты, Тимка не вздумай только там жениться, – наставлял он, – на любой базе есть свои «группис», прямо как у рок-музыкантов. Сидят они у ворот или в барах и занимаются охмурением молодых и неопытных ребят. Подженит такая на себе солдатика и будет жить на его зарплату и бенефиты припеваючи. Они же ей останутся и при разводе.

– Ну уж нет, – пообещал стойкий Тим, – уж я на это не поймаюсь!

И вот, отгуляв наспех выпускной бал, начал Тима ездить на близлежащую военную базу, проходить комиссии и тренироваться для сборов. Спустя время на призывном пункте он мечтал только об одном: чтобы скорее пришли автобусы, и закончилась эта канитель с проводами.

И вот уже через десять часов автобусы, более похожие на маршрутные такси, доставили его и других добровольцев на свою будущую базу для прохождения «учебки» или как еще говорят, курса молодого бойца.

– Запомните, – объявил на построении мордатый сержант, – вы пока не люди и людьми станете не скоро. Поэтому помалкивайте в тряпочку и не мешайте нам делать нашу работу. Понятно?

– А ты, – ткнул он пальцем в Тимкину труднопроизносимую русскую фамилию, нашитую на камуфляжной груди, – ты вообще шпион!

И ухмыльнулся.

Так начались армейские будни. Подъемы, тревоги, пробежки, учения. Стрельба стоя, стрельба лежа, лазание по канату, бесконечные полосы препятствий. И между ними как мгновенья: завтрак, обед и ужин. Короткий сон, как забытье, и опять все сначала.

Помыться в душе удалось за две недели только однажды. Все тело чесалось и горело под формой, а пальцы ног были сбиты в кровь суровыми башмаками. Думать о будущем не было ни времени, ни сил.

Пара месяцев пролетела быстро. Раны заросли, а тело окрепло. Главное, прочистилась от былого мусора голова. Еще тянуло домой по вечерам, но письма из дома, регулярно поступавшие, как-то эту тоску все же скрашивали. Первое письмо из дома пришло через две недели. Потом мать с братом и сестрой стали писать через день, а отец раз-два в неделю.

Оказалось, что младший брат тоже собрался в армию. И даже записался в специальный класс при школе, где они носят форму, бегают и ходят строем. Он и в детстве ходил за Тимом как тень, боготворя старшего брата.

Перед концом «учебки» Тима и еще одного новобранца забросили в лес с автоматами и сухим пайком на двое суток. Так сказать, в виде решающего экзамена на прочность. Под проливным дождем бродили они, пытаясь найти нужные ориентиры, не потеряться и не замерзнуть. Когда «вышли» к своим из леса, вместо отдыха проводили долгие часы на плацу – готовились к выпуску из учебной роты.

В морозный декабрьский день выпуска школы молодого бойца на стадионе базы собрались все родители, невесты и родственники. Развевались звездно-полосатые флаги и из громкоговорителей звучали военные марши и патриотические песни.

Вдруг звуки оборвались, и в тишине на поляну, подготовленную для торжества, повалил искусственный дым из спецмашин. Из сизого дыма под рев и свист зрителей появилась рота солдат в камуфляже и при полном боевом снаряжении. Продемонстрировав ловкость с оружием, пехота так же быстро исчезла. А на смену ей, из облака дыма, при полном параде обмундирования вышли строевым шагом все двести бывших новобранцев. Теперь уже настоящих солдатиков, но только не оловянных, а самых живых, пусть даже немного подмерзших и слегка уставших.

А в первых шеренгах, возвышаясь над остальными, как каланча, шагал Тим. Со слезившимися от продувного ветра глазами, русской фамилией на груди и слегка покрасневшим от холода носом. С сослуживцами прошел маршем до конца стадиона. Чтобы, развернувшись, отмаршировать вслед за полковым оркестром перед родными трибунами еще раз. На бис.

– Ну никак от Тима я не ожидала, что он в армию пойдет, – опять сказала русская Баба. – Думала, что богемой станет!

 

 

ПОЧТИ КАК ЛЮДИ

Рассказ

 

Первым в доме, где-то в сентябре, появился Блиц. Назвали его так в честь популярной городской газеты – Караван-Блиц. С короткими лапами и маленьким туловищем, покрытыми черной вьющейся шерстью. Уши его всегда были прижаты, а взгляд, если может быть таковой у собаки, опущен вниз. Как будто он постоянно боялся получить по башке. Зато красная и мокрая пасть постоянно ощерена в усмешке.

Был он неказист, незлобив, но очень активен. Радостно ввязывался во все дворовые собачьи свары, когда Хозяйка водила его выгуливаться дважды в день. Визгливо заливался в ответ на любой шум в подъезде или звонок в дверь. Правда, при виде хозяев и вообще людей приветливо стучал поседевшим хвостом об пол.

Если бы Блиц родился человеком, он бы стал мелким воришкой, клептоманом. Тащил он ежедневно: у Хозяйки – новые бюстгальтеры на резинке, у Хозяина – пачки сигарет и импортные зажигалки. Затаскивал добычу к себе в логово – под кровать в спальне – и с хрустом сгрызал все до мелких крошек.

Как-то раз Хозяин поймал его, что называется с поличным, с новой зажигалкой в зубах, и сгоряча дал ему легкого пинка под зад. Какую истерику закатил тогда незадачливый воришка! С визгом и воем, как будто его убивают, пронесся пес из гостиной в спальню и оскорбленно затих под кроватью. Хозяйка ничего не сказала Хозяину тогда, только губы недовольно поджала.

Покурив на балконе и успокоившись, Хозяин стал искать Блица. Чтобы помириться. Тот лишь тихо поскуливал под кроватью, но на уговоры не отзывался.

Пришла ночь, и все в доме легли спать. Да только Хозяину, томимому муками совести, не спалось. Все ворочался он с боку на бок, пока вдруг не уперся рукой в горячий прощающий язык, облизывающий его из-под кровати.

– Хороший мой! – приговаривал Хозяин, растроганно лаская морду пса. - Прости меня! Никогда не буду больше!

Негромко стучал об пол хвост в ту ночь и еще долго слышны были уговоры, извинения и поскуливание. Все были прощены, и воцарился мир.

А потом появилась Макс. Красавица кошка с белой мордашкой и тельцем в черную крапинку. С шикарным розовым носом, похожим на маленькое мокрое сердечко. Когда она сердилась, розовый нос становился темно-малиновым. Еще подушечки лап у нее были нежно-розовыми. А назвали ее так в честь Хозяйкиной любимой радиостанции.

Первое, что Макс сделала, запрыгнув на кресло и изящно выгнув спину – когтистой лапой поддала под зад Блицу. Тот как раз копошился с очередной добычей под креслом. Но вместо того, чтобы наказать нахалку, пес опять с воем и визгом позорно бежал через всю квартиру в убежище.

Он, правда, иногда пытался похотливо пристроиться к Максу сзади для своих мужицких надобностей. Но ловкая кошка либо прыгала с места на спинку кресла, цепляясь когтями за обивку. Туда, где Блицу было ее не достать. Или, если бежать было некуда, била насильника острой лапой по морде. Тот вскоре и сам перестал к ней приставать.

Пришел декабрь. Хозяйке предложили работу. Получше, но в другом городе. А была она тогда уже на пятом месяце. Решили, что двоих животных, да еще с ребенком семья не прокормит. А потому постановили, что Хозяйка с Максом поедут на новое место, а Хозяин будет продавать квартиру и искать Блицу «хорошие руки».

Через знакомых нашли бабку, живущую в частном секторе за городом. За небольшую плату согласилась она собаку взять. И вот в морозный зимний день Хозяин повез пса на новое место на городском автобусе.

Всю дорогу Блиц отчаянно трусил и даже мелко дрожал, как будто везли его на убой.

– Да не бойся ты так, дурень! – утешал его Хозяин, почесывая пса под ухом. – Никто тебя там мучить не будет!

Однако последние несколько метров до нового дома испуганного Блица пришлось нести на руках. Так как сам он был идти не в состоянии.

Но как только шагнули через деревянную калитку, Блиц вдруг успокоился. По чистому, выметенному двору, как по проспекту, деловито вышагивали несушки со своими выводками. В углу, позвякивая ржавой цепью, дружелюбно виляла хвостом очень старая дворняга.

Внутри дома понравилось еще больше. Из кухни вкусно пахло вареным мясом, а по деревянному полу из комнаты в комнату носились друг за другом два молодых и нахальных кота. Один из них, рыжеватый с тонкими лапами, на ходу перепрыгнул через опешившего Блица, продолжая забавы.

Позже бабка расскажет Хозяину, что Блиц иногда играет с котами, а еще очень хочет стать сторожем. Для этого он теперь отважно лает на всех прохожих из-за забора. И зажигалки с бюстгальтерами воровать перестал. Да их у бабки и нету.

Между тем, у Хозяйки с Максом в аэропорту сложилось не все гладко. Не нашлось стандартной клетки для перевоза. Так что кошку посадили в обычную картонную коробку, заклеив изолентой и оставив маленькую дырку в стенке – для воздуха. И поместили в таком виде в багажное отделение.

По прилете, когда затихли звуки мощных двигателей, в салон с пассажирами из багажного донесся дикий вой. Получая багаж, Хозяйка обнаружила, что коробка изодрана изнутри, а из дыры торчит белая кошачья лапа с розовой ладошкой. В дырке виден малиновый от страха нос Макса, а мяукает она столь отчаянно, что это больше похоже на ругательства.

Пока Хозяин продавал квартиру на старом месте, Макс с Хозяйкой обживались на новом. Будучи уже на восьмом месяце, одна в чужом городе, да еще зимой, Хозяйка часто плакала по ночам. Было бы еще хуже, если бы не Макс. Верная кошка всегда была в такие минуты рядом, мурлыча и свернувшись в позе сфинкса на коленях. Очень часто сворачивалась она клубочком на хозяйкином боку, спине, а то и на животе. Так и засыпали в обнимку, коротая долгие зимние ночи. С той зимы всем другим в доме кошка предпочитала Хозяйку.

Маленьким детям, появившимся вскорости, она тоже позволяла многое. Терпеливо сносила, когда её, пыхтя, носили по комнате или рвали шерстку маленькими ручонками. Никого из малышни ни разу не укусила и не поцарапала. Однажды двухлетнего сына даже вырвало на нее испорченными пончиками. Макс, будучи чистюлей, как и все кошки, очень страдала, но терпела. И продолжала дремать в позе сфинкса на Хозяйкиных коленях и животе.

Еще любила спать на козырьке от газовой плиты, а ночью воевать с ногами Хозяина, прыгая и царапая их как диковинных чудовищ. Каждое утро просыпалась она раньше всех, съедала завтрак и провожала мурлыканием взрослых на работу, детей в садик и школу. Вечером так же радостно встречала их у двери, мурлыча и потираясь щеками об ноги. А когда кто-нибудь в доме плакал или болел, Макс была рядышком, урча негромко на коленях или под боком. И сразу становилось легче.

Подросли дети, превратившись в подростков. Разменяли пятый десяток Хозяйка с Хозяином, а Макс так вообще по всем кошачьим меркам стала старушкой. Все-таки почти двадцать лет прожила она в семье – срок для кошек немалый. Теперь она долго спала днем на диване, а по ночам бродила по дому неверным шагом и истошно орала: «Н-Нар-Воол!». Иногда пыталась мяукать, даже рот открывала, а слышно не было. Как телевизор с выключенным звуком.

Налицо были и другие признаки угасания. Перестал работать желудок как раньше, и пища все чаще оставалась на полу. Случались и прочие недоразумения, когда не успевала добегать до коробки с песком, служащим ей туалетом. Все в доме знали, к чему это, но мысли отгоняли. Хотя ветеринарный врач, старый друг семьи, уже в открытую предлагал назначить день. Но пока все лишь вздыхали и тянули время. До последней минуты.

Однажды утром Хозяин нашел Макса сидящей в привычной позе сфинкса, только в ванной без воды. В начале лета было жарко, и дом прогревался за день, как духовка, да и ночью остывать не успевал. Сидела кошка на прохладной эмалированной поверхности вся какая-то потухшая, вялая. Даже ночью не голосила как обычно. На вошедшего Хозяина не отреагировала, даже хвостом не помахала. Вечно такая чистюля, умывавшаяся по десять раз за день, сейчас сидела она растрепанная, с торчавшими линялыми космами вместо гладкой и лоснящейся когда-то черно-белой шерстки.

Просто как комок шерсти на дне пустой ванны. Лишь смотрела полузакрытыми глазами перед собой. Никого и ничего не замечая.

С тяжелым сердцем ушел Хозяин на работу. А когда вернулся, Макса уже не было. Хозяйка с дочкой в слезах отвезли ее к ветеринару. Оттуда кошка уже не вернулась. Так и осталась в памяти она тихо сидящей в ванной без воды, растрепанной и с потухшим взглядом.

Три месяца никто и слышать не хотел ни о новой кошке, ни о собаке и даже о рыбках в аквариуме. Дома стало тихо, грустно и пусто. Лишь исчезли из кухни две миски для корма и воды да коробка с песком из прихожей.

На четвертый месяц пошли в воскресенье в ближайший приют для животных. Так, посмотреть.

В приюте коты и кошки приблудные и людьми обиженные, но по-прежнему в них нуждающиеся, очень хотели семье понравиться. И спины выгибали, и мордашками об клетку терлись, и мурлыкали приветливо. Чуть только по-человечески не говорили. Но как-то все это было не то.

Так и продолжали Хозяйка с Хозяином и с дочкой ходить из одного приюта в другой. Через месяц эти походы стали чем-то вроде воскресной привычки. Но постоянно возвращались домой одни.

А в доме иногда казалось, что Макс вот-вот вылезет из-под дивана как раньше, и, мурлыча, усядется в позе сфинкса на колени.

Но вот однажды, уже осенью, на очередных смотринах вдруг понравилось всем, как потянулась доверчиво носом к вытянутому пальцу Хозяина серая дымчатая кошка. Когда-то так же тянулась к людям Макс.

Новую гостью звали по-простому: Лиза. Конечно, была она не такая красавица, как Макс. И не такая смышленая. Как будто кто-нибудь смог бы Макса заменить!

Но Лиза была симпатичная, с большими глазами, серой короткой шерстью в разводах и таким же серым и мокрым носом. Только подушечки лап были у нее не розовые, а черные. Как будто носила бархатные черные перчатки и носки.

Когда принесли Лизку домой, она сразу же спряталась. День-два не появлялась и даже не притрагивалась к блюдцам с едой и питьем, вновь появившимся на кухне.

А пообвыкнув немного, стала Лизка новым хозяевам всячески показывать свою любовь. То, запрыгнув на диван, подлезала под руку Хозяину, тыкаясь в ладонь мордашкой: давай, мол, гладь!

То ночью приносила, держа в зубах, полузадушенных кузнечика или паука и оставляла как гостинцы возле хозяйкиной подушки. То, урча и выгибаясь, поворачивалась серым задом к детям. И чем больше зад гладили, тем больше он выгибался.

Иногда на потеху всем гонялась за собственным хвостом или билась с хозяйским ботинком. С топотом, как конь, носилась по квартире по ночам. Из всех домашних никого не выделяла и ни разу не замирала в позе сфинкса ни на коленях, ни на руках.

Может из-за этой легкой отчужденности дети стали вдруг заводить разговор о новой собаке. Даже Хозяйка заколебалась. На что Хозяин категорично отвечал, что не представляет, как вечно спешащие подростки, которых и дома не бывает, смогут гулять с собакой два раза в день. Как всегда, решили подождать и все обдумать.

Лизке, понятное дело, подобные разговоры были безразличны. Даже если бы она их понимала. Свой-то дом она уже нашла. Вот и сейчас, проводив всех в школу и на работу, она улеглась на подоконнике, как когда-то Макс.

И стала смотреть свой «кошачий ТВ»: на прыгающих за окном птиц и белок. Как когда-то это делала Макс. И в те минуты не было ей дела ни до чего остального. Она же не может обо всем сразу думать.

И Макс не могла. И налаявшийся за день Блиц не мог. Когда, отработав сторожем, валился на свой коврик и засыпал похрапывая.

А так они почти такие же, как мы. Только ростом поменьше.