Елена Сафронова

Евразия, из которой невозможно убежать

Foto 2

 

 

Прозаик, литературный критик-публицист. Постоянный автор литературных журналов «Знамя», «Октябрь», «Урал», «Дети Ра», «Бельские просторы» и других. Редактор рубрики «Проза, критика, публицистика» журнала «Кольцо «А». Автор романа «Жители ноосферы» (М., Время, 2014). Лауреат Астафьевской премии в номинации «Критика и другие жанры» 2006 года, премии журнала «Урал» в номинации «Критика» 2006 года, премии журнала СП Москвы «Кольцо А», премии Союза писателей Москвы «Венец» за 2013 год. Член Русского ПЕН-центра, СП Москвы, СРП.

 

 

ЕВРАЗИЯ, ИЗ КОТОРОЙ НЕВОЗМОЖНО УБЕЖАТЬ

О двух романах-эпопеях Елены Крюковой

 

Елена Крюкова. Евразия. – б.м. : Издательские решения, 2018. – 588 с.

Елена Крюкова. Побег. – б.м. : Издательские решения, 2018. – 446 с.

 

У прозаика Елены Крюковой в этом году вышли два романа, подходящие под определение «эпопея». Дело не только в продолжительности и полновесности текста, в «многолюдности» этих произведений, в причудливо пересекающихся сюжетных линиях, – прежде всего в глобальности происходящего в них и в значимости поднятых Крюковой вопросов для всего человечества.

«Евразия» – роман, который можно расценить как политический: он посвящён истокам зарождения терроризма, бедам, которые тот несёт в мир, современной политической ситуации и исторической перспективе этого «метода». Роман сложный, предвижу, что он вызовет бурные споры, выходящие за пределы литературных оценок. И потому оговорюсь, что для меня это роман антропософский: у писательницы на первом месте – люди, причастные радикализму, их натуры и души. Она как автор не на их стороне и вообще ни на чьей; она «над схваткой» и пытается охватить единым взором её громокипение.

«Побег» формально укладывается в жанровые рамки исторического романа: в нём речь идёт о последних месяцах жизни Владимира Ленина в Горках. Это не первый опыт реконструкции минувшего для писателя Крюковой – в её библиографии есть роман «Солдат и Царь» о красноармейцах, стороживших царскую семью в Тобольске. Роман об окончании жизни вождя революции логически продолжает линию исторической прозы Крюковой, повествующую о переломном этапе развития нашей страны, – этапе, который до сих пор не завершен, ибо из него «растут ноги» у современных проблем.

Новые книги Елены Крюковой словно бы продолжают друг друга, потому о них есть смысл говорить в комплексе.

Во-первых, Крюкова верна своей писательской манере, успешно апробированной «духовными» романами «Серафим», «Юродивая», «Тибетское евангелие». Пожалуй, ярчайшая ее черта этого прозаика – способность к перевоплощению в своего героя, перевоплощению столь истовому, что, кажется, автор вовсе растворяется в нем, забывая собственное «я». В книгах Крюковой не заметно ни авторского остранения, ни постмодернистского кукловодства. В её случае об основном «страхе» современного литературоведения – «смерти автора» – говорить не приходится. Автор никуда не девается из прозы Крюковой. Писательница работает только сама, и результаты писчего труда – ее книги – это только ее тексты. Их невозможно ни спутать с чьими-то ещё, ни приписать кому бы то ни было. Крюкова один из самых узнаваемых отечественных прозаиков текущей литературы и по тематике, и по стилистике.

В книгах о современных (вневременных?) святых писательница «проникала» в душу и натуру людей, выбравших своей стезей служение Господу («Серафим», «Юродивая») или поиск Его («Тибетское евангелие») и вещала их устами, точно в одержимости или, напротив, в схождении Святого Духа, как гласит церковная трактовка праздника Святой Троицы. Эта форма изложения диктовала языку романов особую цветистость и позволила критику Кириллу Анкудинову дать слогу Крюковой очень точное определение: «экстатический, эйфорический». Оно актуально по сей день. Крюкова снова вещает от лица своих героев, точно в экстазе. Скажем, в «Евразии» она предстает в роли едва ли не апостола, на коего снизошёл Дух и заставил его глаголать на ранее незнакомом языке о ранее неведомых тайнах – так и Елена Крюкова говорит о том, что далеко не каждому из нас известно. О том, как становятся воинами «священной войны», от лица пяти человек, соприкоснувшихся с этой драмой. Да, экстаз, практически религиозный, чем-то напоминающий кликушество юродивого, видящего грядущую беду, но не способного её предотвратить – только прокричать о ней всему миру. Да, экстаз, несмотря на то, что в новых эпопеях Крюковой герои – вовсе не святые.

Во-вторых, новые эпопеи Крюковой «проникают» друг в друга гранями изображаемого.

В первой части «Евразии» читаем: «Мы все, люди, живем в государствах, а государство это всегда отлаженная чудовищная машина. …кто сунет руку в бешеное движение ее маховиков – вмиг лишится руки. Голову, главное, не суй! А уж если засунул – сразу простись с ней. Главная, самая страшная война – тебя самого с твоей страной. …А то ведь что со всеми нами получилось? Однажды мы восстали против нашей власти… и убили нашего царя. И много десятилетий после этой царской казни по всей нашей земле строились… лагеря смерти. И в эти лагеря, помимо всякой войны, просто так, для того, чтобы убить как можно больше простых людей, шли и шли …товарняки, битком людьми набитые… Миллионы, миллионы – за убитого царя. Вот вам беспощадный расклад истории». Об убитом царе подробно рассказывалось в книге «Солдат и Царь». О необходимости организации лагерей смерти для советской власти будет сказано, как мы увидим далее, в «Побеге». А в самой «Евразии» речь пойдёт о России, которую весь двадцатый век «преследовали» исторические потрясения, и терроризм – ещё одно звено в цепи бед, за революциями, войнами, голодомором и лагерями. Этой цепью скованы все новые социально-политические романы Елены Крюковой.

В «Евразии» действуют четыре малосимпатичных, но, увы, узнаваемых современных типажа. Первый – социальный сирота Ефим. Из-за недолюбленности в детстве и ненужности, как он считал, родному отцу, парень стал сначала членом некоей «партии» с боевыми настроениями коренного переустройства общества, потому запрещенной. Но потом он – могло ли быть иначе? – разочаровался в партии, услышав не предназначенный для чужих ушей телефонный разговор лидера по прозвищу Тройная Уха с абонентом из-за границы. Оказывается, все «переустройство мира» сводится к тому, чтобы сделать президентом России некоего забугорного Мишу с немереными деньгами. Заметив Ефима, Тройная Уха избил его и выкинул вон, дабы не разоткровенничался с другими партийцами. То есть молодой человек снова будто бы осиротел.

Ефим близко сошёлся с Батталом – из-за постоянного одиночества, из-за того, что привык от людей получать только обиды и удары, а Баттал за него вступился в драке и дальше относился по-человечески. Правда, на «агитацию» Баттала Ефим не поддался, решил стать солдатом, но не террористом. Он по контракту отправлялся воевать в горячие точки, отчасти потому, что за ним тянулся криминальный след, и оставаться на одном месте было небезопасно. Когда он воевал в Донбассе, его настигли жесточайшие испытания даже на фоне всей предыдущей убогой судьбы; а потом он ещё и в Сирии оказался, где ему выпало воевать с бывшим лучшим другом…

Второй персонаж Крюковой – Баттал, от рождения Вася Сидоров, русский парень, сознательно принявший ислам, чтобы стать воином Аллаха. Эти слова он понимал в террористическом смысле и примкнул к запрещенным в России организациям. И его схватили полицейские при выполнении очередного «спецзадания», но прежде Баттал успел совершить множество зверств, которые оправдывал своей идеологией и надеялся на место в райских кущах после смерти.

Третья рассказчица – Раиса, полукровка, наполовину русская, наполовину крымская татарка, изнасилованная отчимом в детстве, ставшая бродяжкой в отрочестве, испытавшая множество «грязных» профессий и нечистоплотных мужиков, наложница богатого турка, потерявшая в теракте его детей, прежде чем стать женой Баттала и ему тоже родить сына и дочь. А ещё Раиса приняла в семью подкидыша, которого принёс ей Ефим, найдя младенца едва ли не в мусорном баке. Раиса раскалывалась на части: одна стремилась к любви, дому, уюту и миру, другая повиновалась мужу и его религии, как и обещала на свадьбе. Жена приехала за Батталом в воюющую Сирию. Именно там ее постигло откровение: «В ночи, пылающей огнем, я стояла в пустыне и смотрела на своего сына. Ты мой сын! Первенец! Я оставила тебя. Я забыла тебя. А это, ты знаешь, кто это? Это дети твои! Это брат и сестра твои! Мы с тобой пошли против Аллаха. Мы предали Бога. Бог осудит нас. Люди тоже осудят нас. Я сама осудила себя. …Не лучше ли нам сразу отправиться на небеса?» Раиса бросила в огонь, разлившийся по земле от взрыва, своих малых детей и вошла за ними следом в пламя. 

Четвертый «исповедующийся» – нищий философ Андрей, которого все чаще зовут по фамилии – Мицкевич. Он, по собственному признанию, «немного не в себе. Просто такой русский блаженный». Но к «блаженству» подобрался отнюдь не сразу: сперва «в шестнадцать лет… мог бутылку водки без закуски выпить… в армии хулиганил отменно», женился сдуру на алкоголичке и бл…и, прижил с ней двоих детей, и лишь потом, путем проб, ошибок и разочарований, пришел к нынешнему философскому состоянию. Он не поэт, несмотря на совпадение фамилии с польским классиком; он художник и мыслитель, отрекшийся от «нормального» мира, многие годы живущий в подвале и проникающий последовательно разумом и душой во все мировые религии – буддизм, кришнаитство, ислам, христианство – прежде чем почувствовать, что они учат одному и тому же. Все главные герои романа в разные периоды своей жизни встречались с Мицкевичем, и со всеми он делился мудростью – как сам ее видел и понимал.

Судьбы этих четверых сплетаются, как сказала писательница в одном из интервью, посвященных «Евразии», «в тугую косичку – так бывает». Пересечения между ними могли быть разовыми, краткими, вроде бы незначительными, но друг друга они не умели забыть никогда. По-видимому, писательница так построила биографии четырех главных героев для того, чтобы они совместно нашли какую-то общую для них истину.

Не над ними – над этими четырьмя, то есть «над схваткой», как помним, автор, не судящий свои творения, но показывающий их бесстрастно и жестко, – а рядом с ними есть и пятое действующее лицо – Соглядатай. Это журналист, не любящий свою основную профессию, цинично держащийся за неё лишь ради заработка, но вместе с тем мечтающий о чем-то большем. Например, о книге – о собственной книге, написанной не для того, чтобы покорить сердца читателей и не для того, чтобы «срубить» огромный гонорар, но для того, чтобы тоже постичь смысл жизни. Его репликой роман начинается: «Человек живет среди людей, а я бы хотел жить среди зверей. И запросто жил бы среди них». И его же словами заканчивается: «А теперь я нуждаюсь в правде. В истине. Но вот я стою на берегу моря, я вижу ее вдали, мою истину, и она уходит от меня. …она идет и уходит, имени ее я не знаю и не узнаю уже никогда».

Истина не дается «в руки» никому из смертных. Все, кто уверен, что познал её, или что служит ей, лгут себе и другим либо честно обманываются. Об этом, собственно, и роман, располагающийся между двумя высказываниями Соглядатая. Четыре таких разных и так неразрывно связанных персонажа произносят перед журналистом бескрайние страстные монологи на одном и том же языке – языке писательницы Елены Крюковой.

Все чувства и действия протагонистов романа передаются в их изложении, как их собственное воспоминание, оно же исповедь. Иногда такое построение выглядит натянутым. По тому, что пережили герои, вероятнее всего, что их земное существование давно пресеклось, а с ним и возможность что-либо чувствовать, тем паче говорить. Тот же Ефим попадает в плен к врагам, терпит ужасные измывательства, а, прорвавшись к своим, вновь оказывается под обстрелом; Раиса сжигает себя вместе с детьми в пожаре, разожженном ее мужем Батталом в Сирии; и даже мирный Андрей сто раз мог умереть в своем подвале от голода, холода и оползня, едва не снесшего старый деревянный дом в реку – но действительно ли не снесшего? Однако если принимать роман на веру, все они живы.

Андрей не замерзает насмерть. Он собирает на закате жизни сведения о Ефиме – тот совсем плох: «…его из Алеппо перевезли в Нижний, на самолете летели с капельницами и уколами… он обгорел весь и ослеп, на оба глаза… он в больничке хотел на себя руки наложить, простыню разорвал на кусочки и сплел себе петлю… еле успели вытащить», – о Баттале: «…в Сирии… Джихад не отпустил Баттала. Баттал думал: это он занимается джихадом, – а вышло так, что это джихад занялся им и полностью подчинил его себе», – и даже о Раисе. В храме Гроба Господня в Иерусалиме, куда прилетел благодаря тому, что богатей купил у него картины задорого, Андрей встретил маленькую женщину в черном монашьем платке и без лица: «У нее не было носа. У нее не было век и бровей. У нее не было губ. …Я не сразу понял, что у нее сожжено лицо».

Да и Соглядатай в финальной главе книги подтверждает, что все ее герои остались в живых. Они должны быть материальны, как бы иначе наговорили свои исповеди на диктофон журналиста?.. Изувеченный Первый (Ефим) живет в Нижнем на попечении старика-отца (к счастью, он не зашиб насмерть его в молодости в драке, после которой сбежал из дому и долгие годы боялся, что стал отцеубийцей). С Четвёртым (Андреем) он тоже знается, у него сын как раз таки совершил убийство, зато дочь усыновила двух обожженных детишек (вероятно, детей Раисы и Баттала). А приемыша, которого Ефим принес Раисе, и которого она не повезла с собой в Сирию, принял в семью сам Соглядатай.

Хотя по финалу книги можно сделать парадоксальный вывод, что на деле все герои давно умерли, но возродились в ином мире, где Господь их простил и дал им заслуженное. На бытовом уровне – успокоение, улучшение жизненных условий. Наиболее отчетливо это выражено в истории Ефима. Об искалеченном, недееспособном мужчине заботится его отец, простив сильный, но неловкий, к счастью, удар, который отпрыск нанес ему одной кошмарной ночью. Мерзкая мачеха Ефима, из-за которой и случилась драка, куда-то делась, о ней в конце романа ни слова не сказано. Остались только отец и сын, и здесь очевидна излюбленная Крюковой божественная символика.

Правда, очевидно и другое – никому из пятерых не удалось уловить тот высший смысл, ради коего все так рисковали и столь многим пожертвовали. Истина ушла по берегу океана вдаль, не показав никому своего лица. И никто даже не разглядел, красивое ли у нее лицо, или уродливое. Быть может, столь страшное, что невыносимо для человека? 

Что ж – это все было напрасно? Эта кровь, эта боль, которую не в силах больше держать в себе четверо «евразийцев», их душевные муки и перипетии духовного взросления, их жертвы и прозрения – бесполезны? Истина так и не повернулась ликом к писателю, собравшему вместе четыре кровавых истории? Возможно, в этом есть отрезвляющий рационализаторский момент: роман «Евразия» геополитический, он, можно сказать, вершится на наших глазах, в режиме онлайн, и никто, будь он хоть семи пядей во лбу, не способен провидеть, чем кончится кипение котла наций. А если кто-то выдаст себя за пророка, скорее всего, окажется лжепророком. 

Елена Крюкова не ставила себе цели вывести геополитический прогноз. Ее задача одновременно и легче, и труднее – сугубо писательская: создать жизнеспособные образы людей, проживающих в «Евразии», которая к концу романа все упорнее сводится к России. К нашей родине. И надрывность рассказов о судьбах этих четырех евразийцев, и крайность обстоятельств, выковавших их такими, как есть, да не обманет читателя. С каждым может случиться момент выбора. И только от человека зависит выбор.

В романе «Побег» выбор совершают все действующие лица. Самый экстравагантный, не побоимся этого слова, выбор делает молодая революционерка Надежда Аллилуева, вторая жена Сталина и секретарша Ленина, живущая в Горках и обязанная по долгу службы записывать все его распоряжения и мысли. Надежда уверена: Ленину в Горках плохо, а находиться здесь опасно. Она устраивает ему побег из усадьбы, который длится целые сутки – потом беглецов ловят.

Сюжет выглядит ненаучной фантастикой. Исторических сведений о попытках побега Ленина из Горок не существует. Понятно, что, если и было нечто подобное, архивные свидетельства строго засекречены, и написать «документально» на такую щекотливую тему не удастся. Но у Елены Крюковой, как у всякого достойного писателя, своя правда, о которой гласит латинская пословица: «Если это и неправда, то хорошо придумано». Фраза встречается даже в трактате Джордано Бруно «Геройский дух». Истина для писателя отличается от фактографии: это правда характеров, правда психологии, правда ситуации, из которой видится только один выход.

Со знанием дела Елена Крюкова воспроизводит мысли больного Ленина – она писала и о юродивых, чьими устами вещает Бог, и о пациентах психиатрической клиники (в романе «Безумие»). Ленину видятся колонны людей, идущих мимо него стройными рядами, и он понимает: «А другие несчастные дураки поймаются в эти же сети мне их жалко других дураков я иду мимо мне скоро уходить и что в этом такого ну уйду и все дела и придет другой», – и он задается вопросом, забудут ли его имя «другие». И он отчетливо видит: «Я не могу сбежать из своей жизни хотя так хочу так хочу так». Потому что: «Молчаливая красная масса народу меня стережет». Для ослабевшего вождя власть стала тюрьмой. Он даже просил у близких то яду, то револьвер – чтобы прекратить этот бессмысленный, ведущий лишь к смерти «арест». Но сестра Мария и жена пугались таких мыслей. Единственной, кто «услышал» Ленина, была Надежда Аллилуева, решившая его выручить:

«– Убежать, – сказала Надя сухими губами… – убежать, да. Мы убежим.

Она опять склонилась над больным. Глаза в глаза. Они теперь были связаны…»

Надя собирает в дорогу рюкзак, заботливо и наивно добавив к дорожным припасам банку варенья для Ленина, тепло одевает вождя и притворяется, что выводит его гулять. Им беспрепятственно удается выйти за пределы усадебного парка, хотя идти больному с парализованной ногой и рукой трудно, и он виснет на руке сопровождающей «тяжеленной живой гирей». Встречный мужичок на подводе довозит пару в село Федюково, не узнав их, сочтя обыкновенными путниками, отцом и дочерью. В дороге Ленину становится совсем плохо. Их устраивают на ночлег к деревенской дурочке Федуре. Она повредилась умом после того, как погибла вся её семья. Федура рассказывает Наде свою ужасную историю: её мужа застрелили «красные» (среди них был «перековавшийся» сельский урядник) как «контру»; её сыновья перестреляли друг друга, так как «один краснай, другой – за царя», её сестру до смерти запытали в ЧК, и старую мать убил красноармеец ради забавы, вместе с дворовой собакой. Про Ленина (тоже не опознав его в дышащем на ладан старике) Федура говорит: «Дрянь така, на царей руку поднял. Гореть ему в геенне огненной». Так устами представительницы народа правда о революции доводится до того, кто ее уже с трудом способен слышать – и бессилен что-то изменить, даже если бы и хотел. 

Наутро солдаты являются в пустую холодную избу Федуры и расстреливают бедную юродивую за то, что не донесла на беглецов, а скрывала Ленина у себя в доме. Один особенно ретивый хочет и Надю застрелить, да его хватают за руку: напоминают, чья она жена. Надя отделывается домашним арестом и пощечиной от Сталина.

Крюкова не повторяет мифа о том, что Ленин – «самый человечный человек». Она напоминает о личной жестокости Ленина: через роман красной нитью проходят воспоминания вождя о любимом занятии – охоте. Узелком на память на этой нити завязана сцена, где уже парализованного Ленина берут на заячью охоту – он уже не способен стрелять, но требует дать ему ружьё и радостно изображает, будто целится, и плотоядно смотрит на убитого егерем зверька, на алую кровь по белому снегу. Развивая эту тему, автор возлагает на идеолога революции ответственность за разрубленный «Гордиев узел», за узаконенный способ решать социальные проблемы кровопролитием и репрессиями, страхом и подавлением. Но она милосердно дает ему – хотя бы в романе – возможность понять, насколько он был не прав.

В болезненных видениях Ленину являются гигантские масштабы разрушений, причиненных его политикой: «…он увидел землю. Свободную, широкую, во все стороны света лежащую землю. …эта земля …Эсэсэсэр раскинулся, как море, широко …и он понял: это освобожденная земля, она свободна. От чего? От кого? «Она свободна от крестьян», – прошептал он сам себе помертвелыми губами». И еще писательница «посылает» ему ангела-спасителя – в лице Нади. Спасти ей вождя не удается. Спасения он не заслужил. Он должен получить смерть от собственного детища. Так и происходит.

Для Ленина власть уже не имеет никакого значения. Для другого вождя, еще не поднявшегося на вершину власти и обожания толпы, всемогущество и вседозволенность – желанный фетиш, и он к нему пойдет по головам. Этот второй вождь – Сталин; в романе он выведен продолжателем дела Ленина, только потерявшим уже всякий стыд и совесть. Именно Сталин, по замыслу Крюковой, – тот исторический персонаж, который способен все кровавые принципы управления государством воплотить в жизнь. Что для него миллионы граждан страны!.. О своей «политической программе» Иосиф прямо сообщает полумертвому Ленину: «Я буду уничта-жать население Савецкаво Са-юза. Для ево же пользы. Я буду убивать ево плана-мерно. Так, как горец плана-мерно рэжет скот в сваем стаде. …Я буду выжимать из людей все соки, па-том ат-правлять их в ямы». Это сравнение народа со стадом повторится в романе не раз. Сталин также рассказывает Ленину о необходимости строить лагеря близ месторождений полезных ископаемых, крупных рек и прочих перспективных для индустриализации природных объектов – чтобы использовать при их освоении рабский труд заключенных. И даже бессердечному Ленину становится жутко. Он пытается что-то совершить, дабы не допустить Кобу к управлению страной. О том же хлопочет и Крупская. Но что они, калека и старая женщина, могут против жреца безграничной власти, которого, к тому же, по разным соображениям поддерживают карьеристы из Политбюро? Только раздражают Сталина. И он начинает «резать баранов» с вожака в стаде – с умирающего Ленина. У него рука поднимается. В середине книги, после неудавшегося побега, чтобы не допустить новых эксцессов, связанных с уже бесполезным председателем Совнаркома, Сталин выливает в питье Ленину некую жидкость из маленького пузырька и заставляет проглотить – а спустя день вождю уже строят Мавзолей.

Кстати, на Мавзолее настоял именно Сталин. Спорам Политбюро о том, как хоронить еще живого (!) вождя, посвящена целая глава, кончающаяся победой точки зрения Сталина. Единственное, для чего нужен ему основатель советского государства – для почетной миссии «мертвого бога». «Ленин должен быть недосягаем. Он Бог. И я буду Богом». Поэтому нельзя допустить, чтобы его зарыли в землю – ведь «зарыли» так упорно рифмуется с «забыли», а Сталину необходимо сакральное прикрытие его собственной власти. Таков его выбор. И он, как мы знаем, уж не из романа Крюковой, а из истории – «сработал»

«Побег» – страшный, ибо безнадежный роман. Фактически он весь состоит из нравственных дилемм. Шокирует, что в пространстве этой книги проиграли все, кто делал человеческий, слабый или милосердный выбор, а выиграли те, кто попрал любые чувства. Впрочем, почему «те»? У Крюковой выигравший – только один.

Ленин не раз выбирал покончить с собой, отмучиться – ему не позволили и тем самым обрекли его на тайное злодейское умерщвление. Надя выбрала дать свободу Ильичу – не помогла, лишь ускорила его кончину, и себе навредила. Дальше у них с Иосифом пошло все хуже и хуже. Семейная жизнь дала трещину, несмотря на двоих детей, и Надежда застрелилась после банкета в доме Ворошилова 7 ноября 1932 года, на котором супруг её вульгарно прилюдно оскорбил. Троцкий выбрал «русское» погребение для усопшего вождя – и стал жертвой политической обструкции, вместе с Каменевым, который тоже был против мумифицирования (если не считать более существенных разногласий Сталина и левой оппозиции, о которых Крюкова не пишет). Крупская выбрала резкое неприятие и осуждение политики Сталина, втайне надеясь, что «верные ленинцы» пойдут за ней – и оказалась в изоляции, вне возможности хоть как-то влиять на ситуацию. Мужик Епифан и мальчик Ваня, бывшие в Горках прислугой, хоть, конечно, такого слова не произносилось, и тамошняя кухарка Евдокия выбрали обыкновенное человеческое отношение к Ленину – и поплатились непомерно жестоко. Мужчины попали в лагеря, а Евдокию пытал лично Сталин, обвиняя в отравлении вождя, и пытки оказались казнью. Обслуживающий персонал Горок был уничтожен ради того, чтобы не болтал лишнего ни об Ильиче, ни о его побеге, ни о последних днях.

Наконец, писательница Крюкова выбрала представить вождя революции слабым, больным, растерянным человеком, фактически, уж простите, доходягой. Поймут ли её, увидят ли в этом «неплакатном» описании акт сострадания – или только авторский произвол?..

«От автора» в этой книге особенно много. Основные сюжетные ходы «Побега» выглядят «лобовыми», главные действующие лица чрезмерно экзальтированно высказывают вслух то, что реальный представитель власти не может даже наедине с собой прошептать. Писательница и сама осознает невозможность таких монологов. За Надежду Аллилуеву «вещает» ее «убитый дневник» – как хотите, так и понимайте. Видимо, записки убиты вместе с хозяйкой. А за Надежду Крупскую – ее «сожжённый дневник». Тут все ясно: вдова Ленина сожгла свой дневник, дабы не попал в недобрые руки. Чьи – уразуметь несложно. Фигура Сталина решена однозначно в плоскости «абсолютное зло». Он, пожалуй, единственный персонаж романа, которому не досталось даже черно-белой раскраски – только темнота. Все это, конечно, проявления авторской воли – но и силы, заставляющей поверить в сакраментальное «Если и неправда, то хорошо найдено».

Романы о самых болезненных страницах истории России «Солдат и Царь», «Побег» и «Евразия» выстраиваются в своеобразную трилогию – по хронологии и по логике происходящего: кто сеет ветер, пожинает бурю, от которой невозможно спрятаться и убежать. Вместо мертвого сеятеля бурю пожинают миллионы потомков его подданных. Миллионы евразийцев.

Будет ли буре конец? Об этом роман еще не написан…

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера