Юрий Казарин

Между звуком и гортанью. Стихи



*  *  *
Вечность бывает светом.
Вечность бывает тьмой.
Ангел рыбачит летом,
Бог – зимой,
коловоротом лунку
высверлит – и тепло:
чтоб в ледяную рюмку
больше луны втекло,
чтобы худой подлещик,
воздух скатав в горох,
знал, что луною плещет
в лунке – Бог…


*  *  *
                               С.
Какая мгла, какая нега,
какие очи в белой мгле.
Едва мерцая, в виде снега
зимует небо на земле.

На нём следы – следы в окошке
и россыпью, и косяком:
собаки, ангелы и кошки
по снегу ходят босиком

В божественности снегопада
большим теплом запомнит печь
язык дыханья, слуха, взгляда,
а не измученную речь.


*  *  *
Но снега первого зверёк,
пушистый, на плечо прилёг,
свернувшись медленно в калачик,
а мимо шёл какой-то мальчик –
и вдруг взлетел, и наутёк –
легко и вверх, скосив зрачок
на то, как мы сошли в подвальчик –
я и тоски моей зверёк.


*  *  *
Слышу облака шорох
на вершине холма.
Ночью дыры в заборах
побелила зима.
Время выгнуло спину
над водой без воды,
где водили осину:
видишь – в поле следы.

В этот холод и в муку,
в эту соль, в эту дрожь
ты целуешь разлуку,
а в щепоть не берешь,
отпускаешь на волю…

Облетая холмы, –
видишь полные боли
злые очи зимы.


*  *  *
Облетаю очами округу,
сообщаю умершему другу
из зимы,
что заснежены наши холмы.

Три покатых. На самом высоком
пахнут звёзды березовым соком.

А еще ребятишки – на малом:
санки, лыжи, и пахнет вокзалом.

А на среднем, стараньем твоим,
мы с тобою одни постоим.

Мы с тобою одни постоим…


*  *  *
Проливаю глаза, выливаю
всё, что снилось, с вершины холма.
Видишь, осень с восточного краю,
а с другого – сплошная зима.

Меньше круглого, нежного. Линий
стало больше – углов. Свысока
всюду бездна отбросила иней –
это память её и тоска.

Охраняется белое тенью
и целует глаза в полутьме
опустевшей… И снится растенью,
как мужчина стоит на холме.


*  *  *
Светает понемногу,
но в небесах иных
темно и больно Богу
до слёз – до слёз моих.

Чем дальше, тем печальней,
и воздух-однолюб
твердеет с наковальней
твоих озябших губ.

Всё медленнее звуки,
всё дальше лунный плуг,
и дрогнувшие руки
не замыкают круг.

Давно обмёрзло лето,
но жизнь тому вперед
как бы с другого света
твоя трава растёт…


*  *  *
Сосновый ствол гудит
в небесной медной яме,
как Бог, битком набит
янтарными шмелями.

Набухли ветви вен –
Я болен осязаньем:
уже идет обмен
иных миров сознаньем.

Звезда и человек
вода, песок и птица,
и зверь, и свет, и снег
земля, погост, больница,

равнина, горный щит;
и новой бездны пламя
гудит, гудит, гудит
как в оркестровой яме.

Она везде. Она
летит в лицо, как сокол, –  
в беззвучный плач окна,
где слёзы глубже стёкол.


*  *   *
Вот и стала вода – шерстяная:
можно белую нитку сучить –
только тает в горсти ледяная
прямо с неба ползущая нить.

Снова стужа зовётся вязаньем:
кружевные лучи, вензеля.
В темноте поменялась сознаньем
с подступающим небом земля.

Вот и воздуха звери и птицы,
пух воды и крещёная шерсть
не даются в узоре делиться
на шестьсот шестьдесят и на шесть.

Вот и взор отовсюду и розы –
с верхотуры, – стрекозы, шмели…

Возвращаются в бездну морозы –
словно чистые мысли земли.


*  *  *
Пахнет дымом. Пахнет хлебом.
Съеден хлеб. Растаял дым.
Птичка дышит только небом,
только небом голубым.

Пахнет Богом. Пахнет печью.
Видно пламя сквозь ладонь.
Это птица дивной речью
будит в дереве огонь.

Голым оком – к возгоранью:
песни всей на полчаса…
Между звуком и гортанью
голубые небеса.


*  *  *
Вот зима. Подавленье зевоты.
Стала музыка всюду видна:
Эти стулья, пюпитры и ноты
разбросала в саду тишина.
Оркестранты в отлёте покуда.
Только снег в чёрно-белом аду.
Только утка, последнее чудо,
в замерзающем гибнет пруду.
Музыканты на юг улетели.
И заплакал над прорубью Бог –
то ли призрак вчерашней метели,
то ли музыки будущей вдох.


*  *  *
К изголовью, к изголовью
дайте, дайте чёрный свет.
Между смертью и любовью
никакой погоды нет.
И окно со снегопадом
не маячит над душой.
Только ангел долгим взглядом
смотрит в землю как большой.
К изголовью, к изголовью
дайте, дайте белый снег.
Между смертью и любовью
плачет ночью человек.
Ночью. К озеру. Довольно…
Прорубь с чёрным серебром…

И воде совсем не больно,
если рвать её ведром.