Ирина Бирна

Жизнь за окном

 


Свиновище

 

Не пугайтесь, друзья, и не откладывайте журнал в сторону – речь пойдет не о сельском хозяйстве и не о животноводческой составной его; перед вами не ужасная повесть о клонированных свиньях-людоедах пантагрюэлевого масштаба и даже не о повадках нынешних политиков. Речь, как всегда, обо всем понемногу: о жизни и нас с вами в ней; об истории, политике, природе и людях, каких встречаешь, выходя за двери. И нашим, и вашим. Никаких обид. Ничего личного.

 

                                                  I

 

Это была обычна сезоном объяснимая хандра: меж серых полос серого, бесконечного дождя и скованных серым морозным туманом, внезапно сменившим дождь, волнистых линий Хаардта1 – известных картин зимней Райнской долины – мне стал являться пустынный пляж и туман над морем, медленно и осторожно выталкивающим, как вежливый официант надоевшего, подпитого посетителя к порогу бодеги2, мелкие волны; и взгрустнувшие среди замерзшей пены чайки; и тоскливый, сквозь туман, рев маяка, молящего путника обратить внимание на его отчаянное одиночество… И возмечтала я, и возжелала этого одиночества, как цели существования, как чудесного средства, долженствующего избавить от неведомой, но давящей ноши. Не знаю, не умею объяснить происхождение этой фантазии, жила ли она всегда во мне, родилась ли рассказами Штефана Цвейга и Томаса Манна, только желание побродить в одиночестве по песку, переворачивая носком сапожка мелкие камешки и ракушки, вязкими, как туман, минутами смотреть на надувшихся на весь белый свет чаек, становилось все более и более довлеющим. Уже виделся мне полупустой отель и удивленные взгляды служащих, пытающихся разгадать причины, загнавшие меня сюда; видела я ресторан вечером: тут и там два-три посетителя - пенсионеры, средней руки… И вот я уже упражняю мою способность сочинять: придумываю им биографии, интриги, наделяю характерами и страстями… А, может, эти полупустые ресторан, отель и курортный городишко без имени, поразят меня нечаянной встречей… Как знать…

Так думала я, листая туристические каталоги, спокойно перенося удивление сотрудников турбюро и копаясь в дебрях интернета; так продолжала я думать во время езды к цели – десять авточасов – до города Свиновище, Польша (как въедете, за Щецином - сразу налево).

 

С тех пор, как великие немцы Цвейг и Манн делили с читателями свою тоску, человечество умудрилось более чем утроить свое поголовье. Более того, финансовые возможности человечества тогда и сегодня сравнивать никак невозможно: наши жалобы и скулеж совсем иного уровня. И еще более важно: спорт и туризм занял в нашей жизни место, которое ранее занимали болезни, работа, семья. Помните об этом, когда зимним дождливым вечером вам привидится вдруг пустая ресторанная зала и официант, благоговейно рекомендующий закуску и вино к мясу.

 

Если бы не было избито и испошлено, изношено до бахромы и дыр, следовало бы сказать: «Польша – страна контрастов», но мы говорить этого не станем, хотя ничего лучше не придумаешь. В Польше, подобно мелкозернистой черно-белой фотографии, резко обозначена граница «до» и «после» вступления в Единую Европу: построенные на европейские деньги, при помощи европейских специалистов, дороги; жилые многоквартирные высотки и индивидуальные коттеджи, восстановленные архитектурные жемчужины конца позапрошлого и начала прошлого века, здания; магазины, ни в чем немецким, испанским или бельгийским не уступающие, но радующие ценой туристов из этих стран. И между всем этим – заброшенные, полуразрушенные здания, разбитые тротуары, запущенные парки и физическое воплощение ностальгии: заборы, запреты, заслоны и замки.

Не знаю, как для вас, дорогой читатель, но для меня важнейшим признаком нового является видимое отсутствие полиции. Ничто не дарит мне большего спокойствия и ничто не повышает так чувства безопасности, чем отсутствие полиции на улицах городов. Это – не парадокс; это – жизненный опыт. Я живу в Германии уже третий десяток лет, изъездила ее всю – от Фрайбурга до Ростока и от Пассау до Аахена и за все эти годы ни разу, нигде не попадала под контроль дорожной полиции, а людей в униформе встречала лишь в центрах больших городов – Мюнхена, Кёльна, Хамбурга... Вот ведь тенденция, о которой следовало бы задуматься: почему количество аварий и погибших в них водителей, пассажиров и пешеходов прямо пропорционально числу полицейских на улицах? Почему та же пропорция верна и в случае уголовных преступлений, изнасилований и хулиганства? Забегая вперед скажу: за неделю моего польского отпуска я не встретила ни одного полицейского и не смогу, хоть платите все деньги, описать их униформы, повадок или придирок, которые они находят для улучшения своего бюджета. Я даже почему-то уверена, что поборы на дорогах ушли в прошлое вместе с породившим их коммунистическим унижением любой работы.

Мне приходилось неоднократно бывать в Польше в 90-х и начале 2000-х. Одному богу всемогущему известно, если его бухгалтерия ведет подобную статистику, сколько каталогов «Neckermann», «Quelle» и им подобных «раздарила» я полицейским, сколько портретов Аннетты фон Дросте-Хюльсхоф3 перекочевало в их карманы, после кратких монологов о том, что моя машина грязна, «резина» изношена (польские полицейские тех лет обладали способностью видеть износ покрышек на проезжающей мимо машине!) или, наконец, за то, что сижу в припаркованной на стоянке машине, не пристегнувшись ремнями безопасности. Спорить было бесполезно. Ответ был один, видимо, заученный и растиражированный в цеху этих любознательных и одаренных фантазией служителей порядка: «Мы можем проехать в участок… Там вы посидите 2-3 дня, пока мы свяжемся с посольством, сверим ваши данные…» Согласитесь, что прошлогодний «Quelle» или 20-30DM – вполне приемлемая и даже гуманная альтернатива.

 

Все парковки у гостиницы, были заняты; легковушки с немецкими номерами – Ляйпциг, Дрезден, Берлин, Франкфурт (Одер)… Два больших туристических автобуса – тоже восточно-германской прописки - блокировали ближайшие подъезды к зданию.

Холл был полон: здесь стояли и сидели, медленно прогуливались, беседуя и огибая груды чемоданов, сумок и пакетов, пенсионеры. У рецепционной стойки, мне предстояло убедиться в том, что черно-белая фотография – это лишь внешнее проявление внутреннего разлома души и менталитета поляков. За стойкой стояли два администратора: молодая женщина и пожилой мужчина. Женщина была занята длинным объяснением с какой-то пожилой дамой, и мужчина приветливо улыбнулся мне, приглашая. Я подошла и назвала себя, сообщила, что номер зарезервирован на мое имя. Мужчина сверился с компьютером, согласно кивнул, спросил удостоверение личности, какое-то время разглядывал его… и попросил предъявить ваучер – распечатку того самого документа, который был высвечен перед его глазами на мониторе. Желание его было высказано предельно вежливо и, тем не менее, оставляло осадок некоего недоверия ко мне и той информации, что я сообщила о себе. Тем более царапало оно мою гордость, что было сформулировано после предъявления удостоверения. Номер зарезервирован на имя, названное в удостоверении; за номер уплачен аванс картой «American Express», имя владелицы карты тоже у него перед глазами; оба имени совпадают, не так ли? Сама обладательница удостоверения и карты присутствует тут же, в натуральную величину и может быть сравнена с фотографией… Так какой смысл в этой двойной, вернее даже тройной, проверке? Мужчина выслушал мою железную логику молча и без малейшего проявления эмоций. Спорить не стал. Он повторил лишь просьбу. Тогда я указала на то, что интернет-страничка гостиницы не обязывает распечатывать какие-либо документы с целью подтверждения факта бронирования, кроме того, каждый распечатанный лист наносит вред окружающей среде... Поляк по ту сторону стойки продолжал улыбаться. Просьбу повторить считал уже невежливым. Я поняла: европейская тренировка по работе с клиентами, свежая рубашка, вполне приличный пиджак и компьютер – внешние, легко копируемые признаки Европы, ментально же администрация гостиницы находилась еще в мире проверок, подозрений и запретов. Ни аусвайс, ни кредитная карточка администратора не интересовали, доказательством того, что перед ним стоит именно гостья его гостиницы, не являлись. У него была инструкция и один из ее пунктов требовал проверки ваучера. Я мысленно плюнула и достала из сумки ваучер.

На ваучере мое знакомство с польскими контрастами не закончилось. Оно им началось. Вежливый администратор осведомился, собираюсь ли я пользоваться закрытой стоянкой во дворе гостиницы. Отсутствие на улицах и дорогах полицейских – знания более позднего периода, в момент же вопроса я решила, что дополнительные €20 за уверенность в том, что я уеду на том же средстве передвижения, что и приехала, вполне разумная цена. Администратор попросил меня заполнить еще один формуляр, после чего «зарядил» электронный ключ комнаты дополнительной функцией открывания шлагбаума стоянки. Вместе с ключом он протянул мне следующий – третий – формуляр, где следовало указать дату, фамилию, номер комнаты и машины.

— Эту бумажку вам следует всякий раз оставлять под лобовым стеклом, так, чтобы ее хорошо было видно.

— Позвольте, - не унималась я, плохо еще ориентируясь в польских контрастах, - стоянка закрытая, так? (Улыбка администратора.Никакой вербалики.) Попасть на нее можно лишь по этому ключу, я правильно поняла? (Передо мной – вежливость и дисциплина – не двигаются ни брови, ни ресницы, весь администратор – сплошное материальное воплощение уважения ко мне и моим желаниям, включая и желание быть непонятливой.) Следовательно, никто посторонний ни въехать, ни тем более выехать со стоянки не может, или я ошибаюсь?

— Нет, нет, вы совершенно правы. Никто. - Вдруг прореагировала вежливость, почуяв опасность репутации предприятия.

— Так какой смысл в этой бумажке? Кроме того, что она выставляет на показ мои персональные данные? Не добавить ли еще и домашний адрес с телефоном? Чтобы любопытные ребята могли проверить, выключила ли я утюг перед отъездом?

Администратор проследил, как я заполнила номер машины и воскликнул:

— Вы из Нойштадта?!

— Да. Почему?

— А я из Маннхайма! – радостно сообщил он и поведал: - я работал всю жизнь в Маннхайме, а на пенсию вернулся сюда, на родину… Тут вот немного подрабатываю. Помогаю… - Его немецкий был действительно не университетским, грамматически стерильным, но живым и дышащим языком будничного общения, пересыпанный специями эмоциональных частичек.

После этого всплеска эмоций, администратор, неожиданно превратившийся в земляка, спросил уже потеплевшим голосом, собираюсь ли я пользоваться сауной и бассейном. Я не собиралась, но не рассказывать же ему сейчас о песке, камешках и чайках! – и ответила положительно. Тогда он протянул мне еще одну карточку. Карточка в моей руке была из ламинированной бумаги, размером с кредитную и изображала какие-то волны ядовито-синего цвета, кресло-шезлонг и еще что-то – не то утопленника, не то устройство для загара – разобрать было сложно: от многократного использования пленка расслоилась, и бумага подверглась разрушительному воздействию влаги.

«Итак, - рассуждала я, поднимаясь в отведенный мне покой, - гостиница гордо называет себя «SPA», значит, каждый гость имеет полное и неотторжимое право пользоваться сауной и бассейном. На это указывает и интернет-страничка… Зачем дополнительные карточки?»

Номер был вполне приличным, т.е. таким, какой получаешь в гостинице трехзвездной категории, когда-то замахнувшейся на четвертую звезду, но павшей надорвавшись. В коридоре несло общепитом. За дверью комнаты пробегал коротенький коридор – как раз на длину душа, туалета и умывальника, доступ к которым скрывала дверь слева. В конце коридорчик расширялся до комнаты – слева стенной шкаф, посередине – двуспальная кровать, над ней бессмертный ландшафтик или натюрмортик, напротив – плоский экран телевизора, под ним, и тоже на стене – телефон, прямо – окно и дверь на балкон. Справа и слева от кровати – ночные столики с настольными лампами, назначение которых остается тайной великой дизайнеров интерьера: для чтения это милые, такие красивенькие конструкции, совершенно непригодны. То же можно сказать и об оригинальном решении телефона: его расположение на стене в ногах кровати исключает возможность поболтать лежа, кутаясь и нежась, записать что-нибудь во время разговора, случись такая надобность или совмещать разговор с любимой телепередачей. Впрочем, мобильная связь в корне изменила наши привычки, и телефон в гостиничном номере несет скорее декоративную, чем функциональную нагрузку. Между стенами и тремя сторонами кровати оставалось ровно столько свободного пространства, что уже на третий день я привыкла использовать его в полном объеме, оберегая ноги от новых синяков. Уют дополняли два стула и круглый столик на одной ножке. Назначение этих предметов меблировки открылось мне буквально в следующую минуту: к двери балкона можно было подойти, лишь совершив хитроумную рокировку: один из стульев поднять над кроватью и, развернувшись вокруг своей оси, поставить за собой, а столик со вторым стулом отодвинуть в щель между окном и кроватью. После этих эволюций я оказалась в мышеловке, хотя и хорошо проветриваемой.

Распаковавшись скоренько и разделив вещи между полками и «плечиками» шкафа, я отправилась на пляж, переворачивать в задумчивом одиночестве камушки и ракушки, и обдумывать сцены задуманного романа.

Было субботнее послеобеда. Небо свободно от туч и низкое солнце красило розово торговую марку Медзиздрое (я, кажется, забыла упомянуть, что городок, в котором я собиралась насладиться зимним одиночеством, называется Медзиздрое, а вынесенное в заголовок броское Свиновище – имя районного центра, километрах в 10-ти северо-западнее) – длинный пирс, к которому летом причаливают прогулочные катера.

 

Волны прямо у моих ног лениво втирались в примороженный песок. На песке, вперемешку со льдинами и оттаявшими на солнце лужицами, ждали моего сапога камешки и ракушки, кривыми линиями границу последнего прилива обозначила морская трава… Все до мелочей, включая нахохлившихся чаек, было как в мечтах… Кроме одиночества. По пляжу шаталась группами, тройками и парами разновозрастная публика: торжественно прохаживались пенсионеры, прыгали, повизгивая и непонятно чему радуясь, какие-то дети, жались друг к другу свежевлюбленные подростки, делая вид, что ежатся от холода. Звучала сцена явно по-польски - шипяще, немецкая нота тоже присутствовала, пусть и уступала польской и чайкам.

Правда европейского благосостояния представала во всей своей неприглядной наготе: февральский балтийский пляж, как место последнего «прости» следовало вычеркнуть из списка.

 

Пляж и пирс в Медзиздрое. Закат. (Все фото автора)

 

Я прошлась, виляя, как осетр на нерестилище, между толпами настырно оздоравливающейся публики и поднялась в город. Поднялась по какой-то контрабандистской тропе, потому что все лестницы, ведущие с песка на пирс или в город, были ностальгически перепоясаны красно-белыми запрещающими лентами.

Пирс выходил из стеклянного павильона, внутри которого расположились кафе и лавочки, торгующие всякой мелочью – от пляжных тапочек до зимних шапок и от ракушек до топорно сработанных подделок навигационных приборов. По левую руку от павильона сразу же начинался пустырь с грудами вывороченной земли, за пустырем шли рядами фанерные киоски - покосившиеся, полуразрушенные, державшиеся, казалось, лишь на рекламе дешевых сигарет, рыбных блюд из свежепойманной рыбы и мороженого. Я пошла вверх по улице. Справа от меня, между мной и морем, тянулись лачуги киосков, слева – дома в стиле «курортный модерн»: похожие виллы читатель найдет во всех «бадах» Германии: Бад-Эмсе, Висбадене, Баден-Бадене, Кюлюнгсборне или Рерике… Между ними стояли их собратья, по каким-то причинам предоставленные безжалостному времени.

 

 

Впрочем, время возвращаться в гостиницу.

Обратный путь занял всего несколько минут, и я решила продлить прогулку. И попала в следующую колонию низеньких зданий и фанерных киосков, обвешанных уже знакомой читателю рекламой: затертыми ветрами фотографиями рыбных блюд, пивных бокалов и вареников. Между ними кренились в грусти выволоченные на зиму сейнера, лежали якоря, буи, обрывки цепей, канатов и тросов, тут же, у самых зданий, стояли AUDI, Mercedes ы, BMW и несколько японских «внедорожников». Некоторые ресторанчики были открыты и на отапливаемых террасах даже сидели посетители. От вида свободно шатающихся кошек и котов, за годы германской жизни я отвыкла совершенно, и теперь эти польские свободные звери, трущиеся о ноги сидящих, на мгновение вернули меня в детство.

В проходе, со стороны въезда, стояли два прилавка, на которых, за которыми, слева и справа от которых, лежала и висела свежекопченая рыба.Черные, лоснящиеся благородным жиром, ремни угрей, бочковатые, отливающие золотом, тушки макрели, филе трески, лосося, тунца, красными горками лежали креветки – все по ценам, масштаб которых вызывает неконтролируемое слюноотделение у немцев. Оскорбительно-таки дешево!

 

II

 

В гостинице меня поджидал очередной контраст: время ужина ограничено строгим часом, как в пионерском лагере: 18:00-19:00. Ресторана нет и в помине – огромный, холодный зал аппетит подавляющего интерьера, и «буфет», по-русски почему-то именуемый «шведским столом», вдоль стены. Вокруг толпилась публика. Зал был полон и гудел; позвякивали вилки о тарелки. Я глянула, и первая мысль, пронесшаяся от глаз к затылку, была: «Неужели все немецкие парикмахерские, салоны красоты и студии загара закрылись на каникулы?!» Такой концентрации оттенков блондинистости читатель определенно не видывал. Здесь было все – от иссиня-белого, крахмально-простынного сияния девственной белизны, до серо-пепельных хлопьев, порхающих над остатками сгоревшей бумажной фабрики. Блондинистость принимала самые смелые, временами отчаянные, формы с перекосами влево, вправо или рванувшись вперед так лихо, что казалось волосы с затылка бросились в последний бой против чолочных своих собратьев. Мужские головы украшали не убиенные никакой модой фокухилы4. О серьгах и пирсинге и упоминать не следует – здесь очевидность технологического превосходства немецкой промышленности над возможностями каннибалов архипелага Туру-Тату, была неоспорима. Цепи, на которых можно было подвесить якорь баржи среднего тоннажа, блестели на мужских шеях, запястьях и пониже животов. Но что действительно поражало, что волновало чувства и будило воображение, были татуировки. Каждый открытый взглядам квадратный сантиметр кожи покрывали фрагменты нетленки. Из-за воротников дам к ушам и корням волос поднимались загадочные узоры; орнамент, витиеватость которого заставляла ворочаться в гробах каллиграфов средневекового Востока; цветы, бабочки, птички и даже кошечки с собачками… Мужчин на месте собачек украшали бессмертные цитаты, выведенные зюттерлином, мотоциклы и «железные кресты» переданные достаточно близко к оригиналам. Наибольшее впечатление на меня произвела молодая пара с ребенком. Маму, словно бетонный столб, открывающий виноградник, покрывали розы – они выглядывали из рукавов, из-под воротника и декольте блузки, прятались за ушами и уходили в корни волос. Волнующим был этот момент неуверенности: изображена ли вдоль позвоночника опора, вокруг которой вьются розы, или нет? Руки папы до плеч и шею над футболкой покрывал орнамент, навеянный рисунками Майя: угловатые, квадратные переплетения переходили незаметно для наблюдателя в нечто напоминающее оттиск мокрых покрышек «Good Year» на асфальте. Впечатление было такое, будто у самого подножья пирамиды Комалькалько папу переехал самосвал. Ребенок, милая девчушка лет пяти, был свободен от раскраски, очевидно рисунки не закрепились еще в генотипе и наследуется лишь первобытное стремление любым путем выделиться из толпы себе подобных.

Одета публика была соответственно: банные шлепанцы, спортивные штаны, футболки, все больше с яркими, кричащими, агрессивными изображениями и текстами, джинсовые жилетки, тоже не без украшений. Царящая атмосфера ничем не отличалась от «буфетов», какие мне приходилось видеть в Испании, на Джербе, во Франции или в Италии, короче везде, где средняя европейская публика пытается съесть как можно больше за инвестированные в путешествие суммы. Старики, боясь, что их обделят, обиженно ломили напролом и остервенело извинялись; десерт исчезал еще до супа; на столах оставалось такое количество пищи, что можно было бы накормить ужином среднюю суданскую деревню. Если бы суданцы ели свинину.

Предложенный выбор блюд был разнообразно стандартен: салаты, мясо, рыба, гарниры, суп… Слов нет – не ресторан, включенный в путеводитель «Michelin», но и не заводская столовая Уралрезины. Досадное недоумение вызывал конфликт между меню «буфета» и жизнью за стенами гостиницы. Там, в двадцати метрах от нее, на столах лежало разнообразие свежайшей рыбы – копченой и свежей, - ресторанчики, киоски и забегаловки предлагали десятки сортов вареников, национальные грибные, мясные и вегетарианские блюда почти за без даром. На фоне этого кулинарного восторга казенные гуляш, мороженая рыба неизвестного генезиса, голландские резиновые помидоры и прочие достижения европейской интеграции, расстраивали. Неужели это цель и смысл ее? Как это нам удалось построить модель экономики, где возить продукты через всю Европу и даже из Латинской Америки, выгоднее, чем употреблять собственные? Проблема эта не польская – на голландском Амеланде, жившем когда-то рыболовством, сегодня можно купить только рыбу, привезенную из других регионов Европы. Соответствующего качества. По соответствующей цене.

 

Сауна, в теме контрастов, осталась островком, убежищем для всех, нежелающих поступаться принципами. Доступ в нее был строго регламентирован: 10 до 12 и с 15 до 18. Необходимость в перерыве иначе, как атавизмом бюрократического самодурства, объяснить невозможно. Представитель администрации – молодой верзила с мутным от скуки взглядом и в красной футболке спасателя, - сидел перед дверью и обменивал желающим карточку с покойником на полотенце. Полотенце было слишком коротким для того, чтобы в сауне на него можно было лечь, а иного предназначения у него изначально быть не могло. Моя просьба выдать мне второе полотенце, вызвала справедливое возмущение красного. Весь вид его, в то время как он тыкал поочередно то одним, то другим указательным пальцем вверх, доказывая, что честный обмен может состояться лишь на условиях «одна карточка – одно полотенце», был воплощением добродетели, которую зажравшаяся немка пытается принести в жертву своим извращенным привычкам. Казалось, спасатель вот-вот выпалит сакраментальное: «Вы, уверены, что, если вы делаете «Mercedes ы», то вам уже принадлежит весь мир!» Добродетель выстояла и мне предстояло теперь исхитрится приспособить мои скромные формы на полотенце, неспособном приютить и половину их. Но и это было, к сожалению, не все. Очередной удар ожидал посетителя уже за дверью раздевалки: в сауне разрешалось париться лишь одетой, в купальнике. Об этом извещал лаконично сформулированный на немецком плакат. Такой же висел на дверях сауны. Еще один – на стене у душа. В Польше со нравами строго. Слава богу, пока еще можно париться без головного платка.

 

Все это: бесконечные, дублирующие друг друга формуляры, таблички, запреты, запертые двери, временнЫе лимиты и пр., оставляло осадок знакомой с детства несвободы, зависимости от каприза бюрократа, незащищенности, короче всего забытого, казалось, навсегда, и вдруг воскресшего в центре Европы.И еще одно замечание: все сотрудники гостиницы – и не только они, но и люди, с которыми пришлось столкнуться в музеях, туристических отделах Свиновищ и Медзиздрое, - были людьми молодыми, родившимися уже в свободной Польше, и, тем не менее, я ни разу не встретила понимания или сочувствия, как в подобных случаях в Европе: «Я понимаю, правило устарело. Честно говоря, я тоже не знаю, зачем эти дополнительные (анкеты, запреты, правила…), но правило есть правило, и пока его никто не отменял, я вынужден его придерживаться. Я скажу вам открыто: вы не первая, кто возмущается эти правилом. Я передам ваши пожелания дальше и будем надеяться, что в следующий ваш приезд к нам, это досадное препятствие будет устранено».

 

В Медзиздрое меня поразила одна особенность городского ландшафта: большое количество пустырей между жилыми кварталами и новостройками, огороженных наскоро сбитыми палисадниками и украшенных табличками, гарантирующими, кроме штрафов, еще и семь кругов ада всякому, кто посмеет здесь парковаться. В городишке достаточно места для парковки прямо на улицах, в нескольких шагах от туристических магнитов: пирса, магазинов или пешеходной зоны. Потом поняла: огороженные пустыри – золотые жилы. Здесь в сезон, с мая по октябрь, когда город трещит по швам от туристов, течет широкой рекой поток злотых и валюты предприимчивым владельцам или съемщикам пустырей.

 

 

III

 

Следуя чеховскому завету в любой ситуации находить положительные стороны, я распрощалась с мечтами о переворачивании камешков и беседах с чайками, и занялась самообразованием. Среди всего багажа, который мы собираем в течении жизни и тянем за собой через года и десятилетия, знания весят меньше всего, не требуют места, но приносят наибольшую пользу. Хотя и не всегда сразу материально конвертируемую. Рассудив таким банальным образом, я пустилась изучать окрестности.

 

В Медзиздрое, в двух-трех километрах от гостиницы, сохранились фундаменты пусковых установок V3. Это оружие, разработанное для бомбардировок Лондона с побережья Франции, доводили здесь до заданных технических параметров. Место было выбрано не случайно: оно не только мало заселено и скрыто в лесу, но и гора имеет уклон, почти идеальный для запуска ракет. К счастью для лондонцев и жителей многих других столиц, эта разновидность «оружия возмездия» до ума доведена не была, и только бетонные блоки и стены, рассыпанные по склону горы, напоминают о «Насосной станции Миздрой» - кодовое название секретного полигона с тремя пусковыми установками, - а 20.000 заготовленных снарядов так и не увидели своих целей.

 

 

В Передней Померании, после Второй мировой войны ставшей частью Польши, с войной сталкиваешься буквально на каждом шагу: то выглянут вдруг среди серо-коричневых стволов зимнего леса бетонные остатки какого-то бункера, то одинокие столбы, характерного закругленного кверху профиля с обрывками колючей проволоки, встанут вокруг барака, приютившего мирную авторемонтную мастерскую, то казематы целой батареи проплывут мимо машины.

Вдоль дороги огромные щиты напоминают путнику о местных достопримечательностях: «Крепость Свиновище», «Форт Герхарда», «Подземный город»…

Город Свиновище расположен на двух островах, запирающих Щетинскую лагуну – Волин и Узедом. Разделены острова морским рукавом Свина, давшим имя городу (нем. Swinemünde можно перевести как «дельта Свины»). С одной части города в другую можно попасть только паромом. Вход в Свину охраняют два мола. Оба – символы Свиновищ: западный украшает ветряк, построенный в 1877 г., восточный, длиной 1400 м. – самый длинный рукотворный мол Европы.

 

 

 

Сразу за молами стоят форты крепости Свиновище: на левом – «Западный» и «Аниола», на правом – «Герхард».

По северной окраине города проходит немецко-польская граница. Границы давно уже нет и перемещение из Польши в Германию здесь замечаешь не по качеству дороги, а по внезапному отсутствию фанерных киосков с немецким воплем на фасаде: «Billige Zigaretten»5. Это раньше всю контрабанду делали в Одессе, на Малой Арнаутской улице.

Я проезжаю мимо киосков, оставляю за собой призывы посетить выставку песочных скульптур, пеших женщин, балансирующих по брусчатке на каблуках, с пластиковыми пакетами в обоих руках, и въезжаю в мир понятных дорожных указателей, пустых улиц и читабельной рекламы. Моя цель –

 

 


Пеннемюнде

 

Пеннемюнде – когда-то маленькая рыбацкая деревушка, ставшая, волею судьбы, колыбелью мировой космонавтики. Здесь с 1936 по 1945 находился самый большой в Европе ракетный научно-исследовательский центр; разработанные здесь технологии и технические решения, накопленные знания и опыт, позволили запустить в космос первый спутник, первого человека, осуществить посадку на Луну...

Пеннемюнде и сегодня, несмотря на мировую славу, нисколько не выросла и даже не загордилась. Рыбаков, правда, вытеснила глобализация. Теперь здесь всё ориентировано на туризм: советская подводная лодка у причала (U461 – «проект 651» - самый большой конвенционный ракетный крейсер), напротив – противолодочный корабль-музей, несколько кафе и ресторанов в брюхах парусных судов, вкопанных и подпертых стропилами на лужайке, и огромная стройплощадка – грязь, спецовки и машины.

В 20-ти километрах отсюда находилось родовое поместье фон Браунов. Вернер вырос здесь и потом часто приезжал навестить мать. Когда Хитлер предложил ему подыскать подходящее место для исследовательского ракетного центра, он выбрал деревушку Пеннемюнде - место укромное, малонаселенное, равнинное и недалеко от мамы. Сегодня здесь «Технический музей Пеннемюнде». Посетить музей настоятельно рекомендую всем. На меня экспозиция произвела колоссальное впечатление…

 

Здесь можно увидеть не только знаменитую A4/V2 ракету, но и первую в мире крылатую ракету V1.

 

 

В первом зале экспозиции на меня обрушилась вся мощь фашистской пропаганды. Чем-то очень знакомым и современным дышали вырезки из немецких газет, утверждавшие, будто к разработке ракет V2 Германию принудила Англия. Англия не ответила на гуманное предложение фюрера отказаться от бомбардировок городов тыла и буквально сравняла с землей Кёльн6. По мнению «гуманного» фюрера и его министра пропаганды доктора Гёббельса, Лондон, Ливерпуль, Ковентри, Кардифф, Бристоль, Белфаст и другие города Великобритании находились между 7 сентября 1940 и 16 мая 1941 годов на самой что ни на есть линии фронта. За девять месяцев беспрерывных бомбардировок в рамках операции «Молния» («The Blitz») погибли 43.000 мирных британских жителей, было разрушено более 1.000.000 домов. Тогда «миролюбивая» Германия рассчитывала на мощь своей люфтваффе, и мало заботилась о таких условностях, как «линия фронта». Тем менее, что линии, как таковой, не было вообще. Ровно через год потрепанный на фронтах фюрер вспомнил о международном праве, мирном населении и гуманизме. Но, столкнувшись с британским «антигуманизмом», вынужден был дать «добро» на начало разработки «оружия возмездия». А что ему, бедному и обманутому, от которого отвернулся весь мир, оставалось делать? Тот календарный факт, что ракетный центр «Пеннемюнде» был заложен в 1936  г., за 6 лет до бомбардировки Кёльна, и что исследования, эксперименты и пробные пуски там не прекращались с тех пор ни на минуту, программа щедро финансировалась и даже, ввиду исключительной важности, была из-под опеки Министерства вооружений передана непосредственно под эгиду SS, - все эти мелочи не должны были обременять сознания граждан Райха.

Экспозиция из зала в зал вела меня хронологически от первых котлованов, первых рабочих – а здесь работали, да простят меня советские и российские коллеги доктора Гёббельса – не только и не столько военнопленные, но в основном свободно нанятые венгры, итальянцы, французы… - через первые запуски ракет, до их серийного производства и последовавшего после мая 45-го раздела немецких достижений между союзниками. Именно этот последний раздел, скромно умалчиваемый официальной советской и постсоветской пропагандой, и таит в себе радость новых открытий.

По условиям репараций, из побежденной Германии не только вывезли все заводы, фабрики, электростанции и вообще все, что ездило, плавало, летало или ходило (скот, лошадей и даже птицу), что можно было отвинтить, отрубить, оторвать или отклеить, но и интеллектуальную собственность7, равно, как и носителей ее. Немецкие патенты, торговые марки, «know how», промышленные образцы и т.д. теряли международную защиту, тысячи специалистов были разными путями вывезены в страны-победительницы. Особый интерес представляли сотрудники ракетного центра Пеннемюнде, заводов и конструкторских бюро по производству ракет. В США выехало 118 ракетчиков во главе с главным конструктором Вернером фон Брауном. Постепенно многие из них заняли соответствующие посты в NASA и разработали программу лунных исследований. Франция обогатила свой научно-технический потенциал более чем 500-ми ракетчиками, 120 из них были из Пеннемюнде. Великобритания ограничилась скромными 124-мя специалистами, 38 из которых были сотрудниками фон Брауна. В Советский Союз было угнано8 175 ракетчиков, во главе с заместителем фон Брауна, Хельмутом Грёттрупом. Охотилась советская разведка и за самим фон Брауном, но американцы объявили его «нацистским преступником» и охраняли соответственно9.

 

Исследования немецкого уровня ракетостроения начались уже летом 1945 г. В Германию срочно были направлены все специалисты, занимавшиеся сходными проблемами в СССР. До октября 1945 г. союзники проводили испытания доставшихся им ракет A4/V2 (операция «Backfire»).

 

Весь цикл подготовки ракеты к старту, старт и наблюдение полета до поражения цели, вели, понятно, немецкие специалисты. Они же, по окончанию испытаний, были отправлены в СССР, где сперва создали точную копию V2, ставшую первой советской баллистической ракетой Р1 (принята на вооружение в 1950 г.), а затем и версию Р2 (принята на вооружение в 1951 г.) Лишь после того, как Берия, под чьим личным руководством проводилась разработка ракетного оружия10, убедился в том, что Королев может самостоятельно и без помощи немцев разрабатывать ракеты, специалистов Пеннемюнде начали по одному и малыми группами отправлять на родину.

 

 


Две встречи в гостинице

 

— Помните о своих почках! – Я не обратила внимания на голос, как всякий, находящийся вдали от родины, где возможность встретить знакомого совершенно исключена, и не ожидающий, что незнакомые станут кричать ему в спину. И продолжила перчить мясо, в надежде придать ему какое-то подобие вкуса.

— Помните о ваших почках! – Голос звучал настойчиво, если не навязчиво. Я подняла голову. Передо мной простирался огромный зал «пищеблока», заполненный жующей, снующей и общающейся публикой, слева – черные окна, справа, через два ряда столов – «буфет». Кричащая за моей спиной могла обращаться только ко мне. Я обернулась. За мной сидела милая, ухоженная старушка. Зримо обрадовавшись тому, что ее слова достигли адресата, она повторила еще раз:

— Помните о ваших почках – не солите пищу!

— Это – перец, - улыбнулась я заботливой старушке. – Соусу огонька не хватает.

Так началась моя первая встреча. С ангелом смерти.

Старушка сидела одна, явно жаждала общения, и я пересела за ее столик.

— Вы ешьте, ешьте, - говорила она, переливая общепитовский чай из чашки в термос (процедура нелегальная, о чем строго предупреждали таблички на столах). Перед ней стояли уже две пустые чашки, и она сосредоточенно опорожняла третью. Выдавив из нее последнюю каплю, старушка достала из сумочки аптечную склянку, отвернула крышку и в термос заструилась зеленая, вязкая жидкость. Отмерив согласно рецепту, старушка смачно слизала с горлышка бутылочки последнюю каплю целебной зелени, осмотрела горлышко и на всякий случай обвела его белесым языком по всей окружности, после этой гигиенической процедуры бутылочка исчезла в сумочке вместе с термосом.

— Да, перец, это ничего, это можно… Тоже не стоит злоупотреблять… Но ничего, можно. Вы замужем? – Я кивнула. – Дети? – Я кивнула несколько раз, невольно страдая и поэтому ускоренно жуя. – А я – вдова. Я была лишь один раз замужем, хотя у меня было три мужа… Ну, вы понимаете, что я имею ввиду: два других были моими друзьями… Я досматривала их.

Я кашлянула. Я не простужена, но временами горло охватывает какой-то зуд и в такие моменты я с облечением откашливаюсь.

— Вам надо обратиться к врачу…

— Пустяки, просто раздражение в горле… пару раз в день откашливаюсь…

— Нет-нет, вы молоды, не относитесь к этому легкомысленно – немедленно идите к врачу. А пока, - она открыла сумочку и достала оттуда известную уже мне скляночку со стерильным горлышком и зеленой слизью, - отличное средство. Без рецепта в любой аптеке или даже аптечном магазине. Давайте я вам в чай налью.

Я отказалась, стараясь изо всех сил, чтобы отказ не обидел старушку.

— А к врачу все-таки сходите. И не к отоларингологу, а сразу к пульмонологу. Слышите, не откладывайте, у вас там что-то есть. Просто так кашля не бывает. Так вот и мой муж тоже: кашлял, кашлял… Я говорила ему: «Пойди, покажись», а он: «Пустяки, мелочь…» И вот, когда он пошел, наконец, к врачу, тот уже ничего сделать не мог – рак. Я его в больницу не отдала – сама досматривала. Так что опыт у меня большой. Я уже через месяц лучше врача знала, что делать. Да, а когда муж умер, я осталась одна – детей у нас не было… Мой муж хотел быть врачом, но ребята Мильке11 не позволили. Его отец имел какие-то проблемы… был арестован в 53-м. А они его вызвали и говорят: «Вы подали документы на медицинский? Партия в таких медиках не нуждается. Рекомендуем вам поступать на педагогический». Он молод был, упрям - отказался. Пошел на машиностроение. Его – в армию. Слава богу не на внутреннюю границу… А ведь могли – вроде, знаете, как провокация: как, мол, поведет себя, когда возможности удрать будут. Те ребята всё могли… Ну, ладно. Вернулся. Закончил институт, а на работу только техником. Пришлось идти. А его через пять месяцев – мы уже женаты были – переводят… Только обжились – переводят… Потом – опять… Так они нас и гоняли с места на место… куда уж тут детей заводить!

— А второй, – заговорила она, не меняя тона и без заметной паузы, как это бывает с людьми, уверенными в том, что собеседник увлечен темой разговора, - это был друг моего мужа. Он тоже овдовел, был такой неухоженный, жалкий… и я переселилась к нему. Через некоторое время – месяцев, может семь, - он заболел. К нему я уже врачей не пустила вообще: опыт моего первого мужа меня многому научил…

Тут я опять кашлянула и в ту же секунду на столе оказалась бутылочка:

— Дайте вашу чашку…

Но чашка была, к счастью, пуста.

— Буфет еще открыт, сделайте себе еще чаю, и я вам дам несколько капель.

Я отказалась и попросила продолжить историю болезней ее мужей.

— Ну, вы хоть название запишите – в любой аптеке без рецепта… Я делала ему ванны, растирания, поила травами, возила к специалистам нетрадиционной медицины, но ничего не помогало. Видно, болезнь была уже слишком запущена. Вы, кстати, знаете, что рак можно лечить исключительно цитрусовыми? Да-да, витамин С повышает иммунные способности организма и препятствует росту опухоли! Мой второй друг – с ним я познакомилась случайно, на лекции по профилактике инфаркта, - ел апельсины тоннами! Он часто говорил, что я полностью изменила его жизнь: до встречи со мной он не любил апельсины, даже сок не пил. Но прожили мы с ним только месяц… он как-то очень быстро умер… А ведь сколько еще возможностей было! Сколько еще можно было бы попробовать! Но он умер. Два месяца назад…

— Может, следовало бы давать ему сладкий перец?

Моя собеседница подняла на меня глаза.

— Паприка содержит в три раза больше витамина С, чем лимоны. Это я вам как специалист говорю.

— Вот! Сами видите, сколько разных новых возможностей остается за рамками «школьной» медицины!.. Теперь у меня много свободного времени, и я решила поехать сюда, отдохнуть немного. У меня давно связи с этой турфирмой, я люблю такие путешествия автобусом – новые люди, новые знакомства…

На следующий день старушка окликнула меня на набережной:

— Постойте, погодите! Вы куда? – Я ответила. – Я всю ночь не спала… Вы бога ради не подумайте, что я здесь в поисках нового мужа! Я вчера, после нашего разговора, подумала, что вы можете подумать… Всю ночь не сомкнула глаз…

 

Этого человека я заметила давно, еще первым вечером. Не заметить его было невозможно, не только по классическому внешнему виду немецкого туриста – джинсовая жилетка с аппликацией во всю спину: плюющий огнем мотоцикл «Harley Davidson», часто напяленная прямо на голое тело, спортивные штаны и домашние тапочки, - но прежде всего ввиду его активности и совершенно неоспоримых энциклопедических познаний. В первый вечер он сидел за столиком по правую руку от меня. За тем же столиком расположилась пожилая пара. Перед парой стояли тарелки с остывающими блюдами, но собеседники не замечали этого. Они с видимым интересом слушали мужчину в жилетке.

В какой-то момент мне стало интересно, чем можно так заинтересовать собеседников обоих полов, что они напрочь забудут об ужине? Невольно стала я вслушиваться, благо для этого мне не пришлось вытягивать ни шею, ни уши – говорил «Harley» так, словно собирался перекричать мотоцикл. Речь шла о прозаическом ремонте дома. Супружеская чета затеяла ремонт и, как все в этот период жизни, была зависима от капризов ремонтников. Жилеточный после нескольких фраз принял на себя инициативу и пустился рассказывать аналогичные случаи, которых он знал колоссальное количество. Он рассказывал о подводных камнях, кои таят невинные, на первый взгляд, формулировки договоров; трюки, с помощью которых хозяев дома будет пытаться обвести вокруг пальца страховая компания, и другие, используя которые, можно наказать страховиков; легальные ходы для списывания кругленьких сумм из налоговой декларации; сыпал названиями фирм, торгующими стройматериалами со значительной скидкой – словом, не пропустил ничего, ни малейшей детали, так, будто сам работал и ремонтником, и страховщиком, и налоговым инспектором.

Мне, чуждой теме разговора, вся эта информация, прежде всего охват тем и легкость, с которой он отвечал на самые кавезные вопросы, казались дешевым блефом. И я удивлялась тому, как легко можно подцепить на удочку некоторых простаков.

Через два-три вечера судьбе угодно было вторично усадить его рядом с моим столиком. И вновь, как и в первый раз, жертвами его были пожилые супруги, и вновь на столе остывала еда (жилеточного за едой я не застала ни разу, очевидно, он был сыт разговором). В этот раз речь шла о здоровье, готовящейся операции и связанных с нею тревогами и фобиями. Устами «Harley» вещала в этот вечер Медицинская энциклопедия, или, по крайней мере, адаптированный до уровня широкой читающей публики, сокращенный до 2-х томов, вариант Brockhaus а с картинками.

В последний вечер мне самой суждено было стать собеседницей мужчины под мотоциклом.

Ужин близился к концу, до новостей оставалось минут десять, и я решила выпить еще одну чашку чаю (чай, кстати, был очень даже неплохой, и лимона вдоволь). Он подошел с правого фланга и без предисловий начал:

— Наливайте, не спешите, я подожду. – Поразительная щедрость ввиду того, что кипяток уже струился в чашку и повлиять на этот процесс я была не в силах. Но поблагодарила. И добавила что-то общепринятое, просто, чтобы не прослыть невежливой. Собеседник тут же придрался:

— Я не узнаю ваш диалект. Я сам из Кемнитца, но после падения Стены жил и работал по всей Германии – в Баден-Вюртемберге, в Хессене, у фризов… А вот ваш диалект для меня нов.

Если это и был комплимент, то совершенно гениальный! Мой акцент некоторые принимали за турецкий, другие – за восточноевропейский, а были и такие, что считали меня француженкой, но! чтобы немец услышал в моем акценте диалект – такое случилось со мной впервые. Я внутренне улыбнулась и решила не расстраивать жителя славного города Кемнитца:

— Пфальцкий. Я из Нойштадта, того, что на Винной дороге.

— Ах, вот оно что! То-то я не мог узнать: в Пфальце я еще не бывал. Ты где сидишь? – Вдруг перешел он на «ты», что в Германии иногда происходит шокирующе быстро. - Где твой муж?

Я ответила, что одна, что уже поела и, следовательно, не сижу уже нигде, собираюсь уходить. Он тут же показал на первый же столик, с которого официантки успели убрали остатки ужина. Сели. Я сказала еще что-то и произошло то, что не произойти не могло: не мог носитель материнского языка не споткнуться об артикли, торчащие из моих фраз в самых неожиданных местах, позах и положениях, принять за диалект свободное обращение с архитектурой предложения или не заметить нездешней щедрости в обращении со склонением прилагательных.

— Нет, нет, - покачал головой мой собеседник, - ты из Пфальца, это может быть, но где ты родилась? Ты не немка.

— Doch12, - возразила я, - но и ты прав, я поздняя переселенка. Из Украины.

— Правда?! А откуда точно? Винница? Хмельницкий? Луцк?

Тут уж мне пришлось широкими глазами уставиться в его лицо. Когда от вас слышат имя вашей родины, то всегда в качестве догадки, или, вернее, для демонстрации собственной эрудиции, называют несколько городов, как предполагаемых мест вашего рождения или проживания. Американцу назовут Нью-Йорк, Лос-Анджелос, Техас или, может, Чикаго. Вряд ли кто-то упомянет Солт Лэйк Сити, Цинциннати или даже родину Элвиса, славный город Мемфис, Теннесси. Нужно ли описывать мое удивление, когда вместо Киева, Донецка или Львова, иностранец легко щелкнул меня Винницей по носу? Надо ли удивляться тому, что разговор и собеседник с этой минуты заинтересовали меня так, что о чае я вспомнила, когда один за другим стали гаснуть ряды плафонов на потолке, а официантки подозрительно громко задвигали стульями…

— Во мне ведь тоже течет русская кровь, - пояснил немец свои познания украинской географии, и посмотрел на меня, словно проверяя градус зарождающегося любопытства.

Не знаю, видел ли он гениальный фильм Юрия Ильенко по сценарию Сергея Параджанова «Лебединое озеро. Зона», но то, что я услышала, на новом русском языке называется «ремейком» той истории.

— Мой отец до войны работал на заводе NSU – ты знаешь NSU? Мотоциклы? Это была одна из четырех фирм, объединенных в AUDI… Ты знаешь, да? – AUDI – Auto Union Deutsche Industrie13 - четыре буквы, четыре фирмы, четыре кольца…

— Фирму AUDI в свое время основал небезызвестный херр Хорьх. Он был гениальным конструктором, но имел довольно-таки несносный характер, настолько несносный, что его выперли из собственной фирмы «Хорьх». Он тут же основал новую фирму и принялся судиться со старой за собственное имя. И проиграл - суд запретил ему использовать имя «Хорьх». Тогда он просто перевел «Хорьх» на латынь и получил «Audi», т.е. «слышать».

Во взгляде немца промелькнул если не восторг, то во всяком случае интерес:

— Ты, я вижу, хорошо информирована – я, например, этого не знал…

— Работа такая… - потупила я глазки.

— Ну, так или иначе, название роли не играет, отец работал на сборке мотоциклов до самой войны. Потом его, конечно, призвали. Сначала во Францию, потом он был в Италии, а в конце – на Восточном фронте. Был это уже восток Германии. Был ранен и попал в плен. После войны оказался в госпитале, в Киеве. И там, представляешь, лечили его наши родные SS-совские врачи! В Союзе врачей не хватало, и «советы» всех пленных врачей заставили работать с ранеными и больными в госпиталях. Они даже форму не сменили! Отец рассказывал: привезли его без сознания, бросили в коридоре. Он в себя приходит, а над ним врач в белом халате, а из-под халата – SS-совская форма!14 Врач осмотрел его и говорит, так мол, и так, этого уже не спасти – общее заражение крови. На счастье отца, тут же стояла женщина-врач, еврейка, из Киева. Она говорит, что это вы, мол, коллега, мелете?! Ему срочно переливание крови делать надо. И уже ведет какого-то русского солдатика из охраны. Перелили отцу его кровь и ведь действительно выздоровел! Выздоровел и повезло ему еще раз: в лагерьонбольшеуженевернулся. ТакижилвКиеведо 53-го, покадомойнеотпустили. Акактакполучилось, откудатакоесчастье, а? Влагеряхведьтысячисголодуумирали, отработы, болезней, аон–вобщежитии, идажепринебольшихденьгах, идажевгородмогвыходитьбезконвоя…иногда…Авсё–знания, опытинавык–воттак! «Красные»жетехникиизГерманиинавезли! Уйму! Асмотретьзанейнекому. Вотиначальникгоспиталя«Оpel Kadett»привез, атутдажемаслозаменитьниктонеумеет, неточторемонткакой-нибудьсделать. Таконотцанашел. Потом, когдав 47-мнанашемоборудованииналадиливыпусктогоже«Kadett a»подмаркой«Москвич-400», отецвообщенарасхватпошел! Иднеминочьюзанимпосылали. Аещераньше, в 46-мпошелсконвейера«Иж-350»…тыслышала–«Иж»? –Якивнула, ноегонеслаинерция: - Этомотоциклсоветский, тожекопиянашего«DKW NZ-350», мойотецихвоснемогразобратьисобрать!.. Егожемашина!.. Потомонещес«ЗИЛами»работал–грузовики«ЗИЛ151»и«157» - их«советы»со«Студебеккеров»скопировали.На«Студебеккерах»«Катюши»монтировали. Простозабрать, какнаши, «красные»немогли–союзникивсе-таки. Ониихназад, какпоЛенд-лизуположенобыло, вернули, носперва, навсякийслучай, - немецпотянулуказательнымпальцемкожуподглазом–знактого, чторечьидетобольшомжульничестве, - скопировалиикак«ЗИЛ151»началивыпускать. Отецсо«Студебеккерами»никогда, конечно, неработал, ноприегоопыте…Воттаквжизнибывает: никогданезнаешь, гдеможешьоказаться, ичтостобойбудет…

— Да… - потянулон, раздумывая, чтобыещедобавить, - воттакиполучилось, чтоянаполовинурусскийпокрови…еслибынетаеврейкаикровьконвоира, небылобыменя…Вот, каквжизнибывает! Уменятеперьнапенсииоднатолькоцельосталась: Киевпосетитьинаследниковтойеврейкинайти. Онасамадавноужедолжнабылапомереть–онастаршеотцабыла…нодети, внуки–кто-тодолженжебылостаться…Носперва–вХайдельберг, вуниверситет: онатамучилась…Янедумаю, чтотогда, передвойной, таммногоевреексвостокаучились, думаю, вархивенетруднобудетразыскатьеефамилию. Апотом–вКиев.

 

                                         Miedzyzdroje–Neustadt, февраль-апрель 2017






1 Цепь холмов, ограничивающая Райнскую долину с запада.



2Bodega (исп.) – винный ресторанчик. Так в Одессе до сих пор называют винные подвалы, маленькие рестораны, «забегаловки» и т.д.



3 Аннетте фон Дросте-Хюльсхоф (1797-1853), немецкая писательница и композитор. Ее портрет украшал 20-марковую купюру последнего поколения (начиная с марта 1992)



4От нем. «VoKuHiLa» – «VorneKurz, HintenLang», - «спереди - коротко, сзади – длинно», – модель, пережившая расцвет во времена падения Берлинской стены, широких рубах-блуз, штанов системы «бананы» и цветастых курток «кенгуру». Прическа, дополненная псевдонародными усами подковой, до сих пор венчает головы некоторых ценителей антиквариата.



5 «Дешевые сигареты» (нем.)



6 «Operation Millennium» - кодовое название бомбардировки Кёльна в ночь с 30 на 31 мая 1942 г. В операции участвовало более 1000 бомбардировщиков, чему она и обязана своим названием – «Операция тысяча». В немецких источниках – «1000-Bomber-Angriff» - «Атака 1000 бомбардировщиков».



7 «/…/общая стоимость конфискованных внутри и вне страны германских защитных прав указывается в размере 17-20 млрд. РМ (райхсмарок в стоимости 1938 г. – иб), из них 2/3 отошли в пользу западных стран-победителей, и 1/3 - в пользу Советского Союза ("Вечер демонтажа - шесть лет репарационной политики", Бременский комитет экономических исследований, Бремен 1951, стр. 125 след.) К этой сумме следует добавить 100 млн. РМ от изъятия авторских прав (печатное издание бундестага V/2432, стр. 77 след.)



8 Если в отношении специалистов, выехавших в США, Францию и Великобританию, речь шла о договорных отношениях, то отъезд в СССР в документах музея обозначен глаголом «verschleppen» - «насильно вывезти», «угнать»… Синонимы: «выкрасть», «депортировать», «похитить» (Duden)



9 Этим самым американская разведка, выражаясь по-немецки, сама себе выстрелила в колено: по закону, принятому Конгрессом, въезд нацистским преступникам на территорию США был запрещен. Пришлось проводить целую операцию с подделкой документов для того, чтобы фон Браун мог легально пересечь американскую границу.



10 Не любопытно ли, что и в Германии, и в СССР ракетные исследования велись под руководством секретной полиции?



11 Эрих Мильке – Министр госбезопасности ГДР.



12 Немецкое многоцелевое возражение. На русский язык однозначно не передается.



13 Автомобильный Союз Немецкой Промышленности (нем.)



14 Министерство здравоохранения Третьего Райха было подчинено SS. Все врачи автоматически получали соответствующие звания и обязаны были носить униформу. Ошибочно было бы думать, что все они были Йозефами Менгеле – среди них было достаточно порядочных людей, следовавших клятве Гиппократа, а не расовым «теориям».