Инициалы судьбы

Диптих

 

-1-

 

Сын отслоился от стержня сермяжного, от

древа креста, от ствола моего позвоночника —

оторопь особи, вогнанной в переворот

онтологический первой же строчкой подстрочника!

 

впавшей в отдельность, как в транс, как в рифмованный раж,

выпавшей из скорлупы сокровенных причастностей,

и обживающей полуподвал (бельэтаж?)

нового смысла с надстройкой радеющей ясности.

 

Кто ты отцу, часть от части, уведший спираль

в тыл постулатов простых и упрямых апостолов?

Раз уж и вы разминулись, то мира не жаль!

Жаль замыкать вас, связуя звеном неопознанным.

 

Сын, в мощи тощей своей превзошёл твою власть,

выкроив место себе из твоей вездесущести,

место законное, где догадался упасть,

ростом распластаным на постоянном весу, шести

 

футовым фактом неопровержимым занять

место, к которому даже в уме не примериться —

в спорном подспуде решённого ребуса, глядь

и превзойдёт в безымянном каком-то уменьи пример отца.

 

Переливаю вас из одного в одного

(нету "другого" где оба сугубы и самостны),

жизнь засучив сообщающимся рукавом,

сводным сосудом, артерией, вшитой без шрама, сны

 

сына отцу перекачиваю, и насос

мышцы сердечной как дробь сокращается… "Вмажь ему!" —

мудрость отцовскую — жёсткий сапог на разнос —

сыну босому разнашиваю по-домашнему.

 

Несовместимая дальше тождественность — вид

автоиммунного срыва; уроком на публику,

кто он, карающий в самой серёдке любви?

Hепостижимая данность, круг дырки от бублика.

 

-2-

 

Младенец  спит. (Не тот который в яслях,

просто младенец, прото-младенец, то есть,

конечно тот, или тот тоже) Совесть

не допустив определений ясных,

 

требует думать, что любое чадо

священно в своём даре воплощенья

в материю из пузырьков броженья

и памяти о дымных звездопадаx.

 

Младенец выдыхает углероды,

жив, растяжим, как всякое понятье,

но для столбцов уже готовы яти,

гвозди для стоп, хор мальчиков для коды.

 

Необходимость в нём возникла прежде

божественности, став её залогом,

не разобрав, что завербован  богом,

младенец спит в заложенной одежде;

 

заложенной под страшные проценты

душой шевелит  в кашице эфира,

и всей соборной  шушерою мирa

не выкупить у веры дезертира,

не вякнуть, не сорвав эксперимента.

2013

 

 

Семиотика отчаянья

 

M. Б.

 

Отчего на тебя мне указывают флюгера,

Будто в воздухе трудном ты ветра рассадой рассеян?

Стрелки точных приборов и взбалмошной мысли игра —

Всё в тебя упирается, как в магнетический Север.

 

Я в случайных местах на твои натыкаюсь следы:

Расщеплённый на тысячи черт, из любого явленья,

бритвой, солнечным бликом, слепящим  вкрапленьем слюды

Ты бросаешься прямо в глаза или под ноги тенью...

 

Твой изломанный профиль сквозит в очертаньях горы,

На которой, стеченьем светил и смешных обстоятельств,

Приютил меня на ночь, в дороге, мужской монастырь,

Где твоим тенорком наставляет меня настоятель;

 

Я, прощаясь, ему не прощаю твоей худобы,

И твоим настроением портится утром погода…

Твои числа и даты, как инициалы судьбы,

И в моей повторяются с закономерностью кода:

 

Значит, двадцать второе... Бензин раздобыв, докачу

До ближайшего города, названного в честь святого,

В честь которого назван и ты. Твой нечёсаный чуб

Резко влево метнётся на мотоциклисте бедовом;

 

И тяжёлые веки немыслимых, мытарских глаз

Проступают рельефом глазков на коре заскорузлой

Придорожной осины, с которой, пристав, обнялась

Чтобы вдруг за рулём не заплакать... Единожды узнан,

 

Ты двоишься, роишься, дробишься на части дробей!

Ты творишься со мной (если б только со мной, но с пейзажем!),

И тебя не спугнуть, не сморгнуть, и не сделать добрей,

И порядок вещей твоим грубым вторженьем разлажен.

 

Все пути, все пустые попытки пути изменить,

Лишь приводят кругами к единственной точке отправной.

Заблудившись в стволах, упускаю обратную нить,

И правдивость примет отличить невозможно от правды.

2011                                                                                      

 

***

 

В прошлом году у меня ещё было тело,

то есть, оно ещё было моим, понятным,

до учинённого временем беспредела,

до нарушения ненарушимой клятвы,

 

до разложения атома, до распада

длинных аминокислотных цепей на звенья

полые. Пол — диктовал, и твоя Армада

в прошлом году подлежала уничтоженью.

 

В этом году, в этом ракурсе элегантном:

четверть лица затемнив теневым обскуром,

смерть выбираю, как вина по прейскуранту —

самую лёгкую из дорогих… Обкурен

 

улей кафе, и не ладаном... (Будь неладен

дым воскурений богам золотых провинций!)

в этом чаду я могу заказать оладьи,

было бы тело — боялась бы отравиться

 

дымом и карбогидратами, без мучного

cтав анемичнее Блоковской анемоны;

в перелопаченной плоскости плотно слово,

плоть же, сплошав, вышла раз-навсегда из моды!

 

В прошлом году у меня было тело, в этом

сняты подпорки и сыплется штукатурка;

впрок выселяюсь — бесполым анахоретом —

из человеческой самочки сальной шкурки.

2010

 

***

 

Здесь пахнет горелым; прогорклый коричневый дым

вторгается в пазухи снов и сюжеты историй,

но тем беспричинно-спокойней случайным двоим,

чем каверзней город, прокопченный, как крематорий.

 

Все версии смерти изжиты одна за другой:

коль не получилось разбиться о дальние скалы,

приходится биться об лёд, огибая дугой

опасные мысли, из тех, что иметь не пристало!

 

Там стать предстоит совокупностью собственных черт —

подчёркнуто точным с былого обличия слепком,

среди ополчившихся внучек и чопорных чет,

участливо ласковых к тем, кто не вытянул репку.

 

Здесь можно стоять истуканом в увядшем венке,

оставшемся с полночи равностояния долгой,

поняв постепенно, что люди ушли налегке,

гирлянды развив, вместе с чувством формального долга.

 

Все виды бессонниц изучены, поводов нет

опасливо ждать повторенья избитой репризы,

здесь климат меняется, опережая сюжет,

и сон выпадает на веки, как снег на карнизы...

2012, Бишкек

 

Иссык-куль в октябре.

A.C.

 

  Закончен кумиров сезoн и купаний,

  Имперское золото стынет в подлеске,

  в долине, возделанной при Тамерлане,

  руины лечебницы эры Советской —

                       остатки эпох и утех-по-путёвкам,

                       обрывки чужих  впечатлений, прилипших

                       к банкеткам клеёнчатым общей столовки,

                       зимой заколоченной; звуки калипсо

                                               и тошной попсы непонятно откуда

                                               плывут, как пустые пакеты от чипсов,

                                               туда где гниёт, образуя запруду,

                                               ствол ели кремлёвской поваленный; чисто

                                                                   отмытых бачков и литровых бутылок

                                                                   моржовое лежбище — ниже по пляжу,

                                                                   и одновременно и в лоб, и в затылок

                                                                   нацелен ледник и пространством заряжен.

 И ты — окружён! Погружённый во время

 на день, ты забыл, что пространство первично,

 пока из горы взгляд нe высек, как кремень,

 догадку о дали, что сталa отмычкой

                              к секрету суженья в единую точку

                              лучей и лачуг, холмовин и развалин —

                              заначек Истории, взятых в рассрочку

                              у меченых мест. Фаворитом в финале

          приходит октябрь; зачехлённые горы

                                                       задвинуты в дальний конец перспективы,

                                                       за полосу леса; деревьев когорты

                                                       штурмуют сознанье, как лучники Фивы;

                                                                             и не полагаясь на жёлтую жалость,

                                                                             подставив сетчатку под град арбалетный,                                                                              

                                                                             та жизнь, что как рыба на дне отлежалась,                                                                                  

                                                                             всплывает из заводи с мусором летним...    

2012                                                                            

 

 

Нечаянная красота

 

Неопрятные пёрышки провинциального снега

усложняют причёску, вытягивая затылок

остроскулого старца, помятого от ночлега

в боковой, тупиковой аллее, где грязь застыла

 

холодцом в плоскодонных корытцах пустых арыков,

и железобетонной конструкции аксакала

предоставлено уединенье вдали от криков

торгашей и резвящихся школьников. Отыскала

 

я его совершенно случайно, свернув налево,

просто так, из-за прихоти срочно свернуть куда-то,

и увидела тут же фигуру в конце аллеи,

безупречно безвкусную в стиле аляповатом:

 

угловатость естественных черт подчеркнув бетона

неподатливой жёсткостью (пластика примитива)

монументальную стать вышибал притонов

безызвестный ваятель придал старику учтиво.

 

Тот, возможно, народный сказитель, певец Манаса,

я не знаю, табличка отбита, и атрибутов

мне понятного рода занятий — боеприпасов,

лиры, лютни, пастушьего посоха — нет; обут он

 

в нечто вроде изваянных валенок, голова же

не покрыта ничем, кроме снега; как видно, шапку

островерхую старец сжимал, опасаясь кражи,

в той руке, что по локоть отбита. Бродячью шавку

 

ненароком спугнув у загаженного пьедестала,

письмена племенные прочесть подхожу поближе:

"Президента — к ответу!", "Здесь были Олег и Алла",

"Я люблю тебя, Гуля",  "...а я тебя ненавижу".

 

Иллюзорность прогресса, тупик, парадокс  Зенона:

в безначальном движеньи  всегда лишь на полпути,

всё вокруг в бесконечном процессе распада — зона

суверенной разрухи; сучок на манер культи,

 

продолжающий руку отколотую, фантомом,

без иронии прост, как решение в пользу формы —

(на мгновение ока себя ощущаю дома)

вдоволь корма червям, вот достать бы собаке корму!

 

обменявшись единственным взглядом с бездомной псиной,

нахожу пониманье, прощенье мне, впрок, побега;

как убого и вычурно здесь — как же здесь красиво! —

как уместна на каменном лбу пирамидка снега.

Бишкек,  2013