Утро. Женщина всё решила

Родился в 1961 году в Казани. Лауреат литературной премии имени А. М. Горького. Публиковался в журналах: «Новая Юность», «Октябрь», «Казанский альманах» и др.; антологии «Нестоличная литература».

 

***

Утро. Женщина всё решила,

осознав себя самоё.

И стиральна ревёт машина,

как взлетающий самолёт.

 

Трап убрать – как выносят трупы,

как мешок на помойку, как

облажавшуюся труппу

ярый хохот голодных клак!

 

Всё кончается. Есть границы

у любой беспросветной мглы.

Так расклёвывают птицы

сикхской башни нагое «мы».

 

Так проходит мирская слава.

Так, отжавшись, лежит бельё.

Так, раздевшись, стоит дубрава,

осознав себя самоё.

 

***

«Облака? Да мы их ели!» –

говорил, придя с войны,

в битой пулями шинели,

из болгарской стороны.

 

Позади – всё горы, горы,

путь к Софии был далёк…

Позади – всё горе, горе

спать спокойно не даёт.

 

 

Так и мы вернулись голы:

грудь в крестах, а голова –

там, где незабытый говор,

дальней Родины слова.

 

В басурманском злом эфире,

льды Коцитовы круша,

ищет дух своей Софии,

ищет Родины душа.

 

Но из ангельской столицы,

где Свобода и Господь,

заставляет приземлиться

гирей каторжною плоть.

 

Вечно будет жечь, как пламя,

память солнцем у виска –

как братались мы с орлами,

ложкой ели облака.

***

Все предметы в квартире скосились в Ту Сторону, Где Ты:

полки рвутся к тебе, как объятые Зовом полки;

даже платья в шкафу, от тоски, что тобой не надеты,

пустотой рукавов вторят тёплым изгибам руки.

 

И вода, для тебя так умевшая ласково литься,

сносит краны в отчаянье: что, мол, кого-то жалеть?

Так же рушится люстра, на чьи-то ненужные лица

не имея желания, их освещая, смотреть.

 

Дом, покинутый смыслом, трепещет, как стрелка компаса,

ищет полюса в мире, где ты королевой зимы

затворилась в дворце… И уходит, как Стэнли в пампасы,

чтоб найти Ливингстона, душа, потерявшая «Мы».

 

То вдруг щёлкнет замок, то буфетная стенка, то чайник

прокряхтит стариковски: «Оставила…» Нет тишины

в напряжённом, как жилы, орущем, надсадном молчанье

мёртвой радиоточки перед окончаньем войны.

 

***

Ночь, табак, мозги и кофе:

текст кропаю заказной.

И, стесняясь, в полупрофиль

музы стали предо мной.

 

Стушевались деликатно;

знают, что не их черёд:

безлюбовное стаккато

пианолой разум бьёт.

 

Понимают: чтобы вольно

в небесах душе порхать –

надо иногда издольно

чужду барщину пахать.

 

Девы милые, простите:

заработаю кусок –

и опять, ваш верный витязь,

стану строен и высок.

 

И забудется душою

(не оставивши следа?),

преступленье небольшое

неизящного труда.

 

***

Мир велик и тяжёл –

ни понять, ни поднять…

Неба ласковый шёлк

так легко целовать!

 

Ну и пусть он велик,

неподъёмен душой –

небом брошенный блик,

что ломоть небольшой,

 

 

 

 

даст сегодня прожить

голубку-сизарю!

А про завтра тужить –

самому подарю

 

предстоящему дню:

нам довольно сего!

Никого не виню,

не прошу ничего.

 

Что положено, даст

от небесной еды

нежно-блещущий наст

в хлебных крошках звезды.