Фарид Нагим

МОСКОВСКИЕ ЗОРИ. Киноповесть

 

Foto 1

 

 

Фарид Нагим – псевдоним прозаика и драматурга Фарита Нагимова. Родился в 1970 г. в селе Буранном (Оренбургская обл.). Окончил Литературный институт. Автор романов «Танжер», «Земные одежды», повестей, рассказов и пьес. Пьесы были поставлены в театрах Европы. Лауреат итальянско-российской литературной премии «Москва-Пенне». Лауреат премии Совета по культуре при Президенте РФ «Новация»; премии комитета по культуре Правительства Москвы; премии журнала «Дружба народов»; премии журнала «Креатив» и Союза журналистов Москвы. Доцент кафедры творчества Литературного института имени М. Горького.

 

 

 

 

1. Дом с квартирами гостиничного типа и коридорной системой

 

Длинный полутемный коридор, заканчивающийся грязным окном. Сквозь стекло едва пробивается дневной свет. В одной из приоткрытых дверей, в сумерках комнаты работает телевизор: «В Москве Жанну и Адского встречает Король. У него в руках букет цветов, которые Жанне обычно посылает таинственный незнакомец. Мила делает операцию по изменению внешности, и Олейник отправляет ее в Россию. Сам он обещает сбежать от итальянских спецслужб через год и найти Милу, которая теперь вынуждена скрываться под именем Вероники Макеевой. Зоя, собравшись с силами, выходит из запоя и приводит себя в порядок».

– Иван-на! Иван-на! Что с тобой? Что там? А? Ох, господи! – перед запертой дверью стоит маленькая старушка, дергает за дверную ручку, кричит и прислушивается. – Не слышу! Сейчас, подожди, за слуховым аппаратом сбегаю.

Ковыляет к себе. Возвращается, поправляя аппарат на ухе. Слышатся невнятные звуки. Она что-то подкручивает, постукивает по аппарату, и звук становится четче. Можно разобрать, что доносится из-за двери: «Да упала я опять, полезла белье вешать, и поскользнулась».

– Ох, ты ж, язви её в душу! Куда упала? – спрашивает старуха, морщится и снова хлопает себя по уху.

– В ванну! И вылезти не могу.

Старушка заполошно мечется по коридору, стучит во все двери. Незаметно для себя начинает хныкать, словно девчонка. И снова стучит в двери.

Постепенно в коридоре собираются соседи, обсуждают.

– Что ж она туда полезла-то?

– Давно копырнулась?

– Давно! Я сама не сама с час уже здесь бегаю.

– Слушайте, и дверь-то крепко закрыта. На все замки, видать.

– Тихо! Слышите – газом припахивает?

– Иван-на, это от тебя газом пахнет?!

– Ох! У меня там чайник стоит на плите!

– А пахнет газом-то, пахнет! Милицию вызывайте!

Люди заполошно мечутся, бестолково сталкиваются и чертыхаются.

На лестничной клетке милиционер с мужчиной в майке и трико, гасят сигареты.

– Родственникам звонили? – спрашивает милиционер.

– Да каким родственникам? И не было с роду никого! – разводит руками мужчина.

– Да вот так вот сроду! Был у нее сын! В Афгане погиб, – говорит одна из любопытствующих теток. – Давно уж и…

– В каком Афгане? – обрывает ее другая женщина. – Спился!

– Как это – нету родственников. А внук?

– Да он уже два года как в Москве. Даже не появляется.

– Пройти дайте, что ль! Что столпились?!

Милиционер с мужиком идут по коридору. Почесав затылки, пытаются сломать дверь. Грохот. Старушка поправляет слуховой аппарат, волнуется.

– Уйди, бабка от греха подальше! – злится милиционер.

– Давай одновременно, с двух ног.

Дверь выбита. Старушка чихает. Все входят в квартирку. Маленькая прихожая. Под потолком качается лампочка в соломенном абажуре. На засаленных обоях карандашом написаны телефоны. В ванной в нелепой позе лежит старая женщина в затрапезном халате. На ней бельевая веревка, повсюду разбросано мокрое серое белье. Милиционер с соседом бережно вытаскивают старуху из ванной и собираются нести ее на кровать.

– Стойте, стойте! – смущенно просит она.

– Что такое, мать?

Старуха конфузится, мучительно подергивается, подзывает соседку и говорит ей что-то на ухо. Соседка, охая и причитая, обращается к милиционеру:

– Вот что ребята, на унитаз ее сначала.

Мужчины усмехаются, тащат ее обратно, сажают на унитаз и выходят.

– Выйдите все! – просит старуха слабым голосом. – Стесняюсь я!

Все усмехаются. Со стены смотрит на них цветной портрет воина-афганца. Вокруг зеркала прикреплены фотографии с веселыми лицами актрис эпохи СССР, среди них узнаются Орлова, Серова, Целиковская, Окуневская. Особняком – фотография мужчины с подписью – «Георгий Уланов».

 

 

2. Отдел культуры областной администрации в маленьком городе

 

Кабинет начальника областной администрации. Молодой, энергичный мужчина. Он говорит с кем-то по телефону. За столом подчиненные. В кабинет входит женщина 50-ти лет – напугана, но старается не подавать вида.

– Минуту, повиси! – мужчина прижимает трубку к груди и обращается к вошедшей женщине. – Раиса Федоровна, я уже всех предупреждал, что не люблю трех вещей, одна из них – это ответ на вопросы вышестоящего руководства: я не знаю…

– Да-да, я знаю, – испуганно кивает головой Раиса Федоровна.

– Хорошо. Скажите, кто такая Людмила Веселова?

Раиса Федоровна молчит.

– А я, в отличие от вас, теперь уже это знаю! – мужчина обращается ко всем. – Веселова Людмила Ивановна, актриса, лауреат Госпремии, играла в знаменитом фильме «Московские зори» вместе с самой Ворониной. Проживает в нашем городе!

Коллективный возглас удивления.

– Её срочно ищут в Москве в связи с юбилеем фильма! Почему это я вам говорю, а не наоборот?

 

 

3. Министерство культуры РФ

 

По министерскому коридору, крытому ковровой дорожкой, не спеша идет пожилая женщина – Татьяна Воронина. Помощник, молодой мужчина, идущий рядом, но немного позади, вежливо протягивает ей мобильный телефон.

– Татьяна Владимировна, вас!

– Кто? – недовольно шевельнув бровью, спрашивает она.

– Из Администрации.

Она брезгливо берет трубку.

– Воронина слушает… Спасибо за поздравления… Вспомнили старушку? – с усмешкой спрашивает она. – Небось, уже венки на похороны заказали – от партии и правительства? Имейте в виду, розы я не люблю! Шютка… Кстати, заходите как-нибудь, Женечка, ведь у меня премьера скоро. Посмотрите, я новых мальчиков в труппу набрала. И девочек, если вас это еще интересует. Ладно, ладно… Жду!

 

 

4. Заседание в Министерстве

 

Заседание коллегии Министерства культуры, которая рассматривает закон о творческих союзах. Большой зал, обшитый дубовыми панелями. Длинный стол, вокруг него члены коллегии. Вдоль стен приглашенные журналисты, сотрудники аппарата министерства.

Входит Воронина, извиняется за опоздание, садится за свое место.

– Здравствуйте, Татьяна Владимировна! – по-деловому здоровается с ней заместитель министра. – У нас есть предложение из комитета по собственности, оно поддержано рекомендацией профильного комитета. Речь идет все о той же самоокупаемости театральных коллективов. Игорь Петрович считает, что государство сейчас не может себе позволить содержать такое количество театров, которое мы имеем, а так же у него есть предложение на предмет собственности на занимаемые театрами помещения. Пожалуйста, Игорь Петрович, продолжайте!

Выступает Игорь Петрович, мужчина в ярком галстуке:

– У нас театров сейчас больше, чем было в СССР, уже никто не знает ни этих актеров, ни этих режиссеров, а всё содержание этих творческих, с позволения сказать, коллективов ложится не на местный, а на федеральный бюджет. В конце концов, в стране уже давно существуют рыночные отношения. Наши спонсоры неоднократно поднимали вопрос о том, чтобы им давали или льготы по налогообложению или хотя бы зарезервировали право выкупать театральные здания... в будущем.

– Игорь Петрович, – заместитель министра пытается говорить отстраненно, внятно, как будто разговаривает с непонятливым учеником, – если мы разрешим снимать с баланса театральные помещения, то в ближайшее время потеряем вообще все. Ну какая труппа способна со сборов полностью оплачивать ЖКХ. Разве что МХАТ.

– Ну а может нам и не нужны такие труппы, которые собирают десять человек в зале? Надо думать о зрителях, в конце концов! – Игорь Петрович говорит четко и уверено.

– А что думаете вы, Татьяна Владимировна? – заместитель министра поворачивается к Ворониной.

– Дорогие мои, – Татьяна Владимировна начинает как всегда, неспешно, артистично, с паузами. – Я хочу напомнить вам, что вообще у нас весь бюджет на культуру составляет всего… всего, – она оборачивается к помощнику.

– Три процента от общего бюджета, Татьяна Владимировна.

– Может, поэтому вы и не знаете наших актеров? – продолжает Воронина. – Их зарплата в академическом театре такая же, как и зарплата нянечки в детском садике, чтоб вы знали. Ни в коем случае не хочу принизить работу нянечек, но не могу и не отметить, что так низко труд творческого человека в нашей стране еще никогда не оценивался! Если государство перестанет поддерживать театры, их просто не станет. Вы хотите, чтобы МХТ превратился в торговый центр с парковкой и стал прибыльным? Я думаю, вы не правы.

– Но ведь народ выбирает рублем.

– Выбирает творец! Художник, писатель, кине-мато-графист! А у вас не кино, а сплошные елки-палки! Кого вы там финансируете по грантовым программам в натуре?

– И когда эту суку на пенсию отправят? – шепчет соседке Игорь Петрович.

– Говорят, после юбилея.

– Вот же сталинистка хренова!

– Уважаемая Татьяна Владимировна, – отвечает Игорь Петрович. – Как вы понимаете, я вовсе не выступаю поборником или защитником торговых центров, но наличие, а уже тем более увеличение субсидий заранее убыточным предприятиям и организациям все же идет в разрез с реформами. В конце концов, хотим мы этого или нет, но интересы народа именно в том, чтобы люди сами могли выбрать то, что им нужно.

– Так! Вы? Меня? Учите думать о народе? – вдруг возбужденно начинает почти орать Воронина. – Я-то живу здесь, здесь и закопают! А вот вы где? – она обращается уже ко всем. – У вас ложа в Ковент Гардене?! Фраера заговорили об интересах народа!

Она садится, оборачивается к своему помощнику и говорит громко, с вызовом.

– Терпеть не могу, когда всякие шестерки учат меня патриотизму! – она глубоко выдыхает и вновь на глазах становится актрисой, широко улыбается. – Как любил говаривать мой покойный муж: «Я вор в законе, а от вас трупами смердит!». Это, кстати, из «Макбета».

– Да-а, разошлась старушка, – шепчет соседка Игоря Петровича.

– Да кого это колышет, – отвечает он, уткнувшись в свои записи.

 

 

5. Дом с квартирами гостиничного типа и коридорной системой

 

Комната в квартире бывшей известной актрисы Людмилы Веселовой. Сумрак. Шторы прикрыты. У высокой кровати, на которой лежит Людмила Ивановна, сидит ее соседка, Прасковья Васильевна. Она читает вслух местную газету, отвлекается и говорит:

– Сегодня к Петру проводили… Это… Как его?

– Чего проводили? – слабым голосом говорит Веселова.

– Ну, это… как его… интренет!

– Опять никому не дозвонишься! Лучше бы канализацию починили, – вздыхает Веселова.

Соседка утыкается в газету: «О чем же я читала-то, Люд, подскажи, на чем я остановилась?»

– И я не помню. Накапай мне еще пятьдесят грамм.

– Люд, тебе уже хватит!

– Ну налей, коньячок от сердца всегда помогает.

Прасковья Васильевна отрешенно смотрит в окно.

– У Лепешкиных как быстро девочка выросла, – констатирует она. – Вот же только…

– Ну, налей, Прасковья.

Стук в дверь.

– Кто это? Медсестра что ли? Рановато вроде, – удивляется Веселова.

– Што?

– Открой, стучат.

Соседка идет открывать дверь.

– Кто там? Кто?

– Мне Людмилу Ивановну Веселову.

– Кто?

– Меня! Меня спрашивают, – кричит ей Веселова.

Соседка открывает дверь. Входит Раиса Федоровна.

– Здравствуйте, Людмила Ивановна! – говорит она, обращаясь к соседке.

– Кого?

– Людмила Ивановна?

– Я – Прасковья Васильна! А Людмила вон, на кровати лежит.

– Добрый день, Людмила Ивановна, я из горисполкома, – Раиса Федоровна осматривается.

– Я уже писала в исполком, что переезжать никуда не буду, у меня здесь все свое: и кошки, и собаки, и соседей всех знаю.

– Меня зовут Иванова, я из отдела культуры.

– А вы с собесом связаны? – спрашивает Прасковья Васильевна.

– Я по другому вопросу, – продолжает Раиса Федоровна, осматривая квартиру. – Пришло распоряжение из Москвы. В связи с юбилеем фильма «Московские зори» вам, Людмила Ивановна, необходимо срочно выехать в столицу.

– Какие зори? – Прасковья Васильевна что-то подкручивает в слуховом аппарате.

– Принято решение отмечать юбилей на государственном уровне! – Раиса Федоровна продолжает заискивающе и вкрадчиво. – А мы-то и не знали, что у нас живет заслуженная артистка. Что же это вы к нам не заходили?

– Да мы заходили, мы заходили, у нас канализация не работает, – радуется Прасковья. – Уже год как не работает.

– Я никуда не поеду. У меня не ходят ноги. У меня нет денег… Ко мне медсестра сейчас должна придти. Да и кому сейчас все это нужно?

– Это еще и юбилей Ворониной, – продолжает Раиса Федоровна.

– Людочка, я не поняла, какой юбилей? – переспрашивает Прасковья Васильевна.

– А сколько же ей лет-то? – усмехается Людмила Ивановна.

– Ну а мы-то, мы-то здесь причем?! – удивляется Прасковья.

– Принято решение, для вас выделены командировочные, единоразовое пособие. Вы не волнуйтесь, Людмила Ивановна, глава администрации выделяет машину, я вам помогу, я вместе с вами поеду, как-нибудь справимся, – задушевно продолжает Раиса Федоровна. – Да и в Москве побываем… А фильм-то какой хороший был… Я как сейчас помню, эту сцену, где Воронина по мосту бежала на встречу Самойлову.

Людмила Ивановна задумчиво смотрит на неё: «Так это я бежала по мосту».

– Ох, а я что сказала? Простите. Что ж, очень рада знакомству. Завтра уже надо подумать о поездке, костюм подобрать, ну и так далее, организационные вопросы, в общем – до свидания!

Она идет к двери. Потом возвращается и оставляет на столе коробку конфет. Уходит.

– Люд, а что же она хотела-то, я что-то так и не поняла, Люд?

– Накапай мне, и себе налей, теперь точно надо!

 

 

6. Старые письма. Сборы

 

Поздний вечер. Комната освещена старой настольной лампой. В дальнем углу, возле кровати слабо светит ночник. Слышно, как за стеной ругаются соседи:

– Да не звонила я с твоего мобильника.

– Как не звонила, а деньги куда делись? Двадцать пять бакинских!

– Да у тебя тариф такой дурацкий!

– Тариф «семейный», блин!

Веселова стоит на коленях на полу и вынимает из нижнего ящика платяного шкафа какие-то коробки. Потом, кряхтя и морщась, встает, берет одну из коробок и садится за стол. Достает альбом с тиснением по коже, открывает, из него выпадают бумаги. На странице альбома наклеены вырезки из газет, старые фотографии молодых людей. Переворачивает несколько страниц. Достает из той же коробки пачку писем, перетянутых аптечной резинкой, сдувает с них пыль. Читает одно из писем. Затем бережно вынимает бумажный сверток. Разворачивает, в нем лежит переливающийся яркими цветами, шелковый платок HERMES, аккуратно переложенный папиросной бумагой.

Веселова ласково поглаживает его шероховатыми пальцами.

Ор за стеной:

– Да знаю я, куда ты деньги дела!

– Куда?

– Куда-куда? В дом два всю ночь эсэмэски писала… коза!

 

 

7. Москва. Свидание на бульваре

 

Москва. Бульвар. Грязный снег. Сырые деревья. На ветвях набухают почки. Синим куполом возвышается небо, громоздятся облака. По аллее бредут Дима и Лена.

– От тебя опять жареной картошкой пахнет, – едва сдерживая раздражение, говорит девушка.

– Да не пахнет от меня картошкой! – досадует парень. – Тебе кажется. Я уже сутки пью только кофе!

– Ну, я же чувствую!

Они, отстранившись, какое-то время идут молча.

– Когда тише становится, то даже слышно как почки лопаются, правда? – спрашивает парень.

– Да, мне тоже жарко, – отвечает девушка.

– Хочешь, мороженое?

– Что? Да, то есть – нет. Купи себе.

– Я тоже не хочу! – Дима и вдруг обрадовался. – Вчера в училище с киностудии приезжали, массовку набирали для боевика.

– Ну и как, взяли?

– Да нет, я сам отказался… А знаешь, как надо стрелять сигареты? – более оживленно и быстро говорит Дима.

– Чего?

– Надо обязательно выбрать парня, который идет с девушкой, тогда ему неудобно будет отказать и он обязательно даст сигарету. Хочешь, покажу?

– Дим, ну перестань, подожди, – девушка останавливается, глубоко вздыхает.

– Лен, тебе плохо?

Они садятся на скамью. Девушка закрывает глаза, пытается отдышаться. Парень хочет что-то спросить, но она останавливает его.

– А мама знает? – спрашивает он.

– Догадывается, – отвечает она.

– Что делать-то надо?

– Экзамены скоро, а у меня токсикоз… уже несколько лабораторных пропустила.

– А что врачи говорят?

– Ничего, сам не понимаешь? Ты можешь представить мою мать бабушкой?!

– Нет.

– Она тоже.

– А что делать-то?

Мимо идут парень с девушкой. Дима встает и просит сигаретку. Но ему отказывают.

Он огорченно садится обратно. Лена открывает сумочку и достает пачку сигарет, протягивает Диме. Он берет и понуро закуривает. Лена отодвигается от него. Молчат. Она смотрит на дворников-таджиков, сгребающих грязный снег:

– Задолбали эти приезжие! – Дима гасит сигарету, вкручивая ее в край урны.

 

 

8. Проводы Людмилы Веселовой в Москву

 

Маленький двор. Серые облупленные стены. Вытоптанная темная земля. Несколько пустых клумб, обложенных кирпичами. Черная иномарка. Рядом с ней стоит Раиса Федоровна. Она изменилась – высокая накрученная прическа, демисезонный плащ, черные лакированный туфли. Из подъезда выходит Веселова – она одета так же, как и всегда, будто вышла за покупками в продуктовый магазин. Но это уже и не та бесформенная, обездвиженная старуха, которую вынимали из ванны, некая перемена в ней едва обозначается. Следом выглядывает Прасковья Васильевна, она катит сумку на колесиках. К Веселовой подбегают несколько скулящих собачек, вьются возле нее, виляют хвостиками, трутся носами о ботики. Она делает несколько шагов и начинает заваливаться. Раиса Федоровна подбегает к ней, поддерживает, и они медленно подходят к машине.

– Ну что, Пётр, сумку в багажник положите! Можете хоть раз свой зад от сиденья оторвать? Вы, где сядете, Людмила Ивановна, в смысле, спереди или сзади?

– Да все равно.

– А вы точно все взяли, Людмила Ивановна, ничего не забыли?

Раздаются хныкающие, всхлипывающие звуки. Раиса Федоровна удивленно оглядывается на Веселову, та с тем же удивлением смотрит на нее. Потом они обе замечают Прасковью Васильевну, у которой вздрагивает лицо, трясутся плечи. Она молча обнимает Веселову, прижимается к ней.

– Иван–на… а ты там Путина увидишь?

– Передать чего?

– Ых! Я и не знаю чего, – машет рукой Прасковья Васильевна.

Она уходит, вытирая лицо кончиком платка.

Машина газует, трогается и уезжает, за ней бегут собаки.

 

 

9. Утро в поезде

 

Чай в подстаканниках. Позвякивает ложка. За окнами виды Москвы. На стекле отражение лиц Раисы Федоровны и Людмилы Ивановны.

– Как вы себя чувствуете, Людмила Ивановна?

– Нормально, Раечка. Вот смотрю, как проводники помолодели.

Лицо Людмилы Ивановны тоже будто помолодело, по нему пробегают волны непосредственного детского восхищения красотой Москвы.

Раиса Федоровна суетится, проверяет сумки.

– Так-так, вот, надо не забыть у проводника билеты наши забрать, для отчета в администрации. Паспорт приготовить. Вы, Людмила Ивановна паспорт свой далеко не убирайте. Где он у вас?

– Да-да, Раечка, спасибо, чаю больше не хочу, да и подъезжаем уже.

Раиса Федоровна замирает и с удивлением смотрит на нее.

Площадь трех вокзалов. Людмила Ивановна не была в Москве тридцать лет. Ее поражают и смущают те изменения, которые произошли вокруг и удивительно преобразили город ее юности и короткой славы.

Они ловят такси. Видавший виды салон «Жигулей», оборачивается водитель, смуглый парень с белозубой улыбкой.

– Нам до гостиницы «Украина», – солидно говорит Раиса Федоровна.

– Дорогу покажешь, да?

– Покажу, – кивает Веселова.

– А, сколько, простите? – интересуется Раиса Федоровна.

– Тыщу рюблей, слушай.

Раиса Федоровна и Людмила Ивановна с красными лицами выбираются из салона «Жигулей».

– Эй, ладно, давай восемьсот!

– Да вы квитанции не выписываете, а мне отчитываться!

 

 

10. Останкино. Кабинет телевизионного редактора

 

– С Веселовой договорились? – спрашивает руководитель программы.

– Да, она уже в Москве, – отчитывается администраторша.

– А что Воронина сказала?

– Воронина все еще тянет, ссылается на занятость.

– Она знает, что это решение спущено из апэшечки?

– Откуда?

– Из администрации президента российской федерации!

– Да-да, она в курсе.

– Говорят, будет подписан указ. Уже ретроспективу готовят. Да, кстати, для очистки совести, Веселову надо бы как-нибудь развлечь, хоть Москву ей покажите, что ли.

 

 

11. Макдональдс

 

В «Макдональдсе» за столиком сидит Веселова. Она выглядит подавленной.

К ней подходит Раиса Федоровна с подносом, на котором громоздится еда.

– Я взяла двойной чизбургер, рояль чизбургер, картошку фри и соус карри. Недорого, быстро, удобно все-таки, и питательно, – довольно тараторит она. – У нас в городе тоже скоро будут открывать. Миллионник уже! Все-таки здесь очень хорошо работают, и все – молодежь, а у нас вон бездельничают, по подворотням шляются, кеды на провода кидают. Пора и нам перенимать полезный опыт.

Веселова разворачивает «рояль» и удивленно поднимает глаза на Раису Федоровну.

– А как это есть?

– Да очень просто, берите и кусайте. Во-он, как мальчик, видите?

Веселова неуверенно крутит в руках огромный бутерброд.

Щелкает фотовспышка. Веселова вздрагивает.

– Это я для отчета, Людмила Иван-на, – Раиса Федоровна настраивает смартфон. – Меня тоже щелкните, пожалуйста.

Девчонки за соседним столом, у одной рука в гипсе, на подвязке. Слышно их голоса:

– Мама сказала, что в четырнадцать все-таки рановато.

– Пэцэ. Пантера из седьмого бэ уже с двенадцати лет с Дэном шоркаются!

– Да ты чё?! С Дэном?!

– Я ж говорю – пэцэ.

Девочка мечтательно закатывает глаза и выдувает изо рта пузырь жвачки.

– Сука, я ей по щам надаю!

– Ты чё, она же безбашенная, она тебя писанет.

– А с каким Дэном? У которого родаки в Англии?

– Нет, Дэн, который Рейнджер.

– А–а, Дэн Рейнджер… ну и пусть шоркаются, мне пох, у него папаша синяк, и он тоже синячить будет!

Раиса Федоровна кусает гамбургер и с жаром что–то рассказывает. Веселова отщипывает от бутерброда кусочки.

 

 

12. Гостиница «Украина». Первые изменения

 

Вестибюль отеля «Украина». Раиса Федоровна, по телефону:

– У нас все в порядке. Все распоряжения выполнила. Единственно, что… есть такой момент. Уж очень невзрачно она выглядит, убого даже, что ли, я бы сказала. Ну я, конечно, дала ей денег из расчета командировочных. Завтра у меня встреча в Московском комитете по культуре. Какие-нибудь еще распоряжения? Да я стараюсь, стараюсь! Понимаю, что по нам будут судить обо всем нашем городе, в лицо грязью не ударим!

Спешит через холл к лифтам.

– Рая, Раечка! – слышит она за спиной.

– Ну, я же вас зову! – раздается более требовательный голос. – Вы все командировочные мне выдали?

Раиса Федоровна оборачивается снова. Недалеко от входных дверей, отражаясь в больших зеркалах, под светом люстры, стоит изменившаяся Веселова. Ее волосы покрашены и красиво уложены. Стали заметны блестящие, ярко-голубые глаза. Платье с глубоким разрезом на груди. Белый шарф. Все мужчины, находящиеся в это время в вестибюле, услышав слова Веселовой, с интересом и любопытством посмотрели на нее. Пара деловых японцев, начала оживленно беседовать между собой, попеременно бросая взгляды на Веселову. Поодаль от Людмилы Ивановны стоит швейцар и почтительно держит в руках бумажные пакеты с покупками.

– Я сегодня утром считала, командировочных не хватает! – заключает Людмила Ивановна. – А мне завтра в гости ехать надо, такси заказывать, а без подарка-то вообще невозможно. Вы там подумайте, посчитайте.

 

 

13. В гостиничном номере. Подготовка к поездке в гости

 

Людмила Ивановна звонит из гостиничного номера по старой записной книжке. «Переехали», «Нет–нет, вы ошиблись», «Она умерла в девностых», «Он умер, а кто спрашивает»? – отвечают на ее вопросы.

Потом она набирает еще один номер, в телефонной трубке раздается: «Алле!»

– Привет, это Люда…

У дверей номера прохаживается Раиса Федоровна.

Людмила Ивановна собирается в гости. Стук в дверь.

– Войдите.

Входит Раиса Федоровна. Она в плаще.

– Людмила Ивановна, вы еще не одеты. Мы же договорились! Нас уже ждут в комитете по культуре.

Людмила Ивановна оборачивается.

– А с каких это пор, милочка, вы договариваетесь за меня? У меня на сегодня совершенно иные планы. Подержите-ка лучше, – она протягивает Раисе коробку с тортом. – У меня сегодня встреча с подругой. Закажите такси.

 

 

14. Москва. Квартира Маргариты Белостоцкой

 

На стене выцветший плакат фильма «Московские зори». Рядом с ним старая фотография, с прикрепленным к ней засушенным цветочком.

– Ах, Людочка, неужели ты не будешь сладкого? Я специально крем готовила все утро, давно не делала, разучилась. Когда ты мне вчера позвонила, я была просто потрясена. Представляешь, собираюсь к парикмахеру и вдруг звонок, думаю, кто это, а это ты, я так и села, даже забыла куда собиралась.

Старая сталинская квартира. Серый, выщербленный паркет. В углу банки с вареньем. Ощущение пустоты и убогости усиливает громоздкий румынский гарнитур 50-х годов.

За столом сидят Рита Белостоцкая и Людмила Ивановна. Рита подвигает в сторону Людмилы Ивановны блюдо с неказистыми домашними пирожными. Людмила медленно отодвигает. Звонок в дверь. Лицо Риты нервно вздрагивает.

– Это, наверное, Вадичка! – вскакивает она и бежит в прихожую. – Он сегодня не на работе.

Открывает дверь. Входит худой мужчина неопределенного возраста.

– Вадичка, познакомься это моя старинная подруга! – суетится Рита. – А это мой сыночек! Он работает инженером.

– Угу! – мужчина, скользнув глазами по сидящей Веселовой, уходит на кухню.

– Извини, Люд, я на одну минуточку, – Рита спешит к сыну.

На кухне слышен громкий шепот. Рита возвращается и продолжает:

– Ты не представляешь, какой был прекрасный вечер памяти Уланова в Доме Кино. Воронина читала его письма. Показывали фрагменты из фильмов.

– Ма-ать! – слышен требовательный окрик из кухни.

– Я на минуточку, – Рита снова спешит к сыну.

Слышен шепот и какая–то возня. Рита возвращается, запыхавшаяся, руки немного подрагивают, и веселее прежнего, она говорит:

– А Гарик Червинский – помнишь? Который за тобой бегал как офицер из «Амока» – сказал, что ты вышла замуж, уехала в Израиль, что играешь там в антрепризе, мы все за тебя очень порадовались. Ну, а я так и проработала на студии до самой пенсии, все время ассистентом режиссера. После смерти Георгия Александровича меня какое-то время никуда не брали, но потом повезло – и с Пырьевым работала, и с Рязановым, даже с Бондарчуком в Италию ездила. Но, знаешь… – глаза Белостоцкой наполнились слезами, она низко наклонила голову, аккуратно промакивает салфеткой уголки глаз, боясь, чтобы не потекла тушь.

– А где его похоронили? – спрашивает Веселова.

– Ты что разве никогда не была? На Новодевичьем, в старой части, рядом с Качаловым.

– Нет, не была, – отстраненно и глухо отвечает Веселова. – Ты же знаешь, что после «Московских зорь» я больше уже нигде не снималась.

Веселова склонила голову, ее руки устало лежат на скатерти.

– Ма-ать!

Рита вздрагивает и не реагирует.

– А что же я тебе фотографии не показала? – Белостоцкая вскакивает, быстро, нервно подходит к секретеру и достает несколько альбомов.

Она любовно раскрывает их и начинает показывать старые снимки.

– Вот это мы все на съемочной площадке. Это Георгий Александрович в юности. Это Воронина. А это – ты.

– Я-а?

– А, нет, это не ты, я спутала, извини, – волнуется Рита.

– А у тебя есть телефон Ворониной? – спрашивает Веселова.

– Как же за тобой мужики тогда бегали, а ты гордая была, ни на кого не смотрела, – будто не слыша, продолжает Белостоцкая. – Гарик до сих пор о тебе с придыханием говорит, как офицер… а да, я же говорила.

Веселова кладет свою ладонь на руку Белостоцкой. Она вздрагивает.

– Рита, дай мне, пожалуйста, телефон Ворониной, мне надо с ней обязательно встретиться. Я бы хотела передать ей…

– Ма–ать! – в голосе сына слышно нескрываемое раздражение и даже ярость.

Веселова оборачивается на крик, но, видя, что Белостоцкая не реагирует, продолжает:

– Я бы хотела передать ей кое-какие бумаги.

– Бумаги, какие бумаги?

– Это письма. Я привезла ей письма Георгия Александровича, он там много о ней пишет. Почти всё только о ней. Вот помру, так и пропадут, пускай лучше у неё будут.

На кухне что–то с грохотом падает.

– Ой, я сейчас! – Белостоцкая семенит в сторону кухни.

– Ты что хочешь, чтобы я опять вскрылся?! – доносится оттуда визгливый голос сына. – Я щас прям при ней полоснусь!

Веселова с трудом поднимается, подходит к старому телевизору на ножках и включает его. Она видит за стеклом серванта книги, а перед ними выставленные фотографии маленького мальчика с молодой Белостоцкой.

– Вадичка, ну ты же знаешь, что у меня пенсия только завтра! Я уже всем соседям должна, они больше не дают!

– Денег нет, а пирожные покупать? Актрисы хреновы.

– Не кричи, как же тебе не стыдно? Ты и так уже все из дома вынес.

– Это ты меня еще попрекать собираешься? – визжит сын. – Я вот щас кухонным ножом по горлу, а потом и тебя заодно, б… киношная! Ищи! У тебя припрятано, похоронные, какие-нибудь.

– Вадичка, Вадичка, успокойся, я сейчас, сейчас.

Бледная Белостоцкая, механически улыбаясь, входит в комнату и направляется к Веселовой.

Людмила Ивановна уже приоткрыла старую сумку, которая лежит у нее на коленях и достает из конверта тысячу рублей.

– Ой, спасибо, Людочка, я тебе завтра же отдам. У Вадички, видишь вот, неприятности на работе, нервничает, – Рита вздыхает, в уголках ее глаз предательски блестят слёзы.

 

 

15. Салон лимузина Ворониной

 

Воронина едет в правительственной машине. Звонок на мобильный.

– Слушаю, Воронина.

«Татьяна Владимировна, здравствуйте, это Людмила. Людмила Веселова».

– Кто? – недовольно переспрашивает Воронина. – Ве-се-лова… Людочка? Это вы? Никак не ожидала. Вы откуда? В Москве? Нам надо обязательно с вами встретиться. Можно и сегодня. Ну, например, в ВТО. У нас есть там замечательный ресторанчик.

Машина вздрагивает, тормозит, резко дергается. Воронина морщится.

– Леша, сколько раз говорила, аккуратнее! – холодно и надменно.

– Извините, Татьяна Васильевна, это федералы чуть не подрезали.

– Извините, Людочка, нет, не будем в ВТО, давайте лучше встретимся в ресторане на «Маяковской», я постараюсь там быть в три часа, заодно и пообедаем. Мой секретарь вам объяснит, как доехать.

 

 

16. Зал ресторана

 

Роскошный ресторан, с высокими потолками, тяжелыми бархатными шторами на окнах. В глубине несколько посетителей, среди них седой коротко стриженый старик с молоденькой девушкой, три иностранца с ноутбуками. Возле одного из окон, за столиком сидят Веселова с Ворониной. Стол красиво сервирован. На коленях у Веселовой старая сумка, из которой она достает сверток, перевязанный веревочкой – это те самые письма, которые она так любовно перебирала перед поездкой в Москву. Она кладет их рядом с собой на угол стола.

За окнами видно городскую суету, струение огней на проспекте.

– Здесь замечательно готовят пасту, особенно с чернилами каракатицы. Очень рекомендую. А я, пожалуй, выберу себе какую-нибудь рыбу. Что будем пить?

Веселова растерянно смотрит в меню, правой рукой поправляет письма, переводя взгляд с меню на лицо Ворониной: «А какая здесь есть рыба?»

– Наверное, любая, – равнодушно отвечает Воронина. – Я возьму, пожалуй, тюрбо, – продолжает она задумчиво.

– А, может быть, я окуня?

– Прекрасный выбор, морской окунь! – одобрительно кивает официант.

– Ну, еще нам карпаччо из тунца и, наверное, соте из морепродуктов. Вы любите морепродукты, Люда? А что будем пить?.. Молодой человек, – Воронина обращается к официанту. – Что бы вы порекомендовали?

– У нас есть очень хорошее кьянти, шардоне… конечно, бордо… вы, какое предпочитаете белое или красное?

– Я сейчас только белое. Людмила, а вы что хотите?

– Я бы сока…

Воронина равнодушно отводит от нее взгляд и говорит официанту: «Пожалуйста, Пино Гриджио».

Официант отходит.

– Кстати, Людочка, у вас очень хороший вкус, морской окунь – одна из самых дорогих рыб в этом меню. Это с точки зрения обывателя окунь, плотва, карасик, разве что на уху годятся.

Людмила Ивановна после некоторой паузы, берет письма в руки.

– Татьяна Владимировна, у меня уже долгое время хранятся письма, которые, в общем-то, адресованы вам.

– Письма? Что за письма? От кого?

– Это письма Георгия Александровича.

– Кому?

– Это старые письма. Георгий Александрович писал их мне, когда вас не было.

– В каком это смысле не было?

– Когда вы сидели в тюрьме.

– А, ну вот и карпаччо принесли!

– Вам перец нужен? – спрашивает официант. – А вам?

– Нет, спасибо, – отвечает Воронина. – Ну, что же, Люда – за встречу!

Веселова осторожно протягивает в ее сторону свой бокал, но Воронина пьет не чокаясь.

– В этих письмах он писал только о вас, – отставив бокал, продолжает Веселова. – Я долго не решалась передать их вам, потому что не знала, как бы Георгий Александрович к этому отнесся, все-таки, личные письма.

– Да, это очень любопытно. Вы совсем не едите, и ваш окунь может остыть.

– Я рыбу-то не очень люблю, да и костей много в ней.

– Да-а, милочка, годы никого не украшают, а вы ведь младше меня на десять лет, – говорит Воронина и делает большой глоток вина.

 

 

17. Салон лимузина Ворониной

 

Водитель курит. Помощник просматривает папку с бумагами, поглядывает на часы.

– Что-то задерживается наша.

– А правда поговаривают, что она на пенсию хочет уйти после юбилея? – спрашивает водитель.

– А ты погугли. Поймешь, что происходит. Она всем, как кость в горле! Сама-то она на пенсию никогда не уйдет.

– Жаль, душевная женщина.

В автомобиле раздается звонок телефона правительственной связи. Помощник поднимает трубку.

– Да-да, скоро будем. Татьяна Владимировна еще на переговорах, – он кладет трубку и открывает дверь. – Пойду, схожу за ней.

 

 

18. Зал ресторана

 

Воронина и Веселова так же сидят напротив друг друга.

Веселова кладет вилку и нож на край тарелки.

– Да-а, годы идут, – медленно произносит она. – Но у нас-то в провинции цековских пайков не бывает. Да и челюсть мне в районке делали, – Веселова внимательно изучает лицо Ворониной. – А вам подтяжки-то лица не на пользу пошли. В вашем возрасте их делать опасно.

Заходит помощник Ворониной и направляется к столу.

– Татьяна Владимировна, извините, звонили из Министерства, мы уже опаздываем.

– Ну что же… А вы, Людочка, кушайте, кушайте, – Воронина встает из-за стола и, не спеша, удаляется.

На ее стуле – скомканная крахмальная салфетка. Сверток с письмами так и остается лежать на столе. Веселова долго и задумчиво смотрит ей в след. Окидывает взглядом почти нетронутую еду. Смотрит в окно. Потом пытается зацепить вилкой кусочек рыбы, но тот падает обратно в тарелку.

Заметно стемнело. Людмила Ивановна тяжело приподнимается со своего стула, бережно берет со стола сверток со старыми письмами и нежно укладывает его обратно в свою потрепанную черную сумку. Устало, с болезненным напряжением передвигая ногами, она направляется к выходу из ресторана. У больших стеклянных дверей её догоняет официант.

– Извините, а счет?

Веселова непонимающе смотрит на него.

– Извините, а кто будет оплачивать счет? – повторяет официант.

Веселова присаживается на стул рядом с выходом.

– Сколько мы должны?

Официант протягивает ей уже приготовленный счет. Веселова открывает сумку, достает из нее очки и равнодушно смотрит на счёт. Потом тоскливым взором обводит полутемный зал ресторана.

Официант переминается с ноги на ногу. Охранник выглядывает из-за портьеры.

– Люся, это ты? – слышит она издалека неуверенный и тихий голос.

Веселова оборачивается.

– Лю-юся! Это же и правда ты! – ей навстречу, чуть прихрамывая, идет тот самый коротко стриженый старик, которого мы уже видели обедающим в этом же ресторане. Глаза его сияют ужасом и восторгом. – Точно – ты! Лю-юся! А я сижу и гадаю, с кем это Воронина ко мне пришла? Вроде, всех в Москве знаю, а о тебе даже и подумать боялся. А ты совсем, совсем не изменилась. Откуда ты? Как ты, что ты?

Веселова растерянно смотрит на него и не узнает.

– Простите, я…

– Это же я, Гарик! Гарисон Червинский. Мы же с тобой на «Московских зорях» работали. Вернее ты работала, а я, так, покурить выходил. Вспомнила? – он смеется и нежно поглаживает Веселову по плечу.

Веселова вдруг слабо улыбнулась, лицо ее задрожало, и неожиданно из глаз полились слезы. Все напряжение, которое она испытывала с тех пор, как в ее квартиру ворвалась незнакомая женщина, и потом – пошло поехало – эта Москва, эти неожиданные встречи, эти тяжелые воспоминания – все разом, как бы вдруг прорвалось из нее, и она уже не могла, да и не хотела сдерживать своих рыданий.

 

 

19. Рассвет над городом

 

Едва брезжит рассвет. Смотровой пешеходный мост через реку. Скамейка. На ней сидят двое – Гарик и Людмила Веселова. Она прикладывает к плоской металлической фляжке.

– Я в юности очень боялась постареть. Думала, какая она будет, эта старость? А потом как-то и забыла об этом, жизнь закрутила. И ты, знаешь, сейчас вот, когда мы с тобой вспоминаем все эти истории, ссоры, когда мы с тобой пол-Москвы проехали.

– Ай, ладно тебе!

– Кстати, спасибо за последний ресторанчик, очень душевный он был.

– Ай, да ладно, че ты!

– Так вот, я сейчас думаю, что старость – она прекрасна! Ну а что? В кино я снялась, учеников вырастила, внук у меня умный и мужественный парень, – Веселова потеплевшими глазами смотрит на открывающиеся перед ней виды. – Я никогда с этой стороны Кремль не видела.

– Скоро уже рассвет будет, я специально тебя сюда и притащил, чтобы солнце встретить, нашу московскую зорю, – волнуется Гарик. – Иногда, когда у меня бессонница, я сюда срываюсь, дети волнуются – куда, мол, куда? А я здесь сижу.

– Да–да, смотри, уже начинается.

Вдалеке, возле высотного здания на Котельнической набережной, там, где сливается Яуза с Москвой-рекой, медленно появляется сначала тускло–бледная, а потом все более яркая, лимонно-желтая, с красными прожилками полоска рассвета. Небо начинает светлеть, и вода реки, такая темная и глухая у Кремля, становится все более светлой, отражающей весеннее небо и редкие облака.

– Слава богу, – нервно смеется Гарик. – А то я думал, что рассвет уже никогда не настанет! Вот, прихватил из ресторана, – он вынимает из кармана пиджака небольшой, ярко–оранжевый апельсин и протягивает его Веселовой.

 

 

20. Здание театрального училища, перед входом курит молодежь

 

Студенты вдохновенно, надрывно и бездарно изображают друг перед другом какие–то роли, разыгрывают сценки. Постоянно кто-то входит или выходит из здания.

Коридор училища. Как будто во время перемены в школе по коридору снуют молодые девушки и юноши с книжками. Время от времени через толпу степенно проходят уже пожилые, но внешне еще узнаваемые, бывшие артисты знаменитого театра.

Большая аудитория, похожая на зал для репетиций. Полукругом в несколько рядов выставлены стулья, на некоторых из них сидят студенты. Двое спорят о чем–то, все громче и громче. Спереди и немного сбоку – стол преподавателя. За ним Воронина. Перед ней раскрытая тетрадь и толстый, потрепанный по краям, том собрания сочинений Алексея Николаевича Островского. Неподалеку от Ворониной перед студентами стоит девушка и читает монолог Кабанихи из пьесы «Гроза». Воронина резко поворачивается в сторону студентов.

– Прекратите кипеж! Еще раз услышу разговоры, будете ко мне по двадцать раз на зачет приходить. Каждый! – и, поворачиваясь к девушке. – Тебе сколько лет?

– Двадцать.

– А что ты мне читаешь?

– Ну, то, что вы задавали, монолог Кабанихи из Островского.

– Я уж догадываюсь, что не из Чехова… Но, милочка, у нас же не народный театр. За сто лет должно хоть что-то измениться в образе, написанном драматургом. Сколько можно слышать это ваше бла-бла-бла? Представь вот, у тебя, современной женщины, есть сын, и он обрюхатил истеричную девицу.

В зале среди студентов слышатся шепот и сдавленный смех.

– По дурости обрюхатил, – грозно хмурит брови Воронина. – Потому что сама приставала и дала, и вот теперь Кабанихе приходится возиться с этой истеричкой, а у нее… машина стиральная сломалась, все соседи пальцем на нее показывают, а мальчик ее любимый, вместо того, чтобы за границу поехать учиться, теперь вынужден с этой сучкой жить. Подумай. Все-таки Островский – великий русский драматург не только потому, что о нем Добролюбов и Ленин писали.

– Если бы вы так нам заранее сказали.

– Если бы у бабушки был член, то она была бы дедушкой! Завтра у нас кто сдает зачет? Я буду только в два. До этого у меня заседание коллегии.

– Татьяна Владимировна, я завтра никак не могу, – со второго ряда поднимается высокий молодой человек, который общался со своей девушкой на бульваре, Дмитрий.

– Что так? – спрашивает Воронина.

– Ну, – Дима мнется.

– Жена двойню рожает?

В зале смех. Дима густо краснеет

– Так я думаю, вы ей в этой ситуации уже не поможете.

– Нет, ко мне бабушка приезжает. Она уже старенькая, и тоже актриса, – Дима бросает взгляд на Татьяну Владимировну и неуклюже поправляется. – Она уже пожилая. Я обещал с ней на кладбище сходить.

– У меня другого времени для приема вашего зачета нет. Так что будете искать меня сами. Адрес мой вам хорошо известен. Ну а уж если не найдете, так пеняйте на себя! – Воронина зло и строго захлопывает том Островского, из которого легким облачком взлетает старая московская пыль. – Не бабушек надо по кладбищам прогуливать, а заниматься, вас и так здесь держат… – она замолчала, подбирая обидное слово, – из снисходительности.

 

 

21. Дешевое кафе в гостинице «Украина»

 

На окнах тюлевые занавески. За круглым пластмассовым столом сидят Белостоцкая и Веселова.

– Что-нибудь случилось? Ты как себя чувствуешь? – встревожено и участливо спрашивает Белостоцкая. – Может быть, к врачу надо?

– Да нет, Риточка, спасибо, все нормально, – Веселова аккуратно выскребает ложечкой из прозрачного стакана жирную сметану. – Я должна съездить на могилу Георгия Александровича. Это первое. Потом, у нас скоро шоу и я, все же, немножко волнуюсь. И потом еще эти письма.

– Какие письма? А ты их разве не отдала Ворониной?

– Нет, я забыла. Точнее, передумала. Пусть лучше они хранятся у тебя. Ведь ты сама знаешь, как Георгий Александрович тебе доверял. Он мне всегда говорил, что если бы не Риточка, у нас никакого кина не было бы.

Белостоцкая заворожено слушает слова Веселовой.

– Ты же знаешь, что у меня есть внук.

Белостоцкая так же восторженно продолжает смотреть на Веселову.

– На самом деле, это внук Георгия Александровича.

– Скажешь тоже, – задумчиво хмыкает Рита. – У него не было детей. Тот, что от Ворониной… ну ты сама знаешь. Страшное дело.

– Это внук Георгия Александровича и Ворониной, – отчужденно произносит Веселова. – Когда Татьяна Васильевна была арестована из-за своих шашней с югославами, у нее действительно в тюрьме произошли преждевременные роды, но ребенок выжил. Георгий Александрович обо всем этом знал. Ребенка надо было срочно спасать, и Георгий Александрович попросил меня назваться сестрой Ворониной и забрать ребенка из тюремного госпиталя. Он тогда звонил куда-то, ходил в гэбэ даже. Поэтому я и уехала тогда из Москвы, ну куда я могла деться одна, да еще и с ребенком. Поехала к маме в провинцию. Георгий Александрович, пока был жив, помогал, кончено, а рассказать все Ворониной я уже и не смогла, да и что… ну вот так. К сожалению, их сын, Федя мой, погиб в Афганистане. Вместе с Нюрой, жена его, медсестра, в одном вертолете.

– Люда, это правда? Ты не врешь?

– Рит!

– Не может быть! А где он, где твой внук?

Веселова не отвечает и продолжает после некоторой паузы.

– В письмах это всё написано, если захочешь, передай их Ворониной, но только не сейчас. Попозже, когда спадет эта пустая шумиха. Спасибо тебе.

Белостоцкая берет письма и прижимает их к груди.

 

 

22. Новодевичье кладбище

 

Вдоль красной кирпичной стены идут Дима с Леной.

– Мама считает, что ты несерьезный. Она говорит, что у нас нет будущего, нет средств к существованию, мы еще самих себя не можем.

– Ну, так и говори, что это у меня нет будущего, у меня нет средств к существованию, что я не могу.

– Ну, Дим, – она заискивающе заглядывает ему в глаза. – Хочешь мороженое?

– Не хочу! – бурчит он.

– Дима, ну я не знаю, что делать. Мама категорически сказала, что сидеть с ребенком она не будет, поступай, как знаешь, ну и еще что-то там такое.

– Лен, ну я, в конце концов, пойду работать, – он показывает на ограду. – На кладбище могильщиком устроюсь или на стройку.

– Я понимаю, тебе можно шутить, – холодно усмехается Лена.

– Лена, лучше бы я сам забеременел, нафиг! Я действительно устроюсь.

– Устроишься, а мне–то что делать?

– Потом. Ты только не нервничай, ладно, – он обнимает ее и целует. – Побежал я, там же бабушка.

Быстрыми, нескладными шагами, Дима спешит к входу на территорию кладбища.

Старая часть Новодевичьего. Высокие деревья. Время от времени каркают вороны, а так – тишина. Дима с бабушкой с трудом пробираются по дорожкам к могиле Георгия Александровича Уланова. Она незаметно, с болезненным вниманием изучает внука.

– Куда теперь? – спрашивает Людмила Ивановна. – Руководи.

– Направо, – говорит Дима, бережно придерживая ее на одном из поворотов. – Там, где Качалов.

– А ты-то откуда знаешь?

– Да мы здесь с Леной гуляли.

– С Леной?

– Это моя девушка, я тебе писал.

Веселова останавливается и смотрит на Диму, потом поворачивается к могилам.

– Ну, где же?

– Еще несколько метров.

– Никак ты жениться надумал?

– Ну, бабушка, – Дима опять предательски покраснел. – Да… Я хочу тебя с ней познакомить.

– И на что же вы собираетесь жить?

– О-о, этот вопрос бытия! Во-первых, я получаю стипендию, во-вторых, подрабатываю в массовке, меня уже приглашали на пробы, да и потом, нам много не надо.

– Стипендию. Угу… Ну, вот и пришли.

Веселова наклоняется, стряхивает с плиты мелкие листья. Находит рядом банку с водой и ставит в нее принесенные с собой гвоздики.

«Георгий Александрович Уланов. 1897 – 1953. Режиссер. Лауреат Сталинской Премии». На мраморном обелиске его портрет, и явно заметно сходство между этим портретом и Димой.

– А как будет отмечаться его юбилей? – спрашивает юноша.

– Не знаю, – отвечает Веселова. – Меня вот на телевидение пригласили, потом какая-нибудь ретроспектива будет. Сюда вот венки принесут от Союза кинематографистов, – с некоторым злорадством произносит Веселова.

– Бабушка, а почему он так рано умер?

– Почему-почему? Отчего люди умирают? Жену посадили в тюрьму. Он нервничал, хлопотал за нее. Друзья отвернулись. Время какое было. Вот сердце и не выдержало.

– Как это жену посадили? Воронину? Она нам об этом ничего не рассказывала.

– Она вам много чего не рассказывала. Как ты говоришь, твою девушку зовут?

– Лена.

– Хм, – улыбается Веселова. – Мою героиню в «Московских зорях» точно так же звали… А она аборт, случайно, не хочет делать?

– Что?! – Дима отшатывается от бабушки.

– Она аборт уже делала или нет?

– Бабушка, ты о чем? Ты же Лену совсем не знаешь! У нее очень хорошие родители, строгих правил.

– Так я не о родителях спрашиваю.

Дима замолчал, стал рыться в карманах в поисках то ли сигарет, то ли ключей, то ли мобильного телефона.

– Ну, так делала или нет?

– Еще нет, бабушка.

Людмила Ивановна бьет его по щеке.

– Тряпка! Я давно уже все поняла. С первой встречи! Твою мать, мнется, бормочет что-то! Девушка поверила в тебя! Она ждет твоего решения. «Еще не-ет!» – Веселова передразнивает Диму.

Она резко поворачивается, охает и тяжело опускается на землю.

– Бабушка, бабушка, что такое? – Дима бросается к ней, пытается поднять.

– Кажется, ногу подвернула, – уже спокойно говорит Веселова. – Но, вроде бы, не сломала. Не дай бог.

 

 

23. Квартира Маргариты Белостоцкой

 

Квартира наполнена суетой и ощущением праздника. В гостиной Дима о чем-то оживленно спорит с Гариком Червинским. На лестничной клетке общаются Раиса Федоровна и Лена. На кухне, за круглым столом сидят Веселова с Белостоцкой. Время от времени заходит кто-то из гостей.

– А ведь Дима твой похож, – качает головой Белостоцкая.

– Похож, – задумчиво подтверждает Веселова. – Аж страшно!

– И за девушками так же красиво ухаживает.

– Ты что, письма прочитала? – вдруг опомнившись, спрашивает Веселова.

Белостоцкая с грустью смотрит в окно и вздыхает.

– Клара Лучко рассказывала недавно, что они со Смирновой еще несколько лет назад договорились, что если одна умрет, то другая накрасит ей в гробу губы любимой помадой. И они обменялись помадами… А у меня любимой помады нет, мне будет все равно.

– А я в молодости любила тёмно-розовую, польскую, – задумчиво говорит Веселова.

– Ой, Люд! Не будем о грустном.

– А о чем нам еще говорить, Рит?

– А помнишь, как Гарик достал всем пропуск на спецпоказ «Золушки»? – засмеялась Рита. – А потом приставал к тебе со словами: «Я не волшебник, я только учусь», вынимая из портфеля апельсины? Фильм-то тогда еще никто не видел, и все на него оборачивались. А дружинники хотели даже за хулиганство арестовать – волшебник, мракобес. А ты, Людка, дура все-таки была, ни на кого не смотрела. И чего вы все в этом Уланове находили, Воронина, ты, и так далее? Помнишь, когда он с кинофестиваля приезжал, всем французские духи привозил, платки шелковые.

– Да, красивые были платки, – подхватывает Веселова. – А что с тем югославом стало, с которым Воронина встречалась?

– Да выслали его после ее ареста, и правильно сделали, тоже мне… Давай-ка выпьем.

Они наливают. Перед Веселовой стоит стакан с водкой.

– На, закуси, – Белостоцкая подвигает к Веселовой закуску.

Появляется радостный и оживленный Гарик.

– Девушки, чего грустим? Одного старого оператора спрашивают, когда ему лучше жилось: при Сталине, Брежневе или Горбачеве. «Конечно, при Сталине»! – отвечает он. «Почему»? – спрашивают его, – «Так при Сталине девушки были моложе»!

– Ой, сволочь! Иди отсюда, – хором говорят Белостоцкая с Веселовой.

Гарик возбужденно и радостно смеется и удаляется в гостиную, где продолжает ухаживать за раскрасневшейся, довольной Раисой Федоровной.

– Люся, я сейчас тебя о чем-то попрошу, а ты мне скажи «да», ладно?

– Ну, я же знаю, о чем ты попросишь, у меня пальцы не работают, артрит.

– Ну-у, Лю-юсь, – канючит Белостоцкая. – Да?

Веселова берет гитару, настраивает, перебирает пальцами струны, пробует.

– И чем вам этот Уланов? – как бы про себя говорит Белостоцкая, и продолжает громче. – Знаешь, у меня тоже это в жизни было. Вроде и ухаживали, и цветы дарили, целовали и замуж уговаривали, но если вдуматься, то в жизни-то у меня был только один поцелуй. Так себе поцелуй, случайный, а вот забыть его до сих пор не могу. Георгий Александрыч выпил тогда, пришло известие о Сталинской премии первой степени, все, как с ума сошли, и он тоже. Бежит по коридору, разрумяненный, волосы разлохмачены, то ли с улицы, то ли от директора, и тут я по коридору иду. Он меня хватает: Риточка, как же я вам благодарен, как я вас обожаю, чтобы я без вас делал. И вдруг целует. Я не ожидала. Чуть не потеряла равновесие, он подхватил меня, засмеялся… и побежал дальше. А я так и осталась стоять, как вкопанная, совсем забыла, куда шла, зачем шла, к кому шла. Как будто вот сейчас было.

Веселова откашливается и хрипло, поначалу неуверенно, начинает петь. Белостоцкая наливает себе еще рюмочку, быстро ее опрокидывает и старательно подпевает. На кухню подтягиваются другие гости, в дверях стоит Дима с Леной. Все слушают.

 

 

24. Экскурсионная поездка по Москве. Три женщины: Веселова, Раиса Федоровна и администратор телепрограммы едут в машине

 

– Здание театра на Таганке, у него уникальная сцена, задняя стена которой открывается и оттуда можно видеть всю Москву, – бубнит администраторша. – Там рядом сейчас работает музей Высоцкого. А вы на могиле его были уже?

– Где? – переспрашивает Веселова.

– На Ваганьковском! Там Олег Даль похоронен, наша фигуристка Пахомова. Если хотите, я вас сфотографирую, а потом фото пришлю.

Веселова равнодушно смотрит по сторонам. Зато Раиса Федоровна все время задает уточняющие вопросы:

– А за чей счет финансирование театра происходит? А Дом Музыки – это частный объект или государственный? Сколько в Москве кинотеатров? А я слышала, что режиссер Васильев эмигрировал во Францию и театр свой бросил, и актеров, это правда?

– Вы не против, чтобы заехать к Ворониной, мне надо кассеты у нее забрать, – спрашивает администраторша.

– Кастеты? – удивилась Веселова.

– Да нет, видеокассеты с хроникой для телепрограммы, из личного архива. Она должна оставить домработнице. Её самой сейчас нет в городе.

Машина подъезжает к подъезду высотного здания. Выходят администраторша и Раиса Федоровна.

– Я здесь подожду, – говорит Веселова.

– Ну, Людмила Ивановна, ну давайте сходим, вы же в таком доме никогда не были, – упрашивает Раиса Федоровна. – Здесь же все звезды живут, это же, в конце концов, архитектурный памятник.

– Нет, нет, не пойду.

– Людмила Ивановна, давайте я вас сфотографирую на фоне здания.

– Да, да, – говорит Раиса Федоровна. – Мы должны вас сфотографировать.

Уже более по-деловому вторит администраторше Раиса Федоровна, потому что нашла убедительный повод вытащить Веселову из машины – одной ей идти в квартиру Ворониной было все же неловко.

– Ну, что ж, – вздыхает Веселова.

Раиса Федоровна берет ее под ручку. Администраторша нацеливает аппарат.

– Давайте еще и там, – администраторша кивает головой в сторону подъезда.

Большая лестничная клетка, паркетный пол. Высокие двери с бронзовыми ручками. Администраторша энергично давит на звонок. Раздаются шаги. Дверь открывается, на пороге стоит помощница Ворониной, невыразительная женщина средних лет, в деловом костюме.

– Вам кого?

– Нина Федоровна, мы с телевидения, я вам с утра звонила, Татьяна Васильевна должна была оставить для нас пакет.

– Да, да, да. Проходите.

Домработница удаляется в глубину квартиры. Женщины неуверенно топчутся в большой прихожей.

– Вам только кассеты или фотографии тоже нужны? – доносится издалека вопрос помощницы.

– Нам все нужно! – кричит администраторша.

Раиса Федоровна зачарованно рассматривает афиши, картины, старинные портреты, шкуру медведя, при этом переступая с ноги на ногу и напряженно сжимая колени.

– Раечка, туалет прямо и направо, – говорит Веселова, показывая пальцем направление. На Веселовой тот самый шелковый платок HERMES, который она так бережно упаковывала перед отъездом в Москву.

Раиса Федоровна удивленно оборачивается на нее и спешит в указанную сторону.

Тем временем Веселова, медленно и как-то отстраненно идет по коридору, заглядывая в приоткрытую дверь, как бы заново узнавая тот самый интерьер.

Неожиданно слышно поворот ключа входной двери.

– Лёва, спасибо, встретимся завтра, – голос Ворониной резко контрастирует с мерными и тихими звуками большой сталинской квартиры. – Кто здесь? – Воронина испугано оборачивается на Раису Федоровну.

– Это мы, – также испугано отвечает Раиса Федоровна. – Мы с телевидения. Приехали за кастетами, – от волнения она начинает путаться.

Издалека быстрыми шагами приближаются помощница с администраторшей телепрограммы.

– Татьяна Владимировна, это с тэвэ приехали за кассетами, – заискивающе объясняет помощница.

– Вы же обещали нам все оставить, – быстро и нагловато вторит администраторша.

– Я все прекрасно помню! – Воронина поворачивается и видит Веселову.

Они молча стоят напротив друг друга.

– Какие неожиданные гости! И Людмила Ивановна здесь, – с некоторым злорадством, в растяжку произносит Воронина.

– А тут все так же, ничего не изменилось за эти годы, – спокойно констатирует Веселова. – И музыкальная шкатулка все на том же месте. И туалетный столик с дамскими секретами. У вас, Татьяна Владимировна, уже тогда была коллекция шиньонов. Мне, даже некоторые повезло примерить. Помните, у вас был такой, с перламутровой искрой. Георгий Александрович вам из Гонконга его привез, – Веселова медленно и злорадно произносит эти фразы, спокойно рассматривая Воронину.

– О чем это вы, Людочка? Это вам кто, костюмерша насплетничала?

– Почему же костюмерша? – будто бы обиженно произносит Веселова. – Георгий Александрович огорчался, что вы холодны с ним, все время свое тратите на эти самые шиньоны, пеньюары, да на югославов.

– Вон! Вон из моего дома! – лицо Ворониной перекашивается, губы дрожат.

– Татьяна Владимировна, – улыбается Веселова. – Я и не думала вас обидеть, вы же знаете, я вас так уважаю, такая радостная встреча… Милочка! – подзывает Веселова администраторшу. – Снимите-ка нас на память.

– Да-да! – администраторша суетливо роется в сумке, выдергивает фотоаппарат.

Воронина, до сих пор стоявшая спиной, медленно оборачивается на фотокамеру – она снова великая и невозмутимая актриса, какой ее привыкли видеть зрители. И только рука, которой она поправляет блузку, немного дергается.

Словно проснувшись от спячки, помощница Ворониной начинает суетиться в прихожей. Сует администраторше бумажный пакет, выпроваживая тем самым непрошенных гостей. Все толпятся на выходе.

– Людочка! – окликает Веселову Воронина.

Веселова медленно оборачивается.

– А платок-то на вас мой, – произносит Воронина.

 

 

25. Министерство

 

Приемная Ворониной. Сквозь приоткрытую дверь виден ее кабинет, в глубине которого сидит наша героиня. Секретарша берет трубку: «Нет. Татьяны Владимировны сегодня не будет. Она в Кабардино-Балкарии, на фестивале… Да-да, обязательно передам».

Она кладет трубку и обращается сквозь приоткрытую дверь: «Татьяна Владимировна, опять звонили из Музея кино, я сказала, что вас нет».

– Правильно, – кивает Татьяна Владимировна. – Я занята.

– Да, еще, Татьяна Владимировна! Вы не забыли, что я у вас на майские отпрашивалась? Муж купил путевку в Египет.

– Там же жарко.

– Нет, говорят, как раз.

Звонок. На этот раз «вертушка».

– Приемная Ворониной, да-да. Сейчас соединю, – секретарша нажимает кнопку внутренней связи.

На столе Ворониной мигает лампочка на телефонном аппарате. Она нажимает на нее и слышит голос секретарши: «Татьяна Владимировна, Беклемишев из администрации».

– Леночка, я же говорила, что меня нет… для всех нет, – Воронина делает ударение на слове «всех». – Теперь придется разговаривать… Рада вас слышать, Ростислав Игоревич… Это вы в связи с юбилеем? Угу-угу… Списки?

В телефонной трубке слышен мягкий бархатный голос собеседника Ворониной: «Списки уже у меня, поздравляю вас с орденом».

– Мерси, Ростислав Игоревич, как это любезно с вашей стороны, не забыть о старухе. Ух и напьюсь я сегодня коньяку, как в лучшие годы!

Голос в трубке: «Вам, наверное, будет это интересно – среди других награжденных есть и ваша партнерша по фильму».

– Это кто, Веселова? – спрашивает Воронина, одной рукой держа трубку, а другой перебирая на столе рабочие бумаги. – Да, это важно, внимание правительства к деятелям культуры. Но вам не кажется, когда мы присваиваем высокие награды и звания всем подряд, то их авторитет понемногу начинает обесцениваться, впрочем, это такая тонкая материя – награды, звания.

Голос в трубке: «Вы имеете в виду Веселову»?

– Нет, что вы, я просто размышляю вслух, – отвечает Воронина.

Голос в трубке: «Еще раз поздравляю, Татьяна Владимировна. Думаю, мы учтем ваши рекомендации».

– Спасибо, Ростислав Игоревич. Такое чувство, что мы знакомы целую вечность, так приятно с вами работать. Не забудьте, я жду вас на своем юбилее.

 

 

26. Салон машины Ворониной

 

Воронина в машине разговаривает по телефону, справа на сиденье лежат свежие газеты и журналы. Голос в трубке: «Татьяна Владимировна, съемка завтра, в десять утра, анонсы уже идут».

– Ну-у, милочка, скорее всего я не смогу.

Голос в трубке: «Как? Ведь эта программа сделана специально под вас!»

– У вас анонсы, а у меня финансы – заседание бюджетного комитета. Да и потом, у вас же там Веселова будет, мне, кажется, вполне достаточно, вполне замечательная актриса, у нее правда все в прошлом, но все равно.

Голос в трубке: «Татьяна Владимировна, может быть, что-то случилось, ведь программа согласовывалась с вами и с министерством, и на самом высшем уровне».

– Девочки мои дорогие, ну, вы же такие задорные, активные, съездили в какой-то Мухосранск, откопали Веселову, я просто завидую вашему энтузиазму.

Голос в трубке (изменившийся, после некоторой паузы): «Татьяна Владимировна, мне вот подсказывают, что звонили от Веселовой, она заболела и участвовать в нашей программе не сможет, так что одна надежда на вас».

– Ах, какая жалость! Что же с Людочкой? Я надеюсь, не инфаркт, было бы так жалко! Передайте вашему руководству, что я никогда и никого не подводила. Так и скажите: никогда и никого… А заседание бюджетного комитета придется перенести.

Воронина кладет трубку и удовлетворенно смотрит перед собой.

 

 

27. Похороны

 

Фойе Дома кино. Траур. Зеркала и афиши задрапированы черной тканью. Стоят отдельные группки людей в темных костюмах. По ковровой дорожке поднимаются вверх пожилые люди. Женщины в черных кружевных косынках. Едва слышна траурная музыка.

В большом зале, на сцене стоит гроб. Рядом с ним цветы. У изголовья черно-белая фотография. Фотография издалека видна плохо, лицо разобрать трудно. Большой темный зал почти пуст, лишь на первых рядах немногочисленные люди, которые шепотом переговариваются между собой:

– Я с ней буквально на днях разговаривала, – шепчет женщина соседке.

– Она готовилась к юбилею, только об этом и говорила.

– А родственники-то есть?

– Не знаю. Сын что ли…

– И ведь не жаловалась никогда.

В зал входят люди, медленно приближаются к гробу и кладут цветы.

Среди тех, кто сидит на первых рядах, и Веселова. Она тоже в черной косынке на голове. Лицо ее усталое и осунувшееся. К ней подходит энергичная женщина и, наклонившись, шепчет: «Если вы поедете на кладбище, то автобус стоит за углом».

– На какое кладбище? – тихо спрашивает Веселова.

– На Кунцевское, к родителям. А поминки будут у нас в кафе, в пять часов.

Веселова кивает. Энергичная женщина подходит к следующим людям.

Фотография у изголовья гроба – это портрет веселой молодой женщины, в которой мы узнаем Риту Белостоцкую. Кто–то сзади требовательно тянет Веселову за рукав. Она оборачивается. Перед ней почерневшее и опухшее лицо Вадика, сына Риты Белостоцкой.

– А деньги–то вы когда собираетесь вернуть, ведь, я помню, покойница вам одалживала… рублей пятьсот, не меньше. Вы думаете, я уже совсем такой, ничего не помню, значит, можно и долг не возвращать.

– Не доводи до греха, мразь! – в глаза ему шепчет Людмила Ивановна.

 

 

28. Поминки

 

Дешевое кафе. Посредине п-образно стоят столы. На них – кутья, мед, водка, салаты.

Официанты разносят блины.

– А вы где работаете? – спрашивает мужчина у своего соседа.

– Мы, с Маргаритой Ивановной, соседи по дачному участку.

На противоположном конце стола отдельной группой сидят пожилые женщины, в которых узнаются старые актрисы. Шевеля губами, они рассматривают закуску и кивают официантам, которые предлагают налить им водочки.

– Хорошие похороны, – говорит одна из них.

– Угу, – отвечает вторая. – Даже икра есть. Неужели гильдия киноактеров постаралась?

– Ну, какая гильдия, от них даже венка на могилу не допросишься! Говорят, кто–то из друзей.

– Да уж, мне вот большой зал, наверняка не дадут. А она всего-то ассистент режиссера.

Перед портретом Белостоцкой стоит рюмка, накрытая кусочком хлеба. Веселова сидит рядом с Раисой Федоровной и Гариком Червинским. Неожиданно легкий шепот, как ветерок проносится по залу. Все, кто явно, кто искоса, поворачивают голову в сторону двери. В кафе входит Татьяна Владимировна Воронина.

«Да-да, «Московские зори», они дружили», – слышен женский шепот.

Администратор, энергичная женщина, суетливо расчищая путь, проводит Воронину к почетному месту в торце стола, подает стул.

Веселова равнодушно и отстраненно через весь зал смотрит на Воронину. Пока официанты обслуживают Воронину, присутствующие продолжают злословить.

– Когда ее в пятьдесят первом арестовали, уже после Сталинской премии, муж от нее отказался, вынуждено, понятное дело. В пятьдесят третьем, уже после реабилитации, ей с огромным трудом удалось вернуть себе квартиру… Говорят, у нее была «рука» в Кремле.

– А я слышала, что на нее настучали, про ее романы с этими югославами, шпионаж.

– Да, кто-то из своих постарался. Хотя она и не очень скрывала.

Воронина встает. Администраторша энергично стучит ножом по рюмке.

– Это умирает поколение людей, на которых выехала огромная страна. Эти люди пережили великую войну, восстановление, и в благодарность за все они были ограблены, а сегодня – забыты и брошены на произвол судьбы. А в телевизоре показывают сериал про «войнушку», где сытые московские мальчики воюют против «фрицев». Это что – вся благодарность, вся память? Но что сетовать нам, старым актерам? У нас хотя бы всесоюзная слава и любовь миллионов была, есть наши старые фильмы. А у них только пьяные обещания Ельцина да интернет.

Люди молчат. Многие плачут.

 

29. Холл гостиницы «Украина»

 

Раиса Федоровна по мобильнику:

– Завтра выезжаем. Нет-нет. Её не наградили. Точнее – дали грамоту Совета Министров. Ну, конечно, очень приятно. Она рада. На телевидении тоже все переиграли, решили вместо всего сделать авторский вечер Ворониной. Но Людмила Ивановна не в обиде. В конце концов, и внука повидала и со старыми друзьями повеселилась, – Раиса Федоровна кашлянула и поправилась, – встретилась, пообщалась, и по магазинам походила.

 

30. Магазин бытовой техники

 

Огромный плюшевый клоун распахивает свои объятия и кричит:

ЭЛЬДОРАДО – ВСЕГДА ВАМ РАДО!

Раиса Федоровна вертит в руках видеокамеру, просит продавца, чтобы он объяснил, как ей пользоваться.

Веселова рассматривает витрины. Она впервые в таком большом магазине.

На экранах телевизоров, выстроенных в огромную стену, беззвучно появилось лицо Ворониной, которая отвечала на какие-то вопросы молодого, пронырливого ведущего. Потом пошли титры старого черно-белого фильма «Московские зори». Увлеченная разъяснениями консультанта, Раиса Федоровна даже не обратила внимания на то, что показывается на стене телевизионных экранов. Веселова, когда на экране пошли титры фильма с указанием исполнителей главных ролей, равнодушно отвернулась от них и стала думать какой бы подарок привезти из Москвы своей соседке Прасковье Васильевне, сосредоточенно рассматривая мелкие электроприборы, пытаясь понять их предназначение.

– Людмила Ивановна! Помашите ручкой, – Раиса Федоровна направляет на Веселову камеру.

 

 

31. В театральном училище

 

У окна в коридоре стоят Дима и Лена. У неё уже заметно округлился животик. Лена открывает рюкзачок, копается в нем и вынимает красивую старинную пудреницу и смотрится в нее.

– Это у тебя откуда? – удивляется Дима.

– А что, нравится?

– Я спрашиваю, откуда?

– А что ты нервничаешь-то? Это Маргарита Ивановна подарила, когда мы были у нее. Сказала, что это зеркальце приносит счастье, – Лена поймала солнечный зайчик и направила его в лицо Димы.

Он зажмурился, она засмеялась, неловко повернулся и у нее упал рюкзак.

– Не наклоняйся, блин, я подам.

– Спасибо, – улыбается Лена.

– Я решил сходить сегодня пересдать зачет.

– К старухе?

– Ну да, к Вороне… Она же тетка мстительная, еще выгонит из училища. Бабушка мне этого не простит.

 

 

32. Квартира Ворониной

 

Воронина сидит на кухне, в своей большой сталинской квартире. Эта кухня похожа больше не столовую по своим объемам и предназначению. Красного дерева мебель. Татьяна Владимировна сидит за столом, покрытым шелковой китайской скатертью, с ярким восточным орнаментом. На столе вскрытый пакет. Рядом уже знакомая нам пачка писем. Воронина читает письмо, написанное аккуратным разборчивым почерком.

Голос Риты Белостоцкой: «Уважаемая Татьяна Владимировна! Посылаю Вам письма, которые адресованы только Вам. Я уже несколько дней корю себя за любопытство, самая дурная черта моего характера. Актриса Людмила Веселова оставила мне эти письма на сохранение, но я не выдержала и прочитала. Как я за Вас счастлива. Оказывается, Ваш ребенок не умер тогда, и все эти годы его воспитывала актриса Веселова. Звали его Федор. К сожалению, он погиб при выводе советских войск из Афганистана. Зато жив его сын, Ваш внук, которого зовут Дмитрий. Я выпросила у Веселовой фотографию Федора и Дмитрия и прикладываю их к своему письму. Надеюсь, с Вами еще встретиться в ближайшее время и поговорить на эту тему, которая меня живо волнует, всегда преданная Вам, Рита Белостоцкая».

Воронина настороженно и даже немного брезгливо берет старую фотографию, где изображен незнакомый ей мужчина с маленьким мальчиком на руках, откладывает ее на край стола. Потом берет связку писем и задумчиво взвешивает ее в руке. Тяжело встает со стула, подходит к приоткрытому окну, в котором видна излучина Москвы–реки и вдалеке узнаваем силуэт кремля. Неожиданно сильным и решительным жестом она рвет письма и бросает их за окно. С шумом взлетает стая голубей.

Раздается звонок в дверь. Воронина, стоит, задумавшись, и не слышит.

Снова звонок. Она вздрагивает, прислушивается и, шаркая тапками, идет по коридору в прихожую.

– Кто?

– Татьяна Владимировна, это из училища. Дмитрий.

Она открывает дверь. В квартиру неловко входит Дмитрий Веселов.

– Извините, Татьяна Владимировна, вы сказали, что я сам должен найти вас, чтобы сдать зачет. Я, правда, без предупреждения… уже несколько раз заходил…

– Ну, что ж, – как-то отстраненно говорит Воронина. – Проходите в гостиную, – она указывает в сторону одной из дверей.

Дмитрий пытается снять обувь.

– У меня не снимают обувь. Оставьте свои деревенские привычки.

И уже издалека, из коридора, когда Дмитрий находится в комнате, Воронина глухо, и как будто бы с некоторым равнодушием, спрашивает: «Дмитрий Федорович? Я не ошибаюсь?»

– Да, все правильно, – удивленно отвечает Дмитрий.

 

 

33. Провинциальный город. Двор дома Веселовой

 

Мы видим, как удаляется иномарка, в которой Раиса Федоровна что–то оживленно рассказывает водителю.

Веселова медленно, переваливаясь с ноги на ноги, идет к подъезду. Визжа от счастья, виляя хвостами так, что их заносит, вокруг нее прыгают собаки. Одна из них обнимает передними лапами ее ногу и прижимается мордой, скуля, словно плача.

– А где же Тузик, не вижу его что-то, – она тревожно оглядывается по сторонам.

– Иван-на, Иван-на! – распахнув руки, ковыляет к ней навстречу Прасковья Васильевна. – Счастье-то какое. Как ты там, в Москве без меня-то? Справилась? Я смотрела телевизер – ты там лучше всех, ну лучше всех, красавица такая, слов нет! А у нас канализацию исправили, пришли из дэза, сказали, что мэр распорядился. Дом вот покрасили, общикатурили.

Перед домом разбиты клумбы с цветами. А старый, обшарпанный дом Веселовой стал выглядеть нарядно и радостно.

– Ты уж извини, – Прасковья Васильевна хитро потупила глаза. – Я тут в твою комнату ремонтников пустила, думала, а вдруг с телевизера приедут. Они там обои свежие поклеили. И раковину в ванной исправили, так что больше не упадешь.

– Поживем-увидим, – радостно говорит Веселова. – А я тебе, Прасковья, подарок привезла из Москвы. Слуховой аппарат.

– Чё–чё?!

Веселова улыбается и качает головой.

– Ну, что, я может, тогда за бутылкой сбегаю? – подмигивает Прасковья Васильевна.

 

 

Эпилог

 

Маленький провинциальный город, падает снег. Тротуары в сугробах. Родители везут на санках тепло укутанных детей. Мороз. Изо рта прохожих валит пар. Из переулка выезжает мотоцикл с коляской. Мотоциклист тепло укутан, в очках. Из–под брезента в коляске, высовывается морда собаки. Возле отдельно стоящей «стекляшки» – продовольственного магазина оживление – то и дело хлопает дверь, выходят озабоченные покупатели, в руках объемные пакеты с продуктами, фабричные сетки–упаковки с апельсинами, шампанское.

На витрине ярко горит и переливается огнями дюралайтовая китайская ёлка.

Квартира Веселовой, на столе в вазе стоят еловые ветки, на них висит несколько старых новогодних игрушек, и вырезанные из салфетки снежинки.

Накрыт стол. Прасковья Васильевна перекладывает салат «оливье» из металлической кастрюли в хрустальную салатницу. На ней розовая пушистая кофта. Неосторожным движением она задевает нож, и тот падает на пол. Веселова неодобрительно качает головой.

– А что, Иван-на, две снегурки в наличии, а дедушки что-то не видать?

– Постыдилась бы, – усмехается Веселова. – Жила-жила, и вот дедушка ей понадобился.

– А что, я еще в самом соку, сама говорила: хороший коньяк – с возрастом только крепче! – Прасковья Васильевна кокетливо поправляет прическу.

– Иван-на, Иван-на, – слышится в коридоре, – свежего огурчика у тебя, случаем, не осталось? Мне на «оливье» не хватает!

– Да, нет уже! – отвечает Прасковья Васильевна. – А ты вместо него яблоко положи, – потом ворчливо буркает себе под нос. – Очухалась, тоже мне.

– Что, положить? – переспрашивают в коридоре.

– Яблоко! Глухая, что ли?! – смеется Прасковья Васильевна.

Стук в дверь.

– Открой, не слышишь что ли? – говорит Веселова, машинально прихорашиваясь.

– Сама открой! – буркает Прасковья и тоже прихорашивается.

– Ты чего это? – удивляется Веселова.

– Ничего, а ты чего?

– Ох, это же Дима! – вдруг поняла Веселова.

Обе спешат к двери. Веселова от волнения путается в замках, потом все-таки открывает дверь – там пушистая высокая ёлка.

– Очень ребята я к вам торопился, чуть по дороге в овраг не свалился, но, кажется… хе–хе–хе, вовремя явился! – раздается осипший с мороза голос.

Вместе с ёлкой в прихожую вваливается Гарик Червинский.

– Можно?

Потрясенная Людмила Ивановна беззвучно качает головой.

– Можно–можно! – кричит Прасковья Васильевна. – Даже нужно!

– Наливай, Прасковья! – смущается Веселова.

– Сама наливай, подруга! А я пошла к соседям, у меня сериал. Нужна буду – в стенку постучите.

 

 

Справка

Фильм «Московские зори» был снят режиссером Георгием Александровичем Улановым в 1947 году. За эту ленту коллектив фильма, включая исполнителей главных ролей и режиссера, был удостоен Сталинской премии.

Уланов Г.А. – родился в 1897-м, умер в 1953-м году незадолго до освобождения своей жены, Ворониной Т.В.

Актриса Воронина Т.В., родилась в 1922-м, в 1951 году ее арестовали по обвинению в шпионаже, три года она провела в заключении, освобождена в конце 1953-го. В тюрьме, в 1951-м, у нее родился сын Федор, который был отдан в детский дом, а оттуда передан на воспитание знакомой ее мужа, актрисе Веселовой Л.И.. Ворониной сообщили, что сын ее умер. Позднее ее сын погиб при выводе советских войск из Афганистана в 1989 году.

Дима, внук Ворониной и Уланова, родился в 1987-м. Он был поздним и долгожданным ребенком в этой дружной семье. Мать Димы, военный фельдшер, погибла вместе с отцом в Афганистане. Она воспитывалась в детском доме, и родственников у нее не было.

Сама Людмила Ивановна Веселова родилась в 1927 году. Двадцатилетней девушкой она приехала в Москву и снялась в одной из главных ролей фильма «Московские зори».