Дневник Алины. Из историко-полицейской саги «Шпион Его Величества»

         Посвящается Норе Штукмейстер


Бумаги из архива
военного советника
Якова Ивановича де Санглена

(публикация и подготовка рукописи
к печати проф. Андрея Рассветова)


От публикатора:

В основу настоящей публикации легло несколько дневниковых тетрадок графини Алины Коссаковской из рукописного собрания бывшего директора Высшей воинской полиции Якова Ивановича де Санглена.

Хронологически предлагаемые тексты охватывают время с декабря 1812 по июль 1815 года и открывают захватывающе интересную закулисную историю Венского конгресса.

Андрей Рассветов, проф.,
Москва, 10.08.2012



Заметка, никак не озаглавленная

Графиня Алина Коссаковская (родилась в 1792 году; дата же смерти мне не ведома) — непримиримый враг Российской империи, доверенное лицо самого Бонапарта, и в этом качестве своём она в 1812 году причинила нам немало зла.

Высшая воинская полиция, которую я возглавлял тогда, вела с нею неустанную борьбу.

Дневник Алины Коссаковской — сплошное враньё. Верить ему не стоит.

Сие сочинение носит пасквильный характер, и я отказываюсь рекомендовать его к печатанию.

         Яков де Санглен, военный советник,
         экс-директор Высшей воинской полиции

         Москва, мая 18-го дня 1857 года




Часть первая


Графиня Алина Коссаковская
Тайные записи, которые я вела в Риге

1812 год, ноябрь — декабрь. Рига

Ноября 22-го дня. Одиннадцатый час утра

Я каким-то чудом проскочила в Вильну, миновав все русские посты, и провезла благополучно всё содержимое портфельчика Санглена. Остановилась я у своего единокровного дядюшки, коренного виленского жителя. Он быстренько организовал мне встречу со старинным моим знакомцем и даже недавним патроном бароном Луи де Биньоном.

Когда Бонапарт превратил захваченную французами Литву в Великое княжество Литовское, то барона Биньона он назначил комиссаром управления края. Дядюшка же мой, граф Коссаковский, стал секретарём управления. Он чуть ли не каждодневно по делам службы встречался с бароном и частенько приглашал его к себе отужинать. Так что ничего странного не было в том, что ноября 19-го дня барон Биньон провёл вечер у своего сослуживца и подчинённого.

Прежде чем сесть за стол, барон уединился со мною в кабинете. Прежде всего он сообщил мне, что в Вильну вот-вот войдут русские, что скоро тут появятся и государь, и Аракчеев, и Санглен, что крайне опасно для моей жизни. Потом Биньон добавил, что решением маршала Даву я должна буду отправиться в более безопасное место — в Ригу («Она, конечно, занята русскими, но там зато вас никто не знает»), и молча вручил мне записку с инструкциями, подписанную маршалом Даву, а завизированную самим Бонапартом.

Буквально на следующее утро я распрощалась с дядюшкой своим, села в неказистую, но крепкую дорожную кибитку и отбыла из Вильны. И вот я в Риге.

Да, бесценное содержимое Сангленова портфельчика я вручила при расставании барону де Биньону. Он, кстати, тут же просмотрел при мне бумаги и только прошептал: «Невероятно!» — а затем в неудержимом порыве облобызал меня с нескрываемым восторгом. И прошептал: «Вы — истинное чудо, графиня!»


    Приписка:

    Конечно, невероятно, ибо этого никогда не было.

    Ну мог ли я забыть о своём портфеле, в коем была вся моя канцелярия? Ну мыслимо ли это?

             Я. И. де С.


Ноября 23-го дня. Пятый час пополудни

В Риге я поселилась в поместительном особнячке баронессы Роткирх, старинной приятельницы моего дядюшки.

Баронесса оказалась чрезвычайно милою, хотя и необыкновенно болтливою старушкою (выяснилось, что она до сих пор без памяти влюблена в моего дядюшку) — впрочем, вполне светскою,— и страстною любительницею карт.

И что было совершенно великолепно, так это то, что раз в неделю к ней приезжал на бостон сам военный губернатор Риги и диктатор всей Балтии грозный маркиз Паулуччи, а он-то ведь и был главной целию моего визита в Ригу.

Ноября 23-го дня. Одиннадцатый час ночи

Филипп Осипович Паулуччи губернаторствует тут всего с месяц. Произошла такая история, громкая и даже скандальная.

Рижский губернатор Иван Николаевич Эссен прекраснейшим образом был осведомлён, что Бонапарт приказал маршалу Макдональду, герцогу Таррентскому, взять Ригу. Правда, маршал, растеряв свою былую храбрость, что-то не торопился, но на столе у губернатора лежала соответствующая копия с приказа императора Франции. Так что опасаться штурма имело смысл.

И вот адъютант донёс Эссену, что в Митавском предместье замечено было огромнейшее облако пыли — как видно, этот скачет авангард Макдональда. А это, между прочим, было стадо коров, и не более того. Ей-богу!

Губернатор Эссен, доверившись с испугу своему адъютанту, послал отряд казаков, дабы они разломали до основания Митавское предместье, но этого показалось ему недостаточно, и он послал елисаветградских егерей и павлоградских гусар с целию сжечь Петербургское и Московское предместья города. И сожгли, болваны. Десятки тысяч людей оказались без крова. Точнее, главным болваном оказался губернатор Эссен.

Известие дошло до государя Александра Павловича, и Его Величество тут же сместил Эссена, а на его место назначил бравого маркиза Паулуччи.

Филипп Осипович прославился своими действиями на Кавказе: бил турок и персов, а ещё жестоко разгромил грузинское восстание. Был главнокомандующим Грузиею. Затем маркиза определили начальником штаба Первой Западной армии, при Барклае. Но пылкий, говорливо-хвастливый итальянец не сошёлся с суровым шотландцем де Толли. Кажется, маркиз проходил в начальниках штаба недели две, не более.

Тут как раз и выгнали Эссена после скандала с поджогом предместий. И Паулуччи определили на должность рижского военного губернатора в надежде, что хоть Ригу он не отдаст.

Завтра он должен явиться на бостон к баронессе Роткирх. Вот и поглядим на него.

Ноября 24-го дня. Десять часов утра

В восемь часов утра у меня был гость. Правда, о его приходе я была предварительно предупреждена хозяйкою моею, баронессою Роткирх. Гостем сим явился полковник Перфильев, старший адъютант маркиза Паулуччи. А по совместительству он ещё, между прочим, трудится на маршала Даву («железного маршала», как его не без основания называют), нынешнего моего патрона.

Полковник Перфильев в ответ на мои откровенные расспросы прижал палец к губам, как видно, опасаясь, что баронесса Роткирх подслушивает нас. Затем он молча, не отнимая пальца от губ, вручил записку. Она была совсем короткой, и я мигом пробежала её: «Графиня, соблаговолите соблазнить маркиза».

Перфильев, убедившись, что я всё прочла, набросал на обороте несколько слов и во второй раз протянул мне листок. Вот что там было написано: «Имейте в виду, графиня: маркиз носит ключик от своего секретного портфеля на шее вместо нательного креста». Я прочла, и полковник опять забрал листок.

Затем я вышла проводить его, и уже на пороге дома, вне близкой досягаемости баронессы, адъютант губернатора прошептал мне буквально несколько фраз. Общий смысл их сводился к тому, что маркиз хранит у себя приватные и даже любовные письма государя Александра Павловича к нескольким известным в Европе дамам (например, к мадам де Сталь); Бонапарт очень желал бы добыть эти бумаги и отпечатать их в типографии рижского губернатора.

Что ж, линия интриги более или менее определилась как будто. Надобно «потопить» бравого маркиза.

Да, война есть война. Очернить грядущего победителя — это очень даже симпатично. Для Бонапарта. Он ведь корсиканец всё-таки. А для этих дьяволов без мести жизни нет. С нами, поляками, гораздо легче, я думаю.

Ноября 24-го дня. Почти полночь

Бостончик состоялся. Всё было премило. И главное, что весьма полезно.

Маркиз Паулуччи явился, между прочим, вместе с супругою своею Клавдией Фоминичной (она дочь шотландца Фомы Кобле, коменданта Одессы). Красавица совершенно необычайная (не зря говорили мне, что в Одессе она поистине блистала), но маркиз мало обращал на неё внимания, всё более на меня поглядывал. Впрочем, красавицу Клавдию Фоминичну, кажется, это не очень трогало.

Два слова о самом маркизе. Сей пылкий итальянец, без сомнения, храбр, решителен и даже безрассуден, но при этом он без меры говорлив и невероятно, немыслимо хвастлив, а уж угодлив к дамам до болезни (сужу по его отношению ко мне). В общем, дело может очень даже выгореть. Шанс как будто есть. Надобно только выяснить, насколько пылок маркиз.

Ноября 25-го дня. Почти полдень

А маркиз Паулуччи и в самом деле оказался натурою в высшей степени страстною.

Сегодня, в девятом часу утра, он прибежал вдруг ко мне, то бишь в дом к баронессе Роткирх, но исключительно для того, чтобы переговорить наедине со мною.

Глаза выпученные. Весь дрожит — от любовного пыла, ясное дело. Лез целоваться. С большим трудом я остановила военного губернатора, будучи уверена, что баронесса подглядывает в дверную щёлочку.

Маркиз настаивал с пеною у рта на приватном свидании и рычал, что не потерпит отказа.

Я поартачилась немного для виду и прошептала, что согласна.

Потом в гостиную зашла баронесса Роткирх, и мы вместе совершенно мирно пили чай. Правда, маркиз при этом походил на Везувий, как только его взгляд сталкивался с моим. Очень даже занятно. И, конечно, приятно.

В общем, всё покамест развивается самым наилучшим образом. Надеюсь, и далее дела пойдут не хуже.

Так и будет. Я всем сердцем ощущаю, что маркиз уже мой.

Ноября 25-го дня. Полночь

Стрелковый парк (иначе — Птичий луг). Тут в третьем часу дня встретилась я, как и было условлено, с полковником Перфильевым. Наговорились мы, не находясь уже под присмотром баронессы Роткирх, как следует.

Прежде всего полковник объяснил мне, что как только добуду я секретный портфель маркиза Паулуччи, то тут же тайком доставляю его в адъютантскую или туда, где на тот момент будет находиться Перфильев, а он уже сам организует издание в типографии рижского военного губернатора интимной переписки императора Александра Павловича (ему обещали это сделать за одну ночь).

После этого полковник спешно и тайно с одной частью тиража отправляется в Санкт-Петербург (документы его выправлены на имя графа Панина), а я с остальной частью тиража отправляюсь в Париж (паспорт выправлен, дорожная карета готова).

Опасно, рискованно, но как будто вполне достижимо. А покамест надобно оказаться в одной постели с рижским военным губернатором, дабы добыть заветный ключик.

Именно такой план действий был выработан в Стрелковом парке Риги.

Да, после добытия ключика я к баронессе Роткирх уже не возвращаюсь — слишком опасно. Полковник спрячет меня на заранее приготовленной квартирке; там же будут храниться экземпляры книжицы с письмами Александра Павловича.

Ноября 26-го дня. Седьмой час вечера

В восьмом часу утра в наглухо зашторенной карете заехал за мною маркиз Паулуччи и увёз в один из своих приватных особнячков (у него их в Риге несколько).

Всё прошло чудесно. Каждый этаж особнячка был обклеен волшебными возбуждающими картинками: первый этаж — в японском и китайском вкусе, а второй этаж — во вкусе французской галантной эротики предреволюционных времён. Всюду стояли вазы с цветами, источающими особенно пьянящие ароматы. На каждом этаже был бассейн, дно которого было выложено эротическими мозаиками.

Маркиз оказался великолепным любовником, пылким и неутомимым. На поле любовной брани трудился он совершенно самоотверженно, неустанно.

Когда потом лежал он в полнейшем изнеможении, я принесла ему бокал с водою, предварительно бросив туда щепотку отличного, многократно проверенного сонного порошка, и возлегла рядышком, обвив шею маркиза руками.

Как только маркиз уснул, я нежно сняла с его шеи цепочку с ключиком, осторожно встала и пошла в кабинет, где покоился его портфель.

С лёгкостью отомкнув портфель, я аккуратно перебрала все бумаги и, наконец, отыскала среди них необычайно изящный конвертик, перетянутый тончайшей золотистой нитью. На конвертике была карандашом выведена большая буква «А». Понятно было, что это и есть желанная добыча. Не вскрывая конвертика, я отнесла его и спрятала в свой ридикюль. Потом замкнула портфельчик и пошла назад, в опочивальню. Маркиз ещё спал. Я легла, обвила его шею руками и аккуратно повесила на место цепочку с ключиком.

Вскоре маркиз пробудился, выглядел он исключительно счастливым, весь светился и был исключительно нежен со мною.

Где-то уже через час я как ни в чём не бывало беседовала с баронессою Роткирх. Мы пообедали вместе, а потом я сказала ей, что отправляюсь на прогулку. Баронесса, слава Богу, явно ни о чём не подозревала.

Полковник Перфильев был разыскан мною без труда. Собственно, мы предварительно договорились, что он будет ждать меня с четырёх до пяти часов пополудни всё в том же Стрелковом парке.

Подойдя ко мне, полковник стремительно вывел меня из парка, усадил в губернаторскую карету и увёз на тайную свою квартирку. И только там уже, поудобнее устроившись в гостиной, взял, вернее, выхватил мой ридикюль, вынул из него заветный конвертик и крайне торопливо, лихорадочно стал рассматривать его содержимое, буквально впиваясь широко раскрытыми глазами в каждую букву.

Скоро стало очевидно, что Перфильев более чем удовлетворён, ежели не счастлив. Мне даже показалось, что лицо его просто светится от восторга.

Уходя (ясное дело, с добытым мною конвертиком, который он самозабвенно прижимал к сердцу), полковник очень близко наклонился ко мне и шепнул мне на прощанье: «Не скучайте, графиня. Выходить из дому очень не рекомендую. Завтра утром навещу вас и надеюсь, что уже с готовыми книжицами, вскорости после чего мы с вами поделим их и разлетимся в разные стороны».

Ноября 27-го дня. Одиннадцатый час утра

Не было ещё девяти часов утра, как прибежал полковник Перфильев. Глаза его радостно и возбуждённо блестели, но всё лицо его было залито потом.

С большим трудом он втащил пять громадных тюков, которые перегородили собою фактически весь коридор в махонькой его квартирке. Два тюка полковник тут же отделил для меня, молвив при этом: «Графиня, это для вас, а вернее, для императора, для Бонапарта. То, что мы совершили, есть исполнение его воли. Впрочем, думаю, что вы и так уже догадались об этом».

И тут раздался решительный стук в дверь. Полковник в нерешительности остановился, растерянно взглянул на меня, но всё-таки пошёл открывать — адрес сей знали только его люди.

На пороге стоял незнакомый господин несколько странного обличья (очки с цветными стёклами, зонтик, хотя на дворе было сухо, и тросточка).

Протиснувшись между тюками, господин приблизился к нам и церемонно представился, обнаружив страшный и вместе чрезвычайно забавный выговор: «Екор Пранцевич Канкрин».

Да, это был Егор Канкрин, генерал-интендант Первой Западной армии, в прошлом — секретарь миллионщика Перетца. Именно чрез руки и голову Канкрина состояние сего Перетца превращалось в пропитание и амуницию для российских войск.

Я видела, что полковник Перфильев несказанно потрясён нежданным визитёром. Однако Егор Францевич Канкрин не дал ему опомниться и тут же начал говорить: «Коспотин Перрпильеф, коспоша Коссаковска (ого! он знает и меня,— подумала я). Менья прислаль к фам коспотин коммертции софетник Перец, и фот по какому телу. Фи по шеланиу слотея Понапарта випустили прифатные письма косутаря Алексантра Пафлофича. Косподин Перец котоф купить фсё, что ви випустили. Он таёт фам полмиллиона серепром, что яфляется целим состоянием. Коспотин Перрпильеф, коспоша Коссаковска, ешели ви откашитесь от претлошения коспотина Переца, то ми сообчим опо фсём маркису Паулуччи, и фи путете срасу арестофаны. Я шту неметленноко отфета».

И я, и Перфильев были явно близки к обмороку. Придя всё-таки в себя, мы подумали и решили, что выхода-то у нас, собственно, и нет, тем более что пятьсот тысяч серебром — это действительно целое состояние, которого от Бонапарта теперь никак уж не дождаться. Так что отказываться от предложения миллионщика Перетца мы просто не имеем права.

Полковник Перфильев побледнел как полотно и молча кивнул в знак согласия. Канкрин довольно ухмыльнулся и молча же и незамедлительно стал вытаскивать из объёмистого портфеля своего пачки с ассигнациями. Потом в тайную перфильевскую квартирку вошли рядовые (их было человек десять) и по команде генерала Канкрина стали выносить тюки с книгами.

Господи! И опять этот проклятый жид Перетц! Всюду, как всегда, лезет. И ещё на пятки наступает.

Сей миллионщик чрез лазутчиков своих всё-таки выследил и меня, и полковника Перфильева. Перетц купил их на корню, и они всё сделали для него, сделали, можно сказать, невозможное.

И вот потрясающе задуманная и почти осуществлённая интрига разрушена отныне окончательно, а ведь мы почти что были у цели. О, насколько бы легче нам было без жидов, без их сованья в чужие дела! Это давняя моя мысль, к коей я нет-нет да возвращаюсь. Весьма опасны жиды для нас. Обходят, и только так! Не успеешь оглянуться.

Ну да ладно. Зато хоть буду при деньгах теперь. На шпионстве, как оказалось, много не заработаешь, а вот на измене как будто ещё можно состояньице приобрести.

В общем, тираж крамольной книжонки миллионщик Перетц, без всякого сомнения, уничтожит, и немедля. Маркиз же Филипп Осипович Паулуччи, на радость прелестной жене своей Клавдии Фоминишне, явно останется на высоком губернаторском посту (а фактически он ведь диктатор всей Балтии) и, значит, будет по-прежнему нещадно громить французов. Как видно, это — судьба.


    Приписка:

    Всё сие есть самая что ни есть чудовищная выдумка. А графиня Алина Коссаковская, кроме того что она заправская лгунья, ещё и безудержная фантазёрка. Как понесёт её, так и не остановить уже.

    Ей бы романы писать, а не шпионить. Может, было бы больше толка.

             Я. И. де С.



Часть вторая

Алина Коссаковская
Тайные записи, которые я вела в Вене

1814 год, осень. Вена

Сентября 29-го дня. Десятый час утра

Вена — город поистине сумасшедшего веселья. Видимо, всегда, но сейчас в особенности. Здесь сейчас происходит светопреставление — «танцующий конгресс»: весело, но с остервенением делят Европу, избавившись от бедного Бонапарта. Вернее, конгресс только готовится, но все уже съехались и до исступления танцуют, интригуют и перекраивают предварительно королевства, княжества, герцогства.

Количество празднеств просто умопомрачительное. Куда уж Парижу тут! Фейерверк балов, маскарадов, приёмов немыслимый. Такого, признаюсь, я даже предположить не могла.

А дипломатишек, великосветских шлюх обоих полов, вояк всякого рода, не считая королевских особ, бесчисленных принцев и принцесс, понаехало столько, что затеряться в сей громадной блистательной толпе мог бы кто угодно, хоть сам Бонапарт. Так что мне бояться совершенно нечего. Кроме того, я в свите самого Талейрана, князя Беневентского, и никто меня теперь не посмеет тронуть.

Сей колченогий гений опять на поверхности, даже и не на поверхности — он поистине взлетел, ибо опять, как и при поверженном Бонапарте, стал министром внешних сношений. Правда, теперь из вешателя принцев он превратился в их яростного поборника.

Итак, я в штате у князя Талейрана, оформлена как старшая горничная, дарю ему утехи любви и слежу за охраною его особы. Прибыли мы только с неделю назад, и я ещё как следует не огляделась. Так что это всё самые поверхностные впечатления покамест.

Сентября 30-го дня. Почти полночь

Я сильно ошиблась, полагая, что в нынешней бушующей Вене можно легко затеряться.

Сегодня утром на площади Фрейунг, глядя в толпе зевак на выступление заезжих акробатов, я вдруг почувствовала, что кто-то склонился и целует мне руку. Я заметила лишь склонённую высокую фигуру и очень пропорциональную белокурую голову с лёгкой залысиной. Когда фигура распрямилась, я увидела, что предо мною стоит российский император.

Меня поразило, что Его Величество узнал меня в толпе. И ещё меня поразило, что он был один — и без свиты, и без охраны.

Александр Павлович заметил моё смущение и, кажется, был этим весьма доволен. Он обворожительно улыбнулся, придвинулся ко мне и шепнул: «Графиня, отныне вам нечего страшиться. Недруг ваш Санглен, слава Богу, не у дел, патрон ваш Бонапарт — также. А кто старое помянет — тому глаз вон. Будемте дружить».

Я кивнула в знак согласия, но всё ещё никак не могла прийти в себя, и это привело российского императора в великолепное расположение духа; и я решила до конца нашей встречи оставаться в полнейшей растерянности.

Прощаясь, Александр Павлович склонился надо мною (почти что прижался ко мне) и шепнул, что будет ждать меня завтра в полдень в ботаническом саду университета, на северной тропинке, у русской ели.

После ужина, нежа своего патрона, я рассказала ему о сегодняшней встрече моей на площади Фрейунг. Князь ужасно смеялся (до слёз). А потом заметил следующее: «Графинюшка, милая, ежели российский император хочет дружить с вами, то дружите непременно и вообще исполняйте, не раздумывая, любые его желания. Вообще, как видно, опасности для вас отныне нет никакой, так что нечего рядиться в горничную. Будьте Алиною Коссаковской. Решено. Я вас поселю отдельно, а ко мне будете приходить, как стемнеет. И запоминайте решительно каждое слово, что скажет российский император. Ну, не мне вас учить».

Поразмыслив несколько, Талейран добавил: «И ещё есть у меня до вас одна просьба. Как заживёте своим домом, постарайтесь сойтись поближе с княгинею Багратион. А заодно попробуйте вывести разговор на сию особу в беседах своих с царём. Княгиня меня в высшей степени интересует. Конечно, ветреница она высшей пробы, конечно, любовников у неё легионы, но легкомыслие её ежели не показное, то, во всяком случае, всё-таки относительное. Княгиня всегда была врагом Бонапарта и как могла опорочивала его. Притом сказывают, что она — личная доносительница Александра Павловича и сейчас, в преддверии конгресса, ссужает Его Величество обильнейшею информацией. В общем, графинюшка, я буду рад любой мелочи о княгине Багратион. Имейте это в виду».

Когда я уходила уже к себе, Талейран бросил мне на прощание: «Да, и имейте в виду. Российский император вовсе не разгуливает один. Просто царь запретил приглядывать за ним идиотам из Высшей воинской полиции. Ему одолжил своих людей банкир Перетц. У того в Вене старые, многолетние связи и множество своих испытанных агентов, коренных венцев. Так что не волнуйтесь, графиня: российский император вне опасности».

Господи! Опять этот Перетц. Как видно, мне от него никогда не избавиться. И ужаснее всего то, что он всегда опережает меня.

Октября 1-го дня. Одиннадцать часов утра

Я уже живу отдельно, в премиленьком старом особнячке на площади Ам Хоф. Тут меня и посещает по утрам Александр Павлович, а я уж его нежу и холю как могу. Рассказывает государь мало, в основном расспрашивает меня.

О княгине Багратион я кое-что разузнала. Конечно, я и прежде слышала об ней, но никакого значения сей особе не придавала. А теперь вот придётся составить общую картинку.

В самом деле, поговаривают, что она — российский дипломатический агент и была в Вене чуть ли не организатором антинаполеоновской пропаганды, то бишь именно чрез неё тут расходились всякие гнусности об императоре Франции. Да, расчудесная, как видно, особа.

Она — вдовушка, но особого свойства. С муженьком своим, прославленным рубакою генералом Багратионом, вместе, можно сказать, и не жила — их силою обвенчал император Павел. Под видом лечения убежала в Париж, но затем перебралась в Вену, где держит знаменитый салон.

Более всего знаменита тут княгиня своею потрясающею алебастровой кожей, которую неустанно демонстрирует. Венцы называют её «русской Андромедой».

Обожает белые прозрачные (чересчур прозрачные) муслиновые платья. Именно по сей причине в Вене говорят, что она — «Le bel ange nu» (обнажённый ангел).

Родила от австрийского министра Меттерниха дочь Клементину, которая по настоянию российского императора Александра Павловича была записана как дочь генерала Петра Ивановича Багратиона.

Пока всё.

Октября 2-го дня. Одиннадцатый час ночи

Есть у меня некоторые подробности касательно княгини Багратион. Она поселилась в роскошнейшем Palais Palm, заняв одну половину дворца. А вторую половину заняла герцогиня Саган, по прозванию «Клеопатра Курляндии».


    Приписка:

    Доротея Саган, герцогиня де Бирон (дочь Петра Бирона, между прочим), после Венского конгресса стала постоянною любовницею князя Талейрана и впоследствии даже получила его титул, став герцогинею Талейран.

             Я. И. де С.



Пикантность ситуации в том, что ежели «русская Андромеда» — княгиня Екатерина Багратион — является бывшей любовницей министра Меттерниха (главного оппонента Александра Павловича при нынешнем дележе Европы), то герцогиня Доротея Саган является нынешнею любовницею австрийского министра.

Ничего не скажешь, красивая комбинация.

Я позвала верную свою горничную Агату и велела ей разведать, что же происходит в Palais Palm.

Агата отсутствовала часа три, вернулась не то чтобы довольная, а счастливая, хотя и явно при этом смущённая.

Вот что она поведала мне, когда чуть успокоилась.

Государь Александр Павлович посещает Palais Palm каждодневно. Является он обычно в шестом часу вечера — и прямиком на половину алебастровой княгини Багратион.

Они усаживались в большой чайной комнате и беседовали никак не менее часу. Как только часы начинали бить семь, император шёл на половину герцогини Саган — ужинать. В двенадцатом часу ночи Александр Павлович возвращался на половину княгини Багратион и оставался у неё в будуаре до пятого часу утра.

Впрочем, бывало и так не раз, что сей порядок совершался в обратном порядке, то есть сначала государь посещал принцессу Саган, потом ужинал у княгини Багратион, а затем уже до пятого часа утра находился в будуаре принцессы Саган.

Со всеми этими сведениями ринулась я к Талейрану. Мой рассказ его ужасно позабавил и даже воодушевил. Между прочим, принцесса Саган — жена родного его племянника.

Талейран, выслушав торопливый мой рассказ, схватил лист бумаги, перо и стал торопливо вычерчивать здоровенный квадрат. Затем с интересом оглядел своё художество и начертал на листе четыре буквы: «А.— М.» вверху и «Б.— С.» внизу.

Затем Талейран помолчал несколько минут, показал лист с рисунком своим мне и, усмехнувшись, заметил: «Итак, графинюшка, мы имеем самый настоящий квадрат. Граф Меттерних имел связь с княгинею Багратион. Теперь любовницею князя является принцесса Саган, хотя нельзя утверждать, что с «русскою Андромедой» Меттерних порвал окончательно. А вот российский император одновременно ухаживает (и с явным успехом ухаживает) за обеими. Такой вот весьма симпатичный квадратик. Как видно, русский царь хочет оказывать влияние на австрийского министра и через ту, и через другую. Меттерних, однако, покамест не поддаётся и не хочет отдавать русским всё герцогство Варшавское».

Талейран опять замолчал, а потом молвил: «А попробуем-ка, графинюшка, превратить квадрат в пятиугольник. Александр Павлович как будто уже ваш, ну хотя бы частично. Остаётся теперь завоевать вам австрийского министра. Ну как? Согласны?»

Да, конечно, двоицу «княгиня Екатерина Багратион — принцесса Доротея Саган» хорошо бы превратить в троицу, добавив туда графиню Алину Коссаковскую.

«Попробуем»,— засмеялась я.

Октября 3-го дня. Полдень

В шестом часу утра навестил меня Александр Павлович (как видно, прямиком из Palais Palm).

Исключительно нежен, чувствителен, пылок, но вот на вопросы мои, даже самого невинного свойства, отвечать отчего-то решительно забывал, а я не осмеливалась напоминать.

Зато, покамест пили кофий, Его Величество с нескрываемым интересом всё расспрашивал меня — об Санглене, об маркизе Паулуччи и его тайных домах удовольствий в Риге; и об Бонапарте, конечно, и агентах его в герцогстве Варшавском. Пришлось без утайки рассказать всё, что знаю.

Октября 3-го дня. Восьмой час вечера

Сегодня граф Андрей Кириллович Разумовский, феноменальный поклонник Вены и меломан до сумасшествия, в своём роскошнейшем «Разумовски-пале» устроил грандиозный завтрак на семьсот персон, завершившийся концертом — собранные со всей Европы виртуозы исполняли сочинение Бетховена, посвящённое Андрею Кирилловичу (при этом он сам играл вторую скрипку).

По окончании концерта Разумовский самолично повёл всех гостей осматривать его знаменитую картинную галерею. Тут-то как раз князь Талейран подковылял ко мне и представил князю Меттерниху.

Во время осмотра галереи министр не отходил от меня: всё пел дифирамбы польским красавицам и говорил, что не отдаст Польшу в обиду.

Между прочим, краем глаза я видела, как мимо меня прошествовали две соседушки — княгиня Екатерина Багратион и принцесса Саган (а посерёдке был не кто иной, как русский царь) — и очень недовольно оглядели меня. Что ж, это хорошо: заметили.

Вызвать ревность двух главных Меттерниховых пассий — это же просто грандиозно! Может, и правда пятиугольничек сложится? Дай-то Бог!

По возвращении к себе я нашла записку от князя Талейрана — поздравлял с первыми успехами и советовал быть более напористой: «Крепость «Меттерних» должна быть взята штурмом».

И ещё была записка от князя Меттерниха (лёгок на помине!), весьма любезная. В ответной я пригласила князя к себе на обед на завтра. Всё по совету Талейрана «брать штурмом», а я бы сказала, что быка за рога.

Октября 4-го дня. Десять часов утра

В шестом часу утра снова появился у меня Александр Павлович; думаю, что опять из Palais Palm. Усталый, помятый, но очень даже довольный, весь светящийся.

У меня даже и сомнений нет никаких, что он от княгини Багратион и принцессы Саган.

Кофий пил с удовольствием. При этом Его Величество остро интересовался моими отношениями с князем Талейраном, чрезвычайно нахваливал дипломатические таланты князя и вообще ум его, но вот вопросы мои опять-таки не замечал.

Ну что ты будешь делать?! Уж и не знаю, что мне предпринять и что думать мне по этому поводу!

Напишу-ка Талейрану, спрошу у него совета.

Октября 4-го дня. Полночь

Обед прошёл просто чудесно. Я более чем довольна.

Князь Меттерних держался изумительно: ни малейшего высокомерия, важности, скованности; скорее преобладала искристая лёгкость.

Кажется, и князь отнюдь не жалел, что пришёл. А уж мгновения телесных утех совершенно точно доставили ему необычайную радость. И я осталась не в накладе: любовник он превосходный.

Мы уговорились встречаться каждодневно. Я рассчитываю превзойти этих аристократических красоток — и княгиню Багратион, и принцессу Саган.

Да, о политике речи не было. Только князь всё повторял, что Польшу не отдаст в обиду.

Только Меттерних ушёл, я тут же написала записку Талейрану, в коей подробнейшим образом передала разговор свой с австрийским министром.

Октября 5-го дня. Почти полдень

Сегодня утром во время кофия у меня состоялся в высшей степени любопытный разговор с Александром Павловичем.

Государь вдруг заговорил со мною об князе Меттернихе и об своих проблемах, с ним связанных.

А потом, особенно ласково улыбнувшись, сказал: «У меня к вам будет просьба, милейшая графиня. Окажите мне содействие. Вы ведь исключительная чаровница, я знаю. Попробуйте улещить князя — пусть он согласится отдать мне герцогство Варшавское в полном объёме...»

Ясное дело, я обещала приложить все мои женские усилия, дабы размягчить Меттерниха. Александр Павлович отвечал, что в долгу не останется.

Как только государь ушёл, я тут же написала обо всём князю Талейрану.

Итак, пятиугольничек таки намечается.

И ещё одна презанятная и обнадёживающая новость. В одиннадцатом часу утра принесли мне приглашение на полудниковый чай, устраиваемый совместно княгинею Багратион и принцессою Саган.

Как видно, известие о связи моей с Меттернихом разошлось по Вене, вот красотки и желают со мною познакомиться.

Чует моё сердчишко: пятиугольничку быть!

Октября 5-го дня. Одиннадцать часов ночи

Чаепитие в Palais Palm прошло поистине великолепно. Впечатление оно произвело просто чарующее, хотя тут имело место самое настоящее массовое зрелище. Гостей ведь было неимоверное количество — сказывают, сотен пять, никак не менее, но это не испортило, а только усилило общий эффект.

Но вот что особенно отрадно сознавать.

Несмотря на обилие именитой и сверхименитой публики, ко мне подошли и самым любезнейшим образом беседовали со мною и княгиня Багратион, и принцесса Саган (каждая отдельно; они вообще неизменно находились в разных частях залы, друг с другом не пересекаясь, что весьма занятно было видеть).

Итак, всё складывается самым наилучшим образом и даже более того, как мне думается.

Да, и я видела, что заметили меня и государь Александр Павлович, и князь Меттерних. Царь ласково и приветливо кивнул мне, а князь как-то очень интимно встретился со мною взглядом. Что и говорить, это было ужасно приятно.

Талейран же, как я обратила внимание, всё это легко обнаружил и совершенно млел от радости, предвкушая будущий пятиугольник, который был им задуман столь изысканно и остроумно.

Октября 6-го дня. Десятый час утра

Александр Павлович сегодня не явился, что крайне меня раздосадовало и даже озадачило. А потом я вдруг заметила, что исчезла верная горничная моя Агата. Но это ещё не всё.

Обходя дом свой в поисках Агаты, я обнаружила, что из кабинета моего исчез мой портфельчик, обшитый бирюзовым шёлком, в котором я хранила переписку свою с князем Талейраном и князем Меттернихом.

Я была испугана, но не знала, что и думать, но ясно было: что-то произошло, и не очень приятное. Но тут раздался резкий стук в дубовую парадную дверь. Так как Агаты всё не было, то пошла открывать кухарка. А я ринулась за нею, ожидая узнать разгадку происшедших исчезновений.

На пороге стоял неизвестный господин чрезвычайно представительного вида. Он был одет совершенно с иголочки, но главное, что во всём облике его сквозили спокойствие и солидность. Но что-то во мне ёкнуло: я поняла, что случилось непоправимое.

Вошедший господин церемонно обратился ко мне: «Досточтимая графиня, простите меня за вторжение. Я вынужден кое-что разъяснить вам. Я — коммерции советник Перетц. Вероятно, вы заметили исчезновение вашей горничной? Не беспокойтесь: с нею всё в порядке».

Я стояла ни жива ни мертва. Вошедший же продолжал как ни в чём не бывало: «Она с собою унесла и портфель ваш. Я вынужден сообщить вам, любезнейшая графиня, что горничная ваша выполняла, и давно уже, кое-какие мои поручения. Я вынужден был давать ей эти поручения, заботясь о безопасности российского государя. Ваше сообщничество с князем Талейраном наносит Российской империи и государю её серьёзный и во многом непоправимый ущерб. По этой причине и был изъят портфель ваш. Я советую вам, любезнейшая графиня, незамедлительно оставить Вену. И настоятельно советую не прибегать при этом к обману: за вашим домом присматривают постоянно мои люди. Прощайте, графиня».

Поклонился, повернулся и ушёл.



Всё погибло. Как же мне теперь в глаза смотреть князю Талейрану?

Проклятый, проклятый, проклятый Перетц! Я готова растерзать, буквально разодрать его в клочья.

Я всё время ожидала от него какого-нибудь подвоха, но всё же не такого страшного и непоправимого.

Катастрофа: пятиугольник не получился.


    Приписка:

    И кому охота читать это беспардонное враньё?

             Яков де Санглен, военный советник




Часть третья

Графиня Алина Коссаковская
Тайные записи, которые я вела в Вене

1815 год, весна. Вена

Мая 5-го дня. Десятый час утра

Какое-то время не было у меня ни малейшей охоты делать записи. Слишком уж гнусно было на душе. Но вот тучи стали понемногу рассеиваться, и я вспомнила о своей заветной тетрадочке.

Попробую наверстать, что случилось за прошедшие месяцы. Бедного Бонапартика отправили помирать на остров Святой Елены, и конгресс возобновил свои безумные танцы.

Я, естественно, из Вены никуда не уехала: ещё не хватало мне исполнять указания Перетца! Этому не быть! Ещё я хотела бы непременно разыскать мою бывшую горничную Агату и как следует наказать её за измену.

В общем, осталась я в Вене, но тайным образом. Меня укрыл в потайной комнате своего довольно-таки ветхого, но при этом чрезвычайно поместительного особняка граф де Лагард, единокровный племянник наполеоновского генерала и прежний мой любовник (я знавала его ещё по Варшаве).

Он узнавал обо всех новостях и немедля пересказывал их мне.

Мне страстно хотелось дождаться открытия «танцующего конгресса» и во всех подробностях узнать, как поступят с Европой, и как именно разрешится судьба моей Польши, и чем завершатся (уже без моего участия) наметившиеся было осенью 1814 года сногсшибательные интриги.

Итак, я осталась и ничуть не жалею об этом. Занятно, что любовный квадрат (Александр — Меттерних — Багратион — Саган), хоть я и выбыла из него, всё же сложился в пятиугольник, хотя и с грандиознейшим скандалом. Об этом расскажу вечером.


    Приписка:

    Поразительное всё-таки нахальство!

    Графиня Коссаковская никогда не была представлена князю Меттерниху и совершенно не была вхожа ни к княгине Багратион, ни к принцессе Саган, урождённой герцогине Бирон.

    Более того, обе красавицы вообще не ведали о существовании прелестной Алины.

    Соответственно, графиня ровно никакого отношения не имеет к знаменитому венскому любовному квадрату и пытается выдать свои мечты за действительность.

    Для государя же Александра Павловича графиня Коссаковская не значила ровно ничего.

             Я. И. де С.


Мая 5-го дня. Одиннадцатый час ночи

Когда долгожданный конгресс наконец-то открылся, произошло событие экстраординарное.

Принцесса Доротея Саган, урождённая герцогиня Бирон, выехала из Palais Palm и обосновалась во дворце князя Кауница, который на время конгресса был предоставлен князю Талейрану. Поначалу в таком перемещении ничего предосудительного не увидели, но только поначалу.

Муж принцессы, приходившийся Талейрану племянником, был в армии. И Доротея упорхнула на время отсутствия супруга под отеческое крыло дядюшки.

Но вскоре князь и принцесса Саган стали устраивать приёмы как супруги и сами на всех балах появлялись исключительно вместе. И стало ясно, что пятиугольник всё-таки существует, и пятый в нём именно Талейран.

Ежели бы в центре Вены разорвался вдруг артиллерийский снаряд или упал с неба метеорит, то, кажется, эффект это произвело бы гораздо меньший.

Мая 6-го дня. Девятый час утра

Да, вот существенное, как мне кажется, дополнение ко всему вышесказанному.

Хотя принцесса Доротея Саган, урождённая фон Бирон, герцогиня Курляндская и Земгальская, совершенно открыто сошлась с князем Талейраном, променяв племянника на дядю, при этом она, ни мало не смущаясь, продолжает наносить приватные ночные визиты и князю Меттерниху, и одновременно российскому императору.

При этом княгиня Багратион, вечно соперничающая с герцогиней Курляндской, в августейшем плане отнюдь не остаётся в одиночестве.

Несмотря на то, что толпы поклонников так и льнут к алебастровой и есть даже целая когорта определённо избранных ею, княгиня находит возможность улучить бесценные ночные часики, дабы принимать в Palais Palm своего государя, то бишь Александра Павловича, а также и бывшего своего возлюбленного министра Меттерниха.

Иначе говоря, в придворном и аристократическом пространстве Вены образовался настоящий пятиугольник, который как раз и явился сердцем антинаполеоновского конгресса.

Ежели бы мне не надо было скрываться из-за этого проклятого Перетца, то вполне мог бы тут возникнуть и самый что ни на есть шестиугольник.

Однако и при наличии пятиугольника всё выглядит более чем интересно: на глазах у венцев разворачивается поистине феерическое зрелище, бесстыжее, конечно, но зато чрезвычайно приманчивое и пикантное.

Мая 6-го дня. Двенадцатый час ночи

Граф де Лагард разузнал у сведущих людей и говорит, что Доротея Саган, принцесса Курляндская, безраздельно предалась князю Талейрану. Да, принцесса при этом по-прежнему принимает российского императора, дарит ему утехи любви (а она в этом деле, как тут считается, великая искусница), но это хитрый ход, придуманный, как видно, сущим дьяволом Талейраном. Чуть ли не он и подослал новую свою пассию к Александру Павловичу.

В итоге император российский успокаивается, начинает верить, что он сможет воздействовать на князя чрез принцессу, и напор Александра Павловича слабеет, что даёт возможность Талейрану свободно и беспрепятственно гнуть свою линию.

Конечно, то, что принцесса Курляндская, даже сблизившись с Талейраном, продолжает иметь приватные встречи с государем, есть всего лишь городской слух, но слух чрезвычайно показательный и во многих отношениях достоверный.

Итак, многие венцы полагают, что принцесса Саган душою и телом предана князю Талейрану.

Несколько иначе складывается ситуация с княгинею Багратион и её репутациею.

Она, между прочим, урождённая графиня Скавронская (то бишь из роду императрицы Екатерины Первой), а матушка её — племянница и возлюбленная великого князя Потёмкина.

Так или иначе, княгиня Багратион — явная патриотка и готова исполнить любую просьбу российского императора.

Можно предположить, будет сделана (чрез княгиню Багратион) попытка оказать давление на князя Меттерниха, тогда как Талейран, судя по всему, ловко увернётся, ибо по-настоящему сумел завербовать курляндскую принцессу, хоть она, как и княгиня Багратион, российская подданная.

А княгиня наша алебастровая зря будет стараться: Меттерних, я уверена, ни за что не поддастся.

Я абсолютно уверена: плохи, очень плохи русские дела.

Да, одолела Бонапарта Россия, но сие вовсе не значит, что плодами победы сможет воспользоваться ветреный Александр Павлович. И дай Бог, чтобы не воспользовался. Пусть и впредь остаётся ветреным.

Да, кровушка русская пролилась обильно, но выигрывают от этого немцы и англичане.


    Приписка:

    Никак я не могу согласиться с настоящим рассуждением графини Коссаковской, подлым, бесчестным и несправедливым рассуждением.

    Конечно, на венском конгрессе и в кулуарах его развернулась яростная и даже бешеная борьба. Да, российскому государю было совсем не просто, но император Александр Павлович отнюдь не был при этом проигравшей стороной.

    Всё дело в том, что графиня Коссаковская опять села на своего конька, и сей конёк есть клевета.

             Я. И. де С.


Мая 7-го дня. Полдень

Сегодня во время своей неизменной утренней прогулки граф де Лагард столкнулся вдруг с полицейским участка, к коему относится его особняк.

Они разговорились. Граф, зная, что я намерена разыскать Агату, бывшую мою горничную, любезно спросил, не знает ли герр полицейский, где сия Агата может сейчас находиться, присовокупив: «Ко мне попали и вещи, и даже бумаги сей девицы».

Полицейский не знал ничего на этот счёт, но обещал непременно разузнать, а потом, в свою очередь, спросил, не знает ли де Лагард что-нибудь об моём местопребывании.

Граф, естественно, отвечал, что знать не знает, ведать не ведает.

Де Лагард правильно сделал, что так ответил. Никто не должен знать, где я нахожусь.

Ой, хоть бы найти поскорее эту негодяйку Агату, эту коварную и мерзкую особу, столь долго и успешно игравшую в преданность мне, и какую ещё преданность!

Я бы многое дала, чтобы найти её. Ничего бы не пожалела, кажется, для этого.

Как видно, она тоже скрывается, но вот где? Неужто тоже в Вене, как и я?

Я уверена почему-то, что вскорости отыщу её. Может, этот полицейский и в самом деле поможет? Ну, для этого Агате надобно находиться в Вене.

А почему бы ей тут и не находиться?! Сейчас ведь все в Вене. Тут ведь теперь «танцующий конгресс».

Мая 7-го дня. Полночь

Презанятный и даже важный слух сообщил мне граф де Лагард за сегодняшним ужином.

Упорно поговаривают в Вене, что Мария Антоновна Нарышкина (можно сказать, многолетняя невенчанная жена российского императора) оставляет Александра Павловича и в ближайшем будущем в Россию не вернётся. Да, как видно, это смелая и исключительная особа! Но при этом тут, в Вене, она принимает приватно государя; во всяком случае, Его Величество несколько раз оставался у неё на ночь.

Впрочем, сие ничего особого ещё не означает. Ведь государь всероссийский посещает тут (изредка) с ночёвкой императрицу свою Елизавету Алексеевну. Ну и что с того? Всё равно ведь она ему уже, можно сказать, не супруга.

Но вот что крайне интересно.

Ежели Мария Антоновна Нарышкина, в жидовской самонадеянности и гордыне своей (матушка ведь её из роду Капенгаузов)...


    Приписка:

    А жидовское происхождение Марии Антоновны Нарышкиной со стороны матери — это ещё ведь доказать надобно. Надобно представить соответствующие документики. Не так ли?

    Между тем прелестная наша Алинушка чрезвычайно обожает голословные обвинения.

    И ещё. Да хоть бы и жидовка была Нарышкина по матери — что с того? Главное, что она — первейшая и неподражаемая, несравненная красавица России.

             Я. И. де С.


...сама уходит: мол, надоел мне фавор, надоело из года в год исполнять монаршии прихоти,— то кто же тогда заменит её? Вопрос кардинальнейший.

Почитай, все последние пятнадцать лет она ведь была невенчанною супругою (и причём обожаемою супругою!) Александра Павловича, центральною дамою Его Величества. Её добровольный уход от императора не может не внести изменений.

Вообще, грядут, грядут перемены на Руси. Сие совершенно несомненно.

Поглядим скоро, как всё пойдёт по завершении «танцующего конгресса».

А я, кстати, совсем бы не отказалась занять место Марии Антоновны Нарышкиной, о чём прямо и заявляю...


    Приписка:

    Графинюшка, а вы всё-таки великая мечтательница. Но и нахалка сверх меры.

    Где уж вам до Марии Антоновны, некоронованной царицы России!

             Яков де Санглен


...во мне, слава Господу, ни на гран нет жидовской спеси, да и не может быть, я ведь графиня Коссаковская по отцу и графиня Тышкевич по матери, то бишь безо всяких посторонних примесей.

Мая 8-го дня. Десятый час утра

Проклятый Перетц сказал мне, что Агата укрыта в надёжном месте. Не свой ли особняк в Вене он имел в виду? У этого миллионщика ведь своя армия агентов тут, и особняк его охраняется чрезвычайно надёжно, как самая настоящая крепость.

Поговорю с графом де Лагардом и попрошу его как следует разузнать, не появилась ли у Перетца в доме особа, напоминающая бывшую горничную мою Агату.

Да, граф поведал мне одну прелюбопытную историйку, проясняющую что-то весьма существенное в нынешней венской круговерти и бросающую несколько неожиданных красок на императора Александра Павловича.

Вчера, оказывается, княгиня Багратион давала бал в Palais Palm. Её бесстыдный полупрозрачный наряд просто приковал к себе взоры всех присутствовавших, включая и дам. Казалось даже, что это не белый муслин на ней, а это её алебастровая кожа. Эффект был невероятный.

Но это не всё. Княгиня буквально не отходила от Александра Павловича, и она сияла, была упоена восторгом, чего даже и не пыталась скрывать. Принцесса Саган в крайнем раздражении кусала свои малиновые губки.

Но и это не всё. На балу была и императрица Елизавета Алексеевна. Прекрасные голубые глаза её были буквально наполнены слезами.

При этом граф де Лагард уверяет меня, что императрица категорически отказывалась ехать на бал, но Александр Павлович просто заставил её сие сделать.

Выходит, милый, нежный, галантный государь хотел унижения императрицы, хотел, чтобы Её Величество видела тот совершенно невозможный спектакль, что устроила княгиня Багратион, демонстрируя отношения свои с императором. Это, конечно, очень жестоко, и в первую очередь со стороны Александра Павловича.


    Приписка:

    Ну что за охота графине Коссаковской копаться в интимной жизни российского императора?! Ей-богу, это просто отвратительно!

    При этом надобно иметь в виду: Алина даже не собирает всякого рода мерзостные слухи — она их, в основном, придумывает, лихо, но подло, хотя вся женская половина Вены из-за нашего государя и в самом деле сходит с ума.

    И главное — всё это совершенно напрасно, ибо облик государя Александра Павловича, вопреки гнусным поползновениям графини, ничуть не становится темнее.

    А вот мерзкая клеветница обнаруживает себя во всей своей отвратительней красе. И поделом ей! Хотела других уронить, а уронила только саму себя.

             Я. И. де С.


Вообще, Елизавете Алексеевне немало пришлось натерпеться в своей царственной жизни. Я знаю, что однажды на балу (ещё в Петербурге) к ней подошла Мария Антоновна Нарышкина и со своею жидовскою наглостию заявила, что беременна; беременна же она могла быть только от государя Александра Павловича.

А то, что я не могла быть на вчерашнем балу у княгини Багратион,— это поистине ужасно. Страсть как хотелось бы поглядеть на всё своими глазами и подслушать ещё кой-какие разговорчики.

Мая 9-го дня. Четыре часа пополудни

Граф де Лагард опять кое-что разведал для меня, за что я ему страшно признательна.

Как выяснилось, в венском особняке миллионщика Перетца нет ни одной горничной, которая хотя бы отдалённо напоминала бывшую мою Агату.

Но зато у Перетца отведены три комнаты некоей таинственной гостье, которая практически не покидает пределы своих апартаментов. Слуги несколько раз её видели. И вот гостья эта как будто как раз и напоминает Агату, как я её описывал де Лагарду.

Маловато, конечно, но для первого раза, я думаю, всё-таки вполне достаточно. К тому же граф обещал мне скоро узнать на сей счёт ещё что-нибудь. Надеюсь, что так и будет.

Мая 9-го дня. Двенадцатый час ночи

Есть новости, и прелюбопытнейшие. Да, это Агата. Сомнений нет. Граф де Лагард раздобыл весьма точное описание гостьи Перетца.

Она, она, голубушка. Моя Агата!

Однако попасть к ней покамест никак невозможно. Дело в том, что стерегут её люди Перетца, и стерегут буквально как зеницу ока. Но вот что чрезвычайно сильно шокировало меня в рассказе графа.

Раз в несколько дней, под вечер, часам к семи-восьми, особняк Перетца посещает некий господин, высокий, белокурый, элегантный.

Хозяин, то бишь сам Перетц, угощает его ужином, а потом самолично провожает к гостье-затворнице, у коей сей господин остаётся часов до шести утра.

Господин сей есть не кто иной, как государь Александр Павлович. Да, да, именно так.

Граф де Лагард, увидев, что я не очень-то верю его рассказу, божился мне, что говорит чистую правду, что император регулярно навещает гостью миллионщика Перетца.

Слуги же утверждают, что уходит Александр Павлович от Перетца необычайно благостный и с сияющим лицом.

Тогда что же получается? Моя бывшая горничная стала наложницею российского императора. Невероятно!

Отчего же Его Величеству недостаточно таких роскошных любовниц, как Мария Антоновна Нарышкина, княгиня Багратион и принцесса Саган и ещё куча венских аристократок (а они и блистательны, и обворожительны) ??! Невероятно! Зачем же императору моя бывшая горничная?

Но самое грустное во всей этой истории то, что до Агаты теперь никак мне не добраться.

Надобно ждать, пока государю она надоест и он оставит, а вернее, вышвырнет мерзавку. Что ж, буду ждать, хотя и хочется прямо сейчас хотя бы отодрать её.

Мая 10-го дня. Третий час пополудни

А польский вопрос, как оказалось, всё обостряется.

Меттерних, Талейран и английский посол заключили тайный союз, направленный против российского императора.


    Приписка:

    Вот тут Алинушка едва ли не впервые брякнула правду.

    Из четвёрки главарей Венского конгресса трое составили тайный союз против России.

             Я. И. де С.


Они все уговорились, что ни при каких обстоятельствах не согласятся на отдачу Александру Павловичу всего герцогства Варшавского, устроенного в своё время Бонапартом.

Правда, кусок этого герцогства, и приличный, всё же придётся отдать. Но и царь в итоге этим должен быть всё равно доволен, ведь он будет именоваться теперь королём польским, а это для Его Величества страшно важно.

Но если в городе вовсю говорят об этой интриге (союз Меттерниха, Талейрана и англичан), то наверняка знает об ней и Александр Павлович! Без всякого сомнения.

Мая 10-го дня. Полночь

Граф Андрей Кириллович Разумовский устроил у себя ужин. Он был, по словам моего де Лагарда, совершенно умопомрачительный. И потом опять был концерт, опять граф сам играл вторую скрипку.

Человек этот совершенно помешан на музыке и на Вене, настолько помешан, что интересы России его не очень-то и волнуют. И зачастую он действует просто в ущерб России. Тем не менее, именно его Александр Павлович избрал тут себе в помощники в борьбе своей с Меттернихом и Талейраном. Шаг, несомненно, опрометчивый.

А второй помощник государя — противный карлик Нессельроде, о коем давно уже известно, что он всею душою предан австрийцам. В общем, российский император сделал выбор, который вряд ли благодетельно скажется на судьбе его империи.

Да, во время концерта у графа Разумовского ослепительная княгиня Багратион просто прилипла к Александру Павловичу и заискивающе ловила каждый его взгляд. Ха-ха! Знала бы она, что он совмещает её с моей бывшей горничною Агатой. Поскорее бы уж государь оставил сию отвратительную девчонку — больно уж охота мне всласть надругаться над нею!

Мая 11-го дня. Пятый час пополудни

А я ведь тоже теперь затворница, как Агата. Только ходит ко мне не Александр Павлович, а граф де Лагард, страстные взгляды коего меня совсем уже не воодушевляют.

Интересно, зачем граф де Лагард помогает мне, укрывая у себя? Пожалуй, стоит, по старой памяти, утешить его, понежить, изобразить страсть. Так будет вернее. Уж очень не хотелось бы мне ещё раз пережить предательство.

Сегодняшний утренний отчёт графа был, как и прежде, неутешителен: государь всё ещё навещает Агату и выходит от неё в отменном расположении духа. Но я уверена, что долго это не продлится.

Я вообще не понимаю, зачем Его Величеству бывшая моя горничная.

Помню, как Александр Павлович однажды заметил мне: «Я люблю чувственные удовольствия, но от женщин требую и ума».

Несомненно, государь должен предпочесть Агате меня.

Я должна быть шестой. И ещё будет, будет шестиугольник.

Мая 11-го дня. Двенадцатый час ночи

Во время ужина граф де Лагард рассказывал последние новости.

Когда принцессе Саган удаётся добиться благосклонности Александра Павловича, княгиня Багратион приходит в состояние какой-то ураганной ярости. Меттерних же при этом ревнует, как настоящий Отелло, а вот князь Талейран только радуется, надеясь извлечь из близости своей подруги с русским царём какую-то выгоду для себя.

А вот русский император совершенно счастлив, как мальчишка, когда узнаёт о ревности австрийского дипломата. Ежели и не в политических интригах, так хотя бы тут победа, как полагает Александр Павлович, остаётся за ним.

Мая 12-го дня. Второй час пополудни

Вот одна из последних венских острот, доставленная мне только что графом де Лагардом: «Баварский король пьёт за всех, вюртембергский король ест за всех, а русский царь любит за всех».

Мая 12-го дня. Десять часов вечера

Александр Павлович, по самым последним известиям изустной светской хроники, замечен в ухаживаниях (и в далеко зашедших ухаживаниях) за графиней Юлией Зичи и графиней Эстергази.

Вообще, российского императора в Вене окружают целые дамские орды. Флигель-адъютанты пытаются оградить своего императора, но, кажется, безуспешно. И главное противодействие им оказывает Его Величество.

Царь, судя по всему, надеется поспеть едва ли не в каждую постель.

Однако в политическом смысле налицо именно пятиугольник: трое кавалеров (Александр, Меттерних, Талейран), которые делят между собою двух дам — княгиню Багратион и герцогиню Саган, принцессу Курляндскую.



И когда я уже покину, наконец, своё добровольное заточение? К тому же на протяжении столького времени обладать лишь одним-единственным мужчиною — это так невыразимо скучно!

И вообще, сейчас я с удовольствием поменялась бы местом своим с мерзавкой Агатою, которая, к моему ужасу, всё ещё пользуется расположением российского императора.

Мая 13-го дня. Почти полночь

Может, это от осточертевшего мне одиночества (а Вена-то просто бушует от нескончаемого веселья), но граф де Лагард ныне кажется мне просто скучнейшим из любовников! И ни на гран воображения. Действует как автомат. И вообще — полусонный какой-то. Чистая рохля.

Мысленно я всё время сравниваю его с Александром Павловичем. Вот кто настоящий бог любви! Пылкий, нежный, неудержимый!

Я теперь совсем уж люто возненавидела мою Агату. Обошла меня, о, как обошла меня! Никогда не прощу ей этого.

Между тем граф, как назло, каждый день приносит мне вести из дома банкира Перетца, а они всё такие же неутешительные для меня: Александр Павлович, как и прежде, навещает Агату. И, как и прежде, покидает дом Перетца в отличнейшем расположении духа.

Мая 14-го дня. Девятый час утра

Список амурных побед российского императора всё множится. Интересно, что принцесса Саган всё ещё пользуется благосклонностью Его Величества, отчего и княгиня Багратион, и князь Меттерних пребывают в бешенстве.

Зато князь, возбуждённый ревностию, продолжает решительно отрицать тезис о «большой» Польше под скипетром российского императора. Не месть ли это за двух отнятых любовниц?

А Александр Павлович по-мальчишески ещё раззадоривает австрийского министра.

Между тем и граф Разумовский, и карлик Нессельроде едва не на стороне Меттерниха, хоть и делают вид, что всё обстоит ровно наоборот.


    Приписка:

    Графиня, с чего вы взяли это? Я непременно требую доказательств.

    Прямой измены с русской стороны вовсе не было. Но неоспоримо то, что уполномоченными России на венском конгрессе были, ежели не считать Андрея Кирилловича Разумовского (а он давно потерял связи с Россией и почитал себя самого в первую очередь венцем, а уже потом русским), одни иностранцы.

    В общем, Александру Павловичу было не просто. Можно сказать, он один оборонял интересы своей империи.

             Я. И. де С.


Чуть легче стало с князем Талейраном. Видимо, чары принцессы Саган возымели некоторое действие. Но именно — чуть легче, и не более того.

Талейран стал выдвигать лозунг восстановления всей Польши и ратует за присвоение российскому императору титула короля Польского, хотя при этом считает по-прежнему, что Россия не может получить полностью всю территорию герцогства Варшавского.

Всё это, конечно, я знаю со слов графа де Лагарда.

Мая 14-го дня. Полдень

А Меттерних правильно злится и по верному поводу: кажется, главные победы российского императора на Венском конгрессе всё-таки в первую очередь амурные, а не политические. Но зато амурным победам несть числа.


    Приписка:

    Ну что за злюка такая! И как же она не любит нас, русских!

    Так бы и разорвал её!

    Но вот что совершенно бесспорно: Александр Павлович абсолютно очаровал собою всю Вену.

    Танцевал ежели не больше всех, то едва ли не лучше всех. Собеседник же был сверхизысканнейший.

    Государь российский являл собой высочайший образец культуры.

             Я. И. де С.


Александр Павлович — это император очарования и чарования. А любовник-то какой! Просто слюнки текут.

Думаю, что с отъездом Его Величества венские дамы и девицы оденутся в траур.

Мая 15-го дня. Седьмой час вечера

А прошедшую ночь Александр Павлович, оказывается, провёл не где-нибудь, а среди венских работниц-швей. Был, можно сказать, на швейном маскараде или на маскараде голых королев. Говорят, там творилось нечто невообразимое.

Тем не менее, государь российский остался целёхонек. Все царственные члены его в полном порядке, хотя здешние швеи особы-то безудержные, на всё готовые. Они ведь привыкли с острыми орудиями работать.


    Приписка:

    И опять клевета! И пренаглая! Как всегда у милейшей Алинушки.

    Ну что за страсть ко вранью! Но это ведь не просто враньё, что следует постоянно помнить.

    Графиня Коссаковская ставит своею непременною целию опорочивание российского императора.

    Так что у Алины тут имеет место не природная лживость, а совершенно определённая злостная тенденция.

    По желанию хозяев своих, графиня забрасывала мутной грязью всё святое для сердца русского.

    Сие было мерзко, но главное — бессмысленно: Россия была и остаётся могучей державой, а Александр Павлович был едва ли не самым величайшим государем того времени.

             Я. И. де С.


Вообще, венские похождения Александра Павловича ещё ждут своего летописца. Я же просто подбираю некоторые аппетитные крошки, и всё.

Мая 16-го дня. Четыре часа пополудни

А сегодня с утра российский император опять навещал банкира Перетца и не менее двух часов находился в комнатках, отведённых Агате. Вот прохиндейка! Вот мерзавка!

Как подумаю обо всём этом, дурно становится, ноги подкашиваются.

И что стоило графу де Лагарду промолчать?! Отчего он не пощадил меня? Видит же, как я мучаюсь!

Мая 17-го дня. Полночь

Российский император явно получит возможность (сие практически определено, как уверил меня граф) именоваться королём Польским, но Познань и Краков — сердце Польши — с прилегающей территорией ему всё же не дадут.

Так что быть Александру Павловичу, красавцу нашему, урезанным королём.

Победитель-то он, конечно, победитель, да только, выходит, по женской части, и это надобно иметь в виду.


    Приписка:

    Думаю, что графиня Коссаковская не просто потеряла совесть — она от роду её не имела. Чистая змея!

    А как государя Александра Павловича ненавидела! Просто люто.

    И ведь одновременно рвалась к нему в фаворитки. На какие только интриги не шла, лишь бы сблизиться с ним.

    Но что правда, так это то, что в 1814–1815 годах Александр Павлович решил покорить блистательную Вену — и покорил.

    Но и сама Вена, в женской своей части, спешила отдаться Его Величеству. Я знаю только об одном исключении.

    У Александра Павловича был бурный роман с княгинею Эстергази. А потом ему понравилась другая Эстергази — Леопольдина. Муж её был на охоте. Александр Павлович послал к княгине своего флигель-адъютанта, который объявил ей, что российский император проведёт у неё вечер. Ответ пришёл достаточно неожиданный: княгиня была счастлива, польщена и просила Его Величество вычеркнуть в прилагаемом ею списке имена тех дам, которых неугодно было бы ему у неё встретить. Александр вычеркнул всех, оставив на листе лишь имя самой княгини. Та тотчас же послала за мужем. Император оставался у Эстергази буквально несколько минут.

             Я. И. де С.


Мая 18-го дня. Пятый час пополудни

Пока граф де Лагард бегает по Вене и собирает сплетни о конгрессе, я, наскучив сидением в отведённых мне комнатёнках, пошла бродить по дому, в коем есть много таинственных и ещё неизведанных мною закоулков. А я обожаю познавать всё новое.

Прогулка сия заняла у меня никак не менее двух часов. Я уже собиралась возвращаться к себе, как набрела вдруг на маленький кабинетик (до того я знала лишь наличие одного большого, парадного) и стала немедля осматривать его.

Под кучей валявшихся в углу разодранных книг я обнаружила изящный портфельчик, и новёхонький, между прочим. Он был заперт. Не в силах сдержать девичьего своего любопытства, я схватила валявшийся на бюро проржавленный миниатюрный ножичек и отомкнула им замок.

Просматривая содержимое портфельчика, я присела на дырявую софу и правильно сделала, что присела. А то мне бы не устоять.

О ужас! О кошмар! Содержимое портфельчика представляли черновики писем графа де Лагарда к... банкиру Перетцу. Да, да, именно к нему, проклятому Перетцу.

И письма эти все без исключения были обо мне (собственно, то были отчёты). Были там и ответные письма банкира — с подробнейшими указаниями относительно меня — о том, что следует вызнать у графини Коссаковской

Совершенно невероятно, но мой спаситель, стражник, друг и любовник граф де Лагард, оказывается, является — открытие более чем неожиданное и очень печальное — человеком Перетца, гнусным лазутчиком.

Кажется, нет уже места, куда этот проклятый жид не успел сунуться. И всегда он умудряется опередить меня. Но дело тут даже не во мне.

Невыразимо грустно у меня на сердце теперь: сей Перетц скупает всех на корню. И никто, никто не способен остановить его. А дьявольские услуги его принимаются с радостию и признательностию самим императором российским.



Да, ничего иного и не сделаешь теперь. Благодаря вероломству графа, я теперь лишена какого бы то ни было выбора.

Неминуемо придётся бежать. Дождусь только глубокой ночи, когда граф де Лагард, вкусив как следует утех любви, основательно заснёт (может, на всякий случай я ещё и сонный порошок подсыплю).

Впрочем, Вену, несмотря на острое желание банкира Перетца, я всё-таки, пожалуй, не оставлю сейчас. Не время пока. Мне тут ещё есть чем заняться.

Прежде всего, мне хочется поглядеть, чем же кончится конгресс и что станется с негодяйкой Агатой.

Попробую-ка я сунуться под отеческое крылышко князя Талейрана, колченогого гения.

Может, он, по старой памяти, приголубит меня и оставит в громаднейшем дворце Кауница (это даже не дворец, а целый город), в коем он пребывает со времени приезда своего в Вену?!

Итак, решено окончательно: я бесповоротно остаюсь.


    Приписка:

    Со своей стороны свидетельствую, что банкир Авраам Перетц был человеком исключительного ума и дарований. И он был одним из тех, кто спас в 1812 году русскую армию.

    Другое дело, что сей Перетц и в самом деле держал свою собственную тайную полицию, своих лазутчиков и курьеров. Но это тогда вынуждены были делать все крупные банкиры.

             Яков де Санглен, военный советник



Часть четвёртая

Графиня Алина Коссаковская
Тайные записи, которые я вела в Вене, на самом исходе конгресса

1815 год, конец мая. Вена

Мая 20-го дня. Одиннадцатый час утра

К моему большому счастию, князь Талейран оказался на сей раз таким душкой, что трудно даже вообразить себе.

Да, князь приютил меня. И вот уже второй день я обретаюсь теперь в роскошнейшем дворце Кауница.

Мне отвели четыре преуютные комнатки на втором этаже, в апартаментах самого Карема. Это — знаменитый на всю Европу повар Талейрана; его, кажется, все без исключения называют тут «кулинаром-архитектором». Вообще, пользуется он исключительным почётом.

Карем неподражаемо искусно возводит грандиозные торты, изображающие развалины Афин, кварталы Рима и Венеции, дворцы Версаля.

Комнатки мои на самом деле только примыкают к апартаментам Карема, а числюсь я совсем не при кухне, отнюдь.

Князь определил меня в помощники к секретарю своему Ру Лабори. Но на самом-то деле я, строго говоря, являюсь вторым секретарём Талейрана.

Мы договорились, что раз в три дня около десяти вечера он будет навещать меня и мы с ним будем работать до рассвета: сначала разбирать бумаги для конгресса, а затем... Ну и так ясно, что «затем» — в подробности можно не вдаваться.

А я готова делать что угодно, лишь бы разузнать хоть что-то о «танцующем конгрессе» и об его заключительных актах.

Денно и нощно мечтаю, чтобы Россия вышла из Венского конгресса сильно, непоправимо и публично униженною, мечтаю, дабы непомерные амбиции русских никоим образом не оправдались.

Надобно, чтобы страшная, дикая, безжалостная эта империя жестоко поплатилась, наконец, за многократные свои надругательства над моею Польшею.

И хочу я узнать обо всём этом одною из самых первых. И потому я здесь, в бесподобном дворце Кауница, под крылышком великого Талейрана, князя Беневентского.

А покамест предвкушаю миг грядущего блаженства своего и даже пытаюсь хоть чуть-чуть приблизить его. Надеюсь, что мне это вполне удастся.


    Приписка:

    Господи! Какая злоба! Какая поистине бешеная злоба!

    И что, в конце концов, даст графине унижение России? Что? Не постигаю.

    Алина ведь прекраснейшим образом знает, что Польше всё равно никогда более не стать великой. А вот Россия, несмотря на все польско-французские интриги, остаётся по-прежнему могучей. Налипшие же комья грязи засохнут и отпадут сами.

    Мне ужасно жаль графиню. Сколько ума и энергии было растрачено совершенно впустую!

    И ещё. Клеветы Коссаковской тем более обидны, что государь Александр Павлович, в отличие от венценосного брата своего Николая, был величайшим другом Польши и даже её патриотом.

    Напоминаю, что уже 13-го мая 1815-го, в день отъезда Александра Павловича из Вены, последовал высочайший манифест жителям Царства Польского о даровании им конституции, самоуправления, собственной армии и свободы печати. В сём манифесте, в частности, было отмечено: «Признали мы за благо устроить участь сего края, основав внутреннее управление оного на особенных правилах, свойственных наречию, обычаям жителей и к местному их положению применённых».

    Так что графиня Коссаковская оказалась особою в высшей степени неблагодарною.

             Я. И. де С.


Мая 21-го дня. Пятый час пополудни

С принцессой Доротеей Саган, урождённой герцогиней Бирон, я не только тут ещё не виделась, но, полагаю, вообще не встречусь с нею во дворце Кауница.

Всё дело в том, что принцесса прежде всего необходима князю Талейрану для больших дипломатических приёмов, а я — в основном для работы над официальными бумагами, корреспонденцией и докладными многочисленных тайных осведомителей.

Итак, я пребываю с нею на разных планетах и даже в разных созвездиях.

Кроме того, князь, оказывается, сделал особое распоряжение, дабы я с принцессою Саган не имела бы ни малейшей возможности встречи.

Мне об этом рассказал секретарь Талейрана Ру Лабори. Он заходил сегодня ко мне в полдень, и мы отлично поболтали.

Ру Лабори, кстати, исключительно галантен и нежен просто необычайно; он готов исполнить любую мою просьбу, за что я ему необычайно признательна.

Впрочем, я не исключаю и того, что Талейран приказал своему секретарю за мною приглядывать, а может, и нет.

Мая 21-го дня. Полночь

Князь Талейран мною как секретарём в высшей степени доволен. Он говорит, что я со своими обязанностями справляюсь просто отличнейшим образом.

Ну и я, соответственно, довольна и даже, пожалуй, более того, хоть князь как любовник, признаюсь как на духу, просто ужасающе плох. К тому же за последнее время он сильно одряхлел, и всё тело его даже как-то неприятно сморщилось. Но зато у меня есть теперь прямая возможность просматривать и даже делать выписки из наисекретнейших документов конгресса.

И ещё он обладает столь пронзительно острым, невероятно игривым и вместе чрезвычайно импульсивным, необычайно парадоксальным умом, что наблюдать за извержениями его приносит высочайшие наслаждения.

Мая 22-го дня. Полдень

Ру Лабори был настолько любезен, что опять навестил меня. Между прочим, он подробнейшим образом поведал, что вся Вена (именно вся Вена) говорит уже о любовной связи ветреного российского императора Александра Павловича с княгинею Багратион, «российскою Андромедою», «голым ангелом».

И судя по всему, сама княгиня от этого известия находится в полнейшем восторге, почитая достигнутое за высочайшую свою политическую победу.

Не исключено, княгиня Багратион сама и способствовала тому, что факт её связи с российским императором наконец стал всеобщим достоянием.

А вот принцесса Доротея Саган, нынешняя соседушка моя, просто рвёт и мечет. Она ведь тоже, хоть и живёт открыто с князем Талейраном и является избранницею князя Меттерниха, ещё и фаворитка российского императора.

Более того, принцесса ведь добивалась благосклонности Александра Павловича с исключительным упорством и настойчивостью. И добилась как будто. И тут вдруг княгиня Багратион обошла её. Было с чего рвать и метать!

В общем, на данном этапе государь остановился на «голом ангеле». И это большое событие для нынешней сумасшедшей Вены! Правда, совершенно неизвестно, что произойдёт завтра.

Мая 23-го дня. Десятый час утра

После завтрака заходил ко мне секретарь князя Талейрана Ру Лабори. Он принёс неслыханно интересные новости, которые даже взволновали меня. Кстати, сам Талейран ничего подобного мне не рассказывал.

Оказывается, российский император Александр Павлович страшно осерчал на князя Талейрана и хочет припомнить все измены с его стороны. Особенно государь зол на тайный договор Австрии, Франции и Англии, направленный против России.

Царь будто бы даже хочет погнать Талейрана с министерского поста и заменить его дюком Ришелье, губернатором Новороссии.

Неужели звезда князя может вдруг совсем закатиться? Стоит подумать об данной возможности и об моём будущем.

А окончательные итоги конгресса уже почти налицо. Польским королём Александр Павлович станет, но целиком герцогство Варшавское таки не получит. Ура!

Решён уже частично и италианский вопрос. Во многом благодаря напористости и изворотливости Талейрана, решено низложить с трона неаполитанского короля Иоахима Мюрата и возвести на него италианских Бурбонов, изгнанных в своё время Бонапартом. И Талейран старался в этом деле совсем не зря.

Ру Лабори сообщил мне, что итальянские Бурбоны одарили князя шестью миллионами франков. Интересно, не так ли? Вот она, истинная подноготная «танцующего конгресса».

Мая 23-го дня. Почти полночь

Да, и вот ещё немаловажное соображеньице одно об образовавшемся на конгрессе антирусском союзе.

Александр Павлович непременно хотел, дабы герцогство Саксонское, бывшее союзником Бонапарта, присоединили бы к Пруссии. Но усиления Пруссии, столь дружащей теперь с Россией, категорически не желают ни Австрия, ни Англия (победители) и ни Франция (побеждённая).

И вот двое государств-победителей соединяются с проигравшей Францией против победительницы России. В этом-то и есть главный интерес сложившейся ситуации.

Придумано лихо! Ай да Талейран! Я убеждена, что это именно он выдвинул идею антирусского союза.

Так что Александр Павлович прав абсолютно, что мечет громы и молнии супротив князя. Да только поздно — антирусский союз-то уже создан.

В данном случае вот что ещё надобно иметь в виду.

Довольно-таки многие державы на конгрессе вооружаются супротив России, и в особенности англичане. Они, стараясь присвоить себе всеми способами деспотическую власть в Европе и в прочих частях света, утверждают, что не следует уступить Польшу России, ибо Россия, требуя сей край, обнаруживает намерение занять в политической системе Европы место Бонапарта.

Англичане, австрийцы, пруссаки и французы употребляют все усилия, дабы во мнении народов и дворов уменьшить влияние России и представить принесённые русскими жертвы и подвиги их войск по возможности ничтожными, доказывая, что влияние России на политические дела Европы должно быть пагубным для просвещения и для самой независимости держав.


    Приписка:

    Признаюсь, никак не ожидал я столь резонного рассуждения от графини Алины Коссаковской, бешеной лгуньи, отчаянной фантазёрки и заклятого врага великой Российской империи.

    Только графиня, как мне кажется — нет, я даже убеждён в этом,— в диком недоброжелательстве своём к нам чересчур уж преувеличивает значение антирусского союза, хотя последний, увы, и в самом деле имел место на конгрессе 1814–1815 годов.

    И дело тут даже не в одном только антирусском союзе, довольно-таки быстро, между прочим, лопнувшем.

    Вся трагедия в том, что дипломаты наши российские не поддержали (не смогли? не захотели? или по отсутствию должной хитрости?) того, что было искуплено кровию наших солдат на поле брани.

    Налицо страшные, чудовищные факты.

    На основании условий Венского конгресса 1815 года, Россия увеличила свою территорию пространством около 2 100 квадратных миль с народонаселением более трёх миллионов человек.

    А вот Австрия, опять же по условиям конгресса (молодец Меттерних! Нам бы такого министра, а у нас австрийский прихвостень Нессельроде), приобрела 2 300 квадратных миль с десятью миллионами человек.

    Что касается Пруссии, поддерживаемой нашим гуманнейшим государем, то она получила 2 217 квадратных миль с 5 362 000 человек.

    Что же выходит? Россия, которая на своих плечах вынесла всю тяжесть трёхлетней войны с Наполеоном и принесла наибольшие жертвы для торжества европейских интересов, получила наименьшее вознаграждение.

    Сие чрезвычайно прискорбное, даже трагическое обстоятельство, к величайшему сожалению моему, совершенно бесспорно.

    Но всё же графиня Коссаковская, мне кажется, делает выводы, слишком уж удобные для себя.

    Алинку я, конечно, ненавижу люто, однако, тем не менее, с её оценками позорного для нас Венского конгресса в чём-то не могу не согласиться. К сверхвеличайшему сожалению моему.

    Только надо помнить, что она при этом радовалась ужасно, а я вот горько горюю. Даже и сейчас, хотя всё уже как будто быльём поросло. Ещё бы! Венский конгресс есть стыд наш неискоренимый.

             Я. И. де С.


Вообще, я очень даже рассчитываю на то, что первенство русских на конгрессе так и не будет достигнуто. Всё к этому идёт как будто.

Дай-то Бог!


    Приписка:

    Вот змея!

             Я. И. де С.


Покамест в этом смысле всё идёт как по маслу. «Ну и чудненько»,— как любит говаривать давний любимый враг мой Яков Иванович де Санглен.

Я вообще обожаю таких врагов — незадачливых и недальновидных. Все мозговые силы у Якова Ивановича уходят в основном на хвастовство.


    От публикатора:

    Абзац весь обведён и как бы превращён в квадрат, а потом перечёркнут двумя линиями наискосок.

    Кажется, это рука Я. И. де Санглена.

             Андрей Рассветов, проф., Москва


В общем, будем надеяться, и есть смысл надеяться, явно есть.

Англичане и австрийцы — ребятки ушлые, а российский государь всё венских дам покоряет (и с успехом! и с каким ещё!) — видимо, с горя; а с горя оттого, что союзничков своих в дипломатических интригах одолеть никак не в состоянии.

Так что всё движется к тому, что Россия, хоть она и могучая страна-победительница, сам Париж покорившая, всё же не останется тут в особом выигрыше.

Низкий поклон вам, российские дипломаты!

Мая 24-го дня. Одиннадцатый час ночи

Давеча я попросила Ру Лабори разузнать, как там обстоят дела в особняке жида Перетца. И просьба моя мигом была исполнена.

Сегодня этот замечательно любезный человек (вот он, кстати, великолепный любовник) забежал ко мне перед ужином и поведал со всевозможными подробностями об венской жизни Перетца. И его рассказ поверг меня просто в ужас.

Во-первых, сей проклятый миллионщик буквально каждый день имеет довольно-таки долгие собеседования со здешними жидами, преимущественно раввинами и банкирами. Всё это чрезвычайно грустно и наводит на очень печальные размышления. Эх, узнать бы, о чём они говорят. Наверняка о скорой гибели России.

Но это ещё не страшно. А поистине страшно то, что государь Александр Павлович, по словам Ру Лабори, всё ещё благоволит к Перетцу. Данное обстоятельство мне кажется просто кошмарным.

Более того, Его Величество регулярно посещает здешний особняк (а это даже и не особняк, а самый настоящий дворец) проклятого миллионщика. Однако и это ещё не всё.

Придя в дом Перетца, российский император неизменно около часу беседует с хозяином, а затем столь же неизменно уединяется в комнатах одной таинственной гости, которая живёт у Перетца.

А вот это уже поистине чудовищно и непостижимо. Выходит, государь не порвал связь с Агатой, бывшей горничной моей. Ужас!

Нет, я не хочу и не могу более с этим мириться. Что-то надобно предпринять, дабы отвратить государя от неё. И я придумаю. Придумаю во что бы то ни стало.

Но как эта подлая особа, заботливо выпестованная мною, может столько времени сохранять благосклонность со стороны ветреного российского государя?! Просто ума не приложу.

Мая 25-го дня. Полночь

Сегодня был у меня князь Талейран. Принёс с собою два портфельчика; один обшит розовым, а другой — чёрным атласом.

Мы сидели не менее двух часов, а успели разобрать лишь часть бумаг из розового портфельчика. Князь сказал, что работы чересчур стало много и потому он, в нарушение установленного графика, придёт ещё и завтра. И оставил оба портфельчика у меня.

Был Талейран абсолютно спокоен, но мне его спокойствие показалось довольно-таки опасным, что-то в нём было очень мрачное.

А когда князь пробурчал, откладывая с недовольным видом в сторону проект тайного антирусского договора (он датирован ещё январём сего года), я поняла, что Талейран пребывает просто в ужасающем настроении.

Вот что он пробурчал с кислой ухмылкой: «И что? Кому нужна теперь эта бумажка? А сколько крови она нам стоила. И всё. Её уже можно и даже нужно выкинуть. Дерьмо. Дерьмо».

Разъяснения мне были не нужны, да князь и не стал бы их давать. Я с ходу всё поняла. Всё проще простого.

В самом деле, в строжайшей тайне заключённый антирусский союз саморазрушился. И всё из-за Бонапарта и его «ста дней», которые фактически разрубили Венский конгресс на две части.

Свергнутый император вернулся, и опять возродилась антинаполеоновская коалиция, и опять русские на коне.

Всё, чего добился мой нынешний хозяин, оказалось мигом брошено в тартарары.

Да, Бонапарта теперь уже почти окончательно разбили, но Российская-то империя в результате «ста дней» политически вроде бы усилилась, но именно благодаря опять возросшему страху пред величайшим полководцем.

В общем, лопнул антирусский союз, лопнул, как простой мыльный пузырь.

Итак, Бонапарт русским подмог как будто немного. Но надолго ли? С водворением его в новое место заточения коалиция естественным образом распадётся, и русских, конечно же, опять потеснят — и слава Богу.

Мая 26-го дня. Два часа пополудни

Заходил Ру Лабори, и мы с ним очень мило позавтракали, весело, игриво и с пользою даже поболтали, и даже ещё успели отдохнуть, понежившись в постельке.

Когда же Ру Лабори собрался уже уходить, я обратилась к нему с одною небольшою совсем просьбою (я продумала это ночью, в мучительных раздумьях).

Я рассказала секретарю князя Талейрана, что таинственная гостья миллионщика Перетца — это моя бывшая горничная и что я хотела бы передать ей записку.

Галантный и необычайно услужливый Ру Лабори, естественно, согласился без малейших раздумий. Я тут же вручила ему загодя приготовленную записку.

В записке я передавала Агате несколько указаний якобы от князя Талейрана, и в частности — приказ выкрасть какие-то бумаги из кабинета Перетца.

Я не стану скрывать: всё это была, ежели по правде, полнейшая чушь.

Дело в том, что Агата моя никогда в глаза не видела Талейрана, и она ничего не может выкрасть у миллионщика Перетца, ибо совсем не покидает своих комнат.

И вообще, Агата чуть не молится на Перетца, своего истинного спасителя, и готова оказать ему любую услугу. Совершенно любую. Я уверена.

Так что содержание записки, которую я передала Агатке чрез Ру Лабори, от начала и до конца было чистейшею выдумкою. Что поделаешь! Выхода у меня не было.

Да, я готова сказать и написать что угодно, лишь бы отвратить государя Александра Павловича от мерзавки Агаты, нахально и самонадеянно посмевшей, в обход меня, искать благосклонности Его Императорского Величества.

Очень сильно надеюсь, что отосланная записка сослужит мне свою верную службу, и уже в самое ближайшее время.

Мая 26-го дня. Седьмой час вечера

Уф! Гора с плеч! Наконец-то! Я даже всплакнула с радости. Долгожданный миг всё ж таки настал.

Мерзавка моя Агата арестована и препровождена в венский тюремный замок.

Да, а миллионщик Перетц рвёт и мечет. В скобках замечу: он — бестия! — конечно, не поверил моей записке и приложит все усилия, дабы вызволить её. Но Агатку проклятую хотя бы на время убрали — и то слава Богу.

Обо всём происшедшем я узнала от Ру Лабори, естественно. От кого же ещё?

Он прибежал, рассказал мне, что записку передал (успел), но уже где-то через полчаса Агату увели под конвоем.

Слава Богу! Наконец-то удалось освободить государя от этой сущей пиявки.

И ещё. Ру Лабори в крайне взволнованном состоянии поведал мне, что в жизни блистательного и хитроумного князя Талейрана ожидается крупная и решительная перемена: как будто буквально чрез несколько дней он будет отправлен в отставку.

Неужто? Признаться, я как-то не очень в это верю. Полагаю, что великий Талейран уйдёт в отставку, только ежели сам этого вдруг возжелает.

Князь так феноменально, так феерически увёртлив, что, думаю, он и на сей раз как-нибудь выкрутится. Во всяком случае, так ведь всегда было до сих пор. Отчего же теперь должно быть иначе?

Может, паника милейшего дружка Ру Лабори есть именно паника и более ничего?!

Надобно будет обдумать как следует, не торопясь, но и не откладывая в долгий ящик.

Мая 27-го дня. Девятый час утра

Опять прибегал ко мне с раннего утра Ру Лабори.

Вид у него был совершенно растерзанный (от былой уравновешенности не осталось и следа): лицо залито потом, глаза готовы вылезти из орбит, руки трясутся.

Он крикнул мне прямо с порога, что всё рушится. Отставка Талейрана решена окончательно. Собственно, Людовик Восемнадцатый, по словам Ру Лабори, уже подписал её, просто бумага ещё не дошла до Вены.

До Бонапартовых «ста дней» князь умудрился быть на равных среди глав стран-победителей и даже сумел потеснить Россию. Но теперь-то Франция всё же стала реально стороной проигравшей.

И Талейран даже сам хочет уйти, дабы не подписывать унизительное соглашение. Но даже если бы князь решил вдруг остаться, сие никак бы не удалось, ибо великий дипломат и непревзойдённый обманщик на сей раз, на мою беду, явно проиграл, и король просто в бешенстве.

К тому же Его Величество король Людовик Восемнадцатый не может не прислушиваться к рекомендациям российского императора, а Александр Павлович отныне и слышать не хочет о Талейране. И это со всею определённостию.

Ру Лабори во время рассказа своего был в страшной растерянности и чуть ли не рыдал, ибо его карьера теперь, из-за возможного (близкого) ухода Талейрана, находится на грани полнейшего обвала.

Но моё-то положение ещё хуже, и намного, ибо с отставкою и отъездом Талейрана я оказываюсь просто на улице, и более того — в ожидании неминуемого ареста.

Впрочем, кажется, я уже более или менее представляю, что мне надобно теперь делать.

Собственно, выход есть, очень неожиданный, но зато единственно возможный.

А не захватить ли мне два Талейрановых портфельчика, которые и сейчас лежат у меня на бюро, здесь, во дворце Кауница, и спешно бежать с ними к российскому императору Александру Павловичу?!

Наличие этих бесценных портфельчиков, мне кажется, и будет верною гарантией того, что меня русские не только не арестуют, а ещё и дадут надёжный приют, обласкают и приголубят. И особливо сам Александр Павлович.

Я уповаю на то, что российский император (а он, при всей ветрености своей, есть самый благородный из всех ныне живущих смертных) простит меня и примет в дар заветные портфельчики, а точнее, примет в дар сии портфельчики и в порыве царской благодарности простит меня.

Ха! Ещё бы не примет! Портфельчики, безо всякого сомнения, Его Величество очень даже заинтересуют, чрезвычайно заинтересуют, ибо это даст очень сильный козырь в борьбе с Талейраном, уже уходящим с активной политической арены, но всё ещё остающимся сильным и страшным противником для России.

А я уж постараюсь самым отменным образом заменить государю Александру Павловичу мою мерзавку Агату (лишь бы только не помешал как-нибудь недоброжелатель мой миллионщик Перетц, а от него мне можно и даже следует ожидать любой каверзы).

Как говорят русские, свято место пусто не бывает. К тому же я, признаюсь откровенно, и намного умнее её (Агатки), и гораздо, между прочим, соблазнительнее её. В этом у меня нет совершенно никаких сомнений, да и не только у меня. Собственно, никто нас и не пытается сравнивать — госпожу и служанку!

А то, что российский император, в силу либеральных идей своих заигрывающий с демосом, частенько предпочитает именно горничных,— сие совсем не страшно. Я ведь могу быть и горничной. И даже запросто, между прочим. Уже не раз пробовала. И получалось.

В общем, надо мне буквально хватать Талейрановы портфельчики и, более не раздумывая, прямиком бежать во дворец Хофбург, являющийся ныне, на время конгресса, резиденцией российского императора.

А проводит меня Ру Лабори, пока всё ещё секретарь князя Талейрана,— у него есть свои людишки в охране дворца, и ещё он, к счастью, приятельствует с генерал-адъютантами российского государя князем Петром Волконским и Александром Чернышёвым.

Думаю, всё пройдёт прекрасно, и все, уверена, останутся очень даже довольны.

Чует моё сердце, что быть мне отныне в услужении у государя Александра Павловича. И начнётся новая жизнь.


    Приписка:
    Да, наврала милейшая графинюшка с целый короб. И даже не просто наврала, а ещё и злостным образом напакостничала (а на это она великая, несравненная мастерица).

    При этом не могу не выделить следующее.

    Особенно подло и гнусно буквально всё, что написала Алина Коссаковская об российском императоре Александре Павловиче Благословенном и об его знаменитом пребывании в Вене, которое имело место по окончании Заграничного похода 1813–1814 годов.

    Собственно, настоящая дневниковая тетрадочка представляет собою не рассказ о Венском конгрессе 1814–1815 годов, а самую настоящую клевету на Россию и великого её государя.

    Но вот что весьма занятно и даже по-своему поучительно: как ни лгала Алинушка, но скрыть так и не смогла, что она не столько шпионка, сколько самая настоящая воровка, несмотря на свой графский титул.

             Яков де Санглен, военный советник,
             бывший директор Высшей воинской полиции,
             Москва, мая 18-го дня 1857 года


    Запись на обратной стороне обложки:

    Жизненные силы потихоньку начинают меня оставлять. Я очень не хотел бы унести с собою в могилу давние ещё соображения свои об военной кампании 1813–1814 годов и её последствиях, почему как раз и тороплюсь оставить сии заметки.

    В первую очередь хочу заметить, что графиня Коссаковская в своём дневнике не просто безбожно путает даты, а ещё и постоянно прибегает к мошенничеству и даже к прямому подлогу. Вот что она делает.

    Графиня, желая, как видно, чтоб её приняли за пророчицу, представляет произошедшие события, связанные с Венским конгрессом, но только как события ещё не случившиеся, а лишь назревающие.

    Иначе говоря, Алина идёт на чудовищный обман: предрекает факты, зная, что на самом деле произошло, для чего и пришлось ей подтасовывать и даже произвольно менять хронологию.

    Вот, вкратце, что и когда было.

    3-го мая 1815 года были подписаны трактаты между Россиею, Австриею и Пруссиею, определявшие судьбу Варшавского герцогства; оно было присоединено к России под наименованием Царства Польского, за исключением Познани, Бромберга и Торна, отданных Пруссии, Кракова, объявленного вольным городом, и соляных копей Велички, возвращённых Австрии вместе с Тарнопольской областью. Государь Александр Павлович принял титул Царя Польского.

    27-го мая был подписан акт германского союза, а 28-го мая — главный акт Венского конгресса.

    Император Александр Павлович, крайне разочарованный и даже как будто взбешённый итогами конгресса, не стал дожидаться его окончания и покинул Вену ещё 13-го мая. А 31-го октября 1815 года новый польский король въехал в Варшаву.

             Яков Иванович де Санглен, военный советник,
             Москва, февраля 12-го дня 1863 года




Часть шестая

Графиня Алина Коссаковская
Тайные записи, которые я вела в Париже, по окончании конгресса

1815 год, лето. Париж

Июня 30-го дня. Почти полночь

В пути было мне не до записей, так что теперь навёрстываю упущенное.

По окончании «ста дней», когда столица Франции капитулировала и бедный Бонапартик вторично отрёкся от престола, российский император направился в Париж в сопровождении императора Австрии Франца, генерал-адъютантов, графов Нессельроде и Каподистрия (как главных дипломатов), повара и избранных слуг. Я входила в состав этой небольшой свиты, но не имея, правда, никакой придворной должности.

Июня 28-го дня Александр Павлович был уже в Париже. Разместился Его Величество в Елисейском дворце, меня же поселил поблизости, в отеле «Моншеню».

Каждый вечер государь навещает меня. Он по-прежнему мил, нежен и исключительно пылок. Грех жаловаться, но я ощущаю в Александре Павловиче некие общие перемены, не очень-то приятные.

Как-то тускнеет чарующая мягкость, всегда поражавшая меня в этом великом человеке, и всё более проявляется жёсткость, нетерпимость и какое-то даже солдафонство в духе его сумасшедшего родителя, покойного Павла Первого.

Вчера в Париж вошли уже первые российские войска (третья гренадерская и вторая кирасирская дивизии). Вошли они церемониальным маршем, но тут случилась подлинная беда: три полка сбились с ноги.

Александр Павлович был в диком бешенстве, приказал арестовать полковых командиров, а солдат примерно наказать. После чего тут же произошли случаи повального дезертирства, впрочем, и до того происходившие. Государь тут же повелел графу Нессельроде снестись с французским правительством, дабы оно запретило укрывать беглецов и выдавало их русским.

Государь ласкал меня и одновременно рассказывал обо всей этой истории. А потом вдруг остановился и весьма запальчиво отметил: «Строгость причиною, что наша армия есть самая храбрая и прекрасная в мире».

Высказывание это в ту минуту было совершенно неуместно, но мне оно на многое открыло глаза.

Что ж! Некоторое помутнение государева разума и ступание Александра Павловича на стезю солдафонства — сие крайне выгодно врагам и соперникам Российской империи.

Июля 1-го дня. Полдень

На утренней прогулке случайно столкнулась я с миллионщиком Перетцем. Коммерции советник чрезвычайно учтиво поклонился мне, а потом вплотную приблизился и шепнул почти еле слышно: «Берегитесь, графиня. Рано или поздно я вас выведу на чистую воду».

Подходя к отелю «Моншеню», я вдруг обратила внимание, что за мною присматривают. Ну что за проклятый жид! Никак он не может успокоиться и всё тиранит меня. Как видно, мешаю я проворачиванию его отвратительных жидовских дел.

Июля 1-го дня. Одиннадцатый час ночи

Мария Антоновна Нарышкина (урождённая княгиня Святополк-Четвертинская) находится в Париже. Сие обстоятельство угнетает меня до невозможности. Когда Александр Павлович видит эту особу, действительно непередаваемо и даже невыносимо прекрасную, то вмиг забывает обо всём и обо всех.

Собственно, Мария Антоновна рассталась с российским государем, о чём знаю доподлинно.

Ещё в 1813 году она покинула пределы Российской империи вместе с дочкою своей от Александра Павловича Софией. Мотивировка при этом была такая, что Мария Антоновна везёт Софию лечиться от неизлечимой горловой болезни в тёплые края. Но главная причина та, что Марии Антоновне надоело двойственное её положение и что она не желает более быть некоронованною императрицею.


    Приписка:

    И вот что необычайно важно.

    Когда София Нарышкина умерла, то Мария Антоновна отправилась в Святую землю. Покаянную же молитву совершила она не только в храме Гроба Господня, но и у останков стены Соломонова храма, а потом ещё даровала значительную сумму жидовской общине града Иерусалима.

    Не правда ли, интересные фактики?

             Яков де Санглен, военный советник


Ну что, высокомерная жидовка, отправляйся подалее и не попадайся более на глаза императору. Так будет для всех спокойнее. Так нет, сидит в Париже, и я знаю, что Александр Павлович навещает её.

Июля 2-го дня. Два часа пополудни

Я решила сделать ответный ход — разумею отношения свои с миллионщиком Перетцем. И даже сделала уже этот ход, наняв четвёрку пронырливых французиков, дабы они наблюдали за домом Перетца.

Между прочим, есть уже первый результат, весьма любопытный и даже обнадёживающий.

Как выяснилось, сей Перетц каждый день в пять часов пополудни является к Марии Антоновне на вечерний чай. Ясное дело, амуров между ними нет никаких, а вот отношения деловые есть.

Что же может связывать божественно прекрасную избранницу российского императора с денежным воротилою?!

Думаю, проблема вот в чём.

Покамест Мария Антоновна находится в зоне некоторой достижимости, Александр Павлович не посмеет причинить никакого вреда жидовским делам.

Так что Перетц, как великий жидовский радетель, и делает регулярные наставления, высказывает просьбы, дабы Мария Антоновна пусть и не возвращается к царю, но при этом хотя бы особо не удаляется от него. А он при виде её неизменно теряет голову.

Господи, ну как мне погубить этого дьявольски хитрого жида?!

Июля 2-го дня. Полночь

Навещал меня российский император. Услуги, что оказываю ему я, оценивает он очень даже высоко, а так, в целом, сердит, но не на меня, конечно.

Рассказал, что союзнички (австрияки да пруссаки) хотят отхватить от Франции по жирному куску.

«Но я не дам раздробить Францию»,— крикнул в ярости государь.

Такое вот было любовное свидание. Мило, ничего не скажешь.

Да, ещё Александр Павлович поведал мне, что будет непременно настаивать на снижении контрибуции. Поглядим — увидим.


    Приписка:

    Франция как обязалась выплатить семьсот миллионов франков, так и выплатила их. Только России досталось при этом лишь сто миллионов.

             Яков де Санглен, военный советник


Июля 3-го дня. Одиннадцатый час пополудни

Во время утренней прогулки своей я увидела издали миллионщика Перетца. Тот был не один. Рядом с ним шла спутница, обладавшая, между прочим, чрезвычайно статною фигурою.

Завидев меня, Перетц обернулся и помахал мне ручкою, весьма игриво. Спутница же его лишь качнула чуть сильнее своим зонтиком (по чёрному муслину разбросаны нежнейшие белые кружева) и продолжала весело щебетать. Слов, увы, я разобрать никак не могла, но было видно, что беседа идёт самая приятная. В общем, девица, прогуливавшаяся с Перетцем, даже не сделала попытки оглянуться.

Любопытно: что это за особа?

Июля 3-го дня. Почти полночь

Вечером на Елисейских полях, неподалёку от дворца, я, к радости своей, обнаружила обладательницу чёрного муслинового зонтика с кружевами. Она шла со спутником, но на сей раз это был вовсе не Перетц. И тут меня ждало даже не разочарование, а страшная катастрофа.

Спутника обладательницы муслинового зонтика я узнала сразу, и в глазах у меня почернело от сделанного открытия: это был российский император (он в Париже разгуливает совершенно без охраны, ведь парижане видят в нём своего благодетеля и защитника).

Я увидела, как парочка дошла до дворца и исчезла в его воротах.

Теперь во что бы то ни стало необходимо выяснить, что это за девица под чёрным муслиновым зонтиком.

Июля 4-го дня. Пять часов утра

Есть важная для меня новость. В Париж из Варшавы прибыла польская депутация, во главе коей находится сенатор граф Замойский.

Александр Павлович его уже принял (вчера вечером), а сегодня граф Замойский встретился со мною, и я наиподробнейшим образом поведала ему всё, что мне известно свеженького об российском императоре и о борьбе его с неверными союзничками своими.

Граф же, в свою очередь, рассказал мне о том, что деется в Варшаве. А там не всё так гладко, как хотелось бы.

Да, что было великолепно в герцогстве Варшавском, так это то, что жидам там житья не было. Были в Варшаве целые кварталы, где проживание им было запрещено, и много ещё чего приятного происходило. И нынешнее правительство Царства Польского пошло далее по сему праведному пути.

Граф Замойский сообщил мне, что Государственный совет Царства Польского именем государя Александра Павловича готовится привести в действие декрет короля Саксонского от 30-го октября 1812 года (он ведь был тогда герцогом Варшавским) об выселении евреев из деревень.

Жидовские депутаты, находящиеся безотлучно при Главной квартире российского императора, донесли Александру Павловичу об сём проекте. Вот подлецы!

Государь решил, что исполнение новых постановлений варшавского правительства касательно евреев должно быть приостановлено и что впредь без высочайшего разрешения никакие распоряжения варшавского правительства не могут приводиться в действие.

В Варшаве началась паника, вот и была собрана депутация графа Замойского и незамедлительно отправлена в Париж.

Александр Павлович во время давешнего разговора своего с графом со всею определённостию заметил, что исполнение декрета от 30-го октября 1812-го будет отсрочено и что пересмотру сие высочайшее решение уже никак не подлежит.

Более того, государь поведал графу Замойскому, что готовится проект (гнуснейший проект!), в соответствии с коим евреям Царства Польского будут предоставлены общие гражданские права с сохранением внутреннего самоуправления.

Рассказывая мне об этом, граф Замойский чуть не рыдал от обиды и возмущения. И я совершенно постигаю и одобряю его чувства.


    Приписка:

    Проект о представлении жидам, жительствующим в Царстве Польском, гражданских прав с одновременным сохранением внутреннего самоуправления таки был составлен, но ход ему не был дан.

    Проект поступил в году, кажется, 1817-м на рассмотрение варшавского правительства, которое в лице Государственного совета и других учреждений самым резким образом высказалось против предложенной реформы и представило контрпроекты, основанные на ограничении жидов в их гражданских правах и уничтожении у них внутреннего самоуправления.

    Александр Павлович не отстоял проект реформы и принял возвращение к политике бывшего под пятою Бонапарта герцогства Варшавского относительно жидов.

    Его Величество уже забыл о благодарности своей жидам за их помощь в 1812–14 годах в борьбе против Бонапарта (в 1815 году государь благодарность сию ещё испытывал).

    Миллионщик Перетц уже был разорён и потому уже не имел влияния. А разрыв с Марией Антоновной Нарышкиной стал окончательным. В общем, за жидов некому уже было хлопотать. Так что в этом смысле победа в Царстве Польском осталась, увы, за злодеем Бонапартом.

    Так что графиня Коссаковская и граф Замойский совершенно напрасно горевали и печалились.

             Яков де Санглен, военный советник


Так что, кажется, граф Замойский вернётся в Варшаву ни с чем, а жаль, и очень даже жаль.

Но я уж не буду выпускать вопрос о жидах в Царстве Польском из виду и, как могу, буду следить за колебаниями государя в данном отношении.

А натура Александра Павловича очень даже колебательная, то бишь склонна к весьма частым переменам мнений.

Июля 4-го дня. Двенадцатый час ночи

За отелем «Моншеню», где я квартирую, явно продолжают присматривать, и, конечно, это люди проклятого Перетца. Ну что ж, пусть.

Я решила, что тоже буду следить, но только не за Перетцем, а за Елисейским дворцом. Мне нужна, позарез необходима девица с чёрным муслиновым зонтиком. В общем, наняла я двух нищих, и они за ничтожную мзду всё мне разузнали.

Обладательницею муслинового зонтика оказалась не кто иная, как бывшая горничная моя Агата. Мерзавка Агата.

Что же получается? Проклятый Перетц таки добился её освобождения; я уверена, что он подкупил начальника венского тюремного замка. Агату освободили и доставили прямиком сюда, в Париж. Но это ещё не всё.

Перетц явно пред государем оправдал Агату во всех отношениях. Сей пронырливый жид точно убедил Его Величество, что записку писала именно я, но только факты, представленные в ней, все начисто выдуманы, и выдуманы именно с целию очернения Агаты. Так он, безо всякого сомнения, говорил.

И Александр Павлович поверил верному своему Перетцу. Настолько поверил, что пристроил Агату в Елисейский дворец на должность, скорее всего, какой-нибудь горничной.

Вот кошмар-то!

И государь, как видно, возобновил уже или непременно возобновит в самое ближайшее время прежние отношения свои с Агатою. Ещё бы! Его Величество ведь либерал. Правда, и меня Александр Павлович покамест не оставляет, но сие ничего не значит.

Подлючка Агата, войдя в фавор, ещё скажет обо мне государю немало «добрых» слов. Никаких сомнений нет: скажет. И как ещё скажет!

Кроме того, проклятый Перетц никак не успокоится, пока не уберёт меня. Обвинит во всех смертных грехах, припомнит, что я исполняла личные поручения самого Бонапарта, и таки придётся мне бежать без оглядки.

В общем, причин для тревоги есть немало. И всё же я попробую как-нибудь выкрутиться.

Июля 5-го дня. Восьмой час утра

Кажется, российский император в определённом отношении решительно сошёл с ума. Ей-богу!

Во всяком случае, так думают союзники Александра Павловича. А дело всё в том, что Его Величество, не удовлетворившись заключением малоудачных для России политических договоров, собирается образовать ещё какой-то «Священный союз».

Российский император намеревается скрепить общую связь государств актом, основанным на непреложных истинах божественного учения, создать союз, который бы связал государей и народы братскими узами, освящёнными религией, был бы для них, как Евангелие, обязателен по совести, по чувству, по долгу.

Слыханное ли дело: российский император предлагает нечто вроде политического евангелия!

Европейские монархи посмеются всласть, да подпишут. Что им, в конце концов?!

Да, прежде Александр Павлович был просто галантным кавалером и дамским любезником. Теперь же он, с одной стороны, солдафон, а с другой стороны, играет в религиозную экзальтацию. Должна сказать, что это чрезвычайно плохое и даже трудно вообразимое сочетание.

И вот теперь солдафон-мистик предлагает другим государям жить по евангелию. Каково?!

А ведь как славно и умно начиналось его царствование!

Впрочем, Польшу более всего устраивает именно свихнувшийся монарх на российском троне, ставший вдруг предлагать союзникам-завистникам дружбу по-христиански.

Проиграв дипломатические битвы, братства народов, видите ли, захотел. И смех, и грех!

Июля 5-го дня. Полдень

Был у меня ужасно неприятный и даже каверзный гость, такой гость, коего я ненавижу всеми фибрами своей души.

Да, это был не кто иной, как коммерции советник Авраам Перетц собственною персоною. Не человек, а сущий дьявол.

Чрезвычайно церемонно поздоровавшись со мною, сей Перетц вынул из портфельчика своего весьма объёмистую кипу бумаг: это были копии донесений моих барону де Биньону, который был представителем императора Бонапарта в Варшаве незадолго до начала страшной кампании 1812 года.

Молча и обстоятельно, не торопясь, коммерции советник разложил аккуратнейшим образом всё на столе, а потом вздохнул и молвил, тихо, но необычайно чётко: «Графиня, бумаги сии, искусно добытые моими людьми, совершенно точно подтверждают, что вы были союзницею Бонапарта и исполнительницею его злодейской воли. Посему в интересах Российской империи вам необходимо незамедлительно покинуть Париж, в противном случае вы будете арестованы. Такова воля императора Александра Павловича. Бумага о вашем заключении под стражу уже на руках у генерал-адъютанта Волконского. Он явится сюда завтра. В общем, исчезайте. Ежели бы не доброта Александра Павловича, томиться бы вам, графиня, в каменном мешке Шлиссельбурга. Сам я полагаю, что вам, как изменнице, место именно там. А теперь прощайте».

Об мерзавке Агате Перетцем не было произнесено буквально ни слова, но явно она с его подачи опять ходит в фаворитках у Александра Павловича. Я просто убеждена в этом.

Вот несчастье! Следующий-то раз буду горничную выбирать уж с умом.

А покамест мне надобно спешно бежать. Но куда?! Нужно решать незамедлительно.

Эх, был бы здесь Яков Иванович де Санглен: уж с ним я бы как-нибудь договорилась! Зря, зря его отстранили от дел.


    От публикаторов:
    Последние две строчки перечёркнуты. Судя по всему, это было сделано владельцем архива военным советником Яковом Ивановичем де Сангленом.

             А. Зорькин, проф., Оксфорд
             А. Рассветов, проф., Москва
             20.12.2009




Часть седьмая

Графиня Алина Коссаковская
Петербургский дневник
(извлечения)

1816 год, зима


Декабря 15-го дня. Седьмой час утра

Настоятельный совет-угрозу проклятого миллионщика Перетца я не могла не исполнить и незамедлительно исчезла из Вены. Только отправилась я вовсе не в Париж, как упорно стали поговаривать, а в... Петербург. Да-да, именно в столицу Российской империи, чего недруги мои даже предположить, конечно, не могли.

Устроилась я, как мне представляется, очень даже удачно и, главное, надёжно. По рекомендации князя Адама Чарторийского меня взял горничной в дом свой главноуправляющий Петербургом генерал Сергей Кузьмич Вязьмитинов, управлявший по совместительству ещё и министерством полиции.

Но на самом деле я была взята Сергеем Кузьмичём вовсе не в качестве горничной и даже не для утех любви (генерал был совсем не по этой части и в одалисках надобности не имел).

Главноуправляющий Петербургом был страстный поклонник не дам, а музыки, и даже сам баловался сочинительством опереток. В общем, он мне напевал мелодию, а я играла, подбирала потом ноты и подыскивала слова.

Генерал Вязьмитинов души во мне не чает. Имея такую защиту, мне нечего бояться. Тут мне даже Перетц не страшен, тем более по окончании смертоносной бойни с Бонапартом он уже не очень ко двору при дворе.

Декабря 15-го дня. Почти полночь

Государь Александр Павлович из своих долгих заграничных вояжей прибыл в столицу свою декабря 2-го дня сего года.

По словам генерала Вязьмитинова, император казался скучен и даже как будто сердит, что ли. Может, по той причине, что никакими бурными восторгами Петербург его не встретил.

Известное дело, ледяные петербургские красавицы — не венские графини и принцессы, буквально исходившие от восторга при одном виде галантнейшего российского императора.

Может, плохо сказывалось на настроении и самочувствии Александра Павловича отсутствие в Петербурге Марии Антоновны Нарышкиной. Он, как видно, ещё не смог привыкнуть пока к её отсутствию.

Так или иначе, но в государе произошли несомненные перемены, и явно к худшему.

Обо всём этом я и написала в Париж Адаму Чарторийскому, нынешнему моему благодетелю.

Господин Чарторийский долго был другом Александра Павловича, а теперь стал его заклятым врагом. Он очень надеялся, что будет назначен наместником вновь образованного Царства Польского. Когда же этого не случилось, то рассердился и в бешенстве поменял Варшаву на Париж. А я для него теперь коллекционирую всё негативное относительно российского императора.

Генерал Вязьмитинов поделился со мною вот ещё каким умозаключением, а я тут же пересказала в записочке своей к Чарторийскому.

Происходит потрясающая метаморфоза.

В российском государе, до сей поры бывшем галантнейшим кавалером и гуманнейшей личностью, вдруг всё сильнее начинает проступать страшный батюшка Павел Петрович. Во всяком случае, Александр Павлович сделался гораздо более взыскательным и строгим по отношению к военной дисциплине: отныне запрещено офицерам носить гражданское платье и приказано обращать внимание на строжайшее соблюдение установленной формы одежды.

Коли послушать генерала Вязьмитинова, то получается, что бабкино (екатерининское) всё более отступает, заменяясь отцовским (павловским). Ежели это так (я ведь живу затворницей и всё знаю только со слов генерала), то и в самом деле налицо удивительнейшая перемена. И что же? Вскорости на троне российском может оказаться самый настоящий солдафон?

Но за отчизну мою как будто можно не волноваться. Царство Польское есть ведь слабость Александра Павловича. И по отношению к нему он показывает себя по-прежнему гуманнейшим и благороднейшим монархом. Но это всё именно покамест. Метаморфоза ведь только начинается.

Декабря 16-го дня. Полдень

Да, вот новость, мало кого удивившая и даже мало кем замеченная, но зато отрадная для моего мстительного сердца.

После упразднения министерства полиции, с образованием департамента полиции при министерстве внутренних дел, вышел, слава Богу, в отставку Яков Иванович де Санглен.

По высочайшему указу он был причислен к герольдии с жалованием в четыре тысячи рублей и удалился в деревню Клинского уезда, где и стал в уединении доживать свой век, хотя является ещё мужчиною в самом расцвете сил.


    Приписка:

    Боже мой! Ну что за злюка!

             Яков де Санглен


Поделом этому отвратительному врагу Бонапарта, столько раз гнавшему меня и ещё умудрявшемуся вытягивать из меня денежки!


    Приписка:

    А вот это уже чистое враньё! И как только не стыдно!

             Яков де Санглен


Коли Господь даст свидеться с государем, поведаю Его Величеству обо всех художествах сего господина. Хорошо, кабы он лишил его пенсии.

Когда генерал Вязьмитинов поведал, что де Санглен не только фактически, но и формально отправлен в отставку, я упросила его отправить Якову Ивановичу корзинку с сотней ярко-белых роз, но при этом чтобы корзинка была обшита траурным чёрным крепом.

Генерал с радостию выполнил просьбу мою.

Думаю, Санглен до сих пор ещё бьётся над разгадкой той прощальной корзинки. Ему ведь невдомёк совсем, что я пребываю не в Париже, а в Санкт-Петербурге. Это, я уверена, даже и хитрюге Перетцу невдомёк.

Кстати, дела сего миллионщика — и это ужасно приятно,— слава Богу, не очень хороши и даже плохи.

Российская казна (а это страшное и ненасытимое чудовище, поистине стоглавый дракон!) решительно задерживает Перетцу платежи, хотя в 1812 году гарантом того, что выплаты будут произведены полностью и своевременно, выступил самолично государь Александр Павлович.

Миллионщик — бывший! — объявил себя банкротом. Вот это счастье!

Имущество Перетца будет распродано. Оценено оно в полтора миллиона рублей, хотя он представил документов на четыре миллиона. Так что и тут казна русская облапошит честного еврейчика.

Ай да русская казна! Честь и слава тебе.

Безо всякого сомнения, банкиру за все его благодеяния и жертвы, принесённые в 1812 году, русские «воздадут» полною мерою. Ну и правильно. Впредь чтоб неповадно было чужакам помогать!

Декабря 16-го дня. Двенадцатый час ночи

Затворничество моё порядком уже надоело мне. Одно только музицирование с генералом Вязьмитиновым хоть как-то спасает меня, да ещё слушание его страшно интересных рассказов о современных петербургских происшествиях.

За последние дни одной из излюбленных тем у генерала стала фигура графа Аракчеева — кстати, недавнего кавалера моего, передарившего меня государю.

На основе вязьмитиновского рассказа можно составить целое досье, и прелюбопытнейшее.

Литератор Карамзин на балу у великой княгини Екатерины Павловны прямо в лицо хозяйке сказал: «Говорят, что у нас теперь только один вельможа — граф Аракчеев. Бог с ними и со всеми».

Ближайший к государю человек — генерал-адъютант князь Пётр Волконский — называет Аракчеева не иначе, как «проклятый змей», а ещё он выразился об графе так на приёме у Вязьмитинова: «Изверг сей губит Россию, погубит и государя».

Генерал-адъютант Закревский, в недавнем прошлом старший адъютант князя Барклая де Толли, заметил Петру Волконскому, что «Аракчеев — вреднейший человек в России».

Все эти резкие отзывы отнюдь не случайны.

Как видно, Александр Павлович сильно устал, разочаровался в преобразованиях и преобразователях.

Его Величество желает, дабы всё шло теперь по заведённому порядку, и ему нужны отныне лишь рабские исполнители. Вот и поднялся Аракчеев как главный раб, как раб рабов.

Министры потеряли всякое значение; заместо них всех к государю теперь приходит с докладом один граф.

В общем, Аракчеев вдруг немыслимо поднялся. Для России сие поистине ужасно, а по мне так происходит именно то, что надо.

Мне даже хочется быть поближе к «вреднейшему человеку в России», отхватить себе хоть малюсенький кусочек власти, да и выведать можно будет поболее.

Зачем, в конце концов, мне этот Вязьмитинов? Значение его падает и падает. Да и дурацкие оперы его, собственно, приелись уже.

А перебегу-ка я к Аракчееву! Авось примет меня. Надеюсь, он ещё не забыл мои ласки.


    Приписка:

    Вот тут уже налицо вся исключительная подлость натуры графини Коссаковской.

             Яков де Санглен, военный советник


Ежели опять окажусь я при Аракчееве, пан Адам Чарторийский, я уверена, будет более чем доволен. Значит, буду довольна и я. Хотя, конечно, более всего я предпочла бы опять находиться под началом Бонапарта.