Песни русской окраины

ПЕСНИ РУССКОЙ ОКРАИНЫ

1
В ночь сырую, глухую  народную песню запели
так, что выплыл из хлябей луны золотой апельсин,
не бичи заплутавшие – наши родные кудели,
тот же самый народ прииртышских моих палестин.

Пойте, если поётся, родные Васёк да Ванятка,
или как вас…
Никто, никакой басурманин-злодей
не посмеет наслать на сердешных ни стражей порядка,
ни проклятие!
                        Пойте – порадуйте вечным людей!

…И под песню легко просыпается, тихо алея,
поселковый рассвет – прямо с Божьей ладошки рассвет!
В центре мира живём: здесь направо от нас – Галилея,
здесь налево от нас, если к свету лицом, – Назарет.

В центре мира живём – иногда засыпая под песню,
иногда просыпаясь. К примеру, сегодня, когда
дышит вечное небо над нашей несуетной весью,
как над люлькой – теплом.
                                       И от ночи сырой – ни следа…

2
Несусветно темно, как в мешке у Солохи,
ни на проблеск не видно небесный испод.
Протрезвлённая жизнь под забором эпохи
(чья – не ведаю) песню душевно поёт.

Что за песня! Такую не слышал я сроду!
Или… тихо забылась, как детские сны.

Поселковый народ просветлел в непогоду,
погружённой в беспамятный сумрак, страны.

И – подхвачена песня! Наверное, вскоре
кто-нибудь –
испарись, вековая тоска! –
непременно отыщет то место в заборе,
где непрочно сидит гробовая доска!

3
Не сумели в оборот мою
черти душу взять…
          Спою
песню русскую народную
«Светит месяц…», как свою.

Месяц в небе – словно печево.
Снова песню затяну…
Мне делить с народом нечего –
что со мной делить ему?

Спел, как мог.
И – тихо в комнате.
И в посёлке. В общем, тут –
дома…
  В нашем тихом омуте
черти долго не живут.

* * *
Так и жил бы до смерти, как нынче, дыша
миром наших окраин, когда надо мною –
как Всевышнего длань – небосвод…
                                                      С Иртыша
сквозняки наплывают – волна за волною.

Незабытым, несуетным прошлым богат
мир окраин моих, словно вечным – планета…
Одинокая память родительский сад
опахнула неслышимой бабочкой света,

и вернула меня – на мгновение лишь! –
в мир окраин страны без вражды и лукавства,
но напомнив о том, что бессмертный Иртыш
двадцать лет из другого течёт государства,
и века – из того, где в далёком году
свет мой-бабушка деду «Соловушку» пела,
родилась моя мама,
                                а с яблонь в саду
навсегда в сорок первом листва облетела…

* * *
Слепой старик – осталась тень одна! –
вздыхая, с подкатившей к горлу скорбью:
«Навзрыд страну оплакивал – она
тогда едва дышала. Думал: скоро
и сам загнусь, – рассказывал мне за
тяжёлой кружкой браги слабосильной. –
Как видишь, выжил… выплакав глаза,
хотя у Бога смертушки просил я
всегда…»
  И, брагу выцедив до дна,
хрипя добавил: «Смерть приму любую…
Тогда с трудом, но выжила страна,
а я живу – за слёзы те – вслепую…».

КЛАДБИЩЕНСКИЙ БОМЖ

Он знает здесь каждую тропку,
он знает о том, что всегда
найдёт поминальную стопку
и хлебца. И даже орда
ворон помешать бедолаге
не сможет…
Сквозит веково
вчерашнее время в овраге
души горемычной его.
        
И знает, болезный, что тут он
обрящет и смерть, потому
что кладбище стало приютом
последним – при жизни! – ему.

Живёт он – печальник – не зная,
найдётся ли место в раю
за то, что он жил, поминая
чужую родню, как свою…