Наталья Галкина

Возникает весна... Стихотворения



*   *   *
Возникает весна
белоликой японкой и легкой как тень кореянкой.
Рукава на ветру.
И едва ли нас слышит она.
Отцветает тюльпан подживающей ранкой
приоткрытого воздуха. Лепет условен и чужд.
Возникает волнение вне осознаний – стихийно.
Вот стезя и ведет мимо прежних желаний и нужд.
Даже Ленский Ладо ждет Онегина Юмжагийна,
чтоб перчатку забрать, пистолет зашвырнуть в старый пруд,
потому что весна в кимоно рукавом помавает.
Объясни мне хоть ты – ну откуда их только берут,
эти весны?
Идет, головою кивает,
улыбается. Чудо как чудо, -  ни совести нет,
ни стыда; самоцельно и цельно некстати.
Объясни мне хоть ты – для чего она бродит чуть свет
в нашем городе, где зацветает лишь северный бред,
не по наши ли души, прекрасная Оно Комати?

ЗАВОДНАЯ  ИГРУШКА


Кончается время твое, заводная игрушка.
Кончается время твое, заводская зверушка.
Все задано было: мотор с ноготок, повадка, раскраска,
поклевка, припрыжка, повтор, железная пляска.
Железного бытия мир смирен и смерян.
Кончается тайна твоя и ключик потерян.
Еще сверкнет коготок шажка под ступнею,
и глянешь ты на меня с усмешкой стальною.
И глянет вдруг на меня игрушка другая,
в какой-то новый мирок недвижно шагая.

ИЗ  ЦИКЛА  «ПОРТРЕТЫ»

                       4. Масло, холст


Все наши манеры и моды – блеф;
к этой парсуне, взоры согрев,
нас подводят экскурсоводки-парки:
породистый старый лев,
выживший в зоопарке.
Вот сидит он в кресле, прямой, как гвоздь,
поджавши горькие губы,
должно быть, видит он нас насквозь,
что ему наши гекубы,
вцики, газеты, сталебетон,
ночного конвоя взводный,
в нашей пучине он обведен
капсулой глубоководной.
Блик горит в зрачке у него, - знать, свет
от какой-то любимой тени,
и стоит на столе рядом с ним букет
колыванской белой сирени.

ИЗ  ЦИКЛА  «ВОСПОМИНАНИЯ  О  ВАЛДАЕ»

                              Памяти Алексея Николаевича Ржаницына


                             10
Домишко на краю земли прибрежной в три окна, в три ока,
где жили вместе Лё и Ли, приехав с Дальнего Востока.
Глядели пальма и герань на снегопад с дорогой в гору,
топилась печь в такую рань – последним сновиденьям впору.

Сарай насест, собак глаза, а возле мальвового тына
стояла белая коза как голубая балерина.
Китайский веер на столе у фотографии Хмелёва,
и тишина навеселе в канун охоты или лова.

Болгарский крест, а то и гладь полувдовы, полубобылки.
Ты только времени не трать на письма, просьбы и посылки.
Меня порог не удержал, не жди меня, как ждут победу.
Я из немецкого бежал и из советского приеду.

Меня отпустят околеть за полстраны в чаду вагонном,
и я успею поглядеть на озеро с крестом оконным.
И только раз охватит дрожь в мороз ночного полусвета,
когда ты двери распахнешь, меня встречая, Лизавета.

На улице Февральской – что? Календарю – какое дело?
В обнимку ватник и пальто, собаки пляшут оголтело.
Ну, вот и кончилась зима, входи, входи, я натопила.
Спят Сахалин и Колыма,
спят монастырь, барак, тюрьма.
Усни… я так… тебя… любила…

*   *   *
                  Ларисе Ёлкиной

Вянут не вместе, не всех тянет гибнуть и спать,
благоухают, раскрыв лепестки, героини;
если я две уберу, их останется пять:
чайных четыре и розовая в середине.

Впрочем, что их и считать? Так и так Гюлистан,
райского сада охапка, декабрьское лето.
Шорох взамен ветерка пробежал по листам,
были кустами и вы, балерины букета.

Дней через восемь букет превратится в сухой
легкий гербарий, звенящий, что хрупкие пчелы,
то натюрмортом снедаем, то этой строкой:
семеро, призраки роз, акварельная школа.

К списку номеров журнала «ДЕНЬ ПОЭЗИИ» | К содержанию номера