Волнение позолотив, оставь... Стихотворения

*   *   *
волнение позолотив, оставь
для укрепленья возрастов
настой цветов
простой мотив
залив

блажью крепленья звучаний
привносятся смыслы


*   *   *
сухость шарма, красота в пиджаках
вернуться мало, вернуться цвести
не стой на обратном пути
где пепельный диск Луны
отражается от Земли в новолуние
где кумир одинокой недели
наивный щенок из приюта
блуждая в зарослях линий
определяет там, в небе
цветные приметы внимания
когда без предупреждения
свет погас и все закрыто

ФЛИГЕЛЬ В АВЧИННИКОВСКОМ ПЕРЕУЛКЕ
                                  
                                       Е.Голубовскому

Детский сиротский еврейский приют
В семидесятых, но прошлого века.
Господи, где тот немытый калека,
К бедным и чистым его не берут.

Адрес знакомый и дом-инвалид,
В семидесятых моих рядом школа.
Мальчик еврейский, любитель футбола
Мячик гоняет, доволен на вид.

Собственно, как сообщает в строке
Автор, из нищего выбившись в люди,
Не было жизни в сиротском приюте,
Той, что приносит дары в узелке.
Собственно, сказано слогом иным –
«Собственно жизни, того, что одухотворяет
и волнует душу ребенка, здесь не было и в помине» –
и это заденет, и отошлет от сиротских видений
к собственным будням и страхам дневным.

Господи, что тебе чья-то судьба
При мириадах уже отлетевших,
Горько болевших и сладко поевших,
И в униженьи взрастивших хлеба.

Вот и понятен двойной псевдоним,
Выбранный гордо из местных наречий.
Легче ему, Бен-Ами не один,
Ладно, поплачь по иным, что далече.


*   *   *

Памяти Марка Яковлевича Рабиновича – Бен-Ами

Эту безумную жизнь разрешив
не повседневным ее отбываньем
в заданных рамках, а свет потушив
за униженьем, забвеньем, изгнаньем,
стену пробить обескровленным лбом,
сделать себя из наружной лепнины,
в зрелых годах помышляя о том,
как бы не хлебом, а телом единым
выжить на выжженном теле земли,
принадлежа к большинству из евреев.
Если такое сумели затеять,
то отступиться уже не могли.


*   *   *

                                   Ларисе Красновой

Как он знает, какими красками куст
прошуршит вослед человеку,
как мазок добавляет к мазку,
безъязыко знание растворив,
как в пейзаж вплетает вселенский мотив
тот художник, ведающий тоску
по гармонии и разрыв миров.
Он асоциален, терпим, здоров.
В промтоварный зайдешь магазин,
проплывешь вдоль вешалок с барахлом,
на тебя из костюмов нацеливается один,
тоже тряпка, но ты узнаешь нутром
в лацканах, оттеняющих цвет бус,
одеянье, ласкающее твой вкус.

Женщинам присуще это чутье,
а женская прелесть тревожит мужской глаз.
Как ты знаешь, что встреченное лицо – твое?
Как теряешь себя всякий раз,
сталкиваясь с тем, что родное тепло
и сияющие глаза
совместить с устройством жизни нельзя.

Нет гармонии в нашей жизни,
в судьбе, в призвании, в женщине тоже нет.
Иногда костюм, пока не вышел из моды,
изливает на нас избыточный свет,
взятый мастерами у придорожной природы,
где дороги рискованный цвет
и блестящий свежими красками куст
передают человеку от Бога привет
из первых уст.




СЕЗОН ВОЖДЕЙ
              
                                     А.Гланцу

больных ветров
слепых дождей
облупленных заборов
Эзопов зов
сезон вождей
мерцание затворов

стоишь от всех невдалеке
и от Преображенской
в плаще-болонье, и в руке
сжимаешь локоть женский


*   *   *

Советские евреи,
не являющиеся носителями культуры
в данной области,
но заинтересованные в расширении культурного горизонта –
студенты, технические специалисты, педагоги –
хотели ориентироваться в широкой области знаний,
просто быть в курсе, или более того – переживать
захватывающие новизной цели и смыслы,
пущенные в оборот с журнальной страницы,
ведь они привыкли думать и говорить о прочитанном
в силу вековечной традиции толкования Талмуда
и прочих еврейских писаний,
давно позабытых
в родной стране
в тесноте, да не в обиде,
в робкой уверенности в завтрашнем дне.

Примечание: В стихотворение включено прозаическое заимствование
из книги Л. Гудкова и Б. Дубина.


*   *   *

                                               Дэну Левину

Какой поэт, в какой своей истоме
текущий бред трагически опишет,
и кто его борения услышит?
Мне, усомнившейся, сей страх знаком,
я чувствую во сне, как языком
ворочаю те блоковские строки,
где вызревают гибельные сроки.
В них смесь тоски и прелести словесной
полна любви сочувственно-небесной,
да и надежд, с годами не остывших:
он в гибели цветенье прозревал.

Мир корчился в крови и выживал,
подмяв людей, доверчиво погибших.