Записки о несуществующем городе

*
В городских автобусах разрешили курить. Пассажиры неспешно смолили одну за другой, заводили непринужденные беседы о бренности всего полезного и вечности вредного. Если бы у пассажиров провели опрос на предмет того, что они предполагают делать после смерти, ответ «курить» выбрали бы 89% мужчин и 65% женщин.

*
Днем в городе всегда было холодно, а в полночь начинали работать фонтаны, потому что любители гулять вместо сна изнывали от ночной жары. В городе ночных фонтанов было не так много любителей не спать, но и о них нужно было подумать.

*
В городе наступил кризис, больше не надо было работать. Всех жителей города уволили в середине ноября. Люди бродили вдоль замерзающей реки, некоторые бросались на тонкий лед и шли ко дну. Власти обещали, что жителей города перевезут в другие населенные пункты, пока же надо было куда-то себя девать и ждать перемен. Люди не разговаривали, они молча шли вдоль реки. Им нечего было сказать друг другу, потому что все, о чем они могли говорить – это о работе.

*
Вечер воскресенья был особенным временем в городе – исполненным беззаботности с привкусом печали. Жители города очень любили вечер воскресенья проводить у моря. Они приезжали к холодному заливу, устраивались на песке под пледом и, попивая крепкое вино, чтоб согреться, наблюдали за чайками. При этом делали вид, что заняты другим – игрою мутных волн, тихими беседами ни о чем, воспитанием детей или чтением. Каждый же приезжал сюда, чтобы посвятить вечер наблюдению за удивительными чайками. У чаек все было по-другому: абсурдная радостная жизнь, без цели и без заморочек. И каждый завидовал чайкам, понимая, что жизнь пролетает мимо, задевая крыльями ветер с моря.



*
Раз в год в солнечный летний денек город празднует Вселенский день проституток. Все женщины этой профессии надевают белые воздушные платья и неспешно идут нестройными рядами по главной улице города, смотрят задумчиво куда-то вдаль. Движения их свободны и легки, и никто не смеет заговорить с ними, подойти к ним. В этот день у всех городских проституток законный ежегодный выходной.

*
Город всегда куда-то спешил, в нем было так много людей, что им самим казалось, будто надо все время спешить в это куда-то, чтобы успеть зачем-то. Поэтому жители большого города не делали многих вещей, привычных для других. Они не выносили мусор, а выбрасывали мусорные мешки из окон, чтобы их потом убрали дворники. Они не пили пиво в парках на скамейках. Скажем больше, в городские парки ходили одни мамашки с детьми и пенсионеры-бездельники. Впрочем, до пенсии горожане доживали редко, потому как после 40-50 лет спешки сердце разрывалось и время для человека останавливалось, только он уже не успевал насладиться этим моментом, исполненным красоты. Суматошный бег времени лишал несчастного возможности заметить эту красоту, растущую в городе. Красота стелилась вдоль аллей, оседала на крышах, цвела зимой, пролетала между ног и плавилась на асфальте, никому не нужная и оттого вечная.

*
Из-за дикой спешки жители города не тратили время на такое пустяшное занятие, как чтение объявлений на столбах. Поэтому никто давно не клеил объявлений. Только влюбленные еще пользовались этим устаревшим и оттого надежным средством связи. В объявлениях они назначали свидания, признавались в любви, просили прощения и предлагали соединиться узами брака. Многие через эти объявления находили друг друга. Потому что человек -либо влюбленный по сути, либо нет. Первый влюблен во все, что угодно, необязательно в другого жителя города, и нет конца этой любви, а если он наступает, человек страдает и ждет выздоровления, лежит дома и не выходит на работу по причине потери влюбленности. Все остальные ищут другие радости, им сложно влюбиться. Поэтому влюбленные чаще ищут себе подобных, чтоб не страдать от безответности.

*
С банальным чувством одиночества жители города справлялись по-разному. Кто-то записывался в бригады общественно-полезного труда и вызывался спасать, когда никто и не просил о помощи. Другие заводили себе птиц, грызунов и прочих мелких тварей, водили их на поводке по самым оживленным улицам, чтобы все видели: он нисколечко не одинок, а очень даже популярен среди живых организмов. Большинство же в период обострения одиночества таились дома, отключали телефон и выходили из квартиры лишь ночью, бухали и общались только с незнакомцами. Непросто описывать состояние одиночества. Жители города различали 157 оттенков этого чувства, причем каждый полагал, что его одиночество отличается от того, что чувствуют другие. Именно вследствие этого ложного предположения город проиграл битву с одиночеством и сдался.

*
Жители города не умели признаваться друг другу в любви. Они  очень боялись этого, боялись делать это больше всего на свете. И если уж была в том крайняя необходимость, они записывали короткий видеоролик и размещали его в популярной городской социальной сети. Впрочем, умением расставаться жители города тоже не отличались. В этом случае они также прибегали к видео-обращению.


В магаз за бухлом

Снег колол ей мочки ушей, жался в уголки губ, в дырочку между лисьим воротником и легким шарфиком. Не умеет одеваться по погоде или это детский протест, глупый атавизм: «у вас зима, а у меня всегда лето», вот и уезжай на море, твои нелепые выходки вызывают только жалость. Ты могла бы блистать ярким умом и роскошью дикой красоты, но предпочла остаться жалкой девочкой, не способной даже позаботиться о себе, шмыгаешь носом, гордо кашляешь, раз в месяц берешь больничный, все привыкли. Все, кроме меня, отчего-то жду до сих пор, когда в тебе устанет спать настоящая женщина. И не говорю тебе об этом лишь потому, что жду, что ты сама признаешься, сама поймешь, ведь в твоих глазах столько понимания – всех. Меня. Только о себе ты думаешь дурацкими ассоциациями. Стоим на смотровой площадке, в метель, так тянет сгрести твои ладони, ломкие ноготки, фаланги в трещинках. Только глубже прячу свои красные дрожащие руки, зная, как тебе противно это. Тошно тебе, хотя ты ведь тоже пьешь, заливаешь полусладким тоску – себе не признаешься, что это и есть – тоска. Только чтобы выпить, ходишь на все эти вернисажи и презентации, ведь кому нужны твои бредовые статьи: «Вчера в галерее такой-то открылась такая-то выставка такого-то уникального художника… стиль его работ напоминает раннего Ван Гога», - будто твои читатели имеют представление о раннем Ван Гоге. У твоих статей два читателя – твой редактор и я. И из нас двоих уже два года ты предпочитаешь редактора. Удовольствие редкого рода для тебя – читать собственные писульки после его правки. К финалу статьи достигаешь оргазма, а потом звонишь мне и уже спокойно спрашиваешь: «Ты читал?». Когда я выпью, статьи твои приобретают налет очарования. Твое имя в подписи. И на последней полосе внизу, в списке корреспондентов отдела культуры. Ты задаешь мне вопрос: зачем я пью? Лучше бы ты спросила, зачем я живу. Зачем я читаю твою газету. Зачем отвечаю тебе на каждый твой вопрос, ты дотошная журналиста, обычная журналистка – вопрос за вопросом. Каковы Ваши творческие планы, а? Пью, потому что абсурдно. Спросить у тебя, зачем ты пишешь про все эти выставки, я не могу, я еще не готов. Я не могу тебе ничего предложить. Мне хочется только облизывать твои трещинки на губах, и лечить ранки на твоих пальцах, слушать в трубке твои всхлипывания в три ночи, чувствовать онемение в пальцах и локте левой руки после часовых разговоров по телефону с тобой, получать от тебя по icq банальное «Привет, как дела?», смотреть, как ты с волевой морщинкой между бровей выбираешь цветные колготки в магазине, как, волнуясь, читаешь свежую газету со своей статьей, не обращая внимание на мое присутствие; провожать тебя в ночь после сдачи номера, а перед этим долго топтаться на проходной; поднимать вместе с тобой мебель на пятый этаж твоей хрущевки - потому как больше некого попросить, все в будни работают, а ты представитель свободной профессии, а я безработный; смешить тебя, верить в тебя, быть рядом.
Но ты говоришь: «Все, уезжаю, наконец-то я освободилась. Я свободная женщина, и я уезжаю к морю, на юг, буду там жить и радоваться». Ты не можешь просто жить и радоваться, - говорю я тебе, но ты не слышишь. В такие моменты ты никогда не слышишь меня. Стоишь над печальным северным городом, с его скучными выставками и алкоголиками, ночными звонками, полными отчаяния, с его тоской, январем, чужими детьми, чужим счастьем. Снег залепил твои брови, морщинки, ресницы. Ты уже не здесь, уже купила билет, уже уехала и в эту минуту наслаждаешься новыми звуками, видами, запахами, вкусами… Здесь только твоя тень, которая, возможно, так и не уедет, останется, откуда у нее деньги, решительность, силы. Только твоя тень осталась мне, ты – уже даже не рядом со мной. Беру эту тень за плечи, сжимаю – рыхлость, жалкость – и отталкиваю ее. Тень срывается вниз, в плоть города, мне не нужна твоя тень.
Море и юг – не большая реальность для меня. Есть только образ моря, романтика, советский курортный гламур, потребительский рай, море – это только объект потребления. Может, раньше было иначе. Серый северный город одиноких, огрубевших, неулыбающихся, пьющих – это уже реальность. Весь день с утра я думаю, выпить или нет. «Или нет» - что это значит? Выпить или нет – это два дискурса, интерпретация всего происходящего, всех ситуаций дня может происходить в двух непересекающихся полях восприятия – если ты выпил и если ты решил не пить. Но я еще не решил, и оттого этот день отдает привкусом мучительного удовольствия. У меня это впервые - такая нерешенность вопроса. Чего я хочу именно сейчас? Если честно. Я хочу в магаз за бухлом. Отправиться за алкоголем. Но не пить. Я не хочу пить. В том-то и неоднозначность этого желания. Уже вечер, еще зима, еще долго зима. Люди снова спешат. Новый год давно наступил, каникулы кончились, а люди все равно куда-то спешат, это всегда удивляет, трогает. Иду по проспекту, в деревьях электрические лампочки вместо листьев, у меня все есть, мне нечего больше хотеть, и я будто бы только вышел в магаз, чтобы купить… Легкое головокружение, улица вниз, слева «24 часа», справа – галерея современного искусства. Дверь магазина распахивается, клубы пара, чьи-то руки хватают за плечи, выталкивают обратно в метель. «Ну здравствуй! Ты на открытие? Опаздываешь…» - подхватывает меня и уносит направо, в галерею. Не помню, кто это, какой-то знакомый из тусовки. Не знаю, что за выставка. Лысый художник в камуфляже, подслеповато щурится на декольте длинноногой галеристки. Ее красный рот застыл в вечной улыбке. Журналисты лениво задают вопросы. Светские львицы, скалясь друг другу, обсуждают горячие сплетни. Банкиры присматриваются к ценам на картины и терпеливо ждут фуршет – сегодня им нужно расслабиться. В галереях принято снисходительно разглядывать наряды, заводить полезные знакомства, обсуждать провинциальность всего происходящего. Молодые журналистки страстно фиксируют все, что произносят спонсоры и организаторы проекта, спешно поправляют очки. «Подскажите, а кто художник?» - тянут меня за рукав мелкие пальчики. Студентка-внештатница, пишет за гонорар. Тоже, наверное, влюблена в главреда. Протягиваю ей бокал: выпей сначала. Послушно, залпом, доверчиво. А теперь пошли к художнику. Нет, выпей еще. Тяну ее по коридору, за угол, какая-то комната. «Куда это мы? И что ты делаешь?» - «Хочу тебе показать, как я умею расстегивать лифчик одной рукой» - «И застегивать умеешь?». И она вырывается, все они вырываются, растворяясь в пустоте… Я все же успел урвать поцелуй, но что с того? Плутать по незнакомой галерее, потом вернуться в эту светскую клоаку, все уже порядочно набрались, а зачем? «А зачем ты пьешь?». Незнакомые переулки, ночь, неизвестный день недели, лишний. Меня снова останавливают. Бьют, орут почему-то, забирают кошелек, он пустой, снова бьют. День как будто не кончается. Вдруг выползаю к реке: лед, ветер, огни на том берегу. Почему-то мне кажется, что надо идти туда, идти и не думать. Теперь я знаю: когда между «выпить» или «не пить» выбираешь «или» - думать становится невозможно. На том берегу, конечно же, какая-то деревня, может, поселок, там есть магазин, в магазине печь, красивая русская женщина, консервы и водка. И если бы не зима, я бы вплавь прибыл туда, таким теплом повеяло от незнакомых огней. Наверное, уже совсем ночь. Выхожу на улицу, в конце ее магазин, все, как я представлял. Вваливаюсь снежным человеком, в бороде сосульки. Невзрачная какая-то женщина, не знаю, русская ли, недобро оглядывает, отвечает на мой молчаливый призыв: «Водки нет». И я понимаю, что сегодня я уже не выпью.

Право на ночной звонок

У меня в жизни все есть. Работа, две работы… Друзья, верные, проверенные, понимающие всегда. Дом, в нем женщина, ребенок, мой ребенок. До потолка стопки интереснейших книг. Природа за окном, чистейший воздух. Чувство безопасности, чувство причастности, чувство собственной значимости. Смысл не умирать. Два высших, кандидатская, перспективы, заманчивые предложения, международные проекты, надежные партнеры. Чувство востребованности, чувство современности. Я был в удивительных местах, мир для меня невероятно красив и неопасен. Говорят, я очень успешный человек, хотя у меня были серьезные неудачи, о которых не помнит никто, кроме меня, и эти несколько неприятных воспоминаний помогают мне расти, помогают не расслабляться. Сейчас у меня есть все, но я достаточно трезв, чтобы ценить это без головокружительного легкомыслия. Да, у меня есть все, о чем я мечтал в детстве, в юности и сейчас. Но. Я оставляю себе право на ночной звонок. При всей моей ненависти к телефонам и Интернету, оставляю право на ночной звонок Ей, и об этом не знает никто. Раз в неделю, раз в месяц, порой реже, я выхожу на балкон на восточной стороне, с выходом на океан. Перед рассветом, когда спит весь мир, кроме нее. Она почти никогда не спит, как океан, и как на воды океана я могу смотреть бесконечно, так же вне времени я могу слушать ее голос, или слушать тишину в трубке с возможностью ее голоса. Иногда она предпочитает молчать, но возможность остается, и я счастлив ею. Я говорю странные вещи, о которых никому не стоит говорить, кроме нее. Когда я звоню ей, весь мир взрывается. А когда я кладу трубку, мир снова собирается и, снова соединившись в привычное целое, властно зовет в себя. И я так люблю его, этот мир с возможностью взрыва.


* * *
Протереть глаза. Поправить халат. Выглянуть из подворотни. Заметить серые крапинки на оконных рамах, божьих коровок на заблеванных водостоках, городскую дурочку на крыше, маленьких птиц, покидающих пределы неба. Это – последние. Завтра – ноябрь.
Влюбиться в кота, нежно, безнадежно. У него лапки белее, чем у любого мальчика, и усики щекочут мои замерзшие ладони. Отчего бы не обронить поднос с киселем, особенно невыносимо розовым сегодня – стекло и липкая патока. Думать, как это красиво, не слышать визг за спиной. Ни за что не обращать внимания на массовые проявления суеты. В эти несколько секунд или чуть ранее – нет, разумеется, всего лишь повод – решение не возвращаться домой как можно дольше. Потерять себя, чтобы стать собой. Трещинки на асфальте незнакомой площади, узоры наличников, уголки зачеркнутых помадой губ неюных прелестниц. И не говорить лишнего. Попытка быть всюду – в несоединимых точках рваного пространства дорог и проводов и – одновременно. Просто перестали вдохновлять капли на окне в моей, все же случайной, квартире. Когда не за что зацепиться, нет смысла цепляться вообще. Дорогой незнакомый мужчина, не замечай меня как можно дольше… Стайки назойливо-вычурных девушек, не предлагайте любоваться вами. У меня под каблуками умирают миры, волосы тянут к земле, между пальцами звуки тишины. Мечтаю ничего не удерживать, пусть оно плывет. Через десять лет все найдется само, десять тысяч дней разрешаю себе ничего не искать.
Зябко и трепетно, вздрагивая от преждевременных морозов, сжимаюсь под складками пальто в комочек, точку, атом жизни. Закуриваю первую сигарету за это ноябрьское утро – и до остановки. Выход на улицу в невыносимо холодное утро как выход к бою, не боюсь – жизни. Скопление людей подобно их отсутствию, потому что каждый незначим здесь, в этой неуютной плотности. Так легко забыться, а первая сигарета оказывается последней на пути в суету дня. В его течении, в наивном длении, потому как без целостности объясняющего смысла – где я не я. Не та, что появилась в мире, для того, чтобы… Пронестись неузнанной, урвать несколько необязательных поцелуев, прикосновения в этом мире так иллюзорны. К кому я прикоснулась, с кем я была? Сегодня не спала с часу до… Не важно с кем. Сегодня не усну. Через несколько остановок открываются двери и заходят люди. Необязательность их появления, опосредованность лиц. Кондуктор плачет – девять остановок назад она оставила свое удивительное прошлое. На десятой уткнется запястьем в мороженое окно и забудет, и я забуду вместе с ней. У нас разные планы на будущее, но одинаково прекрасные воспоминания о ночном полете с… Предчувствие, что уже не полюблю. Сомнение, что то, настоящее, еще имеет значение.